Методологические итоги реактологической дискуссии

В 1931 г. в Институте психологии проходит дискуссия по основным вопросам «реактологической психологии», организованная ячейкой ВКП(б) института. С резкой критикой серьезных ошибок руководства института выступили А.А. Таланкин, Ф.Н. Шемякин, Т.В. Коган, А.В. Веденов и другие молодые научные работники. Они подчеркивали в своих выступлениях, что новый этап развития философии требует от психологов выполнения задачи изучения ленинского наследства, что, только овладев марксистской методологией, психологи сумеют включиться в практику социалистического строительства.

Участники дискуссии дали правильную марксистскую характеристику буржуазной психологии эпохи ее упадка и кризиса: оперирование человеком «вообще», игнорирование противоречий психического развития, физикализм и биологизм либо другая крайность – отрыв психики от физиологических процессов, усиление реакционных идеалистических теорий (психология духа Шпрангера, персонализм Штерна и т.п.). Вместе с тем напоминалось, что марксизм не считает возможным отбрасывать завоевания буржуазной эпохи, а напротив, усваивает и перерабатывает все, что представляет ценность.

В центре внимания критики оказались серьезные ошибки ведущих психологов, возглавлявших институт. Участники дискуссии резко критиковали реактологические заблуждения К.Н. Корнилова, бихевиоризм В.М. Боровского, штернианские ошибки П.Н. Шпильрейна и другие серьезные принципиальные пороки в теоретических основах психологии. Есть основания считать справедливым вывод, который делался в критических выступлениях, о том, что до 1931 г. реактология не встречала развернутой принципиальной марксистской критики и самокритики и что, возникнув как эклектическое сочетание совершенно различных психологических школ, она нередко некритически переносила к нам идеологически чуждые учения. Однако явно тенденциозным было изображение Корнилова едва ли не сознательным противником марксистской теории, попытки сделать его единолично ответственным за отрыв психологии от практики, обвинение руководителей института и журнала «Психология» в явном оппортунизме, утверждение, что журнал «по содержанию ничем не отличался от буржуазных психологических журналов» и т.п. Эти и подобные им другие тяжелые обвинения свидетельствовали, как мы сумеем убедиться, об односторонности критики и ее недостаточной объективности.

Что же представляла собой реактология или «марксистская психология Корнилова», оказавшаяся основным объектом критики в этот период?

123

Группировка, возглавляемая К.Н. Корниловым, объединялась, главным образом, вокруг Московского психологического института и включала сотрудников института и преподавателей ряда высших учебных заведений Москвы (факультет общественных наук 1-го МГУ, 2-го МГУ и др.). В нее входили В.А. Артемов, Н.Ф. Добрынин, Л.С. Выготский[198], А.Р. Лурия, З.И. Чучмарев, Б.В. Беляев и другие. С 1928 г. под редакцией К.Н. Корнилова и при ближайшем участии указанных выше психологов выходил журнал «Психология» (до 1932 г.). По существу ядро «марксистской психологии» составила группа психологов, которая выступила на стороне К.Н. Корнилова в период полемики последнего с Г.И. Челпановым (1923-1925 гг.) и поддержала идею реорганизации Московского психологического института.

В пашей количественно небогатой историко-психологической литературе по советскому периоду психологическая система К.Н. Корнилова освещена лучше, чем другие течения. Мы имеем в виду небольшую, но содержательную статью Б.М. Теплова «Борьба К.Н. Корнилова в 1923-1925 гг. за перестройку психологии на основе марксизма»[199]. Анализируя программные статьи и доклады Корнилова 1922-1923 гг., Б.М. Теплов делает вывод, что в этих работах Корнилов выступил как первый из советских психологов, осознавший, что научная психология должна строиться на основах философии марксизма, и сумевший взять из философии марксизма те исходные положения, касающиеся предмета и метода психологии, которые с тех пор прочно вошли в нашу психологическую науку. В статье отмечается, что Корнилов первый вступил в борьбу с представителями как идеалистической психологии, так и вульгарно-материалистических взглядов и сплотил основное ядро молодых работников, сыгравших важнейшую роль в дальнейшей истории советской психологии. Вместе с тем Б.М. Теплов подчеркивал, что реактология Корнилова строилась подобно бехтеревской рефлексологии путем эклектического сочетания марксистских принципов с некоторыми механистическими и энергетическими идеями, впервые нашедшими выражение в работе «Учение о реакциях». В результате наметилось и вскоре выявилось огромное противоречие между правильно поставленными задачами новой психологии (перестройка на основе марксизма, помощь социалистическому строительству) и скуднейшей программой ее конкретного содержания (изучение скорости и силы реакции). Сущность этих противоречий была вскрыта в психологических дискуссиях конца

124

20-х годов, что привело к отказу от реактологических установок и переходу К.Н. Корнилова и его сотрудников на позиции диалектического материализма.

Вместе с тем в период так называемой реактологической дискуссии наряду с принципиальной и правильной критикой по адресу Корнилова прозвучали обвинения, которые не вскрывали указанные противоречия, а смазывали их, не различали правильные марксистские положения и идеалистические и механистические ошибки Корнилова и его школы, равно именуя их «реактологическими извращениями».

Деятельность К.Н. Корнилова в период между 1923 г., когда он впервые выступил со страстной пропагандой внедрения марксизма в психологию, и 1931 г., когда он по существу отошел от руководства в психологии, носила двойственный характер, отражая противоречивые условия развития психологической науки в этот период. Было бы неправильным стремиться дать его деятельности однозначную характеристику, ставя акцент на ее неудачных и методологически ошибочных сторонах, как это делали некоторые оппоненты Корнилова в начале 30-х годов (Таланкин и др.). Вместе с тем нельзя допустить, чтобы на этом основании стал возможен пересмотр общей оценки реактологии как одного из течений поведенческой психологии, реформированной Корниловым на основе идеи «органического синтеза» последней и субъективной психологии. Как это признавал сам К.Н. Корнилов, преодолеть недостатки, которые были присущи как поведенческой, так и субъективной психологии, при такой попытке не удалось, и все им свойственные ошибки, остались присущими реактологии[200].

В 1921 г. К.Н. Корнилов, как уже было сказано, издает книгу, названную им «Учение о реакциях человека». В ней обобщались результаты большого экспериментального исследования, которое осуществлялось в Московском психологическом институте. «Учение о реакциях» в том виде, в котором оно формулируется в первом издании книги, во многом сходно с бехтеревской объективной психологией, отличаясь от последней главным образом более широким толкованием человеческого поведения. В центре этого психологического учения оказался не «рефлекс», как у Бехтерева, а «реакция». Понятие «реакция» включало следующие отличия от понятия «рефлекс»: а) универсальность (все ответные движения организмов, включая одноклеточные); б) целостный ответ организма, а не одного органа и в) наличие психической стороны (у высших представителей животного мира).

По мысли К.Н. Корнилова, переработка понятия «рефлекс» и расширение его до категории «реакция» способна была дать

125

синтез двух основных противоборствующих в психологии направлений- субъективного и объективного. Субъективная психология брала психическое, субъективное, игнорируя движения, поведение. Объективная психология, игнорируя субъективную сторону, занималась исключительно ответными движениями. Б.М. Теплов, давая характеристику роли К.Н. Корнилова в теоретической борьбе начала 20-х годов, приводит следующее его высказывание: «Надо ли говорить, что с точки зрения диалектического материализма оба эти направления (объективная и субъективная психология. – Б.Т.) являются односторонними: одни игнорируют субъективную сторону, другие –объективную, тогда как только оба эти ряда в своем единстве (но не тождестве) дают действительно цельного человека. И не физиологический рефлекс, и не психическое переживание лежат каждое порознь в основе поведения человека, а лишь то и другое вместе, неразрывно слитое в акте реакции, как основном проявлении живого организма на раздражения окружающей среды»[201]. Это высказывание следующим образом комментируется Б.М. Тепловым: «Едва ли имеются основания видеть какой-либо принципиальный порок в этих теоретических соображениях Корнилова. Другое дело, что ни он, ни кто-либо другой из советских психологов тех лет не обладал достаточной марксистской подготовкой и теоретической зрелостью, чтобы сделать из этих соображений правильные выводы для построения конкретной системы научной психологии»[202].

Настоящая оценка, на наш взгляд, может быть признана справедливой, поскольку в высказывании Корнилова действительно содержался протест против субъективной психологии и бихевиоризма. Но так как в статье Б.М. Теплова это по существу единственная характеристика теоретического содержания понятия «реакция» и эта характеристика является едва ли не первой после дискуссии конца 20-х – начала 30-х годов, то она не может быть признана достаточной. Это тем более очевидно, что в очерке А. А. Смирнова, помещенном в том же сборнике «Экспериментальное изучение психологических реакций в работах К.Н. Корнилова», нет специального теоретического анализа понятия «реакция».

Против основного понятия «марксистской психологии» Корнилова-понятия реакции – в период «реактологической дискуссии» был выдвинут ряд принципиальных возражений методологического порядка, его воззрения подверглись тогда резкой и во многом, но отнюдь не во всем справедливой и объективной

126

критике. В резолюции общего собрания ячейки ВКП(б) Государственного института психологии, педологии и психотехники подчеркивалось, что для «марксистской психологии» одинаково неприемлемо сведение психических процессов ни к понятиям реакций, ни рефлексов, так как оба эти понятия: а) основаны на теории равновесия и совершенно игнорируют проблему самодвижения; б) трактуют о процессах поведения вообще, поведения абстрактного, а не исторического человека; в) предполагают механическое сведение всех сложнейших психических процессов к простейшим ответам на раздражения окружающей среды. Понятно, что, возвращаясь к оценке корниловской «реакции», необходимо, не ограничиваясь общими соображениями об ошибочности реактологии, высказать мнение по поводу всех этих тяжелых обвинений и конкретно указать, в чем был прав Корнилов, а в чем – его оппоненты. Все это тем более существенно, потому что и в статье Б.М. Теплова и в статье А.А. Смирнова (в последней особенно) отчетливо показывается, что сама по себе реактологическая методика (изучение простых и сложных реакций) и психическая реакция как предмет исследования имеют большую историю и восходят к работам Вундта и Титченера. Тем новым, что внес Корнилов и его сотрудники в изучение реакций, было выяснение зависимости быстроты реакции от задачи и силы реакции, от характера деятельности, выполняемой испытуемым. Новой была и теоретическая концепция психической реакции как предмет психологии или реактологии. Последняя требует специального рассмотрения.

Следует с само-го начала указать, что понятие «реакция» у Корнилова (как и «рефлекс» у рефлексологов) было внеисторичным. Реактивность рассматривалась в качестве свойства как неорганического, так и органического мира, как примитивно организованного животного, так и современного человека. Корнилов устанавливал «простой» критерий различий в реакциях – зависимость от различий в раздражителях (биологических или социальных). Но для характеристики поведения человека мало установить, что на человека, помимо биологических раздражителей, действуют социальные и что его поведение «биосоциально», необходимо было найти качественную специфику поведения разных людей и ее причины в разных общественно-исторических условиях. Выполнить это в рамках реактологической концепции оказывалось невозможным.

Корнилов стремился найти в поведении человека соотношение биологических и социальных моментов, соответствующее наличию врожденных и приобретенных реакций. Однако в реактологии биологическое и социальное по существу оказывались дуалистически противопоставленными друг другу. Не сумев уйти от традиционной схемы эмпирической индивидуальной психологии с ее различением «эндопсихики» и «экзопсихики» и ме-

127

ханически объединяя их друг с другом, Корнилов не увидел диалектического единства врожденного и приобретенного, биологического и социального в поведении человека. Следует, правда, отметить, что им неоднократно подчеркивался примат социального над биологическим. Однако, как известно, предпочтение социального биологическому и признание его доминирующим нисколько не меняет сути дела. В этом легко убедиться, познакомившись, например, с разделами «Учебника психологии, изложенной с точки зрения диалектического материализма», посвященными инстинктивным реакциям. Корнилов писал, что у человека хотя имеется, по-видимому, не менее инстинктов, нежели у животного, но эти его инстинктивные реакции сплошь и рядом носят скрытый характер, будучи затемнены приобретенными реакциями. Это говорит о том, что для реактолога наследуемое и приобретенное механически соседствовало друг с другом и социальное лишь затеняло биологическое, внутренне его не преобразуя и не опосредствуя.

Не приходится удивляться поэтому, что Корнилов допускал грубую биологизацию в трактовке психической жизни человека, превращая инстинкты в основу эмоционально-волевой сферы человеческой личности. Так, многие нравственные чувства, в том числе «коллективизм», он выводил из инстинкта «стадности» и видел только количественную разницу этих человеческих чувств и соответствующих эмоциональных реакций животных.

Следующее обвинение в адрес реактологии заключалось в указании на то, что Корнилову не удалось преодолеть механистический подход к реакции как некоему «атому» душевной жизни и поведения, к которому последнее может быть до конца «сведено».

Сведение к реакции всех «самых сложных», «высоких» и «тонких» форм поведения обнаруживало методологическое родство реактологии с другим направлением поведенческой психологии – рефлексологией. Как уже подчеркивалось, сводить все проявления психической деятельности к рефлексам или реакциям – это значит игнорировать специфическое в механизмах поведения человека. Одно дело – рефлекторный принцип как методологическое философское понятие, утверждающее детерминированность любых проявлений жизнедеятельности (в том числе и психических) воздействиями среды, другое – сведение сложных форм поведения общественного человека к простым элементам, будь то рефлексы, суперрефлексы или реакции. Объяснять поведение человека закономерностями реакции как единицы поведения – это значит стирать качественные различия между сложнейшими психическими процессами и простейшими ответами на раздражения окружающей среды. То, что последние составляют естественную основу первых, никак еще не дает основания сводить первые к последним.

128

Вместе с тем позицию Корнилова в этом вопросе никак нельзя отождествить с той откровенной воинствующе механистической концепцией рефлексологии, которая сводила влияния среды к разрозненным «атомизированным» социальным раздражителям, представляющим собой на поверку не что иное, как комплекс физических и биологических агентов, и не шла дальше голого констатирования, что все психические явления, как простые, так и сложнейшие, – это «рефлексы» или «суперрефлексы». Корниловым делаются первые робкие еще шаги на пути к освобождению от традиционных схем поведенчества.

В разделе «Связь и течение реакций» («Учебник психологии, изложенной с точки зрения диалектического материализма», глава X) он стремится внести основы диалектики в характеристику поведения человека. Определяя поведение человека как «совокупность реакций», он подчеркивает, что «отдельные реакции нельзя мыслить существующими изолированно друг от друга». «С другой стороны, – продолжает Корнилов, – мы не должны эту связь реакций представлять себе как механическое сцепление одной реакции с другой, наподобие сцепления отдельных звеньев цепи, в результате чего и получается поведение человека. Нужно совершенно отчетливо себе усвоить, что всякое соединение реакций, а тем самым и цельное поведение человека, никогда не есть только просто арифметическая сумма всех реакций человека, а есть диалектическое, совершенно новое качественное образование»[203]. И наконец: «Поведение человека есть всегда результат чрезвычайно сложного взаимоотношения отдельных реакций, которые обычно возникают в массе, пересекаются, вступают в борьбу, оказывая друг другу помощь, сливаются, вытесняют, тормозят, парализуют друг друга и т.п. Жизнь человека, его поведение только при поверхностном взгляде является цепью отдельных реакций; по существу же это скорее клубок реакций, разобраться в котором до чрезвычайности трудно»[204]. Со всеми этими замечаниями нельзя не согласиться. Однако Корнилов странным образом отказывался замечать, что под тяжестью приведенных выше соображений падала сама реактологическая концепция, которая, устанавливая законы реакций – врожденных и приобретенных, игнорировала это самое им признаваемое «диалектическое, совершенно новое качественное своеобразие», которое не могло быть сведено на простые элементы – реакции. Здесь, как и во многих других местах, можно отчетливо видеть, как реактологическая догма умертвляла живую мысль ученого, вступая в непримиримое противоречие с диалектикой. К.Н. Корнилову в результате суровой марксист-

129

ской критики удалось освободиться от реактологических заблуждений и продолжить плодотворную работу в советской психологии, в том числе и потому, что в его работах существовали предпосылки (правда, в скрытой, негативной форме) внутреннего отрицания его реактологического учения.

Если нельзя не согласиться с оценкой понимания реакции как понятия внеисторическо­го и не чуждого механистического атомизма, то несколько иное отношение вызывает сформулированное в 1931 г. А. Таланкиным и повторенное в упомянутой выше резолюции по итогам реактологической дискуссии утверждение, что понятие «реакция» основано на «теории равновесия и совершенно игнорирует проблему самодвижения». Корнилов понимал реакцию как форму взаимодействия организма и окружающей среды, имеющего в своей основе нарушение и восстановление равновесия между индивидом и окружающей средой.

Понимание Корниловым взаимодействия организма и среды в общем близко к известным взглядам И.П. Павлова, который считал, что животный организм «как система» существует среди окружающей природы только благодаря непрерывному уравновешиванию этой системы с внешней средой, т. е. благодаря определенным реакциям живой системы на раздражители.

Корнилов был прав, когда, возражая А. Таланкину, замечал: «Итак, выходит, равновесие равновесию рознь»[205], и цитировал Энгельса: «Равновесие неотделимо от движения... в живом организме мы наблюдаем... – живое единство движения и равновесия. Всякое равновесие лишь относительно и временно»[206].

Не обоснованы также обвинения в агностицизме и в кантианских извращениях марксистско-ленинской теории отражения, которые были против Корнилова выдвинуты А. Таланкиным и некоторыми другими критиками и повторены при подведении итогов реактологической дискуссии.

Следует сразу сказать, что формулировки, которые употреблял Корнилов, характеризуя психическую деятельность, были не свободны от некоторых неточных, а иногда и просто ошибочных положений. Нельзя забывать, что теоретическое оформление советской психологии как науки, которая базируется на марксистско-ленинском понимании психики, приходится на более поздний период. Советские психологи в дальнейшем отказались, например, от определения психики, которое было в ходу в конце 20-х годов: психика как специфическое свойство нервной системы, составляющее субъективную сторону физиологических явлений. Эти и подобные им формулировки имеют своим источником высказывания Плеханова, который в работе «От обороны к нападению» (Спб., 1910) указывал, что всякое данное психи-

130

ческое состояние есть субъективная сторона процесса, другую сторону которого составляет физиологическое явление, или, вернее, целая совокупность явлений физиологических в собственном смысле этого слова. В приведенной корниловской формулировке не было одного важного звена – в ней отсутствовало указание на то, что составляет источник психических состояний и их основное содержание, – отсутствовал процесс отражения. Еще более справедливые возражения вызывало тогда определение психики как «интроспективного выражения физиологических процессов». Оно встречается на страницах теоретических статей и книг Корнилова среди многих, в противоположность этому определению верных дефиниций. Необходимо принять во внимание, что Корнилов находился под значительным влиянием деборинского направления в разработке философии, на ошибки которого было указано в постановлении ЦК ВКП(б) от 25 января 1931 г. о журнале «Под знаменем марксизма»[207].

Рассмотрение работ Корнилова, относящихся к этому периоду, не подтверждает многие обвинения, которые содержатся в высказываниях его оппонентов («скатывание к агностицизму» и «кантианское извращение марксистско-ленинской теории отражения»). Следует решительно отвергнуть и утверждение, что ошибки Корнилова представляли попытки «протащить под флагом марксизма идеалистические идеи в область психологии». Принципиально неверным было стремление некоторых философов и психологов изобразить Корнилова, который боролся за марксизм в психологии, иногда допуская при этом тяжелые просчеты и ошибки, каким-то скрытым врагом марксизма, тайно протаскивающим идеализм.

Нет необходимости разбирать все обвинения по адресу Корнилова, которые были сделаны А. Таланкиным и повторены в резолюции «Итоги дискуссии по реактологической психологии», а также в редакционных комментариях журнала «Психология» к статье Корнилова «К итогам психологической дискуссии»[208]. Если они в отдельных пунктах и имели основания, то в целом их тенденция, берущая под сомнение общеметодологические воззрения Корнилова и инкриминирующая ему идеалистическую, кантианскую, механистическую ревизию марксизма, не может быть признана объективной и правильной. Ко времени реактологической дискуссии в психологической системе Корнилова созревают глубокие органические противоречия между методологическими принципами диалектического материализма и реактологической схемой, выявляющей пресловутую гегелевскую триаду. К сожалению, оппоненты Корнилова на реактологической дис-

131

куссии, стремясь опротестовать все выдвинутые им методологические тезисы, не увидели этого назревающего противоречия и не в такой степени, как это было необходимо и можно, способствовали очищению воззрений Корнилова и его школы от формально понятого и принятого гегельянства.

Наиболее серьезной теоретической ошибкой Корнилова во второй половине 20-х годов была упомянутая выше идея «органического синтеза» субъективной психологии и бихевиоризма.

После I и в особенности после II съезда по психоневрологии, где Корнилов формулирует задачи построения психологии на основе материализма и диалектики, понятие «реакция» представлялось ему своего рода плацдармом борьбы на два фронта: против субъективизма идеалистической психологии и абстрагированного в объективной психологии поведения. Корнилов, как нами было показано, делает понятие «реакция» центральным для своей психологической системы. В этом он видел путь к «диалектизации» психологии (состояния души, субъективное как предмет психологии – тезис; рефлексы, акты поведения – антитезис; реакция – синтез). Здесь, несомненно, сказывалось увлечение гегелевской триадой, которое в этот период характерно для многих советских философов и психологов.

Правильная оценка его «марксистской психологии» во многом зависит от решения вопроса о том, являлся ли этот, провозглашенный К.Н. Корниловым синтез диалектическим. Не следует упускать из виду, что эта триада служила основой понимания предмета и методов психологии и что производной от нее стала другая триада: субъективная психология – тезис, объективная психология – антитезис, «марксистская психология» – синтез.

Можно понять и положительно оценить замысел Корнилова: он стремился определить место советской марксистской психологии в историческом процессе развития психологической научной мысли. Значение этого замысла выявляется в свете идеологической борьбы с Мининым, Енчменом, последователями Шулятикова, пролеткультовцами, которые отрицали какую-либо преемственность между старой и марксистской философией, между буржуазной и пролетарской культурой. Как известно, Ленин и другие марксисты высмеивали это вульгарное недиалектическое понимание отношений между старым и новым. Корнилов не остался в стороне от этой партийной борьбы. Можно согласиться и с тем, что домарксистский период характеризуется столкновением и противопоставлением субъективной психологии, абстрагировавшей не отделимую от материи психику и превратившей ее в самостоятельную сущность, и объективной психологии, игнорировавшей психическое. Корнилов прав, когда он отмечает односторонность обоих направлений и отвергает ее как бесплодную.; Очевидно и то, что подлинная марксистская психология может быть построена не на голом месте, не путем анархистского

132

пустого отрицания накопленного в прошлом опыта, а путем диалектического снятия, путем отрицания противоборствующих направлений буржуазной психологии.

Однако верный абстрактной схеме «триады» Корнилов осуществлял «синтез» субъективной и объективной психологии искусственно, формально, на началах компромисса, а не на путях вскрытия противоречий развития науки. Основной порок «органического синтеза» в реактологии заключался не в том, что «субъективная», главным образом вундтовская, система признавалась «тезисом» современной психологии, бихевиоризм же «антитезисом», а в той форме, которую приобретал их синтез. Прежде чем осуществлять этот «синтез», Корнилов должен был позаботиться о том, чтобы глубоко вскрыть и преодолеть идеалистические и механистические предпосылки как субъективной, так и объективной психологии (отрицание отрицания), памятуя о том, что в противном случае он рисковал не столько преодолеть, сколько удвоить ошибки обоих направлений. Порочность буржуазного субъективизма и объективизма в психологии заключалась далеко не в одной лишь односторонности, как это получалось по Корнилову.

Как мы могли убедиться, Корнилов и его сотрудники были еще во многом далеки от понимания органических пороков тех психологических школ и направлений, которые синтезировались ими при помощи понятия «реакция». Понадобилась огромная совместная методологическая работа всех советских психологов (среди которых были, разумеется, К.Н. Корнилов и его сотрудники), чтобы осуществить задачу марксистской перестройки в психологии.