Сознание и «бессознательное»

 

Проблема сознания относится к числу наиболее сложных и во многом еще недостаточно ясных вопросов, от решения которых зависит дальнейшее углубление представлений о функциях человеческого мозга и об отношениях, существующих между человеком и его средой.

Эта проблема разрабатывается на протяжении многих лет одновременно с разных теоретических и клинических позиций: психологии и социологии, биологии и нейрофизиологии, психиатрии и невропатологии. Ею занимается как одною из своих фундаментальных тем и философия.

Исследования, проводимые этими науками, освещают качественно разные аспекты проблемы сознания. Обобщение множества разнородных данных оказалось сопряженным с огромными трудностями. В рамках одной и той же дисциплины нередко обнаруживаются глубокие расхождения в толковании, вызванные тем, что одним и тем же терминам разные школы и направления придают неодинаковый смысл.

Вторая причина, серьезно осложнившая анализ проблемы сознания, состоит в том, что определенной области теории сознания – учению о бессознательном, или, как гораздо правильнее говорить, учению о формах высшей нервной деятельности, не сопровождаемых осознанием вызываемого ими поведения, долгое время не уделялось внимание, соответствующее той важной роли, которую играют эти своеобразные проявления мозговой активности. Эта недооценка теории неосознаваемых психических процессов явилась утрированной и потому неадекватной реакцией на псевдонаучный характер, приданный теории «бессознательного» идеалистической философией и фрейдизмом. В результате этого правильное развитие важной проблематики было на многие годы задержано. Ущерб, который был нанесен

---------------------------------------------------------- 426 ----------------------------------------------------------

теории и клинике этим неоправданным самоустранением диалектико-материалистически ориентированных исследователей от научного рассмотрения важной категории психических и нервных процессов, мы только теперь начинаем как следует понимать.

И, наконец, третья причина до настоящего времени затрудняющая разработку проблемы сознания, заключается в следующем. Марксистская философия утверждает в качестве тезиса первостепенного значения представление об активном характере сознания, о неразрывной связи последнего с деятельностью. Сознание, подчеркивает Энгельс, формируется деятельностью, чтобы, в свою очередь, влиять на эту деятельность, определяя и регулируя ее. Понимание сознания не как пассивного отражения, а как действенного отношения к среде, включающего сложную систему субъективных мотивов и оценок, потребностей и интересов, позволяет резко отграничить диалектико-материалистическое понимание природы сознания от истолкования сознания многими направлениями идеалистической психологии. Диалектико-материалистическая трактовка сознания как действенного отношения к среде оказывается, тесно увязанной с проблемами структуры деятельности и регуляции поведения. А из-за этого анализ проблемы сознания логически переходит в рассмотрение ряда сложных вопросов, поднятых современной теорией биологического регулирования и новейшим развитием рефлекторной теории.

Разрабатывая проблему сознания, советские исследователи исходят из принципиальных положений, сформулированных основоположниками диалектического материализма. У. Маркса интерес к проблеме факторов, формирующих человеческое сознание, может быть прослежен, начиная с наиболее ранних его работ. Уже в «Экономическо-философских рукописях 1844 г.» содержится в качестве основного положения мысль о ведущей роли деятельности в формировании человеческого сознания, о зависимости сознания от предметного мира, порождаемого человеческой практикой и историей человека как общественного существа. В более поздних произведениях, в частности, в «Немецкой идеологии», Маркс и Энгельс неоднократно возвращаются к этому фундаментальному положению об общественной природе сознания, всесторонне углубляя и развивая его. А в дальнейшем Энгельс, в «Диалектике природы» и в других работах, конкретизирует этот общий тезис, раскрывая его значение для понимания антропогенеза и роли, которую для развития сознания имеет практика, направленная на удовлетворение потребностей. Он освещает зависимость сознания от условий производства и исторической смены этих условий и подчеркивает также обратный процесс влияния сознания на породившее его общественное бытие. К этим же вопросам возвра-

---------------------------------------------------------- 427 ----------------------------------------------------------

щается и Маркс в «Капитале» и во многих других более поздних произведениях. Наиболее развитое и завершенное выражение концепция общественной природы сознания находит в ленинских работах, посвященных теории отражения, и во фрагментах, затрагивающих вопросы психологии, особенно в «Материализме и эмпириокритицизме» и в «Философских тетрадях».

Учение об общественной природе сознания явилось ведущей методологической базой при разработке советской наукой всей проблемы сознания.

Серьезной попыткой разработки проблемы сознания являются труды С. Л. Рубинштейна. Сознание, говорит он, это прежде всего, «осознание субъектом объективной реальности»[378]. Сознание это есть «знание о чем-то», о том, «как объект противостоит познающему субъекту». В данном случае на передний план выдвигаются основные, принципиальные характеристики, из которых вытекает ряд важных следствий.

Во-первых, нетождественность «сознательного» и «психического» в широком понимании. Сознательное противостоит психическому как особая, высшая его форма, возникающая у человека, лишь тогда и поскольку, когда и поскольку человек выделяет себя из окружающего предметного мира. Тем самым сознание выступает как форма психической жизни, требующая длительного и сложного созревания в онтогенезе.

Во-вторых, осознание субъектом внешнего мира «как объекта, противостоящего познающему субъекту», связано с переходом к определенным формам обобщения и к фиксации этих обобщений в речи. Обобщение и речь являются продуктом общественно-исторического процесса. В этом смысле любой акт сознания, даже связанный с наиболее «натуральными» («вне-социальными») содержаниями, является феноменом общественно обусловленным, скрыто опирающимся на всю предысторию человеческого общества и не мыслимым вне этой предшествующей истории.

В-третьих, неизбежная социальная обусловленность любого проявления индивидуального сознания ни в коем случае не предполагает отождествления этого индивидуального сознания с сознанием общественным, т. е. о совокупностью идей, характеризующих не индивид, а общественную формацию. Общественное сознание влияет на сознание индивидуальное, но степень этого влияния может быть в разных случаях разной, и уже хотя бы поэтому одному расхождения между сознанием индивидуальным и сознанием общественным могут варьировать в очень широком диапазоне.

---------------------------------------------------------- 428 ----------------------------------------------------------

В-четвертых, для марксистской трактовки сознания важным является признание того, что осознание субъектом внешней реальности никогда не носит, как это подчеркивает Ленин, характера пассивного, безучастно-зеркального отражения. Сам факт осознания объектов внешнего мира как «предметов», т. е. как объектов, увязанных с деятельностью, уже выражает существование определенного отношения познающего субъекта к этим объектам и, следовательно, неразрывную связь «осознания» с этим «отношением». Именно в этом смысле надо понимать исходный тезис Маркса: «Мое сознание это мое отношение к моей среде», утверждающий жизненный характер сознания, слияние последнего со всей совокупностью конкретных потребностей и мотивов деятельности человека.

И, наконец, в-пятых, если сознание – это «осознание объективной реальности», выражающее определенное отношение к последней, то тем самым становится ясной основная функция сознания. Отношение к миру может раскрываться только в деятельности, преобразующей этот мир. Сознание, таким образом, с одной стороны, является функцией бытия, а с другой, – оно выполняет функцию регулятора деятельности человека. Отражение внешнего мира, носящее характер его предметного «осознания», и изменение внешнего мира, носящее, благодаря «осознанию», характер «поступков» и «деятельности» (а не простого реагирования), являются специфическими функциями человека как продукта всемирно-исторического процесса, или, как говорит С. Л. Рубинштейн, характеристикой «своеобразного способа существования, свойственного человеку»[379].

Только с общих философских позиций мы можем правильно понять роль, которую играет сознание в жизни человека, с тех пор, как оно на заре истории человечества забрезжило робкой искрой.

Созданное марксистско-ленинской философией учение об исторической природе сознания подчеркнуло, таким образом, крайне сложную детерминированность сознания, зависимость последнего от факторов как физиологического, так и социального порядка. Тем самым в центр теории сознания была поставлена проблема влияний, оказываемых на сознание процессами качественно разнородного типа. А эта проблема настоятельно потребовала методологически правильного раскрытия отношений, существующих между высшей нервной деятельностью, в понимании И. П. Павлова, с одной стороны, и психической деятельностью, изучаемой психологией и обществоведением, – с другой.

Одним из выводов гегелевской диалектики, принятых и критически переосмысленных Марксом, является принципиальный

---------------------------------------------------------- 429 ----------------------------------------------------------

тезис, по которому одна и та же «вещь» выступает в разном виде приобретает разное значение и форму, в зависимости от того, в систему каких связей и отношений она включена. Эта диалектическая трактовка «вещи», как одновременно тождественной и не тождественной самой себе, имеет особое значение для философски правильного решения той проблемы, которая стоит сейчас перед нами.

Если мы зададимся вопросом: изучает ли теория высшей нервной деятельности и теория психической деятельности один и тот же предмет, одни и те же явления и процессы, то ответ может быть только положительным. И. П. Павлов многократно подчеркивал, что в его понимании высшая нервная деятельность это и есть деятельность психическая, что условный рефлекс – это одновременно феномен и физиологический и психический и т. д. Но если мы поставим вопрос: изучают ли эту единую реальность психология и теория высшей нервной деятельности как процесс, включенный в одну и ту же систему связей и отношений, то ответ должен быть отрицательным. Психология и учение о высшей нервной деятельности только потому и являются разными науками, что они одну и ту же реальность изучают как включенную в систему разных связей, как рассматриваемую в разных аспектах. Из такого понимания вытекает, оценка как философски неправильного механистического «сведения» качественно своеобразного аспекта психологии к столь же качественно своеобразному аспекту теории высшей нервной деятельности; взгляд о философской неправильности идеалистического отрицания единства предмета обеих наук и рассмотрения, в этой связи, психологии как дисциплины, посторонней учению о мозге; и, наконец, глубокая методологическая обоснованность поставленной И. П. Павловым задачи «наложения» психологических явлений на физиологические, – ибо, как подчеркивает диалектика, сущность любого явления может быть раскрыта только при сопоставлении данных, характеризующих это явление в разных системах связей и отношений.

Со времени написания бессмертного труда Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» прошло более полувека. За это время глубокий кризис, характерный для буржуазной философии, резко заострился. Продолжая традиции махизма, целый ряд направлений буржуазной философии более позднего периода (таких, как прагматизм, неореализм, семантика) всю силу своей критики направил на понятие «сознание», с тем чтобы построить философскую концепцию, в которой сознание, как категория, противопоставляемая материи, растворилось бы в системе «чистого опыта». Критика сознания стала в данном случае лишь своеобразной формой борьбы с материалистическим мировоззрением, – борьбы, проводимой фактически с позиций субъективного идеализма, но маскируемой лозунгами

---------------------------------------------------------- 430 ----------------------------------------------------------

преодоления «метафизичности» материализма, неприемлемости для последовательного научного мировоззрения устарелого «картезианского дуализма» (под которым понимается гносеологическое противопоставление материи и сознания) и т. п.

Для того, чтобы лучше понять, какие вопросы стоят в центре современных споров зарубежных философов и естественников, о природе сознания как биологического и социального феномена, обратимся к рассмотрению некоторых, недавно происходивших за рубежом, развернутых дискуссий на эту тему. Одна из таких дискуссий, возможно, еще не завершенная, началась в I960 г. на страницах центрального психоневрологического журнала ГДР «Psychiatrie, Neurologie und medizinische Psychologie». Другая дискуссия, отраженная в сборнике «Мозговые механизмы и сознание»[380], состоялась в Канаде еще в 1953 г.Третьей небезынтересной дискуссией явилось обсуждение проблемы сознания, существо которой подытожено в пяти специальных сборниках[381].

В немецкой дискуссии 1960 г. представляет интерес статья К. Вайншенка[382], принципиальные установки которой характерны для многих современных зарубежных авторов, находящихся под влиянием как идей павловской физиологии, так и представлений, развитых в 40-50-х г. преимущественно американскими исследователями функций ретикулярной формации мозгового ствола и таламуса.

Автор статьи, раскрывая главную функцию сознания, считает, что основной факт, который подлежит объяснению, заключается в том, что процесс афферентации, приводящий к физиологическим сдвигам в нервных структурах, воспринимается субъектом не как таковой, а как выражение изменений, происходящих в объективной среде. Для того чтобы процесс такой «экстериоризации» непосредственной мозговой данности в картину внешнего мира мог быть осуществлен, необходимо наличие в мозгу специального механизма или «органа». Таким органом автор и считает сознание.

Вайншенк останавливается на характеристике основных особенностей этого «органа». Он отказывается от рассмотрения сознания как эпифеномена нервной активности и подчеркивает его включенность в причинно связанную цепь механизмов, перерабатывающих информацию в мозговых структурах. Зависимость сознания от разнообразных изменений функционального состояния нервной системы заставляет автора считать

---------------------------------------------------------- 431 ----------------------------------------------------------

сознание таким же проявлением жизнедеятельности как деятельность сердца или любой другой вегетативный процесс. Роль сознания как фактора поведения заключается, по автору, в регулировании переключения возбуждений с центрипетальных на центрифугальные пути и, тем самым, в регулировании процессов приспособления. Сознание может выполнять это регулирование, поскольку его содержание составляют лишь конечные результаты сложной нервной деятельности, протекающей в основном без участия сознания. В этом смысле сознательное, подчеркивает Вайншенк, – лишь «островок» в море неосознаваемой нервной активности.

Касаясь вопроса о локализации сознания, Вайншенк занимает следующую позицию. Старые опыты Гольца и Ротмана с собаками, у которых были удалены оба больших полушария головного мозга и, особенно, как подчеркивает Вайншенк, эксперименты И. П. Павлова позволили уточнить отношение сознания к формациям коры. Было установлено, что собаки, подвергавшиеся двусторонней гемисферэктомии, сохраняют в определенном объеме способность приспособления к окружающей обстановке, основанного на использовании врожденных механизмов. Вместе с тем они лишаются возможности использовать опыт, приобретенный в онтогенезе. Аналогичные данные были получены при исследовании многих других животных. Эти наблюдения позволяют, по мнению автора, заключать, что удаление коры не устраняет функцию сознания, хотя резко изменяет предметное содержание сознания и роль, которую последнее играет в процессах адаптации. А отсюда вытекает, говорит он что локализоваться сознание может только в подкорке.

Автор сочувственно излагает известные представления Пенфилда и Джаспера о локализуемости сознания в центральных отделах верхней части мозгового ствола. Он считает, что теория центрэнцефалической системы Пенфилда только подтверждает классические наблюдения Павлова и Гольца, показавшие, по его мнению, что для существования сознания нет необходимости в наличии коры и что, следовательно, сознание локализуется в подкорке. Вайншенк считает, что данные Павлова заставляют отвергнуть даже компромиссно звучащие представления Френча, по которым основой сознания является взаимосвязь активности корковых и подкорковых структур, – поскольку двусторонней гемисферэктомией эта взаимосвязь разрушается. Автор высказывает предположение, что подлинным «седалищем» сознания являются нервные структуры, узко локализованные в пределах ретикулярной формации мозгового ствола.

Статья Вайншенка представляет интерес потому, что в ней выделены аспекты проблемы сознания, привлекающие в современных дискуссиях наибольшее внимание: вопрос о многозначности и вытекающей отсюда неясности самого понятия

---------------------------------------------------------- 432 ----------------------------------------------------------

сознания; вопрос о функции сознания в отражении объективного мира и о роли сознания в организации нервных процессов и поведения; вопрос о правомерности аналогий между сознанием и чисто физиологическими вегетативными проявлениями жизнедеятельности организма; вопрос об отношениях, существующих между сознанием и «бессознательным», т. е. нервными процессами, участвующими в высших формах мозговой деятельности, но остающимися «за порогом» осознания; и, наконец, – проблема локализации сознания, решаемая Вайншенком, на основе резкого разграничения между структурами, обеспечивающими предметное содержание сознания (кора больших полушарий), и образованиями, обеспечивающими функцию сознания в ее узком, «собственном» смысле.

Трактовке Вайншенка противопоставляется позиция Д. Мюллера[383], который, прежде всего, обращает внимание на ускользающий от Вайншенка вопрос о необходимости различать такие понятия, как «сознание» и «психика». Он указывает на трудности, возникающие при слиянии этих понятий: на необходимость признания в таком случае любого нарушения психики расстройством сознания, что противоречило бы клиническим традициям; на необходимость допустить при таком слиянии существование сознания у животных, что вносило бы путаницу в данные зоопсихологии; на ликвидацию категории, выражающей качественное своеобразие психической деятельности человека и т. д. Понятие сознания превращается в трактовке Мюллера в специфический термин, требующий точного определения и отграничения от других психологических категорий. Мюллер указывает, что разделяемое им представление о сознании как о качественно своеобразной, высшей форме проявления психического, правомерно лишь в плане естествознания, в плане «онтологическом», в то время как при гносеологической трактовке понятие «сознание» употребляется как антитеза понятия материи и, следовательно, столь же правомерно, как синоним «психического». Одновременное существование двух разных смыслов понятия сознания – онтологического и гносеологического – не содержит внутреннего противоречия, ибо применяются эти разные смыслы при рассмотрении сознания в разных аспектах. Путаница возникает лишь тогда, когда гносеологический смысл проникает в естественнонаучные трактовки (или наоборот) и когда в результате именно такого логического соскальзывания начинают спорить, на каком уровне филогенеза «сознание» впервые возникает: у губок (по Лукасу), у червей (по Далю), у рыб (по Эдингеру) и т. д.

Другим моментом, привлекающим особое внимание Мюл-

---------------------------------------------------------- 433 ----------------------------------------------------------

лера, является вопрос о трудностях логического порядка, сопутствующих представлению о локализуемости сознания. Мюллер подчеркивает условность определения любых ограниченных мозговых структур, как зоны локализации сознания, на основе одной только необходимости этих структур для проявлений сознания. Если положить в основу определения зоны локализации этот принцип «необходимости», то тогда придется, говорит он, распространить представление о подобной зоне даже на кровь, ибо, как известно, наличие определенного уровня сахара или калия в крови также является «необходимым» для существования сознания. Представление о существовании каких-то пространственно ограниченных областей мозга, в которых сознание «локализуется», равносильно, по Мюллеру, возврату к давно отзвучавшим воззрениям атомистической физиологии. Он полагает, что позиция Вайншенка говорит о приверженности к примитивным идеям, в духе Декарта, и характерна для биологизирующего подхода к проблеме сознания. Она игнорирует также важную закономерность, установленную сравнительной физиологией и показавшую, что функции филогенетически более новые возникающие на основе процессов прогрессивной энцефализации, характеризуются пространственно более распространенным, более диффузным центральным представительством. Все это заставляет Мюллера возражать против тезиса Вайншенка о локализуемости сознания в пределах каких-то пространственно ограниченных формаций мозгового ствола. Эта критика Мюллера основана, однако, не на экспериментально-физиологических, а на чисто теоретических соображениях.

Касаясь вопроса о функциях сетчатого вещества мозгового ствола и таламуса, имеющих отношение к проявлениям сознания, Мюллер отмечает, что эти функции лежат не в основе активности сознания, а лишь в основе регулирования степени возбудимости тех мозговых систем, которые непосредственно реализуют активность сознания. Эта тоническая регуляция проявляется субъективно отчетливее всего как изменения степени ясности сознания, т. е. как изменения характеристики, близкой той, которую Хэд предлагал называть «уровнем бодрствования». Поэтому, если и говорить о существовании какой-то особой связи между функциями ретикулярной формации и сознанием, то ни в чем другом, кроме регулирования физиологических предпосылок сознания, эту связь, по Мюллеру, видеть нельзя. А отождествлять эти предпосылки сознания с самим сознанием можно только грубо биологизируя всю постановку проблемы.

Мюллер обосновывает представление о сознании, как о категории принципиально не биологического, а социального порядка. Разумеется, сознание, подчеркивает он, возникло при наличии соответствующих физиологических условий, но оно

---------------------------------------------------------- 434 ----------------------------------------------------------

является следствием специфического для человека способа производства и на протяжении всей истории человечества, в первую очередь, зависело именно от трудового процесса. Сознание является не физиологическим, а социальным продуктом, определяемым факторами общественного порядка. Его формой является мышление, его содержанием – отражение общественного бытия. Физиологические предпосылки сознания могут иметь свои мозговые «центры», но рассматривать эти центры как область, в которой сознание «локализуется», было бы методологически неправильным.

Положения, защищаемые К. Вайншенком и Д. Мюллером, типичны для двух наиболее распространенных за рубежом и во многом антагонистических подходов к проблеме сознания. Для одного из них (Вайншенк) сознание – это лишь синоним «психического»; термин, обозначающий по существу, не более, чем способность к субъективным переживаниям; функция мозга, связанная с субстратом принципиально так же, как любой вид вегетативной деятельности и т. д. Для другого (Мюллер) сознание выступает как явление, созданное социально-историческим процессом и потому – как высшая, специфически человеческая форма психического, как феномен, имеющий свои мозговые, локализующиеся в определенных нервных структурах, физиологические предпосылки, но принципиально не сводимый к этим предпосылкам и т. д. Сопоставление этих подходов позволяет разграничить два главных современных зарубежных направления в анализе проблемы сознания, из которых одно исчерпывается рассмотрением сознания как категории биологического порядка, лишь насыщаемой социальным содержанием, а другое ограничивается пониманием сознания как категории общественной, лишь опирающейся в своем становлении на предпосылки биологического типа.

В работах более позднего периода в рамках каждой из обеих этих основных общих трактовок обнаруживается своеобразная эволюция представлений. Идея сознания как физиологической функции мозга связывается с традиционной для западной науки, после работ Шеррингтона, концепцией «интеграции». На этой основе были сделаны попытки определенные подкорковые формации рассматривать не только как структуры тонигенные, в смысле, придаваемом этому выражению павловской физиологией, не только как центры, регулирующие возбудимость коры, но и как субстрат, связанный в какой-то степени непосредственно с интегративной деятельностью мозга, а тем самым, следовательно, и с активностью сознания в ее наиболее сложных формах. Что же касается работ, подчеркивающих социальную природу сознания, то на них в последние годы отчетливо сказалось усиление влияний философии диалектического материализма. Благодаря этому влиянию в некоторых первоначально явно идеали-

---------------------------------------------------------- 435 ----------------------------------------------------------

стически ориентированных «социологических» концепциях сознания обнаруживаются сдвиги, приводящие постепенно их авторов к позициям более или менее близким философии марксизма.

Чтобы дать представление об этом характерном развитии идей, мы остановимся кратко на соображениях по поводу локализации сознания, высказанных несколько лет назад Фессаром, и на уточнениях, которые были внесены в немецкую дискуссию по проблеме сознания чешским исследователем Соукалом.

Фессар справедливо считается одним из ведущих теоретиков в разработке концепции сознания, электрофизиологические основы которой были заложены Джаспером, Моруцци, Гасто и др., нейрофизиологические – Мэгуном и его учениками, клинические – Пенфилдом.

Фессар подчеркивает, что подавляющее большинство исследователей не сомневается, что важнейшей предпосылкой сознания является способность к интеграции опыта. Употребляя этот термин, он имеет в виду способность к дифференцировке, сопоставлению и обобщению элементов опыта, приобретаемого индивидуально. В то же время интегрирующая деятельность является, по его мнению, важной формой активности центральной нервной системы. Мозг выступает как орган, специфической функцией которого является как генерация фугально распространяющихся возбуждений, так и интеграция непрерывно в него поступающих импульсных потоков, использование этих церебро-петальных сигналов для организации временных и пространственных функциональных нервных структур, имеющих рабочее значение. Эта связь интегрирующей деятельности с сознанием, с одной стороны, и с работой мозга – с другой, заставляет поставить вопрос: какой же нервный субстрат наилучшим образом приспособлен для осуществления подобной деятельности? Получив ответ на этот вопрос, мы сможем, как полагает Фессар, с большим основанием заключить и о том, какой нервный субстрат следует рассматривать как преимущественно связанный с деятельностью сознания.

Фессар предвидит возможную критику идеи локализации сознания, типа той, которую развивает К. Мюллер. Он ее, однако, отводит, указывая, что мы вправе выделять в мозгу зоны, в которых разыгрываются процессы, определяющие существенные особенности сознания, хотя эти процессы, конечно, не исчерпывают всех условий, которые «необходимы»-для реализации сознания. В споре Мюллера с Вайншенком о правомерности локализации сознания Фессар становится, таким образом, на сторону Вайншенка.

Далее Фессар ставит основной вопрос: с каким же субстратом следует связывать сознание? Он считает, что общее представление о локализации сознания в мозге как в едином «целом»

---------------------------------------------------------- 436 ----------------------------------------------------------

принципиально недостаточно, не продуктивно и недооценивает новейших данных о разном значении для работы мозга повреждений различных его проводящих систем (Фессар имеет в виду опыты Сперри, Лешли, Эвартса и многих других, показавшие парадоксально малый эффект, который дают в некоторых случаях повреждения интракортикальных нервных путей и мозолистого тела, и, напротив, разрушительные последствия, которые вызывают, как правило, даже незначительные по объему повреждения вертикальных мозговых трасс). Значительно более эвристичными являются, по мнению Фессара, две другие возможности: связи сознания с процессами, локализованными преимущественно в корковых структурах или в ретикулярной формации мозгового ствола и диэнцефальной области.

Фессар пытается более серьезно подойти к оценке теории коры как субстрата сознания, чем это делают многие другие последователи учения о «центрэнцефалической системе» Пенфилда. Он считает, что сведения, которыми мы располагали об эффектах рассечения интракортикальных путей, еще недостаточны, чтобы считать исключенной возможность участия этих путей в осуществлении сложных форм интеграции. Он подчеркивает возможность взаимодействия между разными участками коры через подкорковые структуры и сетчатое вещество. Мы должны, однако, учитывать, говорит Фессар, крайне малую вероятность того, что неспецифические таламические и стволовые формации выступают в роли только простых реле, только индифферентных каналов импульсной связи. Гораздо более вероятно представление, по которому эти формации активно участвуют в переработке передаваемых импульсов потоков, а тем самым, следовательно, включаются в регулирование этих потоков.

Подобное регулирование может иметь разные формы. Оно может исчерпываться влияниями часто тонического порядка, которые оказывают на кору образования верхней части мозгового ствола неспецифические таламические структуры, и гипоталамическая область. В таком случае можно говорить об участии подкорковых структур в определении функционального состояния коры, но нельзя говорить о подлинном включении этих структур в интегративную деятельность коры. Возможна, однако, и другая интерпретация. Это второе толкование стало, по мнению Фессара, особенно вероятным после того, как во многих исследованиях была показана вся сложность кортикофугальных влияний на клетки сетчатого вещества и тенденции к конвергированию импульсов, генерируемых в разных областях коры, на этих клетках. Феномен конвергирования разнородных корковых сигналов в пределах сравнительно ограниченных зон сетчатого вещества явился главным доводом в пользу правомерности концепции «центрэнцефалической системы»: в нем авторы этой концепции увидели непосредственное физиологическое выражение процес-

---------------------------------------------------------- 437 ----------------------------------------------------------

сов, лежащих в основе наиболее сложных форм мозговой интеграции.

Принимая представление о конвергенции корковых импульсов в стволе и делая из этого представления далеко идущие выводы об участии ретикулярной формации в процессах нервной интеграции, Фессар не считает, что тем самым легко отвергается мысль о локализации сознания в коре. Поскольку зона конвергенции связана с корой системой двусторонних (кортико-фугальных и кортико-петальных) путей, всегда остается, говорит он, возможность считать, что главным эффектом деятельности всей этой сложной проводящей структуры оказываются лишь тонические воздействия на кору. Двусторонняя направленность корково-подкорковых связей внушает к тому же мысль о важном значении функциональной взаимосвязи различных мозговых уровней и поэтому Фессар (как и Пенфилд в его более поздних работах) склоняется в конце концов к представлению, по которому в «субстрат сознания» входят одновременно как корковые, так и центрэнцефалические мозговые формации.

Допустив возможность такого «компромиссного» решения, Фессар подчеркивает далее преимущества, создаваемые некоторыми, выявляемыми электрофизиологически, особенностями морфологического строения сетчатого вещества для участия последнего в процессах сложной переработки импульсных потоков. Однако он соблюдает благоразумную осторожность в истолковании этих преимуществ как доказательств непосредственной связи между активностью ретикулярной формации и сознанием. Фессар указывает, что наши знания еще недостаточны для уверенного решения вопроса о том, какие именно конкретные мозговые процессы являются ближайшим субстратом сознания.

Точки зрения Фессара и Вайншенка, при всем их различии, в принципиальном отношении во многом сходны: для обеих сознание выступает как чисто физиологический феномен, обе допускают возможность локализации сознания в определенных мозговых структурах, обеих не интересует вопрос о зависимости сознания от факторов социального порядка и о необходимости разграничения между понятием сознания и понятием психики. Хотя Вайншенк решает вопрос о локализации сознания лишь в общих чертах, только отрицая связь сознания с корой, а у Фессара мы видим более рафинированную и более осторожную трактовку, – чисто биологический подход к проблеме ни у одного из них не преодолевается и все вытекающие из принципиальной ограниченности этого подхода дефекты трактовки полностью остаются. Вместе с тем представление о физиологических механизмах, на которые опирается активность сознания, разработано Фессаром более глубоко. Именно эту эволюцию мы и имели в виду, когда говорили о своеобразном развитии представлений, которое можно проследить в рамках каждого из обоих

---------------------------------------------------------- 438 ----------------------------------------------------------

преобладающих за рубежом антагонистических подходов к проблеме сознания[384].

Если изложенные выше соображения Фессара хорошо иллюстрируют основную линию развития современных зарубежных представлений о физиологических механизмах сознания, то высказывания принявшего участие в немецкой дискуссии чешского исследователя Соукала не менее типичны для определенных тенденций современного развития зарубежных «социологических» трактовок сознания.

Соукал[385] обращает внимание на важный смысл понятия сознания, недостаточно учитываемый другими участниками дискуссии, – на широко используемое марксизмом понимание сознания как элемента «надстройки», т. е. на истолкование сознания как феномена, который не только обусловливается социальными факторами, но и характеризует определенные общественные формации.