Этносоциум русь и возглавляемое им первое русское протогосударство со столицей в Ладоге/Альдейгье

 

Напомню, что при описании многих приморских племен Тацит только у свионов отмечает наличие флота, причем гребного и беспарусного. Наименование приморской группы свионов, судя по всему, отражено в латинской транскрипции названия племени rosomoni/rosomani[65], упоминаемого у Иордана (VI в.) в связи с событиями IV в. и близкого известному по документам XIII–XIV вв. названию шведских поморов roþsmæn (гребцы, мореплаватели). Хронологическую лакуну заполняют термины, фиксирующиеся на шведских памятных камнях с того времени, как рунические надписи на них становятся обычным явлением (конец X–XI вв.). Уже с первой половины XI в. появляются надписи: «Он был лучшим из бондов в ruþi (в гребном морском походе/отряде) Хакона» и «Толир, брюти (должностное лицо) в rōþ (в гребном морском походе/отряде)» (Ekblom 1957: 47–58; Мельникова 2001: 268). Можно не сомневаться, что термин ruþ/ rōþ употреблялся задолго до того, как он был зафиксирован в надписях, во всяком случае, до широкого распространения паруса на Балтике с рубежа VI–VII вв. (уж не со времен ли Тацита или много ранее?). Этот термин восходит к древнеобщегерманскому глаголу * rōan, давшему др. – англ. rōwan и др. – исл. rо́a «грести»[66]. Небезынтересно, что в «Саге о Хрольве Пешеходе» (герой сопоставляется с Ролло Нормандским), единственном письменном источнике из повествующих о событиях второй половины IX – середины XI в., в котором сообщается о наличии рядом с Ладогой/Aldeigjuborg’ом глубокой реки, гавани и огромных курганов, в рассказе о прибытии в гавань военных ладей употребляется именно глагол rо́a «плыть на веслах»[67](«Сага о Хрольве Пешеходе», гл. 33; Мачинский, Панкратова 1996; 2002).

От глагола rо́a и образовано слово roþ/ruþ, обозначавшее «гребной морской поход/отряд». От этого слова, а также от др. – швед. roþer «гребля, гребной поход, пролив между островами» и образованы различные композиты вроде roþsmæn, roþskarlar «гребцы, жители шхер» (ср. норвежское rossman «рыбак»), roðrar‑leiði «спокойное море, штиль», букв. «море, пригодное для гребного похода», и название прибрежной области Средней Швеции, известное с XIII–XIV вв. под именами Roþin, Rodhrinh, позднее – Roslagen (Руслаген < * Roþslagen). Возможно, к этому же ряду относится восстанавливаемый на основе рунической надписи середины – второй половины XI в., оставленной свеями на каменном льве в Гаване Пирея топоним roþ(r)slanti, читаемый как * Roþ(r)sland (Brate 1914; Мельникова 2001: 266–268), а вероятнее – * Rōþsland, поскольку на месте (r) находится просто выбоина в камне, возможно возникшая еще до нанесения надписи.

Этот *Rōþsland назывался также Sjoland (Сьоланд) – букв. «Поморье, морская земля», что расположена в Швеции «на востоке у моря» (Снорри Стурлусон 1980: 216). О таких отдельных областях сообщается, что «в те времена (по контексту – на рубеже VI–VII вв. – Д. М.) по всей Швеции в каждой области правил свой конунг», и даже в начале XIII в. в каждой из них был свой лагман, «свой тинг и во многом свои законы» (Снорри Стурлусон 1980: 29, 216). Напомним, что и в Бертинских анналах послы от хакана народа Rhos оказываются свеонами. В ПВЛ «звахуть ты варяги русь, яко се друзии зовутся свее, друзие же оурмани, анъгляне, инеи готе», т. е. опять русь поставлена в наиболее тесную связь со свеями.

Возможно, в первичном варианте ПВЛ эта связь была выявлена еще определеннее, но после 1142 г., когда начались частые военные столкновения со шведами, это место было отредактировано. Однако во времена мирных дипломатических контактов России и Швеции в XVI–XVII вв. выяснилось, что и сами Рюриковичи (в лице Иоанна Грозного), и новгородцы (послы, а возможно, и сам архимандрит Киприан) знали сохранявшиеся изустно предания о том, что Рюрик с русью пришли именно от шведов (Петрухин 2001). Таким образом, русь могла считаться и свеями, и особой этносоциальной группой прибрежных мореходов и была как бы «лицом Швеции», обращенным на восток.

Происхождение социоэтнонима «русь» от rōþ/ruþ, rōþer, rōþsmæn либо через посредство приб. – фин. * rōtsi «шведы», * Rōtsi «Швеция», либо, как впервые предложил Г. С. Лебедев (Лебедев, Жвиташвили 1999: 71; Лебедев 2005: 532), непосредственно от ruþ – несомненно.

Видимо, к rōþ восходит и византийское ῥῶς. Анализ источников показывает, что ни латинское Rhos (839 г., Бертинские анналы), точно передающее греческую форму ῥῶς, ни упоминания этого этнонима в «Житии Георгия Амастридского» (до 842 г.), в «Окружном послании» Фотия (867 г.) и у Порфирогенета (948–952 гг.)[68]не содержат никаких отсылок к ветхозаветному тексту, где упоминается «князь‑рош (глава) Мешеха и Фувала» (Иез 38–39), трактуемый в Септуагинте как «архонт Рос». Сопоставление этого «архонта Рос» с этнонимом «росы» у Льва Диакона (986–990) показывает, что ветхозаветные ассоциации могли скорее усиливать угрожающее значение нападения руси на Константинополь в 860 г. Не будем забывать, что ряд упоминаний росов у Льва Диакона свидетельствует о том, что речь идет о конкретном историческом этносе. Так упоминание тавроскифов, «которых в просторечии называют росами» (Leo Diac. Hist. IV. 6; IX. 6), показывает, что «тавроскифы», по Льву Диакону, – это высокий стиль, а «росы» – просторечие. Кроме того, сам Святослав, по сведениям этого автора, называет своих воинов росами (Leo. Diac. Hist. IX. 7).

В итоге можно не сомневаться, что этноним ῥῶς передает средствами среднегреческого языка то его звучание, которое реально слышали греки от самих росов. К такому же мнению склоняется лучший исследователь источников, повествующих о походе росов в 860 г. (Кузенков 2003: 77–79). Выведение ῥῶς непосредственно из rōþ оставляет под вопросом возможность передачи звука þ буквой и звуком ς в среднегреческом, при наличии θ, которая, казалось бы, точнее передает звук þ. Допускаю, что на произношение последнего звука в др. – сканд. rōþ у переселившихся в Европейскую Скифию скандинавов и их потомков мог повлиять славянский вариант этого этнонима (русь).

То, что в конце этнонима во всех вариантах слышался звук [с], подтверждается араб. ар‑рȳс, тем более что этот этноним арабы узнали не от греков, а благодаря непосредственным контактам с торгово‑военной русью, которая во второй половине VIII в. состояла (в мужской ее части) преимуще‑ственно из выходцев из Скандинавии и их потомков, в первой половине IX в., судя по сообщению Ибн Хордадбеха о русах и данным археологии, – из потомков скандинавов, а также из славян и балтославян, а с 850–870‑х гг. в составе этой руси вновь усиливается скандинавский этнокомпонент.

Полагают, что слово víkingr «морской разбойный поход» породило слова víkingr, víkingar «участник, участники таких походов». Аналогичным образом слово rōþ /ruþ «гребной поход» должно было породить социоэтноним, обозначающий участников этих гребных походов, при этом возникший не позже IV–VI вв., до широкого распространения паруса. Эпоху викингов в Северном море обычно начинают с 793 г. Мне уже приходилось писать, что все признаки эпохи викингов проявляются на Балтике к рубежу VII–VIII вв. (Мачинский 1998: 130–139), однако здесь аналогичные проявления можно назвать «эпохой походов rōþ /ruþ». Полагаю, что в VII–VIII вв. эта rōþ /ruþ/ русь, сохранив свое название, в основном пересела на парусные ладьи для походов за море, однако навыки гребных походов по морю сохранились до XI в. и чрезвычайно пригодились «свеонской» (по происхождению) части руси при торгово‑военных, частично гребных экспедициях по рекам Восточной Европы. О возможностях гребного флота говорит сражение при Гангуте, когда гребной флот уже другой, славяноязычной Руси‑России разгромил парусный флот шведов.

Переходя к древнейшим письменным источникам, свидетельствующим о существовании протогосударства, возглавляемого русью, отметим три ключевых для исследуемого периода слова‑понятия:

словене (σκλάβοι, ас‑сакāлиба) – олицетворяющее местные, «евроскифские» корни;

русь (ῥῶς, rhos, ар‑рȳс) – свидетельствующее о североевропейском и – опосредованно – западноевропейском импульсе;

каган/хакан (титул верховного владыки руси/Руси) – юго‑восточный, тюркский, степной, азийский импульс.

О соотношении этих слов‑понятий ранее всего дает представление сопоставление свидетельств о Rhos в Бертинских анналах и об ар‑рȳс в «Книге путей и стран» Ибн Хордадбеха. В первом источнике рассказывается о людях, называвших себя и свой народ Rhos и посланных их королем (rex), называемым chacanus, к императору Феофилу «с целью дружбы». Последний в 839 г. направил этих послов к императору франков Людовику Благочестивому в Ингельгейм на Рейне, дабы тот отправил их на родину, «так как пути, которыми они прибыли в Константинополь, пролегали через варварские, чрезвычайно дикие и свирепые народы, и он (Феофил) не желал, чтобы они возвращались этим путем, дабы не подверглись при случае какой‑либо опасности». Людовик, «тщательно расспросив прибывших, узнал, что они из народа свеонов (gentis esse Sueonum), и, сочтя их скорее разведчиками, чем искателями дружбы, счел нужным задержать их у себя»; впрочем, он сообщил Феофилу «в поддержание взаимной любви», что если эти люди «окажутся достойными доверия», он готов дать им возможность «без опасности вернуться на родину».

Исследователи согласны в том, что посольство было отправлено хаканом в 837–838 гг. Предполагаемая отправка их на родину через Рейн явственно говорит об их обратном североморско‑балтийском пути через Хедебю. В свою очередь, археологические материалы свидетельствуют о том, что к 830‑м гг. выходцы из Скандинавии (преимущественно из Швеции и Готланда) присутствовали на территории Восточной Европы только в Альдейгье/Ладоге и ее окрестностях, где они находились уже 70–80 лет. В районе Киева (который отдельные исследователи считают исходным пунктом посольства) присутствие скандинавов в это время не зафиксировано ни по данным археологии, ни в эпической традиции славян или скандинавов. Кроме того, в районе Киева до рубежа IX–X вв. неизвестны клады арабских монет, что говорит об отсутствии значимых торговых контактов с халифатом через земли Хазарского каганата, а ведь только в результате таких контактов у владыки русов мог появиться титул «хакан». И наконец, крайне странным было бы возвращение послов из Константинополя в Киев через Рейн, тогда как прямой водный путь от устья Рейна до устья Волхова был хорошо известен.

Д. Шепард и С. Франклин, рассмотрев все возможные варианты локализации пункта отправления посольства и пребывания хакана, колебались в выборе между Ладогой и Рюриковым городищем, но в итоге остановились на последнем (Франклин, Шепард 2000: 56–65). Мне уже приходилось писать об ошибке уважаемых исследователей (Мачинский 2002а). Во‑первых, они путают два варианта «легенды о призвании» – из ПВЛ и НПЛм. Из первого они берут «всю русь», а из второго – изначальное появление Рюрика в Новгороде. По первому варианту, Рюрик со «всей русью» сначала обосновывается в Ладоге, и этот вариант – древнейший и достовернейший, в чем меня не поколебали слабые возражения А. А. Гиппиуса (Гиппиус 2007). Во‑вторых, Рюриков городок как резиденция хакана или князя не может датироваться по данным археологии, нумизматики, радиокарбона и дендрохронологии ранее середины 860‑х гг. (Мачинский 2002а: 23–27).

До этого времени высокое всхолмление в окружении заливных лугов и водных проток могло – теоретически – служить местом временного или постоянного обитания рыбаков из числа неревы или словен; впрочем, археологических следов этого пока не обнаружено. Кроме того, оно могло использоваться весной как место сбора ладей для торговых или военных походов, а также посольско‑разведывательных экспедиций на восток по Мсте или по Ловати на юг. Но местом постоянного проживания воинов, купцов и хакана оно, по сумме данных, стало не ранее означенной выше даты, которая, как ни удивительно, хорошо соответствует неизвестно как вычисленной дате основания Рюриком городка над Волховом по ПВЛ (864 г.).

В третьих, титул «хакан» предполагает хорошее знакомство его носителя с Хазарским каганатом и его социальным устройством. А древнейшие монетные клады (в которых позднейшая монета – не позже 840 г.) первого и начала второго периодов монетного обращения в Северо‑Западной Руси сосредоточены именно в Ладоге и ее окрестностях, а также на морском пути из Ладоги на запад (Петергофский клад) и на речном пути на юг (клад на Холопьем городке у слияния Волхова и Волховца). Эти клады доказывают, что основным опорным центром (столицей) русо‑балтославянского протогосударства на Волхове и нижней Сяси в первой половине IX в. была именно Aldeigja‑Ладога, а не Рюриков городок (которого просто еще не существовало).

Древнейший в Восточной Европе монетный клад (позднейшая монета – 786 г.) из Ладоги настолько отличается по составу от более поздних, отражая самый ранний этап поступления дирхамов, что Т. Нунан даже не включает его в свои исторические построения, основанные на нумизматическом материале. На Земляном городище Ладоги в груде шлаков, связанных с кузнечной и медеплавильной мастерской 750–760‑х гг., найдена древнейшая в Восточной Европе куфическая серебряная монета – омейядский дирхам 699/700 г., а в Каменной крепости Ладоги обнаружен единственный на территории Руси и один из немногих в Восточной Европе золотой омейядский динар 738/739 г. Находки таких динаров известны лишь на самом юго‑востоке Восточной Европы, причем не менее пяти подлинных динаров, в том числе динар 738/739 г., а также золотое хазарское подражание динару того же года, происходят из клада с позднейшей монетой 780–792 гг. (Семенов 1995; Мачинский 2002а; Кулешов 2009). Другое золотое подражание динару 773/774 г. создано в Англии для короля Оффы не позже 796 г. (Франклин, Шепард 2000: 27–28). Таким образом, ладожский динар, пусть и единственный, говорит об особом социальном статусе людей, населявших естественно укрепленный мыс между Ладожкой и Волховом не позднее рубежа VIII–IX вв. Все это свидетельствует о давних особых связях именно Альдейгьи‑Ладоги с Хазарским каганатом, осуществлявшихся не только, а возможно, и не столько по Волхову‑Мсте с выходом в Поволжье, сколько по наиболее прямому водному пути между озером Ладога и Волгой: по Сяси – Воложбе – Чагоде/Чагодоще – Мологе. Именно на Сяси исследовано и самое крупное после Ладоги скопление сопок и находящееся рядом с ним единственное в Юго‑Восточном Приладожье городище (Богуславский, Мачинская 1993), убедительно отождествляемое с крепостью Alaborg/Aluborg, упоминаемой только в сагах о древних временах, и возникшее не позже конца VIII в. (Джаксон, Мачинский 1989а; Мачинский, Панкратова 1996; 2002).

Итак, титул «хакан» у владыки росов‑свеонов и балтославян, имевшего резиденцию в Ладоге, возник в результате подражания титулу «каган» у владыки хазар из желания сравниться с ним по значимости и/или противопоставить себя ему. Однако сохранение этого титула у славянизирующейся руси в конце X – середине XI в. наводит на мысль, что он с пониманием воспринимался и славянами, особенно переселенцами из Карпато‑Дунайского региона, которые были хорошо знакомы с аварскими каганами, под чьим предводительством славяне как союзники авар неоднократно участвовали в войнах с Византией.

Необходимо отметить невероятно доброжелательное отношение византийского императора к этим послам и отчетливое противопоставление их (и, следовательно, народа Rhos) «варварским, чрезвычайно диким и свирепым народам», живущим на прямом пути послов из Константинополя на их северную родину. С другой стороны, сам хакан народа Rhos отправил послов «с целью дружбы», и Феофил явно доверяет этому. Таким образом, Rhos – это ищущий дружбы с империей народ, который император явно исключает из числа «варварских народов» и противопоставляет им. Такая благосклонность могла быть вызвана тем, что эти послы проявили (искренно или нет) какой‑то интерес к знакомству с христианством и к принятию его. Это тем более вероятно, что еще летом 829 г. к франкскому императору Людовику Благочестивому прибыли послы свеонов из Швеции, целью которых было сообщить императору о же‑лании своих соплеменников принять христианство, в результате чего в 829–830 гг. в их страну с христианской миссией прибыл будущий святой Ансгарий. Заинтересованность византийского императора в принятии хотя бы частью росов христианства, кроме того, можно объяснить желанием обеспечить надежность мирных договорных отношений с ними, что было весьма актуально ввиду предпринятого росами во время правления Феофила нападения на Амастриду около 810–840 гг.

Эти данные дополняются и корректируются тем, что сообщается о русах в сочинении Ибн Хордадбеха, которое в основной своей части было создано, вероятнее всего, в середине 840‑х гг. (не позднее 848 г.) и дополнялось примерно до 870 г., а отдельные сведения вносились вплоть до 886 г. (Велиханова 1986: 3–42).

Если говорить о купцах ар‑рус, то это одна из разновидностей [ джинс, одно из сословий? – Д. М. ] ас‑сакалиба. Они доставляют заячьи [бобровые? – Д. М. ] меха, меха черных лисиц и мечи от самых отдаленных ас‑сакалиба к Румскому морю. Владыка ар‑Рума взимает с них десятину. Если они отправляются по Танису, реке ас‑сакалиба, то проезжают мимо Хамлиджа, города хазар. Их владыка также взимает с них десятину. Затем они отправляются по морю Джурджан и высаживаются на любом берегу <…>. Иногда они везут свои товары от Джурджана до Багдада на верблюдах. Переводчиками для них являются слуги‑евнухи из ас‑сакалиба. Они [ар‑рус. – Д. М. ] утверждают, что они христиане, и платят подушный налог [джизью. – Д. М. ] (Ибн Хордадбех 1986: 124).

Термин джинс в книге Ибн Хордадбеха при описании Индии употребляется в значении «каста» (Ибн Хордадбех 1986: 82, 233). Это значение напрямую неприменимо к русам, но ясно, что речь идет не о территориальной группе, а об особом сословии купцов. «Самые отдаленные от Багдада ас‑сакалиба» – это славяне и балтославяне Приильменья, Поволховья и Верхнего Поволжья, откуда возможен речной путь (весной, по высокой воде) с волоком на Дон (Танис), а затем, через другой волок – на Нижнюю Волгу, где и находился Хамлидж (или вниз по Днепру и через Понт и нижний Дон – на Волгу). Пути распространения арабских монет на север Руси через Подонье и Верхнее Поволжье особенно хорошо документированы ранними (до 840 г.) кладами монет. Поэтому можно полагать, что Ибн Хордадбех как начальник почты и разведки использовал и более ранние, чем 840‑е гг., записи о путях купцов.

Существенно, что русы, дабы успешно вести торговлю, объявляли себя христианами, а не язычниками. Однако у русов, имевших в своем составе (судя по всему корпусу разнообразных источников) выходцев из Швеции и их потомков, сколько‑нибудь основательное знакомство с христианством можно предполагать не ранее 829/830 гг., с начала проповеди христианства Ансгарием у свеонов, в частности в Бирке, имевшей, по археологическим данным, особо тесные связи с Ладогой. Примечательно, что именно в Ладоге, в раскопе на Варяжской улице, в слое, датируемом 840–850‑ми гг. (никак не позднее середины 860‑х гг.), была обнаружена костяная рукоять (ножа?), на которую при ее первичной орнаментации были нанесены два изображения христианских крестов, позднее дополненные рисунком «молота Тора», противопоставленного одному из крестов, а также скандинавскими рунами. Это – древнейший на территории Руси предмет с явно христианской символикой, доказывающий знакомство русов из Альдейгьи с христианством уже в середине IX в. (Мачинский 2004: 184–206).

Текст Ибн Хордадбеха о русах – единственное из всех свидетельств, отражающих реальность IX–X вв., где ар‑рȳс рассматриваются как часть самых отдаленных ас‑сакалиба, а не противопоставлены им, как в большинстве свидетельств восточных авторов. Это также соответствует археологической реальности: в Ладоге, в раскопе на Земляном городище, вещи и постройки, связываемые со славянами или балтославянами (кривичами), фиксируются (наряду со скандинавскими) с 760‑х гг., но особенно они многочисленны в строительном ярусе IV (Мачинский, Кузьмин, Мачинская 1986; Мачинский, Мачинская 1988; Кузьмин, Мачинская 1989; Мачинская 1990), датируемом по уточненным данным дендрохронологии 810 – концом 840‑х гг. (Мачинский 2002а: 17–18; Мачинский 2003б: 29), а не 810 – концом 830‑х гг., как полагает С. Л. Кузьмин (Kuz’min 2000: 131–133). Соответственно и вышележащий ярус V датируется не 840–865 гг. (по Кузьмину), а около 850–865/870 гг.

После пожара, уничтожившего часть построек яруса IV, в ярусе V вновь наблюдается увеличение скандинавских построек и вещей; среди них – знаменитая деревянная палочка с магической рунической надписью. Этот ярус V (он же – горизонт Е2), возникший в начале 850‑х гг., гибнет в другом пожаре, происшедшем, по данным дендрохронологии, между 865 и 871 г. Возникновение этого яруса около 850 г. можно связать с сообщением «Жития святого Ансгария» о набеге данов, до этого безуспешно осаждавших Бирку, на некий город «у границ славян» или «в пределах славян», которым может быть лишь Ладога. Этот набег, датируемый 851–852 гг., и его последствия могли отразиться в эпической памяти славян и древнейших русов как период даней, наложенных варягами «изъ заморья на чюди и на словѣнех…» (по условной хронологии ПВЛ – 859–862 гг.). Дендрохронологические даты можно принимать лишь условно, однако в данном случае они подтверждаются и датировкой вещей, и выпадением в конце 860 – начале 870‑х гг. ряда монетных кладов в Поволховье.

Однако если Ладога после междоусобий в руках у словен, а сообщение летописи о том, что Рюрик с братьями «придоша к словѣнамъ пѣрвее и срубиша город Ладогу», – это не позднейшая редакция легенды, то где же тогда находилась русь, возглавившая список приглашающих Рюрика и «всю русь»?

Возможно, кое‑что проясняет в этой связи викингская «Сага о Хальвдане Эйстейнссоне» (по данным родословных ее героев, отражающая события 850–870‑х гг.), в которой рассказывается, как норвежские викинги (Хальвдан означает «полудан») захватили Альдейгьюборг и убили местного конунга Хергейра (Hergeirr), прервав этим мужскую линию тамошних правителей (Глазырина 1996: 51–82). Редкое имя конунга, не встречающееся в скандинавских исторических источниках ранее XIV в. (Глазырина 1996: 99), повторяет имя правителя Бирки, второго после короля человека в государстве свеонов, принявшего крещение от Ансгария и умершего в 850‑х гг. (Мачинский, Панкратова 1996; 2002; Мачинский 2002а: 16–17). Все это позволяет реконструировать ситуацию, когда первое русское протогосударство, возглавляемое русами (в мужской половине – преимущественно потомками выходцев из Швеции) и включающее словен, чудь, кривичей и мерю (?), пережило сильнейший удар в результате набегов норвежско‑датских викингов, приведший к прерыванию династии по мужской линии. Однако остатки местной руси, тесно связанной со «всей русью» в прибрежной Швеции, оказались необходимы для переговоров и призвания Рюрика. Отсюда следует, что некий «наряд» и «правду» чудь, словене и кривичи познали в составе этого протогосударства (а отнюдь не «конфедерации племен»), возглавлявшегося русью и контролировавшего торгово‑даннические пути и центры еще до «варягов из заморья» и междоусобиц.

Если же опираться не на эпическую (русскую и скандинавскую) традицию, а лишь на достоверные источники – Ибн Хордадбеха, Бертинские анналы и археологию, то вырисовывается следующая картина. В Поволховье не позднее конца VIII в. возникает протогосударство с центром в Ладоге, окруженной крепостями на речных путях (Алаборг, Любша, Холопий городок и др.), глава которого не позже 830‑х гг. принимает титул «хакан». Этнокомпонентами этого образования являются русь, словене, чудь и кривичи. На международной арене как купцы и послы выступают русы, живущие в окружении подчиненных им и союзных с ними славян, балтославян и финнов, составляющих социально‑экономическую базу протогосударства. Эти северные русы проявляют знакомство с христианством, проникающим к ним с запада из Франкской империи через Швецию.

Выявляется достойная внимания ситуация, когда глава самого северо‑западного европейского компонента будущей Руси, правящий на севере ее, принимает принесенный из степного азийского юго‑востока титул, воспринимавшийся с VI в. как равный титулу «император», и велит именовать себя этим титулом даже послам, отправляемым им к двум европейским императорам. И впоследствии, несмотря на прерывание мужской линии династии, этот титул сохраняется как наивысший у правителей руси/Руси вплоть до середины XI в.[69]

 

Впервые титул «каган» фиксируется в III в. н. э. у сянбийцев, протомонгольской народности в Манчжурии и восточной Монголии, но означает он лишь главу племени и рода. Имперский характер титул принимает у полиэтничного объединения, возглавляемого монголами жуаньжуанями (аварами) в Монголии и Внутренней Монголии в IV–V вв. В 551 г. авары терпят поражение в битве с тюрками, глава которых Бумын и принимает титул кагана. В результате завоеваний последующих каганов возникает Тюркская империя, каганат, простирающийся в 570‑х гг. от Корейского залива на востоке до пролива Боспор Киммерийский на западе и имеющий в числе своих данников даже северокитайские государства. Титул «великий каган» (улух‑каган) приравнивается в международных отношениях к титулу «император». Появляющиеся в Европе в 550‑х гг. авары, потомки двигающихся на запад жуаньжуаней, первыми приносят сюда титул «каган» и знакомят с ним подчиненных ими антов и то союзных с аварами, то враждебных им склавинов от Днепра до среднего Дуная. Тюркский каганат, распадающийся на западный и восточный, переживает в VII в. ряд метаморфоз и к середине VIII в. прекращает свое существование. На западной окраине Тюркского каганата в начале VIII в. возникает хазарское государство, владыка которого, происходивший предположительно из «каганского» рода Ашина, принимает титул кагана (Кляшторный 2005)[70].

 

Русские протогосударства и Русь IX – середины XI в. – это единственный случай, когда титул «каган» был принят за пределами степных государственных образований, причем далеко на север от них. Титул «хакан руси» (араб. хāкāн‑рȳс) соединял в себе северо‑западный и юго‑восточный импульсы и одновременно как бы предрекал дальнейшую судьбу Руси‑России: ее подчинение ханам Монгольской империи и Золотой орды, а затем распространение ее владений на восток вплоть до Манчжурии, где когда‑то и зародился этот титул, и в итоге – превращение в империю. Словообраз нередко предвосхищает и предопределяет будущую судьбу этносов и государств, возникая много ранее, чем создадутся конкретные условия для ее реализации[71].

Где проходит хронологическая граница между первым русским протогосударством со столицей в Ладоге‑Альдейгье и вторым русским протогосударством Рюрика и Рюриковичей со столицей (первоначально кратковременно) в той же Ладоге, затем в Невогарде/Хольмгарде/Новгороде, а позднее – в Киеве и (чрезвычайно кратковременно и номинально) в Переяславце Болгарском?

Знаменитый набег росов в 860 г. на Константинополь, в отличие от походов Олега, Игоря и Святослава, не оставил никаких следов в эпической памяти руси эпохи ранних Рюриковичей. По времени его организатором мог быть (с большой натяжкой) разве что сам Рюрик, но тогда память о таком походе основателя династии не могла бесследно исчезнуть. В ПВЛ этот набег, о котором на Руси узнали из византийских источников, был приписан Аскольду и Диру, предшественникам Олега в Киеве. Остается предположить, что этот поход был предпринят еще «дорюриковой» русью и, возможно, был последним ее крупным предприятием. Или же поход могли возглавить «варяги из заморья», предпринявшие общий поход вместе с местной русью.

По данным дендрохронологии, между 865 и 871 г. происходит большой пожар в Ладоге. Имено около этого времени и возникает Рюриков городок у истоков Волхова и зарывается ряд кладов в Поволховье. В это же время улавливается некий «шов» между двумя эпохами при сопоставлении одного западноевропейского и двух византийских письменных источников. В «Окружном послании» (конец 866 – середина 867 г.) Фотий сообщает, что росы, напавшие на Константинополь в 860 г., «ныне переменили языческую и безбожную веру, в которой пребывали прежде, на чистую и неподдельную религию христиан» и что «при этом столь воспламенило их страстное влечение и рвение к вере <…>, что приняли они у себя епископа и пастыря и с великим усердием и старанием предаются христианским обрядам» (Кузенков 2003: 75).

Договор с росами и отправка к ним епископа произошли между 861 и 866 г. (Кузенков 2003: 83) при императоре Михаиле III. Однако в 867 г. Михаил III был убит, Фотий смещен, на престоле оказался Василий I Македонянин, основатель новой династии[72], а патриархом стал Игнатий. Внук Василия I Константин Багрянородный в «Жизнеописании» своего деда сообщает: «Народ росов, неодолимейший и безбожнейший, он, склонив к соглашению обильными подношениями <…>, и заключив с ними мирный договор, убедил также приобщиться к спасительному крещению и уговорил принять получившего рукоположение от патриарха Игнатия архиепископа. <…> когда архонт этого племени собрал подданных на сход и воссел во главе со своими старейшинами, более других преданными суеверию из‑за долгой привычки <…> иерей и был подвергнут расспросам, что он проповедует». Далее росы требуют чуда, и следует рассказ о не сгоревшем в огне Евангелии. После этого «варвары без колебаний приступили ко крещению» (Кузенков 2003: 126–127).