Исторические предпосылки актуальной языковой ситуации в Северной Осетии

Очевидно, что объяснение этим фактам следует искать, прежде всего, в национальной и, в частности, языковой политике, проводившейся в царской России и в советском государстве.

Дореволюционный этап можно охарактеризовать как период откровенной ассимиляторской политики царского режима. По мнению М.В. Дьячкова, в «дореволюционный период на Северном Кавказе преимущественно шла языковая и этническая ассимиляция образованной части местных этносов (переход на русский язык, ослабление восприятия местных обычаев), а не интеграция в общероссийский полиэтнический социум» [Дьячков 1995а: 90]. При этом на Кавказе именно осетины стали ее основной целью, поскольку ключевое географическое расположение Осетии в военно-политическом смысле требовало обеспечения максимальной стабильности русско-осетинских отношений. Тем более что и общность религии снимала важнейший контрассимиляционный барьер.

Языковая политика советского периода в Северной Осетии ничем не отличалась от стандартных унифицированных схем, реализовывавшихся в различных национальных регионах страны и построенных на основополагающих концепциях большевизма по национальному вопросу, сформулированных еще до революции. В работах В.И. Ленина четко определяются национальные перспективы будущего социалистического государства. «Не разграничивать нации наше дело, а сплачивать рабочих всех наций. Не „национальная культура“ написана на нашем знамени, интернациональная (международная), сливающая все нации в высшем социалистическом единстве...» [Ленин XXIV: 237]. Такова стратегическая линия. «Она направлена на достижение коммунистического единства всего человечества. Социализму предстоит целиком интернационализировать всю хозяйственную, политическую и духовную жизнь народов» [Ленин XXIII: 318]. При этом, по мнению идеологов, это означало, что, во-первых, неизбежны какие-то этапы превращения национального в интернациональное, во-вторых, интернационализация национального в течение длительного времени будет представлять собой закономерный процесс, причем глубина и масштабы превращения национального в интернациональное будут неуклонно возрастать. В-третьих, интернационализация национального полностью завершится еще при социализме [Куличенко 1978]. В подходах к решению этого вопроса прослеживается четкая установка на реализацию в конкретном, национальном направлении глобальной, стратегической задачи — ускоренного, нарушающего все законы развития не только общества, но и природы, уничтожения национальных, религиозных, языковых, социальных и других различий для построения всемирного коммунистического общества.

При этом активное вмешательство в естественный ход развития событий, волюнтаристское решение задачи будущего осуществлялось при абсолютном непонимании того, как достичь поставленной теоретической (одновременно романтической и утопической) цели. «Практика пока еще не дает ответа на вопрос о том, каким путем и в каком направлении впоследствии национальное, ставшее фактически интернациональным, затем, после победы коммунизма во всем мире и достижения им зрелой ступени, перерастет — в процессе отмирания национальных различий — в общечеловеческое» [Куличенко 1978: 11]. Трудно сейчас понять, откуда черпалась такая уверенность в том, что столбовая дорога человечества ведет к унификации, и если даже допускать такой исход, то как это сочетать с сохранением национальной специфики? Достойную оценку подобным теориям, как бы предвидя исторические превратности судьбы своего народа, дал в свое время А.А. Потебня: «Если бы объединение человечества по языку и вообще по народности было возможно, оно было бы гибельно для общечеловеческой мысли, как замена многих чувств одним, хотя бы это одно было не осязанием, а зрением. Для существования человека нужны другие люди, для народности — другие народности» [Потебня 1976: 229]. Добавим, для существования и развития одного языка, несомненно, нужны другие языки.

Однако в тактическом плане действия были более грамотными. Это видно из анализа некоторых программных работ В.И. Ленина по национальному вопросу. С одной стороны, утверждается, что «пролетарская партия стремится к созданию возможно более крупного государства, ибо это выгодно для трудящихся, она стремится к сближению и дальнейшему слиянию наций, но этой цели она хочет достигнуть не насилием, а исключительно свободным, братским союзом рабочих и трудящихся масс всех наций» [Ленин XXXI: 167], На самом деле, показательнее другой ленинский пассаж. «Для осуществления права на самоопределение социал-демократы угнетающих наций должны требовать свободы отделения наций угнетенных, так как в противном случае признание равноправия наций будет лишь пустым словом, лицемерием. А социал-демократы угнетенных наций, прежде всего, должны добиваться единства и слияния рабочих угнетенных наций с рабочими угнетающих наций... (выделено нами — Т.К.)» [Ленин XXVII: 63–64]. На наш взгляд, эти цитаты раскрывают истинные стратегические цели и тактику их достижения. При этом следует отдать должное преемственности политики коммунистической партии: однажды разыгранный сценарий многие годы успешно использовался при Советской власти — Москва дарует национальные права, например, право выбора языка, а местная бюрократия спешит воспользоваться этим правом, чтобы перевести все сферы жизнедеятельности на русский язык.

Первый этап национально-языковой политики в России, и, в частности, в Осетии можно охарактеризовать как достаточно либеральный. Однако это вовсе не противоречит стратегической задаче, но подтверждает правильность избранной тактики, поскольку в тот исторический момент решение задачи непосредственного строительства унитарного государства было невозможно. Поставить вопрос об интернационализации государства означало вызвать обвинения в невыполнении предреволюционных лозунгов и продолжении царской русификаторской политики. Обоснованность подобного предположения подтверждается решением, принятым в начале 1920-х годов в отношении латинизации графики большинства бесписьменных и младописьменных народов СССР. Именно опасение вызвать русофобские настроения в случае перевода существовавших письменностей или разработки новых на основе русского алфавита, поставило руководство страны перед необходимостью проведения латинизации графики. Дальнейшие шаги в области национально-языковой политики, на наш взгляд, несмотря на кажущуюся национальную приоритетность, происходили на фоне сохранения стратегической задачи, начало реализации которой откладывалось по разным причинам. И главная из них заключалась в том, что задача удержания власти не могла быть решена без создания сильного государства. Основа государства — новая административная, социальная и экономическая инфраструктура — не могла быть создана в рамках огромной страны силами только русских кадров, основательно прореженных гражданской войной и эмиграцией. И ставка была сделана на национальные кадры, а удовлетворение огромных потребностей, причем в кратчайшие сроки, было возможно только на национальных языках.

В постановлении X съезде РКП (б) в 1921 г. была поставлена задача «помочь трудовым массам невеликорусских народов догнать ушедшую вперед центральную Россию, помочь им: а) развить и укрепить у себя советскую государственность в формах, соответствующих национально-бытовым условиям этих народов; б) развить и укрепить у себя действующие на родном языке суд, администрацию, органы хозяйства, органы власти, составленные из людей местных, знающих быт и психологию местного населения; в) развить у себя прессу, школу, театр, клубное дело...; г) поставить и развить широкую сеть курсов и школ как общеобразовательного, так и профессионально-технического характера на родном языке...» [КПСС в резолюциях: 559].

Очевидно, что создание Союза Советских Социалистических Республик в 1922 году было очередным шагом на пути реализации стратегической задачи по постепенному «собиранию» бывших частей Российской империи. Парадокс государственного строительства в СССР, на наш взгляд, заключается в том, что создание национально-государственных образований в 1920-е и 1930-е годы как нельзя лучше содействовало унитаризации государства, поскольку создавало для этого четкие формы и структуру, а главное возможность государственного регулирования этнических процессов через органы национально-государственных автономий при отсутствии у них каких-либо реальных полномочий по самостоятельному решению национальных проблем.

Принятие Конституции 1936 года ознаменовало собой этап завершения создания под прикрытием атрибутов федерализма унитарного и тоталитарного режима. Создание сильного социалистического государства было завершено. Необходимости в дальнейшей игре не было, можно было приступать к доводке его содержания, т.е. к стиранию различного рода социальных и, в первую очередь, национальных различий. Началось массовое уничтожение национальной интеллигенции, преследование «мелкобуржуазных националистов» и т.д. и т.п.

В 1938 г. было принято постановление ЦК ВКП (б) и СНК СССР «Об обязательном изучении русского языка в школах национальных республик и областей», ставшее отправной точкой изменения вектора развития не только системы образования, но и всей национальной политики: «начался полувековой период ограничения сферы функционирования родных языков в образовании», и, в итоге, получила распространение «языковая и этническая ассимиляция без межэтнической интеграции» [Дьячков 1995а: 91]. Уже в 1940-х — начале 1950-х годах разворачивается планомерная, идеологически обоснованная кампания по массированному расширению общественных функций русского языка во всех сферах общественной жизни. В течение 1950-х — первой половине 1960-х годов национальные языки были выведены из сферы образования. Отметим, что и в этой ситуации инициирующую роль сыграла, по старой отработанной схеме, «национальная социал-демократия», т.е. местные партийные и советские руководители. В других сферах кампания имела более затяжной характер, но и в них к 1970-м годам положение национальных языков было, в основном, низведено до средства бытового общения. В дальнейшем заданная тенденция продолжала действовать и без особых дополнительных импульсов — начали работать объективные социально-психологические и собственно-лингвистические процессы, неуклонно вытеснявшие из общества родные языки национальных меньшинств. Отдельные попытки национальной интеллигенции сохранить этническую культуру вызывали резкую критику. «Представляется, что справедливый подход к явлениям естественной ассимиляции несовместим с навязыванием сохранения самобытности даже в том случае, если это навязывание предпринимается с самыми лучшими гуманистическими побуждениями, стремлением к тому, чтобы какие-то этносы или их отдельный части не исчезли с этнической карты мира» [Вопросы совершенствования национальных процессов в СССР 1987: 18].

В результате этой политики в настоящее время языковая ситуация практически во всех национальных республиках России, в целом, соответствует типологическим параметрам, установленным нами для Северной Осетии, и «со всей очевидностью свидетельствует о том, что национально-русское двуязычие фактически...оказалось очередной ступенью перехода к одноязычию» [Закиев 1991: 62].

Так, социолингвистические обследования начала 1990-х годов в Республике Калмыкия показали, что даже в районах, где сосредоточено коренное население, около 40% не владели своим национальным языком. Причем свободно говорили на калмыцком, в основном, люди старшего и среднего поколения, а 95–98% детей не могли пользоваться им даже на уровне бытового общения. Аналогичная ситуация сложилась в Бурятии, где бурятский язык функционировал только в сфере национальной художественной литературы, искусства, средств массовой информации и все больше превращался в бытовой язык, в то время как русский стал языком внутриэтнического общения [Дырхеева 1992]. В Башкортостане продолжает расти доля «обрусевшего» местного населения, а русский язык все больше доминирует даже в бытовом общении нерусских семей [Галлямов, 1997, Сафин 1994]. По переписи 1989 г. карельский язык называли родным 51,5 % карел, русский — 48,3 % и т.д.

Исключением является только Тува, где все население владеет родным языком, что связано с преобладающе сельским населением, тесной связью горожан с селом, незначительным количеством смешанных браков.

В то же время можно встретить утверждения о том, что процесс затухания родных языков был обусловлен целым рядом не только субъективных, но и объективных факторов. При этом подчеркивается, что национально-языковая политика, проводившаяся в бывшем СССР, никогда не была направлена на уничтожение национальных языков. Подобные выводы имеют мало общего с пониманием реальных социальных и языковых процессов: необязательно оказывать прямое давление на миноритарный язык, чтобы еще больше ослабить его, достаточно предоставить преимущества структурно и социально более сильному конкуренту. При этом можно по-разному относиться к тем мотивациям, которыми руководствовались идеологи борьбы против национальной самобытности народов, но исторический волюнтаризм в принципе не мог дать стабильных позитивных результатов.

Так или иначе, сегодня осетинский язык находится на пути планомерного, стабильного угасания, проявляющегося в разрушении его функциональной и внутриструктурной систем, перед осетинским языком стоит реальная перспектива, при сохранении существующих тенденций, полного выхода из употребления во всех сферах общественной жизни и, в будущем, его исчезновения.

Но если этот вывод можно считать более или менее очевидным, то целый ряд других вопросов требует отдельного рассмотрения. Во-первых, не является ли такой исход, действительно, лишь эпизодом в истории неизбежной этнической и языковой унификации человечества? Каковы будут последствия исчезновения осетинского языка, должно ли это рассматриваться как благо или зло для осетинского народа, с одной стороны, и для человечества, с другой? Неизбежен ли уход осетинского языка или это можно предотвратить? Если еще можно остановить этот процесс и повернуть его вспять, что для этого нужно предпринять, и может ли это сделать осетинский народ? И насколько он хочет этого, и какую цену готов заплатить за возрождение родного языка? Правильная оценка этих проблем нам представляется крайне важной для определения стратегии языковой политики и приоритетов языкового планирования в республике.