Диалектная основа осетинского литературного языка

В Осетии, в связи с отсутствием койне, задача создания литературного языка была, в первую очередь, связана с проблемой выбора диалектной основы. При этом ее решение осложнялась и тем, что достаточно распространенному критерию — наличие письменных традиций — к моменту постановки этого вопроса уже отвечали оба осетинских диалекта, поскольку к 20-м годам двадцатого столетия художественная литература была представлена, хотя и в неравных объемах, на обоих диалектах.

Этот факт не был учтен большинством ученых и государственных деятелей Осетии, принимавших участие в решении вопроса о выборе диалектной основы. Можно предположить, что в том, как эта проблема была решена, значительную роль сыграла и определенная унифицирующая регламентация, проявившаяся в единообразных схемах языкового строительства в совершенно различных регионах СССР в 20–30-е годы XX в.

В качестве основы единого осетинского литературного языка был взят иронский диалект. Это объяснялось тем, что а) на нем говорит абсолютное большинство осетин, б) центр экономической и политической жизни Северной Осетии город Орджоникидзе расположен на территории, населенной иронцами, в) на этом диалекте написаны произведения основоположника осетинской художественной литературы и литературного языка Коста Хетагурова.

Именно эти аргументы, как правило, использовались в ходе многолетней, напряженной, иногда даже выходящей за пределы академических обсуждений, дискуссии.

Основным проводником идеи единого литературного языка был А.А. Тибилов, который настаивал на том, что в основу литературного языка должен быть положен иронский диалект по причинам самой большой численности населения, говорящего на нем, большей фонетической и морфологической простоты, чем у дигорского диалекта, наличия литературы — «на этом диалекте писал свои вдохновенные песни Коста и творил Елбыздыко» (Коста Хетагуров и Елбыздыко Бритаев — основоположники поэтического и драматургического жанров осетинской литературы — Т.К.), в то время как «на дигорском языке, кроме неудачных опытов Гуржибекова, не появилось до сих пор ни одного значительного произведения» [Тибилов 1964: 40]. Более того, по мнению А.А. Тибилова, «...в дигорском языке, без сомнения, существует...предрасположение к усвоению особенностей иронского наречия, и...в недалеком будущем это предрасположение приведет естественным образом к полному поглощению дигорского диалекта языком иронским» [Тибилов 1964: 41]. В основе этих утверждений лежали наблюдения о способности дигорцев к легкому изучению иронского и, наоборот, неспособность иронцев к овладению дигорским: якобы более позднее иронское мышление неспособно воспроизводить более архаичные дигорские формы. «Иронский диалект молод и исполнен энергии, и в этом его главное преимущество перед архаическими женственно-мягкими формами дигорского языка» [Тибилов 1964: 40].

По докладу А.А. Тибилова Объединенный съезд Северной и Южной Осетии по вопросам культуры и просвещения, состоявшийся в 1924 г., принял постановление: 1) создать единый осетинский литературный язык, 2) в основу его положить иронский цокающий диалект с использованием лексики остальных наречий, 3) в дигорской школе второй ступени преподавание вести на иронском диалекте, 4) начать работу по установлению в школах единообразия в произношении» [Бекоев 1985: 128]. Через десять лет эти позиции были подтверждены в постановлении обкома ВКП (б) [Мах дуг 1934, №2]. При этом решения включали в себя достаточно либеральные положения относительно дигорского диалекта.

Но уже через два года в соответствии с постановлением Президиума Северо-Осетинского облисполкома «О межобластной (Северной и Южной Осетии) конференции по вопросам языкового строительства» от 29 апреля 1936 г. во Владикавказе проводится конференция, решения которой отражали новую степень жесткости и решительности в отношении унификации литературной формы. В докладе заведующего отделом агитации и пропаганды обкома К. Бадоева «О путях дальнейшего развития осетинского литературного языка» [Фонд «Лингвистика», № 62, п. 15, л. 72–73] было отмечено, что реализацию ранее принятых решений «умышленно задерживает» ряд работников, в том числе, ответственные сотрудники обкома (в частности, бывший секретарь Гостиев), в результате чего, постановление обкома партии 1934 г., и так носившее недостаточно определенный характер, не выполняется. В итоге, было предложено с ближайшего учебного года начать планомерный перевод начальных классов дигорских школ на обучение на «существующем литературном языке», планомерно перевести на литературный язык дигорские районные газеты, а областные газеты и журналы издавать только на литературном языке, равно как учебную, политическую и массовую литературу.

В итоге конференция приняла постановление, в котором констатировалось, что «созданный осетинским народом литературный язык, на котором писал и заложил основы осетинской художественной литературы народный поэт Коста Хетагуров, является бесспорно единым литературным языком всего осетинского народа». Соответственно, «конференция решительно осуждает попытки культивирования второго литературного языка на основе дигорского наречия, как не отвечающие задачам консолидации единого литературного языка и тормозящие культурный рост осетинских народных масс». Конкретные решения были еще радикальнее. Конференция признала необходимым:

1. Унифицировать язык делопроизводства во всей Осетии на основе литературного языка;

2. Прекратить терминологическую работу на дигорском наречии;

3. Прекратить издание учебной литературы на дигорском наречии;

4. Обеспечить в ближайшие 2–3 года перевод преподавания в дигорских школах с первого же года обучения на литературный язык;

5. Всячески способствовать обогащению литературного языка за счет лексических богатств всех наречий осетинского языка» [Фонд «Лингвистика», № 62, п.15, л.74–74об.].

Правда, при этом оговаривалось, что издание печатной продукции на дигорском диалекте должно быть продолжено «до тех пор, пока нормы единого литературного языка не устоялись и не стали достижением всех трудящихся Осетии».

Примечательно, что в 12 пункте постановления конференция отмечает необходимость подготовки и издания толкового словаря осетинского языка во всех его ветвях, научной грамматики и истории осетинского языка. К сожаленью, эта совершенно правильная программа нормирования осетинского литературного языка полностью не выполнена до сих пор.

Решения конференция были по-разному восприняты населением республики и, в первую очередь, дигорской интеллигенцией. Наиболее решительный демарш был предпринят писателем Т. Бесаевым, направившим в адрес редакции газеты «Правда» материал под названием «Вредная путаница в Осетии», в котором резко критиковал решения конференции. Письмо Т. Бесаева из «Правды» было направлено в орган, осуществлявший в то время координацию союзной языковой политики, — Всесоюзный центральный комитет нового алфавита (ВЦКНА). Заместитель его руководителя, Коркмасов, в свою очередь, 11 августа 1936 г. переправил его в Академию Наук для проведения научной экспертизы. 14 августа 1936 г. Т. Бесаеву был направлен ответ из отделения общественных наук Академии, в котором сообщалось, что его письмо в «Правду» передано в Институт языка и мышления.

Видимо, настойчивость Т. Бесаева вызвала необходимость проведения специального заседания Всесоюзного центрального комитета нового алфавита, который 25 января 1937 г. выслушал мнение Т. Бесаева об «антипартийном, антиисторическом» решении конференции по языковому строительству в Осетии [Фонд «Лингвистика», д. 126]. При этом писатель подчеркивал, что речь не идет об отрицании необходимости единого литературного языка, а о том, что строиться он должен не на основе одного диалекта. Поддержал его и приглашенный на заседание ответственный сотрудник ВЦИК С. Такоев, заявивший, что такого рода вопросы не должны воплощаться приказом. Член Комитета Гаджибеков предложил глубже проработать рассматриваемый вопрос, оценив его как весьма актуальный, причем, не только для Осетии. «Вопрос представляет принципиальную важность, он укажет пути и формы сближения диалектов: иронского и дигорского в Осетии, кабардинского и черкесского, ингушского и чеченского и т.д., развивающихся в национальные литературные языки» [Фонд «Лингвистика», д. 126, л. 34–34 об.]. В результате ВЦКНА намеревался направить С. Такоева и В. Абаева в Осетию для повторного изучения вопроса, но эта командировка не состоялась. В итоге возобладало мнение, сформулированное в отзыве на заметку Т. Бесаева, подготовленном В.ИАбаевым по поручению директора отделения общественных наук АН СССР И.Мещанинова. Суть его сводилась к тому, что «вопрос о том быть ли в Осетии одному литературному языку или двум не стоял на конференции этого года. Он был уже решен на предыдущих конференциях в том смысле, что литературный язык должен быть единый для всей Осетии. На настоящей конференции речь шла только о путях развития этого уже существующего единого литературного языка» [Фонд «Лингвистика», д. 126, л. 60]. В пылу полемики В.И. Абаев, воодушевленный, видимо, набирающим размах языковым строительством в Осетии, несколько опередил события, объявив осетинский литературный язык уже состоявшимся.

Однако сомнение в правильности выбранной модели создания литературного языка, видимо, никогда не покидало осетинских языковедов, и они постоянно возвращались к этому вопросу в поисках новых аргументов для старого решения. Вновь в 1950–1960 г.г. Н.К. Кулаев настаивал на том, что при выборе диалектной основы литературного языка следует учитывать:

«1. Представители какого диалекта в период создания литературного языка играют ведущую роль в общественно-политический и культурной жизни данного народа;

2. Какой диалект наиболее полно выражает исторические тенденции, т.е. какой диалект выражает наиболее активные, наиболее жизнеспособные процессы в ходе развития данного общенародного языка;

3. На каком диалекте имеются более устойчивые, более совершенные традиции письма;

4. Какой диалект охватывает сферой своего распространения наибольшие массы населения;

5. Какой диалект является более общедоступным, более общенародным для всех ветвей данного языка» [Кулаев 1956: 206].

В итоге Н.К. Кулаев подтверждает правильность выбора иронского диалекта в качестве основы единого литературного языка.

Видимо, необходимость возвращаться время от времени к вопросу о диалектной основе литературного языка была связана также с тем, что в осетинском обществе всегда продолжало существовать и другое мнение — о целесообразности создания литературной нормы на основе обоих диалектов. Оно вызывало резкое противодействие в некоторых кругах осетинской интеллигенции, на определенном этапе поддержанное и официальными властями, объявившими сторонников двухвариантной модели литературного языка мелкобуржуазными националистами. По оценке 1990-х г.г. «в 30-х годах у дигорского народа жестоко были репрессированы не только его лучшие сыны, но и его имя, его язык, литература, национальное образование, воспитание, культура, морально-духовная свобода.... По решению...комиссии [по вопросам языкового строительства Осетии] и по решению тогдашнего обкома ВКП (б) дигорский язык был приговорен к смерти... Слова «дигорский народ» и «дигорский язык» были изжиты из лексикона властей и общественной жизни республики... Дигорские писатели и поэты были вынуждены писать свои произведения на иронском и русском языках» [Дигора, 1994,19 августа].

В 1920–1930 г.г. это аргументировалось тем, что «в мире нет ни одного народа, — как утверждал А.А. Тибилов, — язык которого не давал бы диалектных разветвлений, подчас более глубоких и отличных друг от друга, нежели диалектные особенности наречий осетинского языка. И с другой стороны, не существует ни одного культурного народа, который не имел бы единого литературного языка, поднявшегося над диалектными разновидностями и ставшего орудием выражения мыслей всего народа... Литературный язык неизбежно должен стать единым и общим для всех диалектных делений» [Тибилов 1964: 33–34].

Но и значительно позднее некоторые осетинские ученые были уверены, что «ни в коем случае нельзя было создать единого литературного языка параллельно на основе иронского и дигорского диалектов, к чему были сделаны попытки со стороны буржуазных националистов» [Туаева 1951: 88].

Таким образом, правильность принятого однажды решения о создании единого осетинского литературного языка на основе иронского диалекта регулярно подкреплялась и подтверждалась вплоть до начала 90-х годов XX века, равно как и мнение об уверенном становлении и развитии осетинского литературного языка.

Однако, как отмечал В.И. Абаев, «положить один из диалектов в основу литературного языка — это еще не значит создать в действительности национальный литературный язык. На такую роль может претендовать только язык, который преодолеет ограниченность одного, хотя бы и крупного диалекта, который из всего многообразия диалектных норм языка вбирает в себя и самое прогрессивное, самое жизнеспособное, самое современное и нужное, который строится с учетом истории языка в прошлом и тенденций в настоящем» [Абаев 1949: 358].

Как показывает анализ, реальные языковые процессы, происходившие в Осетии в XX веке, представляли собой достаточно сложное, зачастую противоречивое явление, в котором, в итоге, стали преобладать деструктивные тенденции. И в первую очередь это проявилось на эволюции осетинского литературного языка.

Рассмотрим его типологические параметры. Как явствует из большинства определений, основными показателями литературного языка являются его обработанность, нормированность, кодифицированность, обязательность для всех членов общества, владеющих им, стилистическая дифференцированность, универсальность, наличие устной и письменной разновидностей.

Итак, первый параметр — степень обработанности, нормированности, кодифицированности. Главным признаком нормы зачастую признается существование у говорящих «языкового идеала», своего рода эталона или образца речи. В этом смысле нормированность не является монополией литературной формы. Психологический эталон, норма существует и для других форм существования языка — диалекта, разговорно-обиходного языка жаргона и т.д.

Различия между нормой литературного языка и нормами нелитературных форм заключаются в следующем:

1. Нормы литературного языка обладают наибольшим престижем.

2. Норма литературного языка более устойчива под воздействием других форм языка.

3. Норма его более определенна, дифференцирование. В литературном языке «языковой идеал» наиболее осознан обществом. Нормы его кодифицируются, т.е. сводятся в словари, грамматики, различные справочники по культуре речи [Мечковская 1996: 39].

Нормализация, или «сужение диапазона вариативности», начинается, прежде всего, с его письменной формы. Именно письменный язык лежит в основе нормализаторского процесса, который обычно начинается еще в донацио-нальный период, когда письменная форма языка используется только в книжно-языковой сфере, а в сфере устного общения господствует территориальный диалект.

Активная, целенаправленная нормализаторская работа является обязательным, если не исключительным, условием становления литературного языка даже самых больших народов с древней государственностью и богатой традицией художественной литературы.

Например, начало интенсивной нормализации русского литературного языка было положено в XVIII в., в эпоху, когда русские писатели еще «имели смутное представление о нормативной грамматике и орфографии» [Журавлев 1982: 215]. Отсутствие элементарной орфографической последовательности в письмах Г.Р. Державина в свое время поразило А.И. Тургенева. Даже А.С. Пушкин сознавал, что он недостаточно «тверд» в правописании. Именно с целью ускорения процесса нормализации русского литературного языка в 1783 году была создана Российская академия для «очищения и обогащения русского языка, а также прочного установления правил словоупотребления, витийства и стихотворства» [Цит. по: Журавлев 1982: 214].

По оценке Л.А. Булаховского, это был удивительный период интенсивной нормализации национального русского литературного языка, когда нормативные грамматики и словари строились не на основе произведений художественной литературы, а, наоборот, писатели проверялись по школьной грамматике [Булаховский 1954].

Лишь позже, уже во второй половине XIX в. нормы литературного языка более или менее стабилизировались и, благодаря системе народного образования, распространились. В Советском Союзе и в современной России проблемы нормирования русского языка продолжают оставаться главной задачей крупных академических и вузовских филологических центров.

Аналогичные шаги по нормированию национальных литературных языков предпринимались во всех развитых государствах мира. И в наши дни в большинстве стран есть ясное понимание того, что даже самый нормированный литературный язык может стремительно утратить свой статус, войти в противоречие с динамично изменяющимся речевым узусом, если не будет осуществляться постоянный языковой мониторинг, результаты которого будут влиять, с одной стороны, на регулирование речевой практики населения, а с другой, на своевременную коррекцию литературных норм. Понимание важности этой работы стимулирует цивилизованные государства на использование огромных кадровых, финансовых и материальных ресурсов.

Анализ мероприятий, предпринимавшихся в Осетии в этом отношении, приводит к противоположным наблюдениям. Декретирование в 1920–30-е годы создания осетинского литературного языка было воспринято не как начало огромной работы по его всесторонней обработке, нормированию и распространению, а как результат, уже достигнутый в ходе литературного творчества предыдущего периода. Показательны рассуждения типа: «В произведениях Коста Хетагурова и его продолжателей из диалектов и говоров отобраны лишь исторически устойчивые элементы, которые общепонятны и способствуют обогащению общей речевой культуры осетин. Это говорит о том, что осетинский литературный язык развивается с самого начала как наддиалектная форма, иначе говоря, как общенародный тип языка» [Марзоева-Козырева 1970: 4]. Или «положив в основу осетинского литературного языка иронский (восточноосетинский) диалект, К. Хетагуров пользовался и лексическими богатствами дигорского (западноосетинского) диалекта. Его язык — это общеосетинский, общенациональный язык. Структура литературного языка, созданного им, не претерпела в дальнейшем каких-либо существенных изменений» [Ардасенов 1959: 178]. Более того, как утверждал Н.Х Кулаев, К. Хетагуров не только заложил основы осетинского литературного языка, но и «разработал и привел в определенную систему его основные нормы» [Кулаев 1977: 37].

Хотя в определенные периоды понимание важности нормализаторской работы все-таки ощущается.

Большая роль в попытках нормирования осетинского языка принадлежит организованному в 1919 г. во Владикавказе историко-филологическому обществу, преобразованному в 1925 году в Осетинский НИИ Краеведения. Деятели этого Общества участвовали в подготовке и издании букварей на иронском и дигорском диалектах, написании краткой, элементарно-практической грамматики на двух диалектах осетинского языка, составлении программы для собирания материалов по осетинскому языку и фольклору, разработке орфографических правил, В 1926 году была создана терминологическая комиссия, которая разработала новую терминологическую лингвистическую систему. В1930–1950 г.г. была проведена значительная работа по выработке специальной научной терминологии, в основном для системы образования и опубликован целый ряд учебно-терминологических словарей. На определенных этапах осуществлялись переводы на осетинский язык работ классиков марксизма-ленинизма. Был переведен и большой пласт русской, советской и мировой классической художественной литературы. В Северо-Осетинском научно-исследовательском институте с 1939 года проводилась большая работа по составлению картотеки осетинской лексики, на основе которой создан «Осетинско-русский словарь», изданный в Москве в 1952 году. Первая часть нормативной грамматики (фонетика и морфология) вышла в свет в 1963 г. В 1968 была завершена работа над второй частью (синтаксис), и она была опубликована в 1969 г.

Таким образом, в 1950–1960 г.г. можно согласиться с оптимизмом осетинских языковедов, которые утверждали, что «местные диалекты постепенно становятся низшей формой национального языка, подчиненной его высшей форме — литературно-обработанному, нормализованному языку», и «в настоящее время осетинский литературный язык вступил в новый этап своего развития. Никогда ранее процессы и факторы схождения между диалектами и говорами осетинского языка так сильно не преобладали над процессами и факторами расхождения, как теперь» [Кулаев 1956: 206,212].

Однако, начиная с 60-х годов XX в., после развертывания кампании по созданию новой исторической общности — советского народа, процесс нормирования осетинского языка стал практически сворачиваться. Свершившийся в этот же период вывод осетинского языка из сферы образования создал новые трудности на пути распространения литературных норм осетинского языка и вызвал снижение объемом и темпов их разработки, а оба эти процесса (резкое сокращение нормотворческой деятельности и денационализация школы) в совокупности определили постепенную утрату даже того немногого, что было накоплено за предыдущие 30–40 лет в области нормирования осетинского языка.