О татарской орде и устюженском «чесноке»

… Словно чарка молодку

                                                                                                               валит конницу с ног

                                                                                                            кузнецова находка –

                                                                                                          устюженский чеснок!

          Юрий Леднев

В Устюжне нарастала тревога. Кузнецы, оружейники, молотобойцы принялись за спешную работу. Со всего поселения к кузнецам шли люди, несли в починку заржавевшие копья и топоры. Каждый хотел иметь хоть какое-нибудь оружие, чтобы от беды оборониться, ибо страшный слух прошел по поселению, будто идет на Железное Поле орда самого татарского царя Бату. Люди помнили о развалинах Рязани, о сожжённом Суздале, разгромленной Коломне, разорённой Москве. Если татары доберутся до поселения на Ижине – они тоже никого не пощадят.

Устюжане потрясали копьями, подбадривали друг друга: «Встанем за родную землю! Защитим наших жён и детей».

Хан Бату-Батый давно собирался на Русь. На монгольском съезде-курултае 1229 года было решено послать 30-тысячную армию для завоевания стран к северу от Каспийского и Чёрного морей, но лишь через шесть лет Батыю удалось начать осуществление своей мечты.

Основу его войска составляли татары. Это были сильные и выносливые воины-багатуры. С детских лет они упражнялись в верховой езде и стрельбе из лука. Большую часть жизни проводили в седле и потому были кривоноги. Низкорослые, большеголовые, широкоскулые и белозубые, эти люди имели крепкое телосложение и острое зрение. Исконные жители степей, они могли проводить в походах целые месяцы, питаясь мясом убитых животных и даже падалью. Если не было ни того, ни другого, то татарин делал надрез на плече своего коня и пил горячую кровь животного, восстанавливая силы. Татарские лошади к тому были привычны.

Одежда Батыевых багатуров состояла из шаровар, халата, сапог и конической шапки с меховым околышем. Зимой этот костюм дополняла короткая шуба. Стирать одежду было не принято. Её не снимали до тех пор, пока она не изнашивалась.

Военачальниками у татар состояли монголы. Их было около 4 тысяч – элита орды. Среди них – любимец Бату-хана темник[2] Бурундай. За верную службу Батый подарил ему одну из своих жён.

После завоевания царства булгар на Волге татарская орда устремилась в лесистые местности центральной России, а один из отрядов шёл на северо-запад, в район Железного Поля. Конницей командовал Бурундай, и она приближалась к поселению на реке Ижине. Не зря боялись устюжане, не зря ковали оружие. Но что могла сделать горстка смельчаков против целой орды?

«Надо ковать каракули, - решили кузнецы, - встретим врага нашим забористым устюженским «чесноком». Железный «чеснок» - подметная каракуля – скованные вместе четыре гвоздя. Оружие простое, но для вражеской конницы страшное. Как ни бросишь такую «чесночину» - один гвоздь всегда кверху «смотрит». Если наступит на каракулю конь, то, взбесясь от дикой боли, сбросит и самого ловкого седока. На раненом животном далеко не уедешь. А какой татарин воин - без коня?

Сказано-сделано. Закипела работа. Десятки, сотни, тысячи устюженских «чесночин» сковали местные кузнецы. Разбросали их по полям, откуда ждали орду.

Стояла ранняя весна 1238 года. Рвались татары к Устюжне, да… «конница полегоша вся». Не «чеснок» ли тому виной? А через несколько дней устюжане узнали, что 4 марта на реке Сити (в районе современной Тверской области), в 100 км от поселения в устье Ижины, отряд Бурундая напоролся на полки владимирских князей. Стойко сражались владимирцы, но были разбиты. Однако после такой сечи татары не рискнули вступить в пределы Железного Поля и на Белоозеро. Своих баскаков – собирателей дани Бату-хан сюда присылал, но всё-таки в Устюжне и окрестных землях людям жилось легче, вольготнее, чем в южных областях. Вот поэтому и устремлялись в Железное Поле всё новые и новые поселенцы. Они корчевали лес, строили жилища, распахивали земли. Местные кузнецы обучали их своему мастерству и рассказывали старую легенду о знаменитом устюженском «чесноке», который спас маленькое поселение в устье Ижины от гибельного нашествия Батыевых полчищ.

 

 

КАК МОСКОВСКИЙ КНЯЗЬ

 УСТЮЖЕНСКИХ МУЖИКОВ ПОДВЁЛ

                                                                                          Из Нова-города ходившие молодцы,

                                                                                        воеваша Устижну и пожгоша…

(Из новгородской летописи XIV века)

Московского князя Ивана Даниловича не напрасно прозвали Калитой. Калита – сума, кошель. Свой кошель князь набивал исправно, используя для этого всю хитрость, изворотливость и недюжинный талант дипломата. Хан Золотой Орды, под игом которой находилась Русь, выдал Ивану ярлык «на великое княжение» с разрешением собирать и отвозить татарам дань со всех русских земель. Немалая доля этих сборов оседала в кошеле московского князя.

Иван значительно расширил свои владения, присоединив к московскому уделу Ростов и Белоозеро, Мещеру, Углич и Устюжну Железопольскую. Он имел сильное княжество и богатую казну, но Калите хотелось иметь ещё больше. Это нравилось не всем. Особенно негодовали гордые новгородцы, которых раздражала непомерная жадность московского князя. Когда однажды Иван потребовал от Новгорода дополнительной дани к собранной ранее – ему решительно отказали. Рассерженный Калита пообещал наказать непокорных, но запугать лихих новгородских молодцов было нелегко. Они и сами занимались грабежами московских уделов.

Отомстить Калите новгородцы, однако, не успели. В марте 1340 года великий князь «преставился» у себя в Москве. Его сыновья-наследники немедленно уехали в Орду просить для себя нового ярлыка, а многочисленные большие и малые русские княжества затаились, ожидая, чем закончится дело. Только в Новгороде не хотели ждать. Новгородцы помнили обиды и решили в отместку всем прошлым и будущим московским князьям взять собственную «дань» с княжеских земель.

Недолго думала новгородская ватага пиратов-ушкуйников, в какую сторону отправиться на грабёж. Решили спуститься на ладьях по рекам к Устюжне Железопольской, где жители добывали в болотах руду, плавили её в печах и ковали оружие и всякий железный товар. За ним торговцы наведывались сюда часто и потому в Новгороде хорошо знали эти места. Во владениях Ивана Калиты Устюжна считалась богатым посадом. Эх, подвёл московский князь устюженских мужиков!

В поход новгородцы вышли в начале лета, рассчитывая, что в это время большинство местных жителей уходили вниз по Мологе на рыбный промысел. В неукреплённом посаде оставались только бабы, старики и дети. Самое время для грабежа и полона! Красивые устюжанки хорошо пойдут на невольничьих рынках!

К устью Ижины новгородские ладьи подгребли на рассвете. Город ещё безмятежно спал. Ладейники окружили посад, выставили сторожей, чтобы никто не сбежал. И началось! Из построек вытаскивали полураздетых людей, били тех, кто пытался сопротивляться, вязали крепко и бросали в ладьи. Не брали только древних стариков и младенцев.

Управившись с полоном, лихие молодцы начали грабить дома. Хватали всё подряд, но особое предпочтение отдавали пушнине и оружию. Рогатины, копья и топоры устюженские мастера делали знатно. Такой товар не грех на новгородском торге выставить. Разграбленные дома поджигали.

С недобрым делом новгородцы справились быстро. Под вопли пленных устюжанок и плач детей тяжело гружёные ладьи двинулись в обратный путь вверх по Мологе. Гребцы с усилием напрягали мускулы, толкая большие лодки наперекор упрямой воде.

День прошёл спокойно. Погони не было. Измученные горячим солнцем устюженские полонянки с молчаливой покорностью сидели на дне лодок. Новгородцы утомились, под вечер решили пристать к берегу на отдых, однако не успели. По Мологе вдруг раздался стук вёсел и плеск воды. Вскоре из-за поворота показались чужие лодки-долбушки. Сидевшие в них люди, увидев новгородцев, вскочили на ноги, грозно потрясая оружием. Устюжане! Как они успели, кто предупредил? Новгородские гребцы налегли на вёсла, но гружёным ладьям было не уйти от лёгких долбушек. Всем стало ясно, что схватки не избежать.

Прибив ладьи к берегу, грабители приготовились к битве. Устюжане налетели на них, как коршуны. С обеих сторон засвистели стрелы, потом в дело пошли копья и рогатины. Новгородцы сопротивлялись отчаянно, но устюжане стали их теснить. В довершение ко всему несколько полонянок чем-то перерезали путы и начали разбегаться.

Отступать новгородским молодцам было некуда, но и сдаваться они не собирались. С той и с другой стороны появились раненые и убитые. Наконец, грабители не выдержали:

- Эй, устюжане, коли добром вернём полон и товар, отпустите с миром?

- А коли нет?

- Воля ваша. Только раз нам всё одно смерть, то мы и полон забьём. Не получите живьём ваших женок и чад.

Остановились устюжане. Опустили оружие новгородцы, ждут. Наконец, решилось.

- Грузи товар, отпускай полон – не тронем.

Пока выгружали на берег награбленное, выводили из ладей пленников, устюженские мужики стояли молча. Кипела от гнева кровь, но данное слово держало крепко. Никто не бросился на обидчиков, когда они прыгали в опустошённые ладьи и отталкивались шестами от берега, отбросив мешавшее оружие. Только вслед уходившим по реке лодкам кто-то, не выдержав, крикнул:

- Скоро бегите, ладейники, а то наш моложский водяной вас, поди, заждался…

В ответ раздалась ругань. Новгородские гребцы сильнее налегли на вёсла, стараясь побыстрее убраться из этих мест, где на железной земле жили не только искусные в кузнечном ремесле, но и лютые в бою с врагом устюженские мужики.

ЛЕГЕНДА КАЗАНСКОГО ХРАМА

 

В Устюжне Афоню любили. Мало любили – благоговели перед ним. За святость жизни, за дар предсказаний. Юродивый – маленький, сухонький, бедно одетый, вечно босой, как воробышек скакал по городским улицам, радуя сердца суровых устюжан. Жив-здоров Афоня, не ушёл из Устюжны, значит будет всё хорошо – и земля родит обильно, и мор обойдёт стороной, и работа у рудознатцев и кузнецов пойдёт ладно. Иногда Афоня вдруг исчезал из города. По одному ему ведомому делу божий человек уходил в другие места, посещал храмы и монастыри. Шел, не боясь весенней распутицы, осенней слякоти и зимней стужи, за что, видно, и получил прозвище Железного Посоха.

В Устюжне Афоня жил в маленькой келейке возле церкви святых апостолов Петра и Павла, часто ходил на окраину города, где в сосновом бору стояла древняя часовня. Место было тихое, уединённое и блаженный, помолясь, сидел на берегу Мологи под раскидистыми деревьями, слушал пение птиц, вдыхал аромат напоенной солнцем сосновой коры. В один из таких летних дней он ушёл от реки вглубь леса и утомлённый зноем прикорнул под кряжистой старой сосной. Вдруг сквозь сон Афоне послышался мягкий женский голос, звавший его по имени. Голос шёл ни справа и ни слева, а откуда-то сверху, будто с небес. Юродивый поднял усталые веки, и глаза его обратились на звуки. В тот же миг он вскочил и упал на колени. На сосне, под которой Афоня преклонил голову, висела икона древнего письма с ликом Богоматери. От неё, как подумалось блаженному, и исходил чудесный голос: «Божий человек, ступай на Устюжну, собирай жертвования на храм Господень».

Афоня пришёл в городской собор, разыскал священника, а тот собрал прихожан. Устюжане решили – пусть на месте чудесного явления Казанской иконы Божьей Матери встанет новый храм. Местные церкви в то время были все деревянные. Вот и первый Казанский храм строили из толстых сосновых брёвен. Юродивый суетился больше всех, везде успевая и всем помогая. Постройку воздвигали быстро. Всё было готово для освящения. Недоставало только колокола на новенькой колокольне. Колокола в Устюжне лить не умели. Заказ нужно было делать в Москву или Новгород, и стоил он недёшево. Но тут строителей выручил Афоня.

В то время в городе, на одном из посадских дворов, гостил какой-то проезжий московский боярин с женой. К нему и направился блаженный, прося подаяние на построение церкви. Увидев странного видом человека, боярин и боярыня приняли его за помешанного и приказали слугам выгнать со двора. Вслед Афоне неслись ругань и насмешки. Только жена посадского – хозяйка дома пожалела его и сама проводила до ворот, но блаженный сердито развернулся к ней: «Осу! Не ходи за мной!» Услышав странное выражение «осу», с которого Афоня всегда начинал свою речь и которое устюжане считали чем-то вроде заклинания, женщина поспешно отошла прочь.

Прошёл день. Наступила ночь. Когда на посадском дворе все уже давно спали, боярыню разбудили стоны и причитания мужа. Несчастный, не в силах преодолеть жестокую боль, метался по постели, кричал и просил себе смерти. Будто страшный огонь пожирал его изнутри, но призванный в дом лекарь не находил никакой болезни. Перепуганные хозяева и боярские слуги не знали, что делать и чем помочь. Боярыня была в отчаянии – уж не отравили ли устюжане её мужа? Наконец, жена посадского вспомнила об Афоне, кинулась на колени перед боярами.

- Матушка, не виновны мы. То, верно, наказание Божие. Блаженный тот, кого муж твой давеча со двора велел прогнать, человек святой. Знать, гневается Господь за обиду ему, Афоне, учинённую.

Боярин, услышав такие речи, обратился к жене: «Поди к блаженному, испроси у него прощения и явленной иконе помолись…»

И тут же откинулся на постели, задышал тяжело, заскрежетал зубами от нестерпимой боли.

…Если бы не жена посадского, то боярыне ни за что было бы не отыскать маленькую келейку Афони в узких и кривых устюженских улочках. Ночь стояла светлая и тихая. Когда женщины начали барабанить в старенькую покосившуюся дверь крошечной каморки, то звуки раздавались по всей округе. Залаяли собаки в соседних дворах, где-то вспыхнул огонь зажжённой свечи. А Афоня всё не открывал, хотя женщины слышали, как он подошёл к дверям и будто прислушивался.

- Афоня, открой, - просила жена посадского.

И вдруг боярыня оттолкнула её резко, прильнув всем телом к старым, почерневшим доскам плохонькой бедной постройки:

- Смилуйся, Божий человек. Виноваты мы перед Господом за обиду твою. Прости мужа моего и спаси.

И замерла, жадно прислушиваясь. Юродивый, стоя за закрытой дверью, вздохнул тяжело:

- Осу! Я знал, что ты придёшь. Поди скажи, чтобы купил колокол к Казанской. К утру здоров будет.

Боярыня удивленно молчала. Жена посадского бесцеремонно оттащила её от запертой двери Афониной келейки и уставшую, перепуганную, но полную робкой надежды, повела назад к знакомому двору, к метавшемуся в жару боярину. Едва женщины ступили на порог, больному неожиданно полегчало. Он словно провалился в глубокий сон, а наутро встал свежим, здоровым, будто обновлённым. Московские гости вместе с женой посадского отправились к блаженному. На сей раз двери Афониной келейки были распахнуты настежь. Юродивый ждал их, стоя в тесном проёме. Гордый боярин поклонился ему в пояс. Афоня ответил тем же. А потом устюжане видели, как приезжие вместе с юродивым молились явленной Казанской иконе Богоматери, поставленной в новом храме.

Рассказывают, что боярин вместе с Афоней ездил в Москву и привёз оттуда новенький колокол для Казанской церкви. Тот колокол благовестил малиновым звоном не один десяток лет, напоминая горожанам о юродивом Афоне, московском боярине и старинной легенде о появлении первого Казанского храма в Устюжне.