Дом лесной или избушка на курьих ножках

– наиболее архаичный топографический символ на карте сказочной страны, обозначающий негативный материнский комплекс, образующий первичный слой человеческого Супер-Эго. Подробно описан в статье данного Словарика, посвященной образу его обитательницы – Бабы-Яги. Как подчеркнуто интериоризированная инстанция детской психики Дом Лесной выписан у Перро без традиционной экзотической атрибутики: курьих ножек, забора из костей, светильников из черепов и пр. Ведь это только для мальчика лесная Старуха – страшный и коварный противник. Для девочки же она, конечно же тоже не мать родная, но все же – старая тетка. В качестве персонификации внутреннего голова праматеринского опыта лесная Старуха может объективно являться союзницей девочки – по крайней мере в ситуациях, когда при решении проблем прегенитального развития на мать транслируется упрек в нелюбви и она на время превращается в мачеху.

 

ДОМ РОДНОЙ

– простоватая, но милая обитель материнского комплекса, где безраздельно господствует матриархат. Телесным аналогом Родного Дома является тело матери. Для того чтобы стать самостоятельной личностью и пойти по пути индивидуации, ребенку нужно как бы повторно родиться на свет, порвав пуповину психологической (симбиотической) зависимости от матери. Образно говоря, ему нужно покинуть Родной Дом и отправиться в темный Лес. Девочку из Дома Родного гонит исключительно негативизм по отношению к матери и, поскольку этот Дом символизирует фиксацию на той или иной фазе доэдипального развития ребенка, то и основные упреки в адрес матери концентрируются вокруг соответствующих травматических моментов: появления сестер-соперниц и ситуация «орального отказа», травма запрета инфантильного компенсаторного аутоэтотизма, витальная травма рождения как предательства (типа – зачем ты меня забросила в этот страшный Лес). Спасаясь от ставшего вдруг неуютным мира материнской любви и защищенности, девочка бежит на поиски отца, т.е. начинает реализовывать процедуру смены либидного объекта, превращения «отца-страшилки» в прекрасного Принца. Тем самым она восходит на порог Эдипова комплекса, неся с собой груз материнской любви как вины за бегство их Родного Дома, как расплаты за связанный с этим бегством акт матереубийства. Именно поэтому окончательный прорыв девочки во Дворец Эдиповой ситуации возможен только после символической проработки ею негативного полюса материнского и отцовского комплексов. Первая процедура проходит в Лесном Доме, где лесная старуха – Баба-Яга – в данном случае исполняет архетипическую роль Эринии, карающей за грех матереубийства; вторая – в лесном Замке или же в Лесу как таковом, где сказка представляет девочке Чудовище (дикого Волка или же не менее страшного обладателя Синей Бороды) в качестве заготовки для формирования образа прекрасного Принца.

В любой точке последующего сказочного маршрута через горнило Эдиповой ситуации к постэдипальным объективациям либидо возможно возвращение девочки в Дом Родной в результате защитной регрессии (в классических сказках Ш.Перро символически описаны варианты регрессии на различные стадии анальной фазы психосексуального развития). Символика сказочного цикла Перро показывает нам, что самостоятельно выйти из защитной анальной регрессии больше шансов у ребенка, который был отброшен назад коллизиями самого Эдипова комплекса (см. сказку «Ослиная шкура»), чем у того, кто, устрашившись, так и не туда вообще и довольствовался иллюзиями «ложного Эдипа» (см. сказку «Золушка»).

Изначально в Родном Доме нет и не может быть отца, поскольку либидо ребенка и опорная система его первичных идентификаций сконцентрированы исключительно на материнском объекте. При этом сказочная символика позволяет полностью отработать мучительную для ребенка амбивалентность отношения к матери, сформировать контуры будущего Супер-Эго как карательной психической инстанции, основанной на праматеринском Я-Идеале, возникающем посредством защитной интроекции в Эго отторгаемого системой упреков материнского объекта. Именно на основании выявления подобного рода первичного слоя в нашем Супер-Эго и следуя своей методологической установке, выраженной в известной формуле: «Все, что мы позднее находим в отношении в отцу, уже было в привязанности к матери и после того было перенесено на отца», Зигмунд Фрейд считал женское Супер-Эго менее репрессивным, а самих женщин – не склонными к образованию динамики депрессивных состояний. Но при одном непременном условии – если женщина органично реализует свой материнский Я-Идеал в нарциссическом коконе собственного материнства. Мужчина же, телесно лишенный такой возможности, обречен на сублимационные формы разрядок накопленного в семье и сексуальности страха и чувства вины перед материнским Я-Идеалом.

Проективным символом первичного праматеринского слоя Супер-Эго, репрессивного по отношению к девочке-материубийце и доброжелательного по отношению к мальчику, вынужденному лишенцу материнской любви, в сказочной культуре выступает лесная Старуха, Баба-Яга. Именно она отвечает за формирование и закрепление реактивных половых ролей, возникающих в травме ухода из Родного Дома и становящихся материалом для грядущей полоролевой идентификации: активизм и агрессия девочки оборачиваются в пассивно-мазохистические ритуалы искупления; пассивное же переживание недостаточности материнской любви у мальчика трансформируется в объектно ориентированную агрессию, и теперь каждое существо, встретившееся ему на сказочной тропе, реагирует на мальчика одной и той же фразой: «Не убивай меня, я тебе пригожусь!».

 

ДЫМОХОД ГРЯЗНЫЙ

– обходной путь к сексуальному удовлетворению при наглухо заблокированной Двери. Связан со столь прочно фиксированной анальной регрессией, что провоцирующие мужчину-Волка на этот путь девицы получили в сказочном мире наименование «поросят». Любому Волку следует держаться подальше от этих созданий, склонный к садизму, да еще и в групповом исполнении.

ЗАМОК

– мрачное символическое убежище комплекса кастрации, где хозяйничает «отец-страшилка» прегенитального периода – Людоед, великан, Синяя Борода, еще не сбросивший с себя ужасную личину негативизма, производного от материнского комплекса («Все мужчины – скоты!»). В русской традиции в Замке проживает бессмертный Кощей (т.е. скелет, труп – ведь «кощи» переводятся на современный русский язык как «кости»). Весьма характерен тот факт, что мальчиков в обители Кощея ждет смерть через обезглавливание, т.е. кастрация. Девочка же замораживается Кощеем, т.е. фиксируется в развитии и прочно привязывается к отцовскому объекту. Часто встречающимся атрибутом Замка является и Дракон, Змей-Горыныч, символически объединяющий в себе все составные части отцовского архетипа – огненную мощь, полет и суперфалличность, свободную от ограничений страха кастрации (на месте одной отрубленной головы вырастают сразу три). Вообще тройка, как символически мужское число, всегда служит мерилом потентности отца-Дракона; в народный русских сказках встречаются змеи аж с тридцатью шестью головами.

 

Девочке отец-кастратор не враг, но и она боится его как олицетворения новой цели на пути мучительного развития системы объективаций либидо, как повода покинуть уютный мирок теплого материнского убежища и броситься в бурное море эдиповых страстей. Цепляясь за последнюю относительно тихую гавань, девочка может надолго застрять в Замке, а то и прописаться в нем навсегда: либо в Башне виргинальной тревожности, либо – в подвале иллюзорной клиторальной фалличности.

Сказочно выраженный кастрационный комплекс девочки распадается на взрывной шок «фаллической неполноценности» (сцена падения Веретена в Колодец) и последующего его отреагирование на протяжении длительного периода перестройки психической модели телесности (и прежде всего – бессознательных механизмов Эго-активности) по женскому типу.

Эмоциональное отреагирование шока кастрации у девочек весьма вариативно, поскольку трудно однозначно ответить на запрос бессознательного ребенка: «Кто именно в этом безобразии виноват?». Тут можно лишь отметить, что в сказочной стране в Замок кастрации девочку может отвезти и мать (вариант сказки «Синяя Борода»), и отец (вариант сказки «Кот в сапогах»), и оба родителя вместе (вариант сказки «Спящая красавица»). Шарль Перро, соответственно, позволяет своему интерпретатору выделить три основные причины фиксации развития девочки на фаллической стадии: либо – концентрация упреков к матери на проблеме запрета инфантильной мастурбации, телесно зафиксированной в области клитора (маленького Ключика); либо – полная удовлетворенность отцом как альтернативным матери объектом, идентификация с которым позволяет вернуться к бессознательно активной позиции по отношению в матери; либо – самозамыкание нарциссического либидо, зеркально отражающего любые призывы к идентификации.

ЗЕРКАЛО

– символ либидной безобъектности, нарциссического самозамыкания эротической и танатоидальной энергетики. Характеризует разрыв эмоциональных связей при различных вариантах травматической регрессии: на стадию первичного младенческого аутоэротизма (сон Спящей красавицы); на орально-каннибалистическую стадию (обед Спящей красавицы в зеркальном зале); на анальную стадию (грязнуля Ослиная шкура над зеркалом вод); и даже на начальные фазы генитальной стадии развития (переодевания Ослиной Шкуры перед зеркалом в ее каморке). Является также сопутствующим символом инфантильной мастурбации и в данном контексте может даже выполнять функции волшебного предмета (помните пушкинское: «Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи! Я ль на свете всех милее?…»). Но в любом случае, при каждом своем появлении в сказочном сюжете Зеркало обозначает нарциссическую реакцию ребенка, его защитное самозамыкание, связанное, как правило, с травмой нелюбви и одиночества.

КАРЕТА

– символ принудительного целевого прорыва в психосексуальном развитии ребенка. Телесно Карета представляет плацентарную символику, выражая тем самым запрос на любящее пленение, на заглатывание любящим объектом, на символическое возвращение в материнскую утробу. По дорогам Сказочной страны разъезжают исключительно маршрутные Кареты: королевская – по маршруту «Дворец – Замок», но не обратно; дурацкая Карета лесной Старухи (оно же – тыква) – довозит от родного Дома до Дворца, но, напротив, с принудительным возвращением; и Карета Людоеда (он же – Синяя Борода), которая всегда едет только в Замок и никого постороннего не подвозит. Поездка на любой Карете заканчивается травматической фиксацией и задержкой в развитии, поэтому наилучшим способом продвижения по Сказочной стране является пешеходная прогулка, причем не самостоятельная (типа – «куда глаза глядят»), а принудительная (типа «и повели ее к Принцу»).

Сам французский сказочник считал идеальным для девочки постоянное пребывание в отцовской королевской Карете, из окна которой она видит внешний мир и из которой ее выводит сам отец для того, чтобы отдать в руки подходящему кандидату в мужья, голосующему на дороге. Сегодня мы не можем полностью тут ему довериться, поскольку пассивно-мазохистическая составляющая традиционной женственности в наше время была подвергнута серьезной девальвации.

КЛЮЧИК.

В отличие от Ключа является символическим обозначением клитора при описании фантазийной составляющей вторичной инфантильной мастурбации у девочек. Весьма показательно в рамках данной интерпретации классическое сопоставление, сделанное некогда Л.Кэроллом: брать в руки Ключик можно только будучи большой девочкой, а открывать им Дверь в чудный Сад можно лишь став снова крошечной, т.е. регрессировав. Фиксация эротических переживаний и способов их телесного компенсаторного удовлетворения на Ключике, чреватая формированием «комплекса маскулинности», помогает ребенку отсрочить во времени шок кастрации вплоть до начала менструального цикла. Но с появлением первых его признаков Ключик, как рудиментарное Веретено, все равно роняется, пачкаясь при этом кровью (см. сказку о Синей бороде).

На первый взгляд странным кажется присутствие символики Ключика в сказке о Буратино, герой которой подчеркнуто фалличен. Но в том и заключено коварство сказок-мутантов: при помощи традиционной и телесно привязанной к нашему общему психосексуальному развитию символики они навязывают ребенку искусственные идеологические ценности, внедряют их в структуру механизмов функционирования его Эго. Фаллический герой в сказке А.Толстого должен преодолеть свой героизм и символически оскопиться: вместо длинного носа, способного протыкать холсты и проникать в чернильницы, обрести золотой Ключик и научиться пользоваться им (т.е. узнать его тайну). Манипулирование этим Ключиком и открывание им маленькой Дверцы ведет Буратино к счастью, но счастье это не телесно. Оно заключено в трудовом массообразовании, а маленькая дверца – это и есть вход в материнское лоно массы, которое полностью должно погасить все его индивидуальные эротические порывы. Золотой статус Ключика в мужской сказке позволяет символически привязать его к анальным ценностям детского опыта, к тоске по утраченному нарциссическому объекту (какашке), которую теперь можно обрести вновь в совместном труде на благо Родины. В таком труде нет и не может быть эксплуатации. И потому произведенный тобою продукт не экспроприируется, а совместно потребляется. В связи с этим стоит особо подчеркнуть, что коммунизм, понимаемый с точки зрения символики исполнения инфантильных желаний, есть не праздник орального удовлетворения, а некий акт торжественной совместной дефекации (свободного труда как физиологической потребности), при которой весь итоговый продукт остается в распоряжении тружеников и используется ими «по потребностям».   

 

КОЛЕЧКО

– символ брака как сферы ритуализированного, т.е. связанного системой социальных табу, секса. Первоначально, в древнейших культурах выступает как обозначение женского начала вообще. Ритуал надевание Колечка на палец руки во время брачной церемонии выступает гарантом верности, но в различных смыслах по отношению жениха и невесты. Невеста символически принимает на себя нарциссическое ограничение, запрет на сексуальное самоудовлетворение, в то время как жених берет обязательство верности избранному сексуальному объекту.

 

Колодец

– это то место, куда падает Веретено и через которое можно добраться до дома Бабы–Яги (интересно, что путь через Лес и через Колодец приводят к ее избушке одинаково верно), чтобы заслужить либо возвращение самого Веретена (но уже в золотом подарочном варианте), либо – обмена его на Волшебную Палочку. Символизирует скорее всего не влагалище как таковое (что можно было бы предположить без учета возрастной характеристики сказуемого ребенка), а выход из мира фаллических иллюзий в глубь собственного бессознательного, в совокупность переживаний процесса телесной идентификации с матерью, вбирающего в себя травматизм рождения, орального отказа, анальной символики кала-подарка-ребенка и фаллической неполноценности раннего Эдипа. Выход через Колодец в подземный материнский мир обозначает начало нового этапа развития девочки по линии формирования предпосылок грядущей женственности и желанного компенсаторного материнства.

Сам же по себе Колодец, как и любая яма, дыра, пещера и пр., является вариантом универсального женского символа как по формальным параметрам, так и по его историко-культурной роли коммуникативного центра любого женского сообщества (особенно эта роль заметна в текстах Ветхого Завета). Кстати говоря, отсутствие в современной российской культуре чего-либо подобного для женщин и появление закрытых центров чисто мужской коммуникации (спортзалы, пивные, охотничьи и рыбацкие посиделки и пр.) лишний раз свидетельствует о том, что мы живем в сугубо женском мире, где мужчина должен искать и находить для своей нереализованной мужественности альтернативные конрткультурные ниши.

«Прясть на краю Колодца» означает – балансировать на фаллическом пороге генитальной стадии развития, на пороге усвоения девочкой собственной женственности, продуктивности, психологической суверенности, в ожидании начала процесса эдипальной трансформации. В чисто же телесном смысле «прядение на краю Колодца» обозначает тот всплеск мастурбационной активности, который на стадии фаллически-уретральных переживаний знаменует у ребенка своего рода «аутоэротический разбег», необходимый для прыжка (в данном случае – ныряния) в мир генитальной проблематики. Отсюда – водная, мокрая ипостась Колодца. Ведь разновидностью инфантильной сексуальной активности на данной стадии развития выступает энурез.

В традиционной символике женственности и материнства Колодец противостоит Печи, подобно тому, как вода противостоит огню; темнота – свету; поглощение, уход в глубины – испеканию как появлению на свет. Переход от символики Колодца к символике Печи, составляющей главное внутреннее содержание материнского тела – избушки Бабы Яги, означает отречение девочки от сугубо «мокрой» уретральной проблематики и начало эротического освоения ею («согревания») влагалищной зоны.

 

КОРЗИНКА

– символ деторождения, производный как от образа сплетенных волос женских гениталий, так и от плацентарной оболочки плода в материнской утробе. Еще Фрейд в «Человеке Моисее», анализируя миф о рождении Моисея, указывал, что «подкидывание ребенка в корзине – это недвусмысленное символическое изображение родов, корзина – материнское тело, вода – та, в которой плавает неродившийся плод». В сказке о Красной Шапочке Корзинка наполнена Пирогами и бутылочкой с красным Вином. Эту Корзинку еще рано пускать в плавание по амниотическим водам Талассы. С ней ребенок пока что направляется в темный Лес, ориентируясь, вслед за сказкой, на процедуру провокационного приманивания мужчины-зверя. В этом отношении стоит заметить, что сбор грибов в Лесу символически неполноценен, если он осуществляется без Корзинки, если срезанный с тела матери-земли фаллос и сплетенная из ветвей вагина не соединятся в акте радостной находки.

Красная Шапочка получает Корзинку из рук матери и несет ее к старой и больной бабушке, живущей в избушке в Лесу. Сказка дает нам понять, что материнство, обретаемое генетически через телесное подобие матери, это не только дар, это еще и проблема, разрешить которую невозможно в замкнутом мире женской культуры (в системе отношений бабушка-мать-девочка). Грядущее материнство неизбежно связано с принятием с свои интимный круг (в свою Постель) мужчины-зверя и отдании ему себя на пожирание. Кстати сам Перро никакого другого финала для своей сказки и не предполагал: «Волк бросился на Красную Шапочку и съел ее». И все, никаких там Охотников и никакого спасения! Такова жизнь! Твоя Корзинка наполнится лишь тогда, когда ты сама станешь частичкой поглотившего тебя мужчины. Мужчина всегда глотает (интроецирует) объекты своей привязанности; женщина и ребенок – пассивно отдаются такому проглатыванию. Такова логика древней праматеринской мудрости. Сегодня мы пренебрегаем ею. Время покажет – насколько оправдано такое отступничество от традиции.

 

КОРОЛЬ и КОРОЛЕВА

живут во Дворце и олицетворяют родителей ребенка на этапе переживания им надежд и страхов Эдиповой ситуации. Королева в женских сказках – не жилец. Ее загоняет в болезнь и смерть бессознательный негативизм собственной дочери, ее вполне естественная ревность. Богатство и мощь королевской четы, восседающей на тронах с золотыми коронами на головах, прихвачено сказкой с предшествующей Эдипу анально-садистической стадии психосексуального развития (ср. Королеву в «Алисе в стране чудес», которая произносила только одну, но зато – чрезвычайно эффектную фразу: «А отрубите-ка им всем головы!»).