За что иван грозный рассердился на устюжан.

Царь и великий князь Всея Руси Иоанн Васильевич IV изволил возвращаться с богомолья. Он любил тихвинские обители. В Николо-Беседном монастыре по его приказу и на средства государевой казны устроили новые храмы. При каменной Успенской церкви, построенной ещё при покойном родителе Василии III, по желанию Грозного основали новый Богородицкий монастырь.

Иоанн Васильевич был набожен. И чем больше грешил – тем усердней и чаще молился. Вот и теперь, после страшного погрома в Новгороде, учинённого царём по подозрению в том, что новгородцы хотят «передаться» польскому королю, государь «ходил» на богомолье в Тихвин. Молился, клал поклоны у явленной Чудотворной иконы Божьей Матери, ибо по ночам его мучили кошмары.

Суд над непокорными жителями Новгорода проходил под личным надзором Грозного. Вместе со старшим сыном Иоанн Васильевич расположился на новгородском Городище. Людей сюда приводили по очереди. На глазах помешанного от ярости царя их пытали – жгли калёным железом, вырывали куски мяса, ломали руки и ноги. Иных до смерти забивали палками. Иных топили в Волхове целыми семьями, с жёнами, стариками, младенцами.

Царь приказал предать разгрому не только город, но и всю местность вокруг него. Опричники уничтожали постройки, имущество, весь скот. Более полутора тысяч человек были преданы казням, пока уставший от шестинедельной кровавой оргии государь не объявил оставшимся в живых новгородцам, что снимает с них опалу и сменяет свой гнев на милость.

Иоанн Васильевич, окружённый своими кровожадными «кромешниками» грешил и каялся, каялся и грешил. А «невинно убиенных» записывал в монастырские поминальные синодики: «Помяни, Господи, души рабов твоих, числом 1500 жителей города Новгорода…»

Из Тихвина царский поезд поворотил на Устюжну Железопольскую – центр русского оружейного дела. Город, насчитывающий шесть тысяч жителей, располагался по обеим сторонам реки Мологи и впадавших в неё Ворожи и Ижины, занимал почти всю свою нынешнюю территорию. Здесь было два монастыря со слободками, 18 церквей, 124 лавки.

В центральной части располагались таможня, земский двор с судными избами, тюрьма. На двух городских площадях всегда было шумно и многолюдно. На одной шла бойкая торговля, на другой выборные от посадских людей земский староста и целовальники занимались сбором податей в государеву казну и старице Горицкого монастыря Александре – княгине Ульяне Палицкой – невестке Иоанна Грозного, вдове его брата Юрия. Именно ей, постригшейся в монахини после смерти мужа, в 1563 году царь пожаловал «в кормление» доходную Устюжну, что в 1572 году подтвердил своей «духовной» грамотой. Вот и ставили на устюженской площади «на правёж» местных неплательщиков, били нещадно так, что некоторым до тюрьмы было уже не дойти, волоком тащили.

Город выглядел неказисто. Ветхие избы топились «по-чёрному». Везде лежал толстый слой золы и шлака. Но имелись свои мельницы и конюшни, житницы и поварни, погреба и ледники. На речке Вороже стояла «варница ямчужная», в которой варили селитру для приготовления пороха.

Самое главное – кузницы. Их было более ста, и они ежегодно перерабатывали десятки тысяч пудов кричного железа. Устюженские кузнецы ковали не только котлы и гвозди, но пищали, самопалы, пушечные ядра, холодное оружие. Вот поэтому и интересовала Устюжна Иоанна IV, который без устали воевал то с королём польским, то с Литвой, то с крымскими татарами, то с турками.

В городе царя ждали. Устюжан разбирали любопытство и страх. Наслышанные о новгородских погромах горожане готовились к худшему. Но Грозному было не до того, спешил в Москву, искать «новгородскую заразу» в столице, да и не было в Железопольской столь ненавистных ему бояр.

Иоанну Васильевичу Устюжна понравилась. Стоя на высоком берегу Мологи, окружённый своими опричниками, стрельцами и именитыми горожанами, царь окидывал довольным взглядом обширный по тем временам, многолюдный промышленный город. Земский староста (местный городской голова) приказал кузнечных работ не прекращать, показывая, что устюжане безостановочно куют пищали и самопалы, исполняя государевы указы. Дымились печи-домницы, слышался гул горнов, стук молотков.

- Что сие? – глаза царя остановились на правом берегу реки, сухой длинный перст указал на странное земляное укрепление в устье Ижины.

Староста почтительно поклонился:

- Городище, великий государь.

Грозному объяснили, что земляную крепость на Мологе построили в стародавние времена, и было здесь капище языческого бога Купалы, а после – первый в городе Христов храм, которому светлой памяти великий князь Василий III выдавал ружную и жалованную грамоты. Позднее храм забросили, как и весь заижинский край. Полторы сотни дворов стояло у городища и на нём самом, пока страшный мор 1569 – 1570 гг. не унёс жизни большинства поселян. Кто остался в живых, тот перебрался поближе к незаражённым болезнью слободкам, ниже по Мологе. Без догляда старый деревянный храм ветшал и уже готов был рассыпаться.

Царь слушал внимательно, кивал. Польщённый староста-голова раздувался от гордости. Вот мы, устюжане, каковы – и оружие сковать, и предания сказать!

- Кто же сей острог воздвиг? - Иоанн Васильевич спокойно разглядывал возвышающиеся над рекой валы городища.

- Новгородцы, царь-батюшка.., - ответил староста и осёкся, вмиг посерев лицом.

Грозному было тогда немногим более сорока лет. Высокий, осанистый, сухопарый, но широкогрудый, он имел крепкие мышцы и орлиный взор. Выглядел старше своих лет – лицо в глубоких морщинах, борода покрыта сединой. Одержимый болезненной мнительностью, раздражительностью и приступами дикой ярости, царь вызывал панический страх у всех, включая родных и домочадцев.

Вот и теперь, услышав о ненавистных ему новгородцах, Грозный побелел как полотно. Серые глаза налились кровью, рот оскалился.

- Смерды! – ударил он посохом по земле.

Окружающие царя стрельцы и опричники привычно отшатнулись. Устюжане рухнули на колени. Земский староста, вжавшись в землю и прикрывая голову руками от сыплющихся на неё ударов, готовился к лютой казни.

Грозный бесновался долго. Наконец припадок прошёл. Государь устал, приказал – на месте капища поганого построить новый храм, чтобы воссиял здесь крест Христов. На постройку и содержание Крестовоздвиженской церкви из казны была положена денежная руга. Сверх того позднее здесь соорудили семь келий для нищих и убогих.

Несмотря на царский гнев, опричники Грозного устюжан не тронули. Кто же будет оружие для войны ковать? Царский поезд проследовал на Москву.

Через несколько лет после этой истории, Иоанн IV своим указом передал владельческие права на Устюжну Железопольскую своей четвертой жене Анне Колтовской, насильственно постриженой в монахини Тихвинского девичьего монастыря под именем инокини Дарьи. А бывшую «владетельницу» города – царскую невестку Ульяну, по злому навету и по государеву повеленью утопили в реке Шексне.

 

ПРЕДАНЬЯ СТАРИНЫ

В покоях настоятеля устюженской обители Рождества Пречистые Богородицы было жарко и душно. Послушник Кузьма, живший при монастыре всего несколько дней и исполнявший работу истопника, никак не мог приноровиться к капризным печам игуменских келий. Теперь он ожидал выволочки от настоятеля Ферапонта, однако тот, мужчина тяжёлый и грузный, всегда страдавший от одышки, в этот раз, войдя в свои покои и вдохнув горячего воздуха, только поморщился, но не произнёс ни слова. Кузьма, получив разрешение удалиться, проворно шмыгнул за дверь. Игумен тяжело опустился на простую скамью, стоявшую у маленького оконца. На улице было зябко. Моросил нудный осенний дождь. За толстыми монастырскими стенами завывал холодный ветер. Стоял промозглый октябрь 1565 года.

Игумен Ферапонт, бывший настоятелем устюженского монастыря уже два года, в тот день был мрачен, как туча. Между тем Богородице Рождественский монастырь, стоявший на высоком берегу Ворожи, в центре города, жил справно. Кроме соборного храма на монастырском дворе возвышалась теплая церковь Иоанна Милостивого с трапезной, построенная ещё по указанию государя Ивана III на средства царской казны. Была при храме колокольня, а на ней чудо – часы с боем, приведённые к большому колоколу. За часами ухаживал мастер Некраско, проживавший в обители. При монастыре имелись разные хозяйственные постройки, своя просвирня, а также две игуменские кельи, шестнадцать братских и десять келий для монашек. Именно последнее обстоятельство давно уже смущало и тревожило монастырского настоятеля Ферапонта, ведь ещё Священным Собором 1503 года совместное проживание иноков и инокинь было запрещено. Но куда девать монашек, ведь женской обители нет ни в городе, ни поблизости от него? Да и не желали черноризицы покидать монастырь, где хранилась особо почитаемая ими и всеми устюжанами явленная Смоленская икона Божьей Матери. Споры о том, кому в обители оставаться – братии или монахиням, шли давно. Писались челобитные, чинились допросы, но воз с места стронуть не удавалось. Так и тянули время, испытывая терпение Господа и новгородского архиепископа. Вот и доиспытывались!

На днях в монастыре произошло неслыханное. Молодая послушница Ефросинья родила мёртвого младенца и сама скончалась от родильной горячки. Скандальную историю постарались не выпускать за монастырские стены, однако шила в мешке не утаишь. Игумену докладывали, что подвыпившие мастеровые, забыв об уважении к священству, рассказывали в устюженских кабаках скабрезные истории об общежительной обители. Что будто бы некоторые монахи погрязли в пьянстве и распутстве, а между кельями монашек и старцев-черноризцев даже прорыт подземный ход для более удобного и скрытного сообщения.

Слышать эти неправедные речи игумену Ферапонту было больно и обидно. Он ли не хранил благочестия в доверенной ему обители? Он ли не беспокоился о чистоте нравов и помыслов своей братии? Однако лукавый оказался сильнее. Молода и красива была послушница Ефросинья. В обитель она пошла не по принуждению, но и не по доброй воле. Нищие сродственники отдали подросшую сироту-племянницу в монастырь, желая уберечь девушку от лишений и голода. В послушании Ефросинья слыла умницей и скромницей, с готовностью принималась за любую работу. Монастырские старицы-черноризицы любили славную девицу и были уверены, что когда придёт пора, то благословит её отец-игумен и взденет Ефросинья монашеский клобук.

Согрешила послушница не только своим падением, но и тем, что, приходя на исповедь, утаила свой грех от настоятеля. Покарал её Господь. Умерла Ефросинья без покаяния, метаясь в горячечном беспамятстве на соломенном тюфяке в маленькой монастырской сторожке. Ферапонту было жаль девушку, но суровы церковные каноны. Тело молодой послушницы без отпевания закопали за кладбищенской оградой. Игумен сам провёл дознание, но найти совратителя так и не смог. Да, полно, был ли тот из монастырских жильцов?

Долго ломал голову настоятель. На следующий день послал Кузьму к устюженскому земскому старосте – городскому голове с просьбой посетить его в обители. Староста часто захаживал в гостеприимную келью Ферапонта, где старики обсуждали общие дела. Несмотря на положенную замкнутость монастырского жития, обитель всё же тяготела к городской жизни. Известное дело, не в глухом лесу была поставлена. Кто поможет черноризцам поднять покосившийся амбар? Кто поправит стену сарая, подкуёт захромавшую монастырскую лошадь? Без городских мастеров не обойтись! А кто будет молить бога за посадских, как не монастырская братия? Кто умеет всех искусней врачевать увечных и болящих, как не старицы с монастырского двора? Кто даст мудрый совет, как не отец-игумен? Нет, не жить городу без монастыря, а монастырю без города.

Ферапонт, не вдаваясь в подробности, поведал старосте о том, что сочинил челобитную самому государю и великому князю Ивану Васильевичу, где объяснил, что близкое соседство инокинь к монастырской братии порождает беспорядки и служит поводом «к нарушению уставов благочиния». Просил игумен вывести кельи монашек за ограду обители, потому что «игумену и братии со старицами-черноризицами в одном монастыре пробыти не мочно для презорства же и нестроения». Земский староста, не подал вида, что прослышал о беде с девицей Ефросиньей, но челобитную одобрил и от имени всех устюженских посадских людей подписал. И пошла бумага в столицу.

В первопрестольной дело разобрали. Грозный царь, испросив благословения у архиепископа, приказал из устюженского монастыря стариц вывести и даже «около монастыря ограду заметом оградити». При этом новый женский монастырь указано было основать в Устюжне при приходском Вознесенском храме и содержать его с доходов мужской Богородице-Рождественской обители.

По государеву указу и по Соборному уложению дело было решено, однако ни царь, ни игумен так и не смогли справиться с тихими монашками. После смерти Ивана IV устюженский монастырь был закрыт, а вскоре в город приехали писцы-переписчики. В ревизских «сказках» они указали: «На посаде соборная церковь Рождества Пречистые Богородицы, при церкви 25 келий. В них живут старицы-черноризицы, у коих служит поп чёрный Геннадий, да живёт один старец Михайло».

Так и закончилась эта история. А что касается несчастной послушницы Ефросиньи, то пусть бросит в неё камень тот, кто сам безгрешен.

ПЛАЧ ЦАРЕВНЫ

Плачет на Москве царевна Борисова дочь Годунова:

«Боже, Спас милосердный!

За что наше царство погибло,

За батюшкино ли согрешенье,

За матушкино ли моленье?»

Все беды Ксении начались ненастным апрельским днём 1605 года, когда, едва успев принять схиму, скоропостижно скончался отец – царь и великий князь Всея Руси Борис Фёдорович Годунов. Москва присягнула его сыну Фёдору, но в Кремле было неспокойно. В Речи Посполитой объявился человек, назвавший себя царевичем Димитрием – чудесно спасённым сыном Ивана Грозного. Он претендовал на русский престол. Его войска уже шли к Москве.

Плакала царевна:

«А светы вы, наши высокие хоромы!

Кто вами будет владети

После нашего царского житья?

А светы браные убрусы [3]

Березу ли вами крутити?

А светы золоты ширинки! [4]

Леса ли вами дарити?

А светы яхонты-сережки!

На сучье ли вас задевати

После царского нашего житья,

После батюшкова представленья

А света Бориса Годунова?»

Недолго правил сын царя Бориса. Взбунтовались бояре, недовольные Годуновыми. Дико кричала Ксения, билась в чужих руках, когда пьяная толпа ворвалась в царские покои.

На глазах царевны убили брата Фёдора, задушили подушками мать-царицу. А её, вот чудо, не тронули. Полумёртвую от горя и страха бросили в светлицу, приставив сторожей. Пусть новый государь решает, что делать с дочерью Годунова!

Было время, когда боярышне Ксении завидовали все подруги. Мало того, что умна и на редкость красива, но и книжной премудрости обучена. Мало того, что рода старинного, знатного, но ещё и рукодельница отменная. А когда боярская дума избрала на царство Бориса Годунова, стала Ксения царевной. Скоро и жених нашёлся – заморский королевич. Всё рухнуло в одночасье…

Едет теперь в Кремль новый царь. Сенные девицы рассказывали – не Димитрий он, а самозванец – поп-расстрига Гришка Отрепьев. Войско ему дал король Речи Посполитой Сигизмунд – старый враг Руси. Что ждать Ксении? Плакала царевна:

«Едет к Москве Рострига,

Да хочет тереми ломати.

Меня хочет, царевну, поимати,

Да на Устюжну на Железную отослати».

Об Устюжне Ксения знала мало. Слышала, что устюжане издревле добывают железную руду, варят круглые крицы и куют из них оружие и разную утварь. В городе шумно от кузниц и грязно от шлака. Годуновы здесь бывать не любили, хоть их огромные хоромы и стояли в сосновом бору под Устюжной, у Долоцка. Не сошлёт ли туда царевну расстрига? Почему пощадили её одну из всей семьи пьяные палачи?

Прошёл недолгий срок. Приехал в Москву новый царь, поселился в кремлёвских хоромах. Как-то под вечер приказал привести в свою опочивальню дочь Годунова. Увидев её, обомлел – права молва, хороша царевна. И в его власти! Криков и рыданий Ксении в Кремле постарались не услышать, а наутро швейцарские гвардейцы Димитрия отвели её в светёлку. Ей больше некого было бояться и нечего терять…

Прошло лето. Осенью из Речи Посполитой прискакал гонец. Он привёз письмо от наречённого тестя Димитрия – польского пана Мнишека. Вельможа, узнав о дочери царя Бориса, изволил гневаться, требовал, чтобы царевну выслали из столицы. Вечером того же дня Димитрий пришёл к Ксении. Увидев красивые глаза, полные боли и презрения, он вдруг впервые смутился, оробел. Отводя взгляд, промолвил:

- Готовься в монастырь, царевна.

Из светлицы бросился, как нашкодивший кот. Ксения медленно опустилась на постель:

«Меня хочет, царевну, постричи,

И в решетчатый сад засадити.

Ино охте мне горевати:

Как мне в темную келью ступити,

У игуменьи благословитца?»

На следующее утро Ксению Годунову увезли из Москвы. Царь приказал дать ей хорошую охрану, сенных прислужниц и сундуков с добром «сколь захочет». Под именем инокини Ольги царевна была пострижена в Горицкий Воскресенский монастырь на реке Шексне, где впоследствии прославилась как знаменитая вышивальщица, основательница школы лицевого шитья на Русском Севере. Она прожила до 1622 года, а столь ненавистный ей расстрига был зверски убит во время боярского заговора весной 1606 года.