Рефлексология – ее предмет и метод

Другим направлением, завоевавшим в 20-х гг. многих сторонников, была рефлексология, учение, созданное В.М. Бехтеревым. В.М. Бехтерев назвал свое учение рефлексологией, счи-

40

тая его основой идею рефлекторной деятельности мозга. Вступив в науку последователем сеченовского учения о рефлексах головного мозга, Бехтерев занялся комплексным экспериментальным исследованием мозга в созданной им в 80-х гг. прошлого века первой в России психологической лаборатории. Результаты изучения строения и функций мозга, открытия в области неврологии, были обобщены в капитальных трудах В.М. Бехтерева «Проводящие пути спинного и головного мозга» и «Основы учения о функциях мозга». В своих психологических исследованиях он стоял за строго объективный метод. Резкая критика субъективизма идеалистической психологии и требование объективно подходить к изучению психической деятельности поставили Бехтерева в ряд передовых психологов. Одновременно с И.П. Павловым В.М. Бехтерев стал изучать явление, которое назвал сочетательным рефлексом, а Павлов – условным рефлексом. В лабораториях Бехтерева, так же как и в лабораториях Павлова, было получено множество новых научных фактов о рефлекторной деятельности мозга.

В «Объективной психологии», выходившей отдельными выпусками в 1907-1912 гг., Бехтерев переходит к теоретическим обобщениям, развивая учение, которое первоначально называет объективной психологией, а потом – рефлексологией[83]. Эта теория отражает значительные перемены в мировоззрении ученого. От материалистических взглядов, сформировавшихся ранее под влиянием революционно-демократических идей, он переходит к энергетизму, по существу, к отрицанию коренного материалистического тезиса о том, что психика есть свойство материи.

Энергия, которая понимается В.М. Бехтеревым как результат «дематериализации» физических тел[84], является, полагает он, причиной и психических явлений, и материальных процессов. «С старым понятием вечной материи и ее свойствами и в особенности с понятием силы, как свойством материи, в современной науке далеко не уедешь, ибо понятие материи в действительности поглощается понятием энергии и сама материя понимается как связанная энергия»[85], – писал Бехтерев. «Но если такая материя есть фикция, – рассуждает он, – а одна энергия есть реальность, то уже нет основания противополагать психическое материальному и наоборот, и нам остается спросить себя: нет ли возможности и психическую деятельность свести на физическую энергию?»[86]

В результате такого сведения Бехтерев отказывался от характеристики психической деятельности как отражения объек-

41

явного мира и рассматривал ее как выражение движения энергии по нервным путям. Препятствия к движению энергии вызывают ее напряжение, результатом которого и являются ее субъективные проявления – психические процессы, которые «сопутствуют» рефлекторной деятельности мозга[87].

Бехтерев следующим образом поясняет свой взгляд на природу психического: «Мы говорим, что имеется один процесс, нервно-психический от начала до конца, но при незначительности препятствий в периферических приборах процесс не проявляется в субъективной форме, тогда как в центральных областях, вследствие больших препятствий для движения тока, этот же процесс оказывается «нервно-психическим» с явным субъективным окрашиванием, которое при обратном отражении волны тока и прохождении ее по двигательным и секреторным проводникам вновь сводится на один нервный процесс. Дело идет, таким образом, не о теории взаимодействия, а о теории полного или неполного «проявления одного и того же нервно-психического процесса, зависящего от большего или меньшего сопротивления той ткани, в которой он протекает»[88]. Психику Бехтерев считал только внутренним проявлением нервной энергии: «То, что относится к субъективному или психическому процессу, по-видимому, представляет собою результат более высокого напряжения той же энергии, как бы ее свойство проявлять себя самое при соответственных условиях. Это более высокое напряжение энергии происходит обычно в том случае, когда процесс, достигая высших мозговых центров, подвергается торможению»[89].

Возникновение психических явлений, согласно Бехтереву, детерминируется внутренними условиями проводимости энергии нервными путями, а не внешними воздействиями. Запасы же энергии пополняются для всех нужд организма равным образом через питание и через органы чувств. Ощущения, представления, понятия, выраженные словесными символами, помогают выяснить соотношения между разнообразными внешними раздражениями и организмом, однако не влияют на течение самого рефлекторного процесса. По его словам, психические явления в рефлекторной деятельности никакой роли не играют

Бехтерев, таким образом, отходит от сеченовского понимания рефлексов головного мозга. Отличие рефлексологии от сеченовской теории коренилось в разном решении этими теориями философских вопросов психологии, в разном понимании природы психического. Бехтерев полагал достаточным рассматривать психические явления как внутренние субъективные знаки движения токов энергии по нервным путям. Собственно психические явления, считал он, в рефлекторной деятельности мозга никакой

42

роли не играют и никакого влияния на поведение не оказывают. Он расходится с И.М. Сеченовым в самых существенных положениях рефлекторной теории психического. У Бехтерева исчезала характеристика психического как отражательной функции мозга, составляющая ядро сеченовской рефлекторной теории, и вместе с тем отпадала и регуляторная роль психики в рефлекторных актах, в которой Сеченов видел ее назначение. В той трактовке психических явлений, которую давал Бехтерев, отвергалась главная идея сеченовских рефлексов головного мозга – включение психического в рефлекторный процесс и детерминация таким путем психики объективным миром и далее, через ее посредство, детерминация действий, поведения человека условиями его жизни.

При внешнем сходстве бехтеревской характеристики мысли как заторможенного рефлекса[90] с той, которую ей дал Сеченов в «Рефлексах головного мозга», определив мысль как первые две трети психического рефлекса, между ними существует принципиальное различие. Для Сеченова мысль была отражением действительности, а для Бехтерева – субъективным выражением физиологических процессов. У Сеченова мысль выполняет общую функцию психического, которая, по его определению, состоит в том, чтобы служить орудием различения условий действия и руководителем соответствующих этим условиям целесообразных действий. У Бехтерева ни мысль, ни ощущения не оказывают никакого влияния на протекание рефлекторных процессов.

Предметом своего изучения рефлексология объявляла человека как деятеля. «Человек есть деятель, механизм которого вводится в действие внешними или внутренними раздражениями... Сообразно этому и в зависимости от этого он развивает реакцию на внешние и внутренние воздействия того или иного рода в виде разнообразных иногда более сложных, иногда более простых, целесообразно связанных рефлексов, вызываемых как внешними, так и внутренними воздействиями и притом воздействиями не настоящего только, но и прошлого времени»[91]. Объективным методам доступно изучение лишь внешних проявлений деятельности человека; их-то и исследовала рефлексология в соотнесении с теми или иными предваряющими их внешними воздействиями. «Для рефлексологии... нет ни объекта, ни субъекта в человеке, а имеется нечто единое – и объект, и субъект, вместе взятые в форме деятеля, причем для стороннего наблюдателя доступна научному изучению только внешняя сторона этого деятеля, характеризующаяся совокупностью разнообразных рефлексов, и она-то и подлежит прежде всего объективно-

43

му изучению, субъективная же сторона не подлежит прямому наблюдению и, следовательно, не может быть непосредственно изучаема...»[92]

На том основании, что психика не может быть подвергнута непосредственному объективному исследованию, рефлексология вовсе отказывалась от ее изучения. И в этом было ее отличие от реактологии, которая, как уже говорилось, предлагала изучать психику субъективным методом. Рефлексологические эксперименты состояли в исследовании образования сочетательно-двигательных рефлексов.

Задача рефлексологии, как пояснял Бехтерев, «состоит в том, чтобы не только более элементарные, но и все высшие отправления человеческого существа, которые на обыденном языке обозначаются проявлениями чувства, ума, воли или, выражаясь общее, проявлениями так называемой психической деятельности, иначе «духовной сферы», рассматривать с строго объективной точки зрения, ограничиваясь, таким образом, только внешними особенностями действий человека, его мимики и жестов, голоса и речи, как связной совокупности знаков, в соотношении с теми внешними физическими, биологическими и в особенности социальными, а также и внутренними воздействиями в настоящем и прошлом, которые их обусловливают»[93]. Рефлексологическое исследование личности предполагало наблюдение по определенной схеме в определенной внешней обстановке реакций человека и корреляции их между собой, а также выяснение скорости образования и дифференцирования сочетательно-двигательных рефлексов.

Парадоксальность рефлексологии, так же как и реактологии, заключалась в том, что оба эти направления, объявляя предметом изучения человека как деятеля, в действительности рассматривали его как пассивное звено в переключении внешних стимулов на двигательную реакцию. Человеческая деятельность лишалась своей сущности – сознательности и сводилась к двигательным рефлекторным ответам или реакциям. В то же время вопрос об активности человека неминуемо приводил к вопросу о сознании. Реактология и рефлексология имели общие черты, порожденные общей механической методологией, общим неверным толкованием взаимоотношения психических и физиологических процессов, расхождение между ними было в вопросе о том, является ли психика предметом научного исследования и можно ли использовать наряду с объективным методом исследования поведения субъективный метод наблюдения психических явлений. На этом сосредоточивалась полемика между этими двумя, тогда господствовавшими направлениями.

44

 

Бихевиористские концепции

Среди советских психологов в 20-е гг. довольно широкий отклик нашел бихевиоризм. Достаточным основанием для привлечения бихевиористских концепций к марксистской психологической теории считался их отказ от психологии сознания и требование объективного метода изучения поведения человека.

Некоторые психологи предлагали развивать на основе диалектического материализма уотсоновский бихевиоризм, усматривая достоинство последнего в объективном изучении поведения человека, в разработке новых экспериментальных методов и в обилии экспериментальных фактов. Такого мнения придерживался В.М. Боровский. С его точки зрения, бихевиоризм ценен тем, что следует материалистическому монизму. «Психология поведения стоит на точке зрения строгого монизма и изучает один-единственный ряд реальных явлений, из которых слагается поведение каждого организма»[94]. У реакций человека есть субъективная сторона, но для психологии поведения эта сторона совершенно безразлична, считал он, следуя основному принципу бихевиоризма. «Все, что объективно, – мы должны изучить, то, что субъективно, – мы не можем изучить». А потому «искать примеры активного воздействия «сознания» на поведение – все равно, что пытаться «объять необъятное»[95]. Психика понимается Боровским как субъективная группировка явлений, не имеющих для действий человека никакого значения. Считая свои позиции марксистскими, Боровский писал: «Субъективная группировка не может влиять на протекание ряда реальных явлений... Сознание не может определять «бытия»[96]. Он вкладывал в понятие отражения смысл, противоречащий диалектико-материалистическому пониманию: отражение – это группировка субъективных представлений в комплексе «я».

В.М. Боровский не видел качественного отличия поведения человека и животных, предлагал пользоваться одними и теми же методами для изучения животных и человека. «Занимаясь зоопсихологией, педагог непосредственно упражняется в пользовании методами, которые принципиально одинаковы... при изучении детей и животных»[97]. Центральной задачей психологии объявлялось изучение навыков, образование которых, согласно взглядам бихевиоризма, происходит одинаково и у человека и у животных.

45

В начале 20-х гг. бихевиоризм оказал влияние и на П.П. Блонского. Вместе с идеалистической концепцией сознания он отбрасывает тогда и саму проблему сознания, поскольку полагает, что за ней неминуемо стоит старый вопрос о душе. Он предлагает строить новую теорию как «психологию без сознания», как науку о поведении; только ее он считает соответствующей материализму. Предметом психологии, по его убеждению, должно стать поведение человека. При этом человека он рассматривает как биологическое существо. Таким образом, «психология, как наука о поведении, есть биологическая наука, и былая бездна между психологией и естествознанием уничтожается: человек... не противостоит природе, но координирован с ней»[98].

Однако для Блонского характерно стремление установить координацию психологии и с социальными условиями жизни человека. Изучение социальной природы человека он включает в программу будущей психологии и выдвигает эту задачу в качестве одной из важнейших задач марксистской психологии[99]. Такое включение в психологию, рассматриваемую в качестве биологической науки, программы социальных исследований кажется противоречивым, но трактовка Блонским социальности снимала это противоречие: под социальностью он понимал всякую деятельность индивида, связанную с деятельностью других индивидов, допуская такую деятельность и у животных. Социальное он, таким образом, вводит в биологическое, в жизнь высших животных.

Все содержание психологии Блонский рассматривал как разные формы поведения. Первоначально он исключал из предмета психологии собственно психическое, но постепенно его взгляды меняются – он расширяет понятие поведения и подводит под него психические процессы, считая их видами поведения. Блонский уже не отказывается считать сознание предметом психологии. Он сурово оценивает свой «Очерк научной психологии», который, по его словам, «был продуктом очень незрелого творчества»[100]. В 1925 г. в полемике с Челпановым Блонский отводит упрек в том, что он не считает нужным изучать сознание и психические явления. «Некоторые (например, проф. Челпанов), – пояснял он, – думают, что сторонники психологии поведения отрицают вообще существование сознания. Так, конечно, думать смешно: отрицается не сознание, а психология, как нау-

46

ка о сознании. Сознательное же поведение мы охотно делаем объектом нашего анализа и объяснения, – но, конечно, в научных, а не метафизических терминах». Все дело в том, чтобы объяснить психические явления. «Все, что старая психология объясняла как душевные способности или явления, мы объясняем как виды поведения... Смотреть, слышать, вспоминать, думать, внимать, наслаждаться – все это различные виды поведения»[101]. В предисловии к новой книге «Психологические очерки» П.П. Блонский опять возвращается к вопросу о предмете психологии. Он продолжает называть себя сторонником психологии поведения, а между тем взгляды его существенно изменились. Теперь он пишет: «Если понимать под субъективной психологией психологию, зачеркивающую объект и составляющую только субъект, т.е. психологию, изучающую сознание пне зависимости его от бытия, а под (вульгарной) объективной психологией – психологию, отрицающую субъект и оставляющую только объект, т.е. психологию, игнорирующую субъективные состояния и доходящую даже до отрицания самой себя, до замены себя рефлексологией или физиологией больших полушарий, то я не сторонник ни той, ни другой такой психологии: первая ничего не объясняет, вторая состоит только из объяснений, игнорируя и даже отрицая подлежащие объяснению факты. Не надо зачеркивать субъективные состояния, т.е. уничтожать предмет психологии, но надо давать этим состояниям материалистическое объяснение. В этом смысле я принадлежу к объективной психологии. Я лично называю себя представителем «психологии поведения»[102]. В программу дальнейшего развития психологии Блонский включал анализ отдельных видов поведения в «материалистических терминах» со сравнительно генетической точки зрения. В последующие годы Блонский осуществляет задуманный им большой цикл экспериментальных исследований памяти и мышления. Но к тому времени, когда были выполнены эти исследования, он отказался уже от поведенческих схем. Конкретные исследования со всей очевидностью показали несостоятельность этих схем.

 

Отношение психологии к рефлекторной теории И.М. Сеченова
и учению И.П. Павлова

Отношение советской психологии к рефлекторной теории И.М. Сеченова, его материалистической психологии и к учению И.П. Павлова о высшей нервной деятельности было обусловлено рядом обстоятельств, среди которых решающее значение имело

47

развитие самой психологической теории и разработка философских проблем психологической науки.

Статьи, доклады, лекции и речи И.П. Павлова, собранные в книге «Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных» (1923), представили последовательный ход развития его учения об условных рефлексах и позволили обозреть огромный экспериментальный материал. Вышедшие затем «Лекции о работе больших полушарий головного мозга» (1926) впервые дали систематическое изложение его учения. Учение о высшей нервной деятельности продолжало развиваться, и новые издания первой книги Павлова включали все новые и новые главы, углубляющие и расширяющие понимание механизмов и динамики высшей нервной деятельности. Выход трудов И.П. Павлова был встречен марксистской периодической печатью и оценен как победа материалистической научной мысли[103].

Психологи обращаются к учению И.П. Павлова, но рефлекторная деятельность мозга понимается ими только как физиологическая и речь идет о том, как связать с нею психологические построения, возникшие независимо от рефлекторной концепции психического, которая, по сути дела, не усматривается в учении о высшей нервной деятельности. К.Н. Корнилов писал, что на физиологию высшей нервной деятельности советские психологи смотрят как «на ближайшего сотрудника, вскрывающего столь важную для психологии область, как физиологические механизмы»[104]. Сам Корнилов, как мы видели, оценивал условные рефлексы как чисто физиологическое явление и вводил в свою психологическую концепцию в качестве основного понятия понятие реакции, не признавая за рефлекторным актом никакого психологического значения. В своем учебнике психологии[105] Корнилов считает принцип условных рефлексов основным в деятельности мозговых полушарий, но ни в какой мере не связывает рефлекторную деятельность мозга с психикой и с поведением человека и не делает из рефлекторного учения никаких выводов для психологической теории. Здесь в силу вступает его реактология.

В начале 20-х гг. П.П. Блонский писал: «Учение Павлова об условных рефлексах является ключом к пониманию высших форм поведения животных»[106]. Однако Блонский в те годы, когда писал эти строки, развивал взгляды психологии поведения и

48

соответственно этим взглядам оценивал учение об условных рефлексах. Полагая, что новая психология должна быть «психологией без сознания», он объявлял ее исходной точкой «простейшие движения человека, т.е. рефлексы»[107]. Учение об условных рефлексах рассматривается им как обоснование поведенческой концепции в психологии. Поэтому Блонский и пишет: «Мышление не представляет собой чего-либо особенного. Оно – одна из разновидностей рефлексов»[108]. Позднее, в 30-х гг., отказавшись от поведенческой концепции, Блонский меняет и свое отношение к учению об условных рефлексах. Поскольку условные рефлексы для него не являлись носителями психического, Блонский, включив в предмет психологического исследования психические процессы, считает теперь рефлекторную теорию ограниченной в ее применении к психологии. Так, например, устанавливая четыре ступени в развитии памяти, Блонский к рефлекторной деятельности относит только ее низшую ступень – моторную память[109].

В ряде других работ того времени – Н.Ф. Добрынина, С.В. Кравкова – изложение учения о рефлексах предшествует характеристике психических явлений, но остается вне связи с ними, относится лишь к физиологической характеристике работы нервной системы.

Подступ психологии к павловскому учению в 20-е гг. не вызвал изменений ни в теории, ни в практике экспериментальных психологических исследований. Теоретическая слабость молодой советской психологии мешала правильно оценить и рефлекторную теорию И.М. Сеченова и учение И.П. Павлова о высшей нервной деятельности.

Значение сеченовского учения для психологии заключалось в том, что был открыт способ детерминации поведения объективным миром посредством психики. Преобразованная и принципиально измененная Сеченовым схема рефлекторной деятельности включала психические компоненты, начиная от элементарных уровней чувствительности и кончая мышлением. Было выделено общее для всех психических явлений – то, что они представляют отражение мозгом действительности и опосредствуют поведение, регулируя действия, являются, по определению Сеченова, «руководителем действий». Общая функция психического состоит в том, чтобы служить орудием различения действия и руководителем соответственных этим условиям целесообразных действий.

Когда психика была поставлена в причинную связь с внешним миром и с деятельностью человека, на первый план выступили две ее главные взаимосвязанные функции – отражатель-

49

ная и регуляторная, осуществляемые в рефлекторных процессах мозга[110]. Психическое отражение вводилось как детерминанта хода рефлекторного процесса в его высшей форме – в рефлексах головного мозга. Введенная в причинный ряд, начинающийся внешним воздействием и заканчивающийся ответным действием организма, психика сохраняла качественное отличие от физиологических процессов. И в этом было существенное отличие сеченовской теории от механистических и вульгарно-материалистических теорий и, в частности, от поведенческой схемы стимул – реакция, которая выражала механистическое понимание детерминации поведения и в толковании рефлекторной деятельности оставалась в пределах декартовской схемы.

В соответствии с решением вопроса о природе психического сеченовская программа развития психологии требовала применения объективных методов исследования детерминации психики объективным миром и изучения внутренних факторов психического развития в их взаимосвязи с внешними воздействиями[111]. Из представления о рефлекторной природе психического выводилась мысль о психическом акте как процессе, а изучение взаимодействия субъекта с объектом являлось существенным методологическим отличием предложенной программы. Приняв за основу положение о деятельном отношении человека к миру, И.М. Сеченов связал детерминацию психического внешними условиями жизни человека с его «нервно-психической организацией» и с его предметной деятельностью. Сеченов доказывал, что регуляция действий животных и человека «через посредство психики»[112] никак не противоречит материалистическому пониманию психической деятельности, и опровергал все попытки обвинить его в нарушении закона сохранения материи.

Все эти особенности сеченовской рефлекторной теории не были восприняты участниками дискуссии 20-х гг. о природе психического, преградой этому были механистические воззрения, усвоенные ими. В отношении к сеченовской теории сказался и отход психологии в предреволюционной России от материалистических идей. Теории И.М. Сеченова еще предстояло стать достоянием советской психологии. Философско-психологический анализ трудов И.М. Сеченова, проведенный в последующие годы, позволил по-настоящему оценить и понять богатство его учения как в решении общей проблемы природы психического, так и в решении многих конкретных вопросов психологического

50

исследования. Вместе с тем обозначились пределы сеченовского учения, которое остановилось перед проблемой общественной детерминации психики человека, осталось в границах домарксистского материализма, не поднявшегося до объяснения общественного содержания человеческого сознания и мотивов поведения.

Сеченовская рефлекторная теория соединила принцип активности сознания с материалистическим принципом отражения и с предметной деятельностью человека, но соединение это происходит на уровне такого взаимодействия человека с окружающей его действительностью, когда человек рассматривается в плане его природного существования, а не общественного бытия. Общественная сущность сознания человека, определяемая социальными условиями его жизни, закономерности которых были открыты марксизмом, оставалась Сеченову неизвестной. Его психологическая теория не раскрывала и не могла раскрыть в силу своей философской основы, опирающейся на материалистическую философию русских революционных демократов, общественно-историческую обусловленность психики человека.

И.П. Павлов стал преемником И.М. Сеченова в развитии рефлекторной теории и наполнил ее новым научным содержанием. О том, что он продолжает дело Сеченова, Павлов говорил сам: «Исходную точку наших исследований я отношу к концу 1863 г., к появлению известных очерков Сеченова «Рефлексы головного мозга»[113]. Методологическая общность их учений состояла в том, что центральным понятием для них являлось понятие рефлекса головного мозга, или, в павловской терминологии, условного рефлекса, как явления одновременно и физиологического, и психического. Павловская физиология по своему замыслу никак не была физиологией, обособленной от психологии. Свою первоначальную задачу И.П. Павлов и определил как попытку «найти такое элементарное психическое явление, которое... могло бы считаться вместе с тем и чисто физиологическим явлением...»[114] Выбор условного рефлекса в качестве объекта исследования решал эту задачу. Этот исходный объект исследования стал предметом строго объективного физиологического анализа, но он заключал в себе психические компоненты. Выключенное из числа объяснительных принципов психическое содержалось в объекте исследования и включалось в объективное изучение, поскольку исследованию подлежали процессы анализа и синтеза сенсорных раздражений и их временные связи с эффекторными актами. При принципиальной общности установок Павлова и Сеченова по вопросу о рефлекторной деятельности мозга как деятельности психической и физиологической Павлов изучал фи-

51

зиологические закономерности. У него на первый план выступал физиологический аспект рефлекторной теории, задача физиологического анализа рефлекторной деятельности высших отделов головного мозга. И он решил эту задачу, открыв законы работы коры больших полушарий мозга, создав учение о высшей нервной деятельности. Психологического анализа рефлекторной деятельности Павлов касался лишь в той мере, в какой это было нужно для создания настоящей, как он сам говорил, физиологии мозга.

Созданное И.П. Павловым и экспериментально им обоснованное физиологическое учение о высшей нервной деятельности, вводившее представление о сигнальных системах действительности, возводило фундамент для материалистической психологии. Учение, которое развивал И.П. Павлов, с беспримерной настойчивостью и последовательностью накапливая данные, полученные в экспериментах с животными, развертывалось в границах физиологии. Оно не было доведено до тех теоретических обобщений, которые облегчили бы его связь с психологией. Важнейшие выводы ученого об особенностях высшей нервной деятельности человека были еще впереди. Союз психологии с физиологией он считал необходимым в интересах не только психологии, но и самой физиологии высшей нервной деятельности человека. Вместе с тем известно, как строго держался И.П.Павлов границ физиологического исследования, как он был осторожен в отношении к психологии. Павлов неоднократно подчеркивал, что он остается на точке зрения физиолога, но он также не раз отмечал, что исследования, проводимые им и его сотрудниками, «должны впоследствии составить основной фундамент психологического знания»[115], что в конечном счете физиология высшей нервной деятельности подойдет к объяснению психических явлений, займется соотношением физиологических и психологических фактов[116].

Если соотнести учение И.М. Сеченова и учение И.П. Павлова, то можно сказать, что вопрос о месте психического в деятельности мозга решается ими одинаково. О единстве их линий говорит хотя бы основное для павловской концепции положение о сигнальной деятельности больших полушарий головного мозга как самой общей их характеристике. Введение в учение о высшей нервной деятельности понятия второй сигнальной системы по существу явилось программой физиологического объяснения специфических особенностей психики человека – его сознания. Это основополагающее для физиологии высшей нервной деятельности человека положение далеко не всегда учитывалось, что привело и приводит и ныне к попыткам выключить психологическое содержание из рефлекторной концепции, к от-

52

рыву павловского учения от сеченовского и их противопоставлению.

И.П. Павлов, так же как и И.М. Сеченов, доказывал детерминированность рефлекторной деятельности извне, но не считал возможной механическую зависимость поведения от раздражителя, реакции от стимула, как это утверждалось сторонниками поведенческих теорий. Задачей павловского учения являлось исследование закономерностей нервных процессов, опосредствующих зависимость ответных реакций от раздражителей. Однако в рассматриваемый период психологи, еще не владевшие оружием диалектико-материалистического метода и не сумевшие преодолеть механистические воззрения, оценивали павловское учение, так же как и сеченовское, с механистических позиций. Несмотря на все расхождения в решении философских проблем павловской физиологии высшей нервной деятельности и рефлексологии, психологии того времени сближали эти учения и объединяли в одну «рефлексологическую» школу. Так их рассматривал, например, К.Н. Корнилов в упомянутой обзорной статье[117], хотя И.П. Павлов и В.М. Бехтерев настойчиво и неоднократно протестовали против такого отождествления.

Усердно старался отождествить эти принципиально разные теоретические линии Г.И. Челпанов: таким путем он стремился приписать павловскому учению несостоятельность положений рефлексологии. Сам Челпанов отлично видел эту разницу: не случайно он пытался привлечь в союзники интроспекционизму именно бехтеревскую рефлексологию[118], памятуя слова Бехтерева о том, что «рефлексология, вообще говоря, не исключает никакой вообще гипотезы о сознании и о душе вообще»[119]. В то же время Челпанов чрезвычайно настойчиво распространял мнение о механицизме павловского учения, развивающем якобы старое, декартовское понятие рефлекса. Декарт, как известно, относил рефлексы к деятельности тела, а сознание, согласно его дуалистической системе, имело свои законы. Челпанов заявлял, что учение Павлова касается лишь физиологии и не имеет никакого отношения к психологии. При этом Челпанов ссылался на слова Павлова, который не раз подчеркивал, что он не занимается проблемами психологии. Отчасти Челпанову удалось добиться своего. В представлении психологов того времени стиралось отличие сеченовского понимания рефлексов головного мозга от декартовского представления о рефлексах, а также павловской концепции условных рефлексов от рефлексологиче-

53

ских построений. Такое уподобление тяжело сказалось на отношении психологии к рефлекторной концепции психики после победы психологии над рефлексологией. Но об этом дальше.

 

Нейробиологический монизм

Результатом отождествления рефлексологии и павловского учения было возникновение направления, сливавшего эти две теории и осмыслявшие их в духе механицизма[120]. Предполагалось, что развитие физиологических знаний позволит свести все психические явления к физиологическим, психология как наука исчезнет во имя торжества материализма.

Одним из ведущих представителей этого направления был А.Г. Иванов-Смоленский[121]. Свои взгляды он называл «нейробиологическим монизмом» и характеризовал так: «Беря свое начало непосредственно от физиологической теории поведения Сеченова и созданной Павловым и его школой физиологии больших полушарий головного мозга животных, это течение свое главное внимание и притом в гораздо большей степени, чем бихевиоризм, сосредоточивает на экспериментальном исследовании детей и взрослых, здоровых и нервнобольных, стремясь к созданию физиологии и патологии высшей нервной деятельности (поведения) человека»[122].

Пафос рефлекторной концепции Иванов-Смоленский видел в том, что она позволила ограничить изучение поведения физиологическими методами. Биофизиологический метод в учении об условных рефлексах постепенно охватил и поведение высших животных, и нет никаких препятствий для перенесения его на человека. «Грандиозная трудность и сложность вопроса отнюдь еще, конечно, не довод для отказа искать на него ответ и, наоборот, лишь стимул для осторожного, постепенного, но неуклонного продвижения в область физиологического анализа взаимоотношений среды и нервной системы человека, начиная с простейших и элементарнейших «временных связей» и мало-помалу приближаясь к сложнейшим»[123].

Ход против психологии у Иванова-Смоленского был общим с рефлексологией – отказаться от изучения психической деятельности, поскольку изучение поведения без остатка исчерпывается физиологическим исследованием. Далее начинались расхождения. Рефлексология предметом изучения объявляла соотношение раздражителя и ответа, «нейробиологический монизм»

54

предлагал изучать условнорефлекторную деятельность вне какого-либо ее отношения к психике, или, вернее сказать, в полном отрыве ее от психической деятельности. И то, что у Павлова выступало как ограничение задач физиологии, становится принципом, снимающим психическое как предмет объективного изучения вообще. Только отсутствие экспериментально-физиологического доступа к исследованию работы больших полушарий головного мозга человека оставляло эту область в руках психологии, теперь же, полагал Иванов-Смоленский, физиологическое или неврологическое исследование должно прийти на смену психологическому анализу. Он писал, имея в виду Сеченова и Павлова: «Гениальный взлет одного русского физиолога преодолел эту величайшую трудность и создал первую, физиологическую теорию, пока еще теорию поведения человека, которую, однако, другой русский физиолог, создавший метод условных рефлексов, дал возможность облечь в плоть и кровь экспериментально установленных фактов»[124]. Сеченовская рефлекторная теория оценивалась, таким образом, как поведенческая теория. А Сеченов, боровшийся за создание материалистической психологии, оказывался знаменем тех, кто выступал против психологии как самостоятельной науки.