Устюжна железная, люди – каменные

Если на Руси начинается смута, то справится с ней нелегко. Так было и в начале XVII столетия. Кто только не претендовал на опустевший русский престол – и родовитый боярин Василий Шуйский, и поп-растрига Гришка Отрепьев и даже безвестный вор из подмосковного Тушино. Какие только банды и наёмные отряды небродили по стране. Кого только они не грабили – богатого и бедного, знатного и простого.

Тушинский вор, назвавшийся чудесно спасённым сыном царя Ивана Грозного, собрал в Подмосковье большое войско. Были тут нарядные польские гусары в шишаках и кольчугах, с длинными копьями в руках. Были запорожцы в красных шароварах и бараньих шапках, вооружённые ружьями-самопалами. Московские люди, донские казаки, татары, черкесы, литва. Эти пёстрые и разноязычные шайки плохо ладили между собой, но дружно занимались грабежами и разбоем в русских городах и сёлах.

Вор не мешал обогащаться своему воинству. Он рассылал повсюду воевод и дьяков, требовал у народа «целовать крест» - признать его царём. Добрались воровские послы и в Устюжну Железопольскую, но наслышанные о бесчинствах тушинцев горожане вытолкали их взашей. Узнав об этом, Вор пришёл в ярость, велел отправить в Устюжну польско-литовский отряд пана Микулая Косаковского. Шляхтичи обрадовались – город богатый. Пожива будет большая и лёгкая. Устюжна, говорят, Железной зовётся. Народ здесь простой – мастеровые. Местные кузнецы и рудознатцы воинского дела не знают, значит, и сопротивляться долго не смогут. Просчитались тушинцы.

Устюжане атаковали отряд пана Косаковского ещё до подхода его к городу, недалеко от деревни Батеевки. Понеся большие потери, поляки отступили к Бежецку, чтобы получить подкрепление. А в Устюжне кипела работа. Всё население, включая стариков и детей, строило крепостные стены вокруг города – острог. Мастера-оружейники ковали пушки, самопалы, копья, подметные каракули.

Поляки подошли к Устюжне в середине февраля 1609 года. Косаковский оторопел, увидев перед собой мощные бревенчатые стены пятиметровой высоты, со смотровыми башнями и крепкими воротами. А ведь месяц тому назад лазутчики докладывали ему, что Устюжна укреплений не имеет. Захватить такую крепость с ходу тушинцам не удалось, и они отошли, встав лагерем на Подсосонье.

В ночь с 22 на 23 февраля в городе не спали, готовились к штурму. Воевода Андрей Ртищев объезжал посты. Кузнецы чинили оружие. Женщины и дети стаскивали к крепостным стенам камни. Молоденький пономарь молился у Смоленской иконы Одигитрии-путеводительницы в соборном храме Рождества Богородицы. Стоял коленками на холодном полу, клал поклоны русой головой:

- Мать Пресвятая Богородица, помоги. Оборони град Богоспасаемый от вражьей силы.

Остаться на ночь в запертой церкви юноша решил сам. Старенький батюшка отговаривать его не стал. Дал обет Господу – исполняй! Вот только предупредил, чтоб ничего не боялся – ночью в церкви всякое может случиться.

Горели редкие свечи. Темнела громада холодного храма. Истово молился пономарь. Наступила полночь. Вдруг словно ветер пронёсся под сводами. Зашумело у иконостаса. Разом вспыхнули огнями лампады, а у Смоленской иконы сама по себе зажглась свеча. Глянул пономарь на Одигитрию и обомлел – глаза у Богородицы живые, тёплые. Но вот посуровел лик, и услышал устюжанин голос:

- Человек, вели меня нести на крепостные стены, где враги наступают. Не дам дома своего на разорение!

У парня помутилось в глазах. Заплясали огненные блики, и привиделось ему, что икона сама начала двигаться из иконостаса к нему навстречу. Помертвев от страха, он свалился без памяти…

Ранним утром, задолго до рассвета, священник отпер тяжёлые церковные ворота и, крестясь, вошёл в храмовый придел. Заслышав знакомую поступь, пономарь поднялся с колен и шагнул к старику. Батюшка тихо охнул – голова юноши за ночь совершенно поседела, лицо осунулось.

Вскоре весть о чудесном видении в соборной церкви разнеслась по всему городу. В храм повалили люди. Икону Одигитрии понесли к крепостным стенам, откуда должны были наступать враги.

Шляхтичи пошли на штурм города пешим и конным строем, с трёх сторон. Они тащили большие, наскоро сколоченные щиты, которые должны были защитить нападавших от устюженских стрел. Катили возы с сеном и соломой, чтобы под их прикрытием подойти к самым стенам.

Пан Косаковский был зол. Сколько дней пришлось просидеть ему под городом. Сколько раз приступал его отряд к проклятому острогу, но упрямые устюжане отбили все атаки. Даже бабы и ребятишки кидали сверху, с острожных стен на головы его шляхтичей камни и палки, лили раскалённую смолу и серу. А после этого, когда уставшие поляки расположились в своём стане на отдых, отряд горожан вдруг напал на них с тыла. Тушинцы, не ожидавшие такой дерзости, ударились в панику и даже бежали к деревне Никифорово, где отсиживались несколько дней. А устюжане, прихватив большую медную польскую пушку, скрылись под защиту крепостных стен.

Теперь пан Косаковский решил наказать непокорных. Со свистом и гиканьем тушинцы пошли на приступ. Раздались выстрелы. Пальнула пушка. В острог полетели горящие стрелы. В городе вспыхнул пожар. Шляхтичи полезли на крепостной вал. Их сбивали пиками, шпарили кипятком, забрасывали камнями. Но врагов будто всё прибывало. Косаковский, сидя верхом на гарцующем коне, грязно ругался матом и отправлял к стенам всё новых молодцов.

Насмерть дрались устюжане. Падали убитые, стонали раненые. А на крепостной стене, возле Чудотворной Смоленской иконы молился старенький соборный поп:

- О, Пресвятая владычица Богородица, спаси град и людей!

Над Устюжной, над страшной сечей, тревожно звучал колокольный набат. Молодой пономарь, откинув седую прядь, рвал языки столетних колоколов:

- Держитесь, устюжане, не оставит нас Одигитрия!

И случилось чудо. Дрогнули тушинцы и побежали. Напрасно ярился пан Косаковский, напрасно размахивал саблей, угрожая отступавшим. Вскоре он и сам развернул коня, бросился прочь от этого непокорного города, вслед за своим посрамлённым воинством, чтобы принести Тушинскому вору недобрую весть: Устюжна Железная, а люди в ней каменные, потому и город для врагов неприступен.

СТАРЕЦ С СИНИЧЬЕГО ОЗЕРА

На берега этого синего озера он стремился всю жизнь, хотя никогда не подозревал об этом. Просто плакала и томилась душа, которую будто звал к себе чей-то чистый неземной голос. И вот однажды случилось, сбылось.

Слегка припорошенное снегом озеро расстилалось у его ног. Свежий апрельский ветер шумел в кронах вековых сосен. Стоя на берегу, старец вдруг вспомнил другие воды – родную Ладогу. Сурова карельская природа, но ещё отроком он полюбил её могучую красоту. Вершины горных кряжей здесь были покрыты густыми хвойными лесами. Гранитные массы островов изрезаны живописными проливами. На южном берегу самого большого острова Ладожского озера – Валаама с незапамятных времён стоял монастырь. От суетливого мира его защищали вечно бурные воды Ладоги.

Мирских селений на Валааме не было, но ежегодно тысячи богомольцев устремлялись сюда, чтобы поклониться мощам преподобных Сергия и Германа – валаамских чудотворцев. Увидев однажды величественные монастырские стены и храмы, юноша понял, что это его судьба.

Прошло несколько лет. Похоронив родителей, Ефрем раздал беднякам всё своё имущество и вступил в братство Валаамского монастыря. Монахи научили молодого послушника грамоте, и богатая монастырская библиотека стала для него источником духовных сокровищ.

Конец XVI века был неспокойным для окраинных рубежей Руси. Шведы неоднократно нападали на русские земли, разоряли сёла и монастыри. Однажды вьюжной февральской ночью вражеские солдаты перешли по льду Ладожского озера и напали на Валаам. Десятки иноков были убиты, храмы разграблены и сожжены. Уцелевшая братия, а в их числе послушник Ефрем, ушла в Новгород – русский центр учёности и книжной мудрости.

Господин Великий Новгород поразил Ефрема благолепием белокаменных обителей, богатой библиотекой Софийского Дома и учёными монахами. Как губка, впитывал молодой послушник древнюю мудрость. Его усердие было замечено. Когда знатный боярин Никита Фёдорович Годунов обратился к новгородскому митрополиту с просьбой прислать в его Долоцкую вотчину близ Устюжны Железопольской «изрядно церковного чтеца», то выбор пал на Ефрема.

В долоцкой церкви Святого великомученика Георгия Ефрем служил недолго. Его тяготила мирская жизнь, тянуло к тишине и уединению. Он часто уходил за деревню, бродил, углублялся далеко в лесную чащу и однажды вышел к Синичьему озеру. Близ озера не было селений. У берега плескалась не пуганная никем рыба. Сосновый бор кишел зверьём и птицей. Стайки шустрых синиц смело садились на протянутые руки. На соседнем болоте цвела клюква. В лесу зрела черника, стояли целые племена крепких боровиков. Всё в этом земном раю радовалось жизни, и мысли к Ефрему приходили чистые, светлые, а слова молитв шли из самого сердца.

Прошло недолгое время. Настала пора принять послушнику иноческий чин. Ефрема перевели в Успенский Тихвинский монастырь, который отличался большой численностью братии и многолюдством богомольцев. Здесь он принял постриг под именем Евфросина и благословение игумена на «безмолвное житие» в безлюдном месте – пустыни. Вместе с ним на подвиг отшельничества испросили разрешения два молодых инока – Гурий и Филарет. Летом 1592 года Евфросин привёл их на место будущей пустыни «близ реки Чагодощи, при Гвозденском ручье». По примеру святых отшельников древности иноки водрузили на берегу большой деревянный Святой Крест, выкопали колодец и маленькую купальню-ламбушку.

Лето прошло в трудах и заботах, а к осени, молодые иноки, поблагодарив Евфросина за святую науку, поклонились ему и пошли искать своей доли, чтобы основать новые обители в глухих устюженских лесах. Гурию приглянулось место при впадении речки Шалочи в Мологу, в пяти верстах от знаменитого Свято-Николаевского Моденского монастыря. Филарет долго пробирался дремучим лесом, идя куда глаза глядят, пока не набрел на тихое лесное Пустынское озеро, где и отрыл себе маленькую землянку. Каждый из них зажил отшельником, как и мечталось. На то оно и «безмолвное житие», чтобы, не видя рядом никого, не слыша звука человеческой речи, проводить свою пору в уединении, молитвах, трудах и заботах. Истязая плоть – возвеличить дух. А от чистой души и мир чище становится, ибо мала одна капля, но из них многих океаны собираются.

 Евфросин остался один. Он плёл сети для рыбной ловли, собирал в лесу ягоды и грибы, стойко переносил зимние холода и отсутствие хлеба. Удивительный инок много размышлял, молился и «исполнился еси дарований духа». Он понял природу многих вещей и получил дар прозорливости.

Через два с небольшим года на землянку Евфросина набрели охотники. Их поразил вид отшельника, его чудесные речи, божественно добрые глаза. Слух об удивительном человеке, способном предсказывать будущее прошёл по всей округе. К Евфросину пошли люди. Одни искали покоя, другие – мудрого совета, третьи – слова Божьего. Отшельник понял, что его уединению пришёл конец, но мог ли он отказать страждущим? Кончилось его отшельничество. И решил Евфросин – надо строить новую обитель.

Место присмотрел «на диком бору, у Синичья озера», не так далеко от первого своего поселения. Здесь, помолясь, Святой Крест поставил. А вскоре новыми пустынниками рядом с Крестом была срублена первая Благовещенская церковь, сооружены крепкие постройки. Так в дремучих устюженских лесах появилась новая обитель, прозванная Синозерской пустынью. Случилось это в лето 1603 года и освящал новый храм в Синозерской пустыни по благословлению патриарха Иова, никто иной, как преподобный Гурий, сподвижник и друг Евфросина, ставший игуменом основанной им же Шалочской Во имя Успения Божьей Матери пустыни. Принятие Евфросином схимы великого образа также произошло от рук игумена Гурия. Великая схима требует самых строгих обетов. Принять сей церковный обряд способен не каждый инок. Евфросин смог. И было это в начале 1612 года.

…К весне в Синозерской пустыне собралось много людей. Кровавые смуты, разбойничьи налёты неправедной шляхты гнали народ из родных мест. На Синичье озеро шли не только простые крестьяне, но и «от боярского роду меньшие четы». Все искали у схимника Евфросина помощи и защиты. Он не отказывал никому. Но вот наступил тот роковой апрельский день.

Евфросин стоял на берегу своего синего озера. Вокруг него собрались поселяне. Голос старца далеко раздавался по округе:

- Братья мои и чада возлюбленные! Кто из вас хочет избежать лютой смерти – изыдите из обители, ибо злые супостаты придут вскоре до сего святого места.

- А как же ты, старче?

- По благодати, данной мне от Святого Духа, прозрел я и понял, что Господь привёл меня на место сие, дабы принял я смерть от мечей супостатов для спасения души своей.

Молча слушали иноки и миряне. Свято веря слову Евфросина, многие в тот же день покинули обитель, но несколько человек не захотели оставлять прозорливого схимника. Старец не стал возражать - всякому своя доля.

Всю ночь, облачившись в схиму, он молился в Благовещенском храме, а наутро услышал ржание коней и бряцанье польских сабель. Иноземцы удивились, увидев спокойно стоящего перед ними монаха. Евфросин встретил их возле Святого Креста. Того самого, что когда-то сам водрузил на месте будущей обители. Рядом с ним молчали безоружные поселяне.

Усатый шляхтич в потёртом жупане громыхнул шпорами:

- Эй, старче, отдай нам подобру имение монастыря сего!

Евфросин указал на храм:

- Всё имение монастыря сего и моё в церкви Пречистыя Богородицы.

Он думал о вечном и нетленном.

Толкая друг друга, поляки ворвались в храм. Строгие лики икон, лишённые драгоценных окладов, скромная медная утварь, простые деревянные кресты. Где же серебряные потиры, золочёные дискосы? Где золототканая парча, усыпанные лалами ризы, расшитые покрова? Шляхтичи пришли в ярость. Да монах смеётся над ними! Что за богатство в храме, где нет ни золота, ни серебра?

Евфросин всё ещё стоял у креста, когда кто-то из налетевших поляков ударил его мечем, другой проломил ему голову топором-чеканом. На помощь старцу бросились люди, но разбойники расправились и с ними. Из всех пустынников в тот день уцелел только один человек – долоцкий крестьянин Иван Сума. Он и рассказал устюжанам о гибели Евфросина, о разорении Синозерской обители. Дошла ли горькая весть до игумена Гурия и пустынника Филарета? Проклятые ляхи в поисках поживы добрались и до Шалочской пустыни. Церковь пограбили, постройки сожгли. Сколько трудов понадобилось Гурию с братией для восстановления святой обители.

А праведного старца Евфросина похоронили на берегу Синичьего озера, под Святым Крестом. Позднее его мощи перенесли под спуд восстановленного храма, а самого основателя Синозерской пустыни по благословению Святейшего Синода причислили к лику святых преподобномучеников и чудотворцев Новгородских.

В наши дни память святого Евфросина Синозерского Церковь празднует 2 апреля, а мощи старца обрели покой в Казанском храме Устюжны.

МОНАХИНЯ-ЦАРИЦА

Монахине Дарье не спалось. Лежала на постели и зябко ёжилась, хотя в келье было жарко от горячо натопленной печи. Болели старые кости, отзываясь на перемену погоды. За маленьким оконцем начиналась вьюга. Стыла зимняя устюженская ночь.

- Прости мя, господи, грешную, - молилась старуха, но сон не шёл к ней. На душе было тревожно и тоскливо. А с чего бы?

В Устюжне монахиня Дарья жила уже восемь лет. Она навсегда запомнила тот страшный июньский день 1613 года, когда вместе с другими бежала из Тихвинского Введенского монастыря в лес, спасаясь от нашествия беспощадных шведов. Через три года, устав от неустроенности и вечных смут, Дарья перебралась под защиту высоких крепостных стен хорошо укреплённого города на Мологе. Женского монастыря в Устюжне не было, и монахиню поселили в маленьком домике-келье близ соборной Богородицкой церкви. В нескольких других подобных строениях жили находившиеся под покровительством местного протоиерея старцы и старицы из упраздненного Рождественского монастыря. В бывшем монастырском соборе теперь служили не монахи, а попы – «бельцы».

Дарье выделили самую лучшую келью. Дали молоденькую расторопную прислужницу. Впрочем, услужить монахине старались все. Наловят ли мужики из рыбачьей слободы рыбки – самую отборную несут Дарье. Наберут ли бабы белых грибов в лесу – кому лучших? Соборной монашке. А почему? Знали горожане, что в Устюжне поселилась не простая инокиня-монахиня, а … И припомнилась Дарье в полудрёме маленькой тёмной кельи вся её прошлая жизнь. Будто и не монашка она вовсе, а вновь юная красавица боярышня Анна Колтовская.

Свою фамилию Колтовские получили в XV веке, когда прапрадед Анны боярин Михайло Глебов за верную службу был пожалован Колтовской волостью в Каширском уезде Рязанской губернии. С тех пор род Колтовских верой и правдой служил русским государям. Члены мужской половины семьи имели чины и награды, но никто не достиг тех вершин, на которые вознесла судьба боярышню Анну.

Анна Колтовская росла в доме своего отца, московского боярина, в холе и неге. Её, умницу и красавицу, домашние баловали как могли. Однако приличия в доме Колтовских соблюдались неукоснительно. Женская половина хором, куда входила светлица боярышни, была отделена от остального дома. Со двора в эту половину имелся вход, но ключ от него хозяин держал у себя. Анна могла выйти из светлицы только в сад, окружённый со стороны улицы высоким глухим тыном. Разве только птица могла перелететь через него. Качели в саду, пяльцы в светлице, а вечерами старая нянька сказывает – вот и все полагающиеся развлечения для боярышни. Если случалось Анне ехать на богомолье, то сажали её в закрытую со всех сторон колымагу или зимний каптан на полозьях. Проезжая по улицам, она с любопытством рассматривала город через крошечные оконца боковых дверец. В церкви для знатных женщин и девиц имелись особые места, обыкновенно на хорах, где трудно было их увидеть. Облачённая в тяжёлые золототканые одежды, красавица Анна стояла на службе скромно, по чину, потупив взор. Однако любопытство преодолевало запреты, и она, невидимая чужому глазу, иногда бросала взгляд на парней. Особо приметила одного боярского сына. Уж очень был статен да пригож … Не сбылось …

Однажды в светёлку Анны пришёл отец-боярин: «Собирайся, Анна, на царские смотрины. Государь-батюшка изволит невесту себе выбирать». О, Колтовским была оказана великая честь! Среди сотен девиц Иоанн Васильевич выбрал её – боярышню Анну. К алтарю она шла, как агнец на заклание. Замкнуто жили боярские дочери и жёны, но и они слышали о буйном нраве Грозного, его частых женитьбах и горькой судьбе бывших жён, о диких оргиях царя в компании с опричниками.

Став царицей, Анна принуждена была больше чем до замужества скрываться в тереме от людских глаз. Вся её жизнь подчинялась обязательной строгой обрядности, которая усугублялась ревнивым характером мужа-царя. Если царица отправлялась на богомолье, то совершала свою поездку, добираясь до монастыря ночью. Если требовались выходы днём, то по сторонам возле Анны девицы несли от терема до церкви куски плотной суконной ткани, чтобы скрыть царскую жену от чужих глаз. Привыкшая с детских лет к беспрекословному подчинению, Анна покорно исполняла всё, что требовал от неё муж. При этом она хорошо знала о бесчисленных наложницах царственного супруга и понимала, что её брак с Иоанном Васильевичем вряд ли будет долгим. Развязка наступила всего через три года. То ли Грозному прискучила чересчур покорная жена, то ли в очередной раз померещилась измена, но отца Анны обвинили в заговоре. Лютым пыткам и казням подвергли всю семью, а молодую свою супругу государь приказал постричь в Тихвинский монастырь и дать ей «в кормленье» Устюжну Железопольскую. Так царица Анна стала монахиней Дарьей.

В Тихвине бывшая жена Грозного жила в девичьем Введенском монастыре, окружённая любовью и уважением горожан и матери-настоятельницы. У монахини Дарьи была избушка-келья, которую монашки уважительно именовали «пещерой» и деревянная часовенка. Здесь бывшая царица молилась сначала о здравии государя всея Руси, потом – об упокоении его души. В тихой обители время текло незаметно. Умер Годунов, погиб царь Фёдор, мелькнул на московском престоле пришелец Димитрий. Смутное время стояло на Руси. По лесам бродили шайки разбойников. Разорение и смерть несли отряды польско-литовских захватчиков. Шведы осадили Тихвин. Страшное было время…

… Монахине Дарье не спалось. Старуха задумалась. Хорошо в тихой Устюжне, но, видно, пришла пора собираться ей в путь. На трудное дело решилась бывшая царица. Она задумала восстановить разграбленный и наполовину сожжённый шведами Тихвинский Введенский монастырь – единственную добрую память об основателе его Иоанне IV. О спасении грешной души царя Дарья молилась неустанно, стоя на коленях пред иконостасом устюженского соборного храма.

В 1624 году монахиня-царица покинула Устюжну. Её старанием, трудами тихвинцев и божьей помощью Введенский монастырь удалось восстановить. Дарья была его настоятельницей вплоть до своей кончины 5 апреля 1626 года. Похоронили её в особой гробнице, возле главного монастырского соборного храма. Долгие столетия у гробницы Дарьи монашки поддерживали огонь лампады. В церковном алтаре хранилась принадлежавшая монахине-царице древняя Тихвинская икона Божьей Матери, а в ризнице – её духовное завещание: «Храни нас, Господи!»

 

ХРАМ НА СОБОРНОЙ ГОРКЕ

И за что Господь прогневался на устюжан? Народ тихий, мастеровой, богобоязненный. В городе стоял Воскресенский монастырь и 18 храмов.

По писцовым книгам числилось 50 дворов священнослужителей и причетников. Было кому  Бога за устюжан молить! Горожане жили в общем-то тихо, но не обходилось и без греха. Местные мастеровые, даже из монастырской слободки, частенько наведывались в царские кабаки-кружала. Устюженская брага пьянила быстро, а где хмель, там и драка. Кулаки у кузнецов и молотобойцев пудовые. Иной и зашибёт кого до смерти. Так ведь не от злобы, а от излишней силушки немерянной. Однако Бог – не Микешка. Вот и прогневали!

В лето 1677 года разразилась над городом страшная гроза. Под громовые раскаты сверкали молнии. Вдруг полыхнул небесный огонь в маковку соборной Рождественской церкви. Запылал деревянный храм. Ударили в набат. Кинулись прихожане на Соборную горку. Выносили из объятой пламенем церкви древние иконы, выбрасывали утварь, но храмину не спасли. Сгорел собор, как свечка, одни уголья остались.

На следующий день в городе царило уныние. Соборная горка издавна считалась в Устюжне святым местом. Основание здесь первой церкви относили к временам царя Иоанна Васильевича III, положившего из государевой казны на строительство храма немалые средства. Отсюда, с Соборной горки, уходили устюжане на защиту родного города от отрядов Тушинского вора в смутные времена. Отсюда, из соборной Рождественской церкви – «дома Божией Матери», несли чудотворную Смоленскую икону Одигитрии на крепостные стены острога, возведённые в короткий срок для обороны от алчной шляхты. И вот теперь это священное место лежало в руинах.

Собор – сбор – собрание. Всем миром думали устюжане как восстановить Рождественский храм и решили строить каменный, на века. Шла по кругу обгорелая церковная кружка. Каждый бросал в неё сколько мог – кто медяк, а кто и серебро … Не за год и не за два, но скопили горожане солидный капитал в 200 рублей. Ещё столько же было выделено по государеву указу из доходов устюженской таможенной избы и кружечного двора.

30 мая 1685 года заложили фундамент будущей церкви, начали возводить стены. Однако деньги скоро закончились, и строительство встало. Что делать? В те времена не было ещё в Устюжне богатых купцов-радетелей, способных выкладывать немалые капиталы на украшение храмов, но припомнили местные старики, что служит в Москве в протоиереях устюжанин Меркурий Гаврилович Хрисанфов. Церковные чины у него немалые. Шутка сказать – духовник великих государей Иоанна и Петра Алексеевичей, протопоп московского Благовещенского собора. Неужели не поможет протоиерей, ведь прах его родителей рядом с Соборной горкой покоится? И пошла челобитная в первопрестольную. И озаботилась душа придворного протопопа несчастной судьбой устюженского «дома Божией Матери». А, может быть, просто вспомнился ему маленький городок его детства в обрамлении изумрудных берегов ласковой Мологи, тихие летние вечера, малиновый перезвон колоколов, строгие лики икон соборного храма…

Каменный Богородице-Рожденственский собор в Устюжне строился быстро. Протоиерей Меркурий не только денежные пожертвования слал беспрестанно, но, пользуясь своим высоким положением, привлёк к стройке царских зодчих и изографов. Образа для пятиярусного резного иконостаса писали лучшие мастера Оружейной палаты Московского Кремля, включая знаменитого в то время иконописца Кирилла Уланова. Только в нижний, местный ряд поставили старые иконы, спасённые из сгоревшего храма. В числе прочих две особые чудотворные: Смоленскую икону путеводительницы «Одигитрии» и образ «Рождества Богородицы». Для западной, южной и северной стен храма протоиерей Меркурий прислал двадцать икон из хранилища Московского Успенского собора, пожертвовал драгоценную утварь, священные книги, колокол весом 120 пудов.

Несколько лет трудились храмосоздатели, прежде чем взметнулись к небу над Соборной горкой пять глав стройной белокаменной красавицы-церкви. Освятили её 6 сентября 1691 года. Так в древнем городе на Мологе был воздвигнут собор Рождества Богородицы, существующий и поныне.

НЕВЫДУМАННАЯ ИСТОРИЯ

Анна Васильевна отложила работу и кликнула старую мамку Дарьицу, которая нянчила её ещё с детства. Мамка вошла неслышно, легко ступая, несмотря на полноту и солидные лета. Анна вздохнула:

- Смурно мне, мамка, тяжко.

- Что ты, что ты, дитятко, Бог с тобой. Дай уголёк с лампады принесу, спрысну с уголька святой водой, полегчает.

Мамка проворно вышла, а Анна Васильевна зябко поёжилась и накинула на покатые плечи тёплый плат, горько усмехнулась – при жизни мужа Павла Анфиногеновича дров для её покоев не жалели. Свекровица Аграфена Фёдоровна и деверя Семён и Данила никогда её особой лаской не жаловали. В семействе Мусиных-Пушкиных знали – не по любви Анна замуж пошла, а по родительской воле. Впрочем, что за беда – не ей первой, не ей последней. Не девичье это дело своей судьбой распоряжаться. Одно слово – просватана. Только Павел, бывало, вернувшись с дружеского пира и лаская покорную, но равнодушную жену, зло шипел:

- А что, Анница, всё ли помнишь своего Давыда?

Анна Васильевна испуганно вскидывала густые чёрные ресницы. В синих глазах закипала непрошенная слеза обиды:

- Что молвишь-то, Павел Анфиногенович, грех тебе.

- Ладно, ладно, - муж, вмиг трезвея, поспешно махал руками, - знаю, верна.

Замуж её выдали 16 лет от роду. На положенном гулянье-девишнике под грустные песни подружек Анна с поклоном, по обряду, отдала младшей сестрице свою девичью повязку-красу и не сдержала слёз. Не носить ей больше косы, не мечтать о добром молодце. Её-то суженый, говорят, немолод и некрасив, да землями и казной богат. Вот батюшка с матушкой и решили счастье любимой дочери устроить. Только Анне грезилось иное.

Как ни замкнуто жили боярские и дворянские дочери в своих хоромах, а всё-таки в сельских имениях дозор за ними был слабее, чем в городских палатах. Анна в девицах с холопками на луг гулять ходила, с матушкой в церковь ездила. Там и приглянулся ей Давыд Линев, племянник соседского помещика. Высокий, статный, волосы русые, усы пушистые, глаза серые, с сумасшедшинкой. Ох, не о духовном, а о грешном, мирском имела дева думы, стоя у ликов святых. Матушка те думы быстро распознала. Воротясь из храма домой, нещадно корила дочь. Дворовых не стеснялась. Вот слухов и не убереглись. И Давыд обо всём узнал. В той же церкви на пригожую девицу стал ласково поглядывать, а батюшка, грозя ей после пальцем, сказывал:

- Мы, Еремеевы, с Линевыми равняться не станем. Верно, Линевы рода древнего, русским государям верно служат. 27 сродственников Давыда в походах побиты, отец его убит. Да только оскудали Линевы поместьями. Ничего нет у Давыда, окромя долгов.

Вскоре Линев отбыл по царскому указу на Ладогу, а Анну просватали за Мусина-Пушкина. Прошло много лет. Анна Васильевна нажила в браке двух дочерей, овдовела и теперь вновь решалась её судьба. И как решалась! Свекровица с деверьями поедом ели, корили каждым куском, даже из дому грозили с детьми выгнать, если согласия не даст замуж за их сродственника Василия Лаптева пойти. Вдова не девка, силой не заставишь, но что было ей, бедной, делать? У кого искать защиту?

В мозглый осенний день 25 октября 1687 года повезли деверя Анну Васильевну в имение к приятелю своему Ивану Перскому на сговор. Тут и жених прибыл. На вдовицу Лаптев поглядывал ласково, но быка за рога взял круто. Сразу потребовал от Мусиных-Пушкиных рядную запись составлять. Какое, дескать, приданое за невестой даёте, сколько душ, казны, поместья на прожиток? Деверя спорили до хрипоты, торговались, доказывая свои убытки и поминая старые долги жениха. Анна Васильевна, милостиво допущенная к присутствию на мужском совете, с тоской глядела на потные лица, разгорячённые спором и подносимой перскими холопами домашней бражкой. Подумалось: «Они сейчас решат, а её заставят поставить подпись-крест под рядным договором. И тогда снова тоскуй, терпи, глупое сердце. Гляди, Анна, в постылые глаза, покоряйся мужней воле».

Пока судили да рядили, во дворе зацокали копыта. В сенях что-то грохнуло и, оттолкнув холопа, в покои ступил высокий статный молодец. Волосы русые, усы пушистые, глаза серые, с сумасшедшинкой. Гости замолчали, а хозяин Иван Перский пригляделся к вошедшему и, матерясь про себя нещадно (и принёс же леший не вовремя), шагнул навстречу, гостеприимно раскинув руки:

- Давыд Маркович, какими ветрами в родные места замело? Почитай, годков десять не бывал.

- Службу государеву исполнял, - Линев глядел весело. – Да у тебя, Иван, гостей полна горница.

Давыд прошёл, поздоровался, сел на лавку. Перский кликнул холопов, принесли ещё браги, закуски. Гости, недоверчиво поглядывая на старого знакомца, про дело молчали. Анна Васильевна вдруг по-девичьи зарделась, глаз не смела поднять. Её жених заметно нервничал, уж очень хотелось поскорее закончить сговор, да и рядная запись была почти готова.

Линев не смущался, насмешливо вскидывал глаза и вёл беседу, расспрашивая старых соседей об их житье-бытье. Холопы подливали гостям бражки. Анна Васильевна тихо встала, вышла на женскую половину дома. В тот день сговор не состоялся.

Прошло две недели. Лаптев, отозванный по службе из своего имения, вынужден был отложить до срока дело о женитьбе. Анна Васильевна всё это время места себе не находила. Извелась, похудела. Как-то мамка Дарьица сговорила её сходить к вечерне в Троицкий храм, что располагался совсем близёхонько от хрипелёвской усадьбы Мусиных-Пушкиных.

- Холопок не кличь. Недалече, сами дойдём, - наказала мамка.

Когда вошли в полутёмную церковь, Анна Васильевна растерянно остановилась. В приделе было безлюдно. Мамка Дарьица тихонько подтолкнула её к иконостасу, зажгла свечу у иконы древнего письма. Вдруг за их спинами скрипнула тяжёлая дверь. Анна Васильевна невольно обернулась и замерла. На неё глянули знакомые серые глаза. Из алтаря торопливо прошёл отец Феодот. Вдовица глянула на мамку. Та крестила её мелко-мелко, улыбалась, а по старым щекам катились слёзы. Линев шагнул к алтарю…

Венчание прошло быстро. Венцы вкруг аналоя несли мамка Дарьица и линевский холоп.

В усадьбе Мусиных-Пушкиных Анну Васильевну хватились только под утро. Скандал вышел великий. Деверя позднее выдали ей дочерей, но в гневе отказались вернуть пожитки и прочее положенное имущество. Василий Лаптев, узнав об измене невесты, писал челобитную в патриарший приказ, прося вызвать отступницу на суд в Москву, так как якобы «сговорившись замуж за него, Лаптева, и сделав рядную запись, по которой прожиточное своё имение сдавала ему, теперь вышла замуж за Линева». Обманутый жених требовал с Анны Васильевны заплатить ему неустойку в 300 рублей. Про то будто бы было указано (на всякий случай) при сговоре. Мусины-Пушкины составленную ранее рядную запись возили в Устюжну, где площадный подъячий Кирюшка Чюдяков за изрядный куш подметный документ и заверил. Дело завертелось. Однако Линев жену в обиду не дал. Вместе с ней ездил на допрос в Москву.

Составили новую рядную запись. Перепуганный хрипелёвский поп Феодот руку к тому приложил. Анна Васильевна писала челобитную к великим государям и царевне-правительнице Софье Алексеевне, прося «пожаловать её с дочерьми из имения своего умершего мужа Павла Афиногеновича тем, что следует ей и детям по закону на прожиток». Царевна, сама ранее страдавшая от домостроя, взяла под защиту бывшую вдовицу. А по устюженским имениям ещё долго обсуждали дерзкий поступок Линева и свершившуюся судьбу Анны Васильевны.

ПО УКАЗУ ПЕТРА ВЕЛИКОГО

Царь Пётр понимал: не добудет Россия выход к морю – не быть ей могущественной державой. Понимали это и враги. Шведы, захватившие когда-то исконно русские земли, прилегающие к Балтике и невским берегам, зорко наблюдали за опасной для них политикой своенравного царя московитов. Доступ к Чёрному морю закрыли турки.

Но Пётр был упрям. В 1700 году Россия в союзе с Данией и Польшей начала войну со Швецией. Шведский король Карл XII объединиться союзным войскам, однако, не дал. Его армия внезапно напала на Данию и в несколько дней добралась до Копенгагена, вынудив датчан подписать позорный мир. Из Дании Карл XII спешно перебросил войска к осаждённой русскими Нарве. 19 ноября шведы неожиданно напали на армию Петра. Малообученные, слабовооружённые, полуголодные и плохо организованные русские полки были разбиты в пух и прах. Трупы устилали дороги, плыли по замерзающей реке…

Пётр, успевший домчаться до Новгорода в снежный буран, был потрясён, смят, раздавлен. Он впервые понял, что враг силён и хитёр, что русская армия совершенно не подготовлена к войне, а русские рубежи – к обороне. После жестокого поражения под Нарвой у России осталось только 23 тысячи солдат регулярной армии. Артиллерии практически не было, ощущалась нехватка ружей.

Пётр метался по стране, как раненый зверь. Ожидая в любой момент нападения шведов, он ввёл рекрутские наборы. Его офицеры в короткое время обучали новых солдат ратному делу. Но где взять металл, добыть руду, чтобы лить пушки и ядра? Старались приказные дьяки, строчили указы Великого государя, рассыпавшего людей по российским весям «искать всякому литому и кованому железу умножения».

Зимой 1701 года из Новгородского приказа в Устюжну Железопольскую прибыл немалый чин – стольник Василий Лутовинов с указом «в городе на Устюжне и в уезде торговых и ремесленных людей, которые торгуют железом и делают всякие железные дела, расспросить, где они то железо берут». Лутовинов самолично объехал все кузницы, составил список – «роспись» местных кузнецов, опросил рудознатцев и «отписал по начальству», что «железная руда у них в Устюженском уезде есть, и промышляют они сами тою железною рудою издавна».