Проблема сознания и психология поведения

Проблему сознания как центральную в психологии отстаивал Л.С. Выготский. Он считал, что, «игнорируя проблему сознания, психология сама закрывает себе доступ к исследованию сколько-нибудь сложных проблем поведения человека»[144].

59

Об этом Выготский говорил на II Всероссийском съезде по психоневрологии в 1924 г.[145]

Утверждая необходимость включить понятие сознания в систему марксистской психологии, Выготский этой системой считал психологию поведения. «Психики без поведения так же не существует, как и поведения без психики, потому хотя бы, что это одно и то же»[146]. Поэтому проблему сознания надо рассматривать как проблему психологии поведения. Сознанию «должно быть найдено место и дано истолкование в одном ряду явлений со всеми реакциями организма... Сознание есть проблема структуры поведения»[147], – писал Выготский.

В отказе от исследования сознания, считает он, коренится порок тех систем, которые утверждаются в качестве новой психологии. «Вопрос о психологической природе сознания настойчиво и умышленно обходится в нашей научной литературе. Его стараются не замечать, как будто для новой психологии он и не существует вовсе. Вследствие этого складывающиеся на наших глазах системы научной психологии несут в себе с самого начала ряд органических пороков»[148].

Самое главное, по мнению Выготского, состоит в том, что «исключение сознания из сферы научной психологии сохраняет в значительной мере весь дуализм и спиритуализм прежней субъективной психологии»[149]. Исключение проблемы сознания из психологии означает, что она отказывается искать закономерности, характеризующие своеобразие человеческого поведения, упускает то принципиально новое, что вносит в человеческое поведение сознание. С этих позиций Выготский критикует рефлексологию: «Изучать поведение человека без психики, как это хочет рефлексология, так же нельзя, как и изучать психику без поведения»[150]. Он показывает всю непоследовательность ее создателя – В.М. Бехтерева. Выготский приводит слова Бехтерева о том, что было бы ошибкой признавать субъективные процессы совершенно лишними явлениями в природе, так как все лишнее в природе атрофируется, а субъективные явления достигают наивысшего развития в наиболее сложных процессах соотносительной, иначе говоря рефлекторной, деятельности. «Можно ли, спрашивается, – продолжает Выгот-

60

ский, – исключить изучение тех явлений, которые достигают наивысшего развития в наиболее сложных процессах соотносительной деятельности, той науки, которая предметом своего изучения делает именно эту соотносительную деятельность»[151].

Непоследовательность Бехтерева выражается в том, что он не исключает субъективную психологию, а отмежевывает ее от рефлексологии, признавая возможность ее существования. «Ведь ясно для каждого, что здесь возможно одно из двух: 1) или полное объяснение соотносительной деятельности без психики – это признает акад. Бехтерев, и тогда психика делается побочным, ненужным явлением – это акад. Бехтерев отрицает; 2) или такое объяснение невозможно – тогда можно ли признавать субъективную психологию, отмежевывать ее от науки о поведении и т.д. Вместо того или другого акад. Бехтерев говорит о взаимоотношении обеих наук, о возможном сближении в будущем...»[152] Отмечая и далее непоследовательность Бехтерева, Выготский пишет: «Но если психика неотделима от соотносительной деятельности и высшего развития достигает именно в ее высших формах – как же их можно изучать раздельно»[153]. Основная предпосылка рефлексологии – допущение возможности построить психологию без психики представляет, по мнению Выготского, «вывороченный наизнанку дуализм субъективной психологии – ее попытку изучать чистую, отвлеченную психику. Это другая половина прежнего же дуализма: там психика без поведения, здесь поведение без психики; и там, и здесь психика и поведение не одно, а два»[154].

Выготский относит к рефлексологии и учение И.П. Павлова о высшей нервной деятельности, не усматривая в понимании природы психического павловским учением принципиальной разницы с бехтеревской рефлексологией. Он также говорит о непоследовательности И.П. Павлова и делает общий вывод: «И в сущности, дуализм и есть настоящее имя этой точке зрения акад. Павлова и Бехтерева... Субъективные или психические явления – на тысячу ладов повторяют рефлексологи... Во взглядах на этот вопрос – решающий вопрос – рефлексология стоит на позиции чистейшего идеализма и дуализма, который правильно было бы назвать идеализмом наизнанку. Для акад. Павлова – это непространственные и беспричинные явления; для акад. Бехтерева – они не имеют никакого объективного бытия, так как могут изучаться только на себе самом. Но и Бехтерев, и Павлов знают, что они направляют нашу жизнь. Все же они видят в этих явлениях, в психике, нечто отличное от

61

рефлексов, что должно изучаться отдельно и безотносительно к чему должны изучаться рефлексы. Это, конечно, материализм чистейшей воды – отказаться от психики, но только материализм в своей области; вне ее, это – чистейшей воды идеализм – выделять психику и ее изучение из общей системы поведения человека»[155].

Изучение сознания – важнейшая задача психологии, утверждает Л.С. Выготский. «Психологически... сознание есть несомненный факт, первостепенная действительность, и факт огромнейшего значения, а не побочного или случайного. Об этом никто не спорит. Значит, вопрос надо было и можно было отложить, но не снять вовсе. До той поры в новой психологии не будут сведены концы с концами, покуда не будет поставлена отчетливо и бесстрашно проблема сознания и психики и покуда она не будет решена экспериментально объективным путем»[156]. И он дает проект того, как, принимая поведенческую концепцию, считая предметом психологии поведение человека, внести в психологическую теорию материалистический взгляд на сознание.

Поведение человека, так же как и поведение животных, складывается из безусловных и условных рефлексов. Сознание же, полагал Выготский, включается в систему рефлексов как их отражение. «Проблема сознания должна быть поставлена психологией и решена в том смысле, что она есть взаимодействие, отражение, взаимовозбуждение различных систем рефлексов»[157]. Выготский поясняет свою мысль следующим образом. «Вся разница между сознанием и миром (между рефлексом на рефлекс и рефлексом на раздражитель) только в контексте явлений. В контексте раздражителей – это мир; в контексте моих рефлексов – это сознание. Это окно – предмет (раздражитель моих рефлексов); оно же с теми же качествами – мое ощущение (рефлекс, переданный в другие системы). Сознание только рефлекс рефлексов»[158]. Выготский приходит к заключению, что содержанием сознания является не отражение предметного мира, а отражение нервной деятельности: «Сознание есть соотносительная деятельность внутри самого организма, внутри нервной системы, соотносительная деятельность человеческого тела с самим собой»[159].

Перед чем же останавливается Выготский? Почему он отказывается соотнести сознание с объективным миром, почему он отказывается от связи сознания с объектом, с предметом? Этот отказ вызван принципиальными соображениями. Принятое

62

Л.С. Выготским понятие сознания соответствует, как он полагает, онтологической точке зрения, которая присуща психологии. Проблема соотношения сознания с объектом, по его мнению, присуща гносеологической точке зрения и выходит за пределы психологии. «В том и заключается методологическая трудность психологии, что ее точка зрения есть точка зрения реально научная, онтологическая, и в ней-то это противопоставление (психического и физического. – Б) и было бы ошибкой. Насколько в гносеологическом анализе мы должны строго противопоставлять ощущение и объект, настолько в психологическом мы не должны противопоставлять психический процесс и физиологический»[160].

Принимая для психологии только один аспект психического, одно его качество, одну его связь – связь с мозгом, рассматривая его в единстве с физиологическими процессами, Выготский характеристику сознания стремится вывести из мозга, из рефлекторной деятельности как нервной мозговой деятельности. Он характеризует сознание как «систему передаточных механизмов с одних рефлексов на другие»[161]. «Способность нашего тела быть раздражителем (своими актами) для самого себя (для новых актов) – такова основа сознания»[162], – пишет Выготский. Выделяя конечное звено рефлекса, «ответные части» – соматические и двигательные реакции, он опирается на факт такой связи рефлексов, когда при соответствующих условиях ответная часть может стать условным раздражителем или тормозом другого рефлекса. Механизм этот и есть механизм сознания. А применяет он эту закономерность к генезису психического так: «Вой волка вызывает во мне как раздражитель соматические и мимические рефлексы страха; измененное дыхание, сердцебиение, дрожь, сухость в горле (рефлексы) заставляют меня сказать или подумать: я боюсь. Здесь передача с одних систем на другие»[163].

Происходит, следовательно, ответная реакция вне психического отражения, а затем возникает отражение ответной реакции. Еще одно пояснение, даваемое Выготским: «Движение моей руки, воспринимаемое глазом, может быть одинаково раздражителем как для моего, так и для чужого глаза; но сознательность этого движения, те проприорецептивные возбуждения, которые при этом возникают и вызывают вторичные реакции, существуют для меня одного. Они ничего не имеют общего с первым раздражением глаза. Здесь совершенно другие

63

нервные пути, другие механизмы, другие раздражители». Таким образом он поясняет свой вывод: «Психическое потому именно и непохоже ни на что другое, что оно имеет дело с раздражителями sui generis, не встречающимися нигде больше, кроме моего тела» [164].

Выготский видит свое расхождение с павловским пониманием рефлекторной деятельности и полагает, что он преодолевает тот дуализм, в котором упрекает Павлова, поскольку сам он вводит сознание в деятельность организма и находит ему место в системах рефлексов. «Утверждая, что и сознание должно быть понято как реакция организма на свои же собственные реакции, приходится быть большим рефлексологом, чем сам Павлов. Что ж – если хочешь быть последовательным, приходится иной раз возражать против половинчатости и быть большим папистом, чем папа, большим роялистом, чем король. Короли не всегда хорошие роялисты»[165].

И действительно, здесь глубокое и принципиальное расхождение Л.С. Выготского с учением И.П. Павлова и не только с ним, но и с рефлекторной теорией психики И.М. Сеченова. Никак не отрицая того обстоятельства, что не только мускулатура, но и все тело со всеми его органами «дает себя знать» большим полушариям, И.П. Павлов возражал тем, кто считал центростремительные импульсы от исполняемых движений ведущими в условнорефлекторной деятельности больших полушарий. «Главнейшая роль» коры состоит в установлении связи с внешним миром, в отражении его свойств, а раздражения от собственных движений служат лишь саморегулированию и уточнению этих движений[166]. И.М. Сеченов, рассматривая человека не как пассивного реагента на внешние воздействия, а как деятеля, развивая свои идеи о роли «мышечного чувства» в психическом отражении, всегда выделял предметность действия и, присовокупляя к образу предмета образ действия, понимал действие как условие наиболее верного отражения предметного мира, достигаемого в результате активной деятельности в нем человека.

64

Свое толкование сознания Выготский применяет к трем традиционным сферам психики – познанию, чувству и воле. Он видит соответствие своей гипотезы теории эмоций Джемса. Известно, что Джемс ставил на первое место телесные реакции и ими детерминировал появление эмоций. Этим, по мнению Выготского, вполне раскрывается, во-первых, рефлекторный характер эмоций, так как за внешним воздействием шла ответная двигательная реакция, и, во-вторых, доказывался вторичный характер сознательности чувства – своя же реакция служит раздражителем новой внутренней реакции. Вот откуда неповторимость, единственность эмоций. В актах познания наблюдается подобная же вторичность сознания. Такую сущность сознательности обнаруживает и воля. Всякое движение первый раз совершается бессознательно, затем его кинестезия делается основой осознания двигательного акта. Сознательность воли дает иллюзию этих двух моментов: я подумал, и я сделал. Однако эти две реакции происходят в обратном порядке.

В понимании сознания как отражения взаимовозбуждения различных систем рефлексов, т.е. в признании его вторичности, и находит психологическое выражение, как утверждал Выготский в своей первой работе о сознании, марксистское положение о том, что бытие определяет сознание.

Особому анализу Выготский подвергает роль слова в рефлекторных актах. Отличительное свойство слова состоит в том, что в рефлексах слово может быть раздражителем и может становиться реакцией. Рефлексы на слово надо характеризовать как обратимые. Слово услышанное – раздражитель, слово произнесенное – рефлекс, создающий тот же раздражитель. Словесные раздражители исходят от людей и воссоздаются воспринимающим человеком, поэтому они представляют, с одной стороны, систему «рефлексов социального контакта», а с другой – «систему рефлексов сознания, т.е. аппарат отражения других систем»[167]. Через такой контакт и происходит социологизирование сознания.

К какому же выводу приходит автор статьи «Сознание как проблема психологии поведения»? Вывод несколько неожиданный. Этот вывод, по утверждению Выготского, совпадает с выводами Джемса в его известном докладе «Существует ли «сознание»?[168]. Об этом Выготский пишет: «Мне представляется чрезвычайно важным и существенным в заключение этого очерка указать на то совпадение в выводах, которое существует между развитыми здесь мыслями и гениальным анализом сознания, который сделан Джемсом... Сознания, как определенной категории, как особого способа бытия, не оказывается. Оно ока-

65

зывается очень сложной структурой поведения, в частности удвоения поведения». А далее Выготский приводит слова Джемса: «Мысли... сделаны из той же материи, что и вещи»[169].

Почему же получилось такое совпадение и случайно ли оно? Можно отметить в суждениях Выготского несколько поворотных пунктов, которые увели его на тот путь, где произошла встреча с Джемсом. Критикуя рефлексологию за отказ изучать сознание, Выготский вводит сознание в жизнедеятельность организма, ищет ему там место, поскольку справедливо отмечает, что признание психики эпифеноменом физиологических процессов нельзя признать удовлетворительным решением вопроса. Но стремление рассмотреть сознание как проблему психологии поведения приводит к тому, что теряется соотнесенность психического с объективной действительностью, психическое теряет свое качество отражения реального мира. Выготский делает детерминантой сознания ответную часть рефлекса и сознание, таким образом, определяется раздражением собственного тела человека. И здесь снова утрачивается связь человека как субъекта деятельности с объективной действительностью.

Рефлексология отвергла психику как предмет объективного изучения, приняв позитивистскую догму о познаваемости лишь непосредственно данных явлений. Изучение рефлекторных актов свелось ею к изучению двигательных реакций на внешние раздражители, рефлексология, как мы уже говорили, в этом разошлась с сеченовской рефлекторной теорией, которая психическое отражение объективного мира включала в качестве необходимой регулирующей функции в рефлекторную деятельность головного мозга, а сознание рассматривала как высшую форму этого регулирования. Л.С. Выготский в решении проблемы сознания опирается на учение о рефлексах, но он, во-первых, уравнивает западноевропейскую физиологическую концепцию рефлекторной деятельности, бихевиористские взгляды с сеченовской теорией и с павловским учением, а, во-вторых, как это ни удивительно, он следует за критикуемой им рефлексологией в утверждении первенствующего значения двигательного, конечного звена рефлекса. Тот разрыв между сознанием и деятельностью, который имеется в рефлексологии, остается и у Выготского, поскольку сознание у него получает лишь поведенческую характеристику. Отражение связывается прежде всего с двигательными реакциями человека и тем самым приобретает совсем иное содержание, чем то, которое дается ему диалектико-материалистическим мировоззрением. Объективная действительность как исходная детерминанта психической деятельности, а также отражательная сущность психического выпадает, следовательно, из системы взаимосвязей психического. В каче-

66

стве предмета психологического исследования остаются двигательные реакции и их отражение сознанием. Здесь и происходит пересечение со взглядами Джемса, который, восприняв махистские идеи, заявил о том, что «сознание испарилось», и оставил в качестве объекта психологического исследования внешние реакции, лишенные психического содержания. Таким образом, психология сознания показала свою оборотную сторону – психологию поведения. Поведенческая характеристика сознания обнаружила свою несостоятельность на том же пути снятия основного для психики соотношения – взаимодействия субъекта и объекта.

Концепция сознания, противопоставленная рефлексологии, не смогла оторваться от нее в трактовке рефлекторной теории. И это коренилось в их общем методологическом принципе: они не усмотрели существенного положения сеченовской рефлекторной теории, вводившей психику в рефлекторные акты в качестве регулятора действия. Поэтому, с одной стороны, стал возможным отказ от исследования психики рефлексологией и, с другой – стало необходимым конструирование психики из двигательной активности, ибо поставлена задача ввести сознание в поведение и дать ему поведенческую характеристику.

Мы подробно останавливаемся на взглядах Л.С. Выготского потому, что его статья, по замыслу, была программной. «Нам сейчас, – писал он, –... важно наметить, что же именно требуется доказать, а потом браться за доказательство; сперва составить задачу, и потом решать ее»[170]. Высказанные мысли определяют линию его дальнейших трудов.

К вопросу о природе психического Л.С. Выготский возвращается снова и снова, подчеркивая, что это вопрос методологический и в зависимости от него решается судьба психологии. Он формулирует положение о единстве психических и физиологических процессов, о том, что это единство надо понимать как включение данных процессов в целостный психофизиологический процесс, «который характеризуется со стороны субъективной и объективной одновременно»[171]. «Мы приходим таким образом к признанию своеобразных психофизиологических единых процессов, представляющих высшие формы поведения человека, которые мы предлагаем называть психологическими процессами, в отличие от психических и по аналогии с тем, что называется физиологическими процессами»[172]. Обосновывает он свое предложение побуждением дать методологическое определение взаимоотношения психических и физиологи-

67

ческих процессов. Это методологическое требование направлено против реактологии, против ошибок тех психологов, которые считают, что психология должна складываться из чисто физиологического изучения условных рефлексов и интроспективного анализа, которые механически объединяются друг с другом. Диалектическая психология, как пишет Выготский, пытается по-новому определить предмет своего изучения. «Это есть целостный процесс поведения, который тем и характерен, что он имеет свою психическую и физиологическую сторону, но психология изучает его именно как единый и целостный процесс, только так стараясь найти выход из создавшегося тупика»[173]. Но какова же роль психического в этом единстве? Психическое Выготский рассматривает «как субъективное выражение тех же самых (т.е. физиологических. – Б.) процессов, как особую сторону, особую качественную характеристику высших функций мозга»[174]. И тут Выготский сближается и с реактологией и с рефлексологией, также считавшими психику субъективным выражением физиологических процессов.

Постановка Выготским проблемы сознания как центральной для психологии, произведенная им первоначально в рамках психологии поведения, привела его в дальнейшем к преодолению поведенчества. Он ищет новых решений этой проблемы в разработке учения о развитии высших психических функций.