Сознание как предмет психологии

Значение реактологической дискуссии (как и дискуссий по основным методологическим проблемам рефлексологии в Ленинграде) выходит далеко за рамки тех задач, которые ставили их инициаторы. В условиях начавшегося развернутого наступления социализма философская дискуссия, завершающая борьбу на два фронта (против механицизма,и против идеализма), и тесно связанная с ней дискуссия в психологии означали решительный поворот в самой основе научной психологической теории: советская психология в результате дискуссии порывает с остатками идеализма и механицизмом в понимании (Предмета психологии.

Опыт этих широких дискуссий был опытом развития принципиальной марксистско-ленинской критики и самокритики, уровень которой неизмеримо поднимается.

В теоретических выступлениях тех лет отчетливо осознается ошибочность методологических позиций, которые еще недавно защищали рефлексологи и реактологи. Пересмотру подвергает-

133

ся и предмет психологии – в этом важнейшая черта этого периода.

И хотя дискуссия в психологии в 1930-1931 гг. осталась в истории под названием «реактологической», однако она становится фактором окончательного преодоления рефлексологии. Это объяснялось тем, что реактологическая психология, внешне выглядевшая противником рефлексологии, в действительности лишь подкрепляла последнюю своим эклектизмом и механицизмом. Реактология не могла обеспечить непримиримой критики рефлексологии и потому, что разделяла с ней многие методологические грехи («поведенчество», непреодоленный позитивизм, гиперболизирование роли лабораторных методов исследования психики человека и др.). Реактологическая дискуссия стала плацдармом, с которого был нанесен последний уничтожающий удар по поведенческой психологии.

Пафос теоретических выступлений 1930-1932 гг. заключался главным образом в утверждении сознания предметом марксистской психологии. «Психолог-марксист может понимать свой предмет только как психические процессы. Но психолог-марксист подходит к психическим процессам, понимает их совершенно иначе, чем понимает их буржуазная идеалистическая или механистическая психология. Психолог-марксист в противоположность буржуазному психологу-идеалисту, понимающему психические процессы, душевные явления, явления сознания как проявления единой или особой духовной субстанции, считает, что психические процессы являются свойством материи, появляющимся на особом этапе развития материи, и как свойство психические процессы являются функцией материи, продуктом материи. Психолог-марксист, в противоположность психологу-механисту, не отождествляет психические процессы с материальными, а устанавливает единство тех и других»[209]. Так подводился итог борьбе на два фронта в психологии.

Как выше было отмечено, представители поведенческой психологии (рефлексологи и тем более реактологи), объявляя предметом психологии поведение человека, тем не менее не отбрасывали полностью психику, отводя ей вспомогательную и второстепенную роль, считая, что она лишь как сопровождающий элемент входит в состав изучаемого психологией объекта. Становилось очевидным, что необходимо, с одной стороны, найти правильную трактовку сознания, дав ему диалектико-материалистическую характеристику, с другой стороны, раскритиковать те концепции психики, которые имели хождение среди рефлексологов и реактологов. С этой задачей марксисты-психологи успешно справляются.

134

Резкой критике подвергается распространенное во второй половине 20-х годов понимание психики в качестве «интроспективного (или субъективного) выражения объективных физиологических процессов». В теоретических статьях начала 30-х годов мы находим правильное указание на то, что подобное понимание ведет к отождествлению психических процессов с процессами материальными (физиологическими). Подобный взгляд, как подчеркивалось в критических выступлениях, являлся извращением марксистско-ленинского решения вопроса о взаимоотношении психического и физического. Апологеты «поведенчества» фактически выбрасывали психическое из предмета психологии. Видя объект психологии в поведении отдельного человека или коллектива (класса), они захватывали предмет другой науки – социологии, науки об обществе. Сводя же психику к физиологическим процессам, они вторгались в области другой науки – физиологии. «То, что психологи не занимались своим предметом, объясняет и то неустойчивое положение психологии, которое она занимала десять лет и которое еще не изжито и сейчас»[210], – писал в 1932 г. А.В. Веденов.

Широкое использование в ходе полемики трудов основоположников марксизма («Философских тетрадей», «Материализма и эмпириокритицизма» В.И. Ленина, «Немецкой идеологии» и «Святого семейства» Маркса и Энгельса, «Диалектики природы» и «Анти-Дюринга» Энгельса) позволило психологам-марксистам вложить новое значение в термины «психика» и «сознание», совершенно отличное от того, которое было с ним связано в трудах философов и психологов, стоящих на точке зрения идеализма. Это свидетельствовало о серьезном идейном росте кадров советских научных работников в области психологии. Не отбросив понятия, с которыми, бесспорно, были связаны определенные традиции субъективной психологии и которые сторонники объективизма превращали в жупел, психологи-марксисты поставили перед собой четкую задачу: освободить психологические понятия от идеалистических наслоений и под углом зрения диалектического материализма пересмотреть эти понятия, не отказываясь от них.

Разоблачению теоретической платформы рефлексологии и реактологии послужила складывающаяся историко-психологическая концепция «поведенчества» как разновидности буржуазной идеологии. Сформулированная в 1925 г. в работе Т.И. Райнова «Отчуждение действия»[211], она находит продолжение в книге Ю. Малиса «Пути психологии» (Л., 1929) и получает развитие в ряде теоретических работ периода реактологической дискуссии.

135

Советские психологи все более осознают, что незнание истории науки приводит не только к излишним повторениям, но и к глубоким ошибкам в определении предмета и метода науки, ее исторического места в системе других наук.

Глубокий анализ истории современного этапа психологии был осуществлен Л. С. Выготским в нескольких исследованиях, начиная с его работы «Исторический смысл психологического кризиса» (1927) и кончая докладом, прочитанным в июне 1932 г., «Современные течения в психологии». Обе эти работы пронизывает одна мысль: до последнего времени предполагалось, что к психической жизни можно подойти двояким путем: путем физиологического объяснения или путем психологического описания, однако оба пути приводили в тупик.

Какой же должен быть найден выход? По Выготскому, уже в начале века произошло разделение психологии на две разные науки: «объяснительную» и «описательную» психологию. Первая прослеживает, как связываются между собой явления психической жизни, как они связаны с явлениями, лежащими за пределами этого круга, каким образом они обусловлены, какова их структура, законы и т. д. Эта психология должна строиться в основном по тому же типу, по которому строятся естественнонаучные дисциплины, и неизбежно становится физиологической наукой, ибо, говоря о причинах психических явлений, исследователь волей-неволей обращается к материальным процессам. Этой науке недоступно проникновение в сложность состояний сознания. Вторая имеет целью не столько объяснить, сколько понять другого человека, перенестись в его переживания, «вчувствоваться» в него. Такую психологию можно назвать понимающей или описательной по своим задачам и виталистической (идеалистической) в своей методологии. Кризис современной психологии, нашедший свое воплощение в этом дуализме, в своей сущности есть кризис ее методологических основ и является выражением того факта, что психология как наука в свете требований, предъявляемых ей практикой, переросла в своем фактическом продвижении вперед возможности, допускавшиеся теми методологическими основаниями, на которых она начинала строиться в конце XVIII и начале XIX в.

Как показывает далее Выготский, попытка преодолеть этот дуализм физиологического объяснения и духовного понимания, которая была предпринята гештальтпсихологами Вертгеймером, Келером, Коффкой, была заранее обречена на неудачу, ввиду того что последние хотели встать «над схваткой» механицизма и витализма, оставаясь в плену ограниченных недиалектических представлений о сущности того и другого философского направления. Критика механицизма «объяснительной» психологии представителями структурной психологии (так Выготский предпочитал называть гештальтпсихологов) давала возможность Вы-

136

готскому в форме критики критиков механицизма вскрыть не только слабость методологических принципов гештальтизма, но и показать вместе с тем органическую порочность объективизма, присущего «объяснительной» психологии. Более того, Выготский показывает – и очень убедительно, что структурная психология вбирает в себя и механицизм объяснительной и витализм описательной психологии, фактически не преодолевая дуализм, а перемещая его извне во внутреннюю среду научной системы.

Вся критика механицизма у Коффки и Келера – в протесте против сведения поведения человека к работе живой машины. «Только это и есть тот механицизм, против которого возражают гештальтпсихологи. Сведение же поведения взрослого человека к поведению ребенка, мышления человека к мышлению обезьян, сведение поведения обезьян к поведению наиболее близкостоящих животных, сведение мышления к жизненным процессам простого порядка и сведение этих процессов к процессам электрическим не является с точки зрения представителей гештальтпсихологии незакономерным»[212]. Нет сомнений, что у Выготского понимание механицизма, присущего объективной объяснительной психологии (и гештальтизму), гораздо более глубокое и гибкое, чем у Коффки и Келера. Здесь определенно сказалась та борьба с механистами, через которую прошла советская философия и психология (формы, которые принимало механистическое мировоззрение, были предметом специального обсуждения в марксистской печати во второй половине 20-х годов). Правомерен и вывод, который делает Выготский: вся структурная психология строится на теории равновесия. «Типичным для всякого движения, для всякого изменения физической структуры является то, что она из покоящегося состояния через нарушение равновесия переходит в новое покоящееся состояние. Исходя из этого положения, и психическая структура рассматривается, прежде всего, как нечто находящееся в равновесии»[213]. Выготский успешно доказал, что, борясь с механицизмом, гештальтпсихологи борются только с одной из возможных форм механицизма и пытаются ее преодолеть не тем, чтобы показать ложность самой идеи механицизма, а тем, чтобы заменить одну устаревшую механистическую идею другой, более современной.

«Самый фундамент психологии должен быть перестроен»[214] – таков конечный вывод Выготского. Только в этом он видит выход из кризиса, отказав новейшим течениям буржуазной психологии, к числу которых относился структурализм, в праве под-

137

визаться в роли поводырей, способных вывести психологическую науку, запутавшуюся в тенетах механицизма и витализма, на торную дорогу научного знания. И объяснительная психология во всех ее разновидностях (физиологическая психология В. Вундта, функциональная психология В. Джемса, бихевиоризм, рефлексология и т. д.), и различные школы описательной психологии («математика духа» В. Дильтея, интуитивизм А. Бергсона, гуссерлианство, «психология народов» Вундта и т.д.), и их синтез у гештальтистов – все это вырастает на почве буржуазной идеологии и по самому своему существу не способно преодолеть свою историческую ограниченность. История психологии свидетельствует о неизбежности коренной ломки самых основ научной теории. «Сосуществование» марксизма с остатками буржуазного объективизма, с которым вынужденно мирились на предыдущем этапе, становилось невозможным.

В указанных работах Л. С. Выготский не касается вопроса о том, каким образом следует перестраивать психологическую науку (это не входило в его задачу), однако он выражал решительное несогласие с тем, как понимают западноевропейские и американские ученые пересмотр психологии. Той же цели – критическому рассмотрению материала, который дает буржуазная наука, под углом зрения его социально-политического смысла и методологических основ – посвящена статья А.Р. Лурия «Кризис буржуазной психологии»[215], где четко формулируется вопрос о недопустимости некритического усвоения буржуазных психологических теорий без всякого представления о том, какие философские концепции за ними скрываются и с какими социальными течениями они связаны. До начала «поворота» на психологическом фронте советские психологи стремились увидеть «союзников» и «попутчиков» в различных научных системах на Западе, поправив и усовершенствовав которые они надеялись приспособить для своих нужд. В новых условиях оценка этих учений принципиально иная. Анализируя многочисленные теории буржуазной психологии, советские психологи приходят к выводу, что эти учения, обещая каждое своим путем вскрыть основные закономерности психической жизни личности, неизбежно обращаются как к конечному двигателю психического развития к имманентным «силам духа», к «факторам целостности» и т.п., тем самым переходя к построению сложных метафизических систем, фактически отрезающих все пути действительно научного исследования.

Осуждение механицизма и биологизации, свойственных «поведенчеству», способствовало и разрушению рефлексологической и реактологической практики главным образом в области педагогической и детской психологии, а также педологии. В 1931-

138

1932 гг. публикуется ряд статей, в которых разоблачаются грубо механистические тенденции в трудах А.С. Залужного, С.С. Моложавого, И.А. Арямова, Е.А. Аркина и других психологов и педологов, тяготевших к рефлексологии, реактологии, бихевиоризму. В этих критических статьях подчеркивалось, что последние, исходя из механистической теории равновесия и стирая качественные различия между животными и людьми, а также между взрослыми и детьми, в высшей степени упрощенно представляют взаимоотношение человека со средой и пути формирования человека, утверждая, что каково непосредственное окружение ребенка, такова его конституция и все автоматически складывающиеся приспособительные механизмы поведения. При этом все важнейшие факторы общественного развития и формирования отдельного человека (противоречия общественных отношений, классовая борьба) смазывались и изображались несущественными.

Начиная с 1931 г. в психологии утверждается новая трактовка предмета психологии. Эта новая формулировка (психология- наука о психике, сознании как свойстве мозга, являющемся отражением объективной реальности) стала возможной в ходе развернутой критики и самокритики и в результате всестороннего, неформального преодоления всех видов поведенческой психологии как проявлений вульгарного объективизма и механицизма. На путь самокритики становится подавляющее большинство советских психологов (Л.С. Выготский, К.Н. Корнилов, Н.Ф. Добрынин и др.), начиная бок о бок с молодыми, недавно пришедшими в науку кадрами (Б.В. Беляев, А.В. Веденов, В.Н. Колбановский[216], П.И. Размыслов, Ф.Н. Шемякин и др.) строить методологический фундамент психологии на основе ленинской теории отражения.

Реактологическая дискуссия проходила в условиях острой политической обстановки и ожесточенной борьбы с многообразными буржуазными влияниями, идеалистическими и механистическими извращениями марксистско-ленинской теории, борьбы, нашедшей отражение в известном постановлении ЦК партии о журнале «Под знаменем марксизма». Ее участники, правильно избрав направление главного удара, – задача разгрома поведенческой психологии, – вместе с тем не были свободны от субъективизма в оценке отдельных фактов и деятелей психологической науки (выше это было показано в отношении Корнилова) и, случалось, подменяли конкретный анализ теоретических воззрений приклеиванием того или другого политического «ярлыка». Но, даже не закрывая глаза на полемические резкости, допускавшиеся в ходе дискуссии, можно с полным основанием ут-

[ 139 ]

верждать, что этот большой разговор о судьбах психологической науки способствовал коренному перелому в ее историческом развитии. Дискуссия, несомненно, развязала творческую активность работников в области психоневрологии и еще теснее сплотила их вокруг марксистско-ленинского учения.

Подводя черту под эпохой господства идей объективизма и поведенчества, период реактологической дискуссии вместе с тем открывает собой эпоху диалектико-материалистической перестройки психологии. Характер этой перестройки на основе марксизма-ленинизма наиболее выпукло обнаруживается при рассмотрении специальных ее отраслей, развивавшихся в связи с конкретными задачами, поставленными перед психологической наукой социалистическим строительством.

 

140