Духовная жизнь и культура, общественное сознание Европы в XIX в.

XIX в. обладает также специфическим обликом культуры, изменилось многое, и изменилось основное – картина мира и образ человека, - то, на чем покоится вся культура. Если в картине мира XVIII в. была гармония и согласованность, она была ясна, симметрична, гармонична и согласованна, главная идея там всегда выставлялась напоказ - в архитектуре, живописи, литературе (это был лучший из миров – Лейбниц). Действительность нужно было лишь облагораживать, следуя еще античному идеалу Разума, нужно было подражать старым мастерам. В XIX в. культура поменяла вектор – она перестала равняться на классические образцы, она стала смотреть больше вперед, «прекрасно то, что ново» (романтики). В то же время главная черта XIX в. – его переходный характер, также провяился в культуре. Из-за этого двойственного, «шизофренического» характера культуры XIX в. его культура обладает известной целостностью и даже «ароматом». Культура в это время перестает быть универсальной, она становиться нацигнальной. Культура сильно рационализируется и секуляризируется – XIX в. – очень материалистическое время, время веры ыв госопдство природы, машины, науки. Гегель говорил в начале века о смерти Бога, имея в виду ослабление веры, а Ницше в конце века говоирл о том же как о полномт крахе старой системы ценностей. Это означало потерю твердых ориетиров, утрату спокойствия. Отсюда многомичлсненые движения за религиозное обновление в Гермнаии в первой половине века и во Франции во второй половине века, «великие пробуждения» в США, но в целом религия во всей Европе незиебжно превращается в «религию по воскресеньям».

Растет численность, богатство и значимость буржуазии, которая сменяет дворянство как главного заказчика и потребителя культуры. Промышленный переворот дает новые возможности в архитектуре, в театре и создает принципиально новый вид искусства – кино.

Сильно изменяется и образование. Еще в 1840-х гг. в Англии женихи и невесты ставили вместо подписей кресты. Но в последней трети (!) XIX в. начинается стремительное развитие начального образования, начальное образование в государственной школе всеместно становится бесплатным и общеобязательным. Растет материальное благосостояние семей, отсюда все большее их колчиество можето позволить себе отдать неработающего ребенка в школу. Меняются и социальные условия и установки: раньше не было понятно, зачем ребенку идти в школу, теперь же в индустриальных городах грамотность и знание становится общей ценностью, неграмотностью начинают стыдиться, а грамотность становится невероятно практичной. Почти полная грамотность была достигнута в конце века в Англии, Германии и Нидерландах, далее шла Франция, хуже ситуация обстояла в южной Европе. Платы за гимназии были очень велики. Еще более дорогими были университеты, столицей университетов была Германия, там родился новый тип университетов, воплощенный в Берлинском университете: если раньше он даолжен был созранять и передавать знание, то теперь он такое знанчиени производил и создавал.

Постепенно отмирала традиционная народная культура под напором новой, рациональной и школьной культуры. Происходил упадок главного ее носителя – сельской Европы, а на место ее пришел новый и очень мощный феномен – массовая культура. Массы людей соединялись через демократизацию с политикой, а также с культурой через сокращение неграмотного населения (т.н. «вторая читательская революция» XIX в., чтение становится массовым занятием), XIX в. – «век чтения», через коммерциализацию культуры, удовлетворять запросы масс стало гораздо выгоднее, чем запросы немногочисленных аристократов, наконец через то, что кино, звукозапись и новые возможности печати позволяли больше и сильнее распространять произведения культуры. Так появляется мир культуры широкого потребления: 1) «другая музыка» - простая и легкая с навязчивой и незамысловатой рифмой и звучанием, ее раем стали США (президент У. Грант с гордостью заявлял, что знает всего две мелодии), 2) дешевая «бульварная пресса», - это дамские романы, приключенческие романы в духе Луи Буссенара про отважных героев и экзотику, с четким делением на хороших и плохих героев, она становится важной частью т.н. «публичной сферы» - неподконтрольной государству областью обмена мнениями, пресса – ее главный сегмент в XIX в., к последней четверти века пали последние цензурные запреты, в Европе утвердилась полная свобода слова и невероятное многообразие тем и голосов. Пресса была действительно независимой – во многом благодаря рекламе, появляется солидная буржуазная пресса – «фигаро», «таймс», «каррера дела сера» и др., и пресса попроще и помассовее, первый такой журнал появился в Англии – «дейли майл», гнавшаяся за сенсациями и скандалами, а особенно популярной стала в США – там эталоном бульварной прессы газета Херста. Самым яркими проявлением феномена массовой культуры: растущие культурные потребности масс, новые технические возможности, высокие прибыли, - стало кино с примитивными пятицентовыми комедиями, посредственными мелодрамами и т.д. Тем не менее, в XIX в. уже громко заявившая о себе массовая культура еще не доминировала.

Наиболее сильно потрясались основы и отрицались вечные истины в рамках традиционной культуры, в ее научной части. Наука, основанная на опыте и эксперименте, родилась в XVI-XVII в., а XIX в. дал ее институционализацию, дал названия и предметы ее отраслям. Наука в это время сильно дифференцируется и специализируется. Природа теперь понималась не как нечто данное, а как длящийся процесс, природа тоже стала историей (теория Дарвина, закон наследственности и т.д.) – это очень отвечает общему мировоззрению XIX в., который стремился во всем увидеть историзм. Настоящая революция произошла в физике, квантовая теория М Планка доказала, что энергия распространяется прерывисто, дискретно, Эйнштейн опубликовал статью о четырехмерном мире, в котором все было относительно. В мир элементарных частиц на рубеже веков проникла целая плеяда блестящих учнеых, которые создали теорю сложного строение атома (Нильс Бор, Эрнст Резерфорл, супруги Кюри). Изменилось представление о самом человеке, ни одна теория не оказал такого влиянии на духовный климат XIX в. как эволюционная теория и представление о естественном отборе, природа теперь – не храм, а существо с кровавыми зубами и клыками, тем самым подрывалась библейская теория творения. В душу человека попыталась вторгнуться психология, она все больше отказывала ему в том, на чем стоял XVIII в. – в том, чтобы считать его разумным, она доказывала, что эмоциональное в нем сосуществует с эмоциональным, с опубликования «толкования снов» Фрейда разум и вовсе оказался загнан в угол. Главной наукой XIX в. была история, которая объясняла прошлое и создавала идентичность, история и историзм по-своему тоже потрясла всеобщие основы, вечные нормы стали лишь относительными историческими, что составило главную проблему философии.

С середины XIX в. с упадка классической немецкой философии она находится в кризисе, главное в природе и мире стало все сложнее понять, как никогда раньше остро стал звучать вопрос о действительности и в принципе познаваемости мира вокруг. Философия все больше отказывается от такого полного понимания – это т.н. «философия действия» в США, ее родоначальник У. Джемс отвечал на вопрос о истине так, что считал истиной только то, что полезно, его философия приспособлена под человека с улицы, который ненавидит теорию и желает немедленно получить прибыль наличными. Эта теория не получила в Европе никакого развития, а ответом на нее стала «философия жизни» А. Версона, которая говорила, что классическая наука не дает целого, т.е. жизни, а нужно учитывать все то, что происходить в настоящем человеке. Самым сложным и спорным философом стал Ф. Ницше, его творчество – замечательный барометр общего кризиса культуры в конце XIX в. Ницше был ярким представителем «культурного пессимизма» - реакции интеллектуалов на становление массовой культуры, культуре на его взгляд угрожало удобство и конформизм, скука, поклонение потреблению, т.е. культуре угрожало «американское будущее», отсюда его главный лозунг – «никакого американского будущего». Он вообще выступал против всего, что делало людей равными – против христианства, против демократии, против массовой культуры, потому что все это превращает людей в «человеческий песок», который может быть лишь предметом статистики и инструментом в руках великого человека. Творцом культуры, по его мнению, должен был стать сверхчеловек, которым движет «воля к власти» над собой, который может преодолеть себя и стать чем-то большим. Против перемалывания людей в массовой культуре выступал также С. Цвейг, написавший эссе о «монетизации культуры», он тоже считал, что эта страшная опасность для европейской культуры, страшная «волна однообразия», которая «дает удовольствия, не требуя усилий», угрожает Европе из США. Такую культуру интересует не душа, а кошелек человека, чем проще товар, тем шире его сбыт, а все проявления настоящей культуры априори для нее слишком сложны и нерентабельны.

Итого мир структурировался заново, из вещей непонятных и очень новых, природа как предмет исследования становилась все менее наглядной, ее все труднее было пощупать, а обыденному сознанию все сложнее его воспринимать. Наука сеяла сомнение, сомнению подвергалось все. Нарастало ощущение тревоги, неудовлевтоернгсти и недовольства этим миром. Все общество ощущало приближение чего-то огромного и страшного.

Художественная культура XIX в. началась с эпохи романтизма. Идеалом романтиков было что-то прекрасное, но обязательно абстрактное, туманное и не имеющее ничего общего с реальностью (в немецком романтизме таков «голубой цветок»), реальность для него всегда безобразна и отвратительна. Сменивший его реализм обратился наоборот к действительности, но отказался от идеалов, он не приукрашивал ее, не превозносил разум, а в самой правде жизни видел ценность искусства. Так реализм внес свой вклад в низведение человека с того пьедестала, на который его поставил XVIII в., к его бальзаковскому состоянию. В то же время реализм не выражал принципиального разлада между человеком и окружающим миром и оставлял надежду на победу добра.

Искусство в целом стало очень буржуазным, картины стали фотографическими точными, большими, без неровных мазков, их сюжеты должны были быть спокойными и не ранящими. Даже импрессионисты в своих картинах изображали мир в согласии с самим собой. Вместе с тем уже в их творчестве намечается смещение акцентов с объективного на субъективное – не что я изображаю, а как я изображаю. Постимпрессионисты и экспрессионисты уже совершенно сосредоточились на собственных ощущениях вне зависимости от того, как они соотносятся с канонами красоты и с реальностью, важно лишь их собственное чувство, которое выражает картина. Чем ближе к рубежу веков, тем более такие картины выражали чувства и эмоции мрачные и прямо страшные (ср. в XVIII в. немецкий просветитель Лессинг писал, что Лаокоон не кричит, потому что крик безобразен, а значит в статуе его быть не должно) - (Э. Мунк «Крик» - здесь принципиальное иное отношение к миру, это мир, в котором человеку жить просто страшно). Музыка рубежа веков тоже (Дебюсси) отходит от гармонии, ласкающей слух, она очень изменчива, ее «настроение» часто меняется, очень частыми становятся хаотичные дисгармонии и диссонансы. В литературе также на первое место выходит «я», собственные ощущения и искусство как способ их выражения, особенно ярко это проявилось в поэзии символизма и импрессионизма. Поэты реагировали на постоянные перемены и ускорение темпа жизни, они пытались изобразить реальность как нечто, находящееся в движении, а не статичное, поэзия все больше уходила от Разума, отрицала объективную гармонию, закономерность устройства мира. Нельзя было положиться хоть на какие-то общие представления, которые с каждым годом все больше опровергала наука, сеявшая сомнения.

Вещью-символом XIX в. стали часы. Время – культурный конструкт, который воспринимается в разные эпохи и разными культурами по-разному. Нигде и никогда прежде время не было так синхронизовано и унифицировано, как в XIX в. В 1884 г. на конференции в Вашингтоне было установлено единое мировое время, глобус был поделен на 24 часовых пояса. Притом эти пояса попытались национализировать, французы яростно выступали против всемирного меридиана по Гринвичу, предлагали вместо него Парижский меридиан, ну или хотя бы ввести по всему миру французскую метрическую систему, чтобы продемонстрировать первенство французов в мировой цивилизации. В Германии единое время было введено с подачи Мольтке-Старшего, когда тот стоял на краю могилы, за несколько недель до смерти он явился в Рейхстаг и заявил, что единое время необходимо для быстрой мобилизации (так и случилось в 1914 г.). Время в XIX в. стали замечать, тогда как раньше его не считали точно, это был рассвет или сумерки, крик петуха, смена времен года. С началом индустриальной эпохи начинается настоящий диктат времени, часы окружают человека со всех сторон, часы становятся орудием угнетения через длину рабочего дня и такой проступок как опоздание на работу. Распространяется выражение «время – деньги», время стало реально иметь цену с введением почасовой оплаты труда. Время стало орудием социального дисциплинирования через порядок и пунктуальность, фабричный гудок. Время в XIX в. идет в сотни раз быстрее, человек передвигается и работает все быстрее, и ему все больше не хватает времени.  

Характерная черта менталитета XIX в. – потеря ориентиров и увеличение количества ролей, в которых выступает человек (рабочий, отец семьи, покупатель, квартиросъемщик, футбольных болельщик, член какой-то партии). Это ставит человека перед гораздо более частым выбором - человек сам выбирает себе жену, профессию, имя своему ребенку. На голову отдельного человека теперь обрушивается невероятно большое количество направлений и мнений в искусстве, политике и т.д., все это, казалось бы, должно было подчеркивать личностное, индивидуальное начало, и резко противоречит конформизму. Но на деле каждый человек, освободившись от диктата узкой социальной группы – своего сословия, корпорации, церкви и т.д., человек так и не стал полностью автономной личностью, он стал членом массы и стал подчиняться ей, ее вкусам. Головокружительные изменения, научная революция конца XIX в., разрушили традиционные относительно простые понятия об окружающем мире и дали начало новым. Настоящей религией XIX в. стал прогресс, но в конце XIX в. люди стали все больше задаваться вопросом, а куда он ведет – и не находили ответа, на будущее стали смотреть с неуверенностью и даже страхом. Итого старые ценности и идеалы рухнули, а новые еще не утвердились и не находил себе доверия, ничего не было однозначно и ничего не преобладало. В этой обстановке родилось понятие «fin du siècle» - «конец эпохи», люди в конце XIX в. чувствовали, что живут в конце какой-то огромной эпохи, это порождало разочарование, декадентство, мистицизм и спиритизм, всеобщую нервозность. Вторым типичным мотивом «fin du siècle» была смерть – она теперь становится эстетичной, красивой, с ней кокетничают и считают другом и товарищем («Смерть в Венеции»). В это же время рождается и приобретает все большую привлекательность мотив масштабного насилия, войны – это выход из состояния неопределенности, новое поколение говорит о лживости их умеренных либеральных отцов, которые воспринимаются как люди упадка и застоя. Знаменем таких настроений становится футуризм, который отводит в «Манифесте футуризма» особое место войне – «единственной гигиене мира», очищающему огню, даже Эмиль Золя писал, что «война – это сама жизнь, … только воинственные нации процветают, как только нация разоружается, она погибает». Такие настроения были распространены не только среди интеллектуалов. Еще одно типичное ощущение «fin du siècle» - неосознанный страх, который требовал найти себе приложения, и проще всего это было сделать в стремительно запутывающейся европейской политике, в это время огромную популярность приобрели романы-катастрофы о вторжениях и войнах. Война перестала быть невероятной, огромное количество людей с ней смирилось, видя ли в ней необходимы хирургический инструмент, или потому что устали жить в мире и бояться наступления войны, или потому что они просто страдали от бесконечной скуки. Еще никогда в истории человечество не было так морально готово к войне.

Лекция XIV

Первая мировая война

Первая мировая война – «великая исходная катастрофа XX в.», последствия которой оказали сильнейшее влияние на всю историю всех европейских стран. В ходе этой войны погиб т.н. «долгий XIX в.».

Почему она началась: Европа просто не справилась с собственной силой (Медяков), конец XIX – начало XX в. – полный триумф Европы в экономике, в социальном вопросе, в культуре, повсюду бьющая через край сила, постоянное ощущение роста и молодости, демографический подъем. «Великолепен был этот бодрый мир силы, стучавший в наши сердца со всех концов Европы», война началась из-за переизбытка силы и динамизма, сорока мирных лет (Стефан Цвейг). Это добавлялось к накоплению и смещению осей противоречий, в частности между главным хранителем спокойствия – Англией и главным нарушителем спокойствия – Англии, многочисленные кризисы, практически постоянно ставившие Европу на грань войны, они интенсифицируются благодаря социал-дарвинизму и национализму, настроения умов тоже только способствовали возникновение войны. Если Балканы были «пороховым погребом Европы», то шнур к нему шел из Европы, и был долгим, он состоял из целой полосы кризисов и противоречий, притом любой такой кризис мог привести к войне, а мог и не привести, фатальности в них не было. Предвоенные кризисы можно рассматривать и как приближающие войны, и с другой стороны, как успешный опыт избегания войны. Однако июльский кризис 1914 г. сделал войну неизбежной, он невероятно ярок, драматичен и наполнен трагизмом. 28 июля 1914 года наследник австрийского престола Франц Фердинанд со своей супругой поехал на прием в ратушу столицы теперь австрийской Боснии – Сараево, ехал торжественно, под звон колоколов, которые, впрочем, звонили совсем не в его честь, а в честь Видовдана – годовщину поражения сербов на Косовом поле, которое сербы считали национальной трагедией. Так что появление Франца Фердинанда, как и австрийские маневры на границе с Сербией, на которые он прибыл, были в сущности, провокацией австрийской «партии войны» во главе с руководителем Генштаба Хетцендорфом, которая считала Сербию главной угрозой территориальной целостности Австрии и выступала за ее военный разгром. Что интересно, Франц Фердинанд не был сторонником войны, на самом деле он выступал за дарование реальных политических прав славянам в Австрии, возможно, потому его и убили. Многие, в частности, премьер-министр Пашич, предостерегали его от поездки, но он не послушал. В Сараево его ждали семь террористов, один не бросил бомбу, другой не понял, в какой машине он едет, третий спросил у полицейского, в какой машине он едет, он ответил, и тогда террорист бросил в машину бомбу, начиненную гвоздями, замаскированную под букет цветов. Но Франц Фердинанд отбил бомбу рукой, та отлетела и ранила пассажиров следующей машины, бросивший террорист попытался с собой, но яд не подействовал, и река рядом оказалась мелкой, остальные террористы не решились. Но на обратном пути Франц Фердинанд решил посетить раненых, его водитель развернул машину, не знаю маршрута, и тут они оказались на глазах у последнего террориста – Гаврилы Принципа. Он выстрелил сначала в живот его морганатической, но глубокой любимой жене Софи,  а потом самому Францу Фердинанду в шею (Франц Иосиф очень не одобрял этот брак, и потому даже хоронить их приказал по «третьему разряду» вместо «первого» для особ Габсбургского дома, а ее хоронить только как фрейлину). Эрцгерцог пытался закрыть ее собой, но она умерла от страшной раны живота мгновенно, у эрцгерцога фонтаном из легких и шеи хлестала кровь, он тоже умер. В Вене и Будапеште немного опечалились, но к этому чувству добавилось более сильное – чувство облегчения, потому что Франц Фердинанд выступал постоянным раздражителем из-за пренебрежения династическими условностями, симпатиями к славянам и планов нормализовать отношения с Россией. Т.е. непосредственной прямой связи между Сараевским убийством и началом войны нет (!). Война началась 1 августа – когда одна великая держава Германия, объявила войну другой, что привело в действие систему союзов и сделало войну сначала европейской, а потом мировой. Хотя иногда датой начала войны считают 28 июля, когда Австрия объявила войну Сербии, но это очень большая разница, и автоматизма между убийством и войной нет. В Европе политические убийства были не редкостью, убивали американских президентов, итальянских королей, жену самого Франца Иосифа. Интересно, что первоначально, австрийское министерство иностранных дел сначала заявило, что Сербия не причастна к нему, начальник сербского генштаба спокойно поехал на воды в Австрию (!). Но в Австрии очень усилилась партия войны, которая отправила особую миссию в Германию, чтобы прояснить ее позицию в случае поддержки Сербии Россией, т.е. столица начала войны – Берлин, а на Сараево. На совещании Вильгельма II, Мольтке и Тирпица было решено поощрить Австро-Венгрию на решительные действия против Сербии и тем самым начать большую войну, Мольтке считал, что чем скорее, тем лучше, пока в России не завершилась программа перевооружения, а Тирпиц просил подождать лета 1915 г., пока не будет завершено сооружение Кильского канала, чтобы свободно перебрасывать дредноуты в Балтийское море и Северное. Германия настаивала, чтобы война началась именно как война с Россией – это позволяло надеяться на невмешательство Англии и поддержку германского трона немецкими социал-демократии, которые еще с Маркса традиционно придерживались антирусских настроение. Итого Германия обязалась поддержать Австрию в любой ситуации, это и стало настоящим спусковым крючком войны (!). Уже после этого Австрия предъявила Сербии ультиматум на 48 часов, крайне агрессивный. Русский министр иностранных дел, увидев его, сказал, что это европейская война, а австрийский министр иностранных дел сказал, что это самый страшный документ, который он видел в жизни. Сербы согласились на все условия, кроме допуска на свою территорию австрийских жандармов, но это и не важно, потому что австрийский переговорщик имел четкие инструкции министерства любыми средствами разорвать отношения и спровоцировать войну. 28 июля Австрия объявила войну Сербии, 29 июля был обстрелян Белград, пока это была война между Сербией и Австро-Венгрией. В следующие три дня должен был решиться вопрос, превратится ли она в мировую. Тут сдали нервы даже у Вильгельма II, он вдруг выступил с заявлением к Австрии, что война должна быть локализована. Но избежать дальнейшего осложнения было все сложнее, поскольку в дело вступили военные, теперь решения принимают больше они, чем политики. 30 июля Россия объявила частичную мобилизацию, Мольтке Младший, узнав об этом, дал телеграмму своему австрийскому коллеге, без спроса кайзера и канцлера, о том, что Австрия должна начать мобилизацию, а Германия ее во всем поддержит. Получив эту телеграмму одновременно с телеграммой кайзера, министр иностранных дел Австрии воскликнул «кто черт возьми, правит в Берлине». Английская инициатива международной конференции была отклонена. 31 июля Россия объявила всеобщую мобилизацию. В ответ Германия выдвинула 12 часовой ультиматум России и 18 часовой Франции, она прямо заявляло о своей готовности пойти на риск мировой войны. Теоретически, можно было ожидать, что Россия уступит, как в Боснийском кризисе 1908 г., или Германия попытается избежать прямой конфронтации, как в Марокканском кризисе. Ситуация осложнялась тем, что совершенно не ясна была позиция Англии, которая не давала ни германии гарантию нейтралитета, ни союзникам гарантию помощи, хотя и союзники, и Германия, ее умоляли. Именно четкая позиция Англии, поддержка ей союзников могла предотвратить начало войны, когда Антанта выступила бы единым фронтом. 1 августа в 12 часов в Берлине истекал срок русского ультиматума. Нудно было принять решение о начал мобилизации и войны, Мольтке покинул совещание и отправился в Генеральный штаб, с тем чтобы отдать первые распоряжения о мобилизации, войска уже двинулись на запад и на восток, - и в это время пришла телеграмма немецкого посла в Лондоне о том, что Англия останется нейтральной, если война начнется против России, а не против Франции. Тогда на машине с сиреной Мольтке догнали, а кайзер не приказал, а попросил его вернуть войска. Но Мольтке сказал, что движения миллионных армий – не предмет для импровизаций, и отказался выполнять приказ. Кайзер сам связался с командиром немецкой дивизии, которая должна была на утро начать вторжение в Люксембург, такой приказ был отдан и немецким диверсантам, которые уже резали телеграфные провода и портили железные дороги в Люксембурге, те подчинились, извинились перед Люксембургскими железнодорожниками. Война откладывалась – на несколько часов. Но тут пришла следующая телеграмма от немецкого посла в Лондоне, о том что нет, Англия не останется нейтральной. Тогда кайзер сказал Мольтке, чтобы он делал, что хочет, а он пошел спать. Позиция Англии очень беспокоила и ее союзников, в частности Францию, которая по взаимным соглашениям даже вывела весь свой флот из Атлантики в Средиземное море, которые специально отвели войска от границы с Германией, чтобы избежать провокаций. В Англии в это время кабинет не имел общий позиции о начале войны, не было всеобщей воинской повинности, и потому не всеобщее решение о начале войны могло сорвать мобилизацию. В целом в кабинете преобладало мнение о том, чтобы сохранить нейтралитет, французский посол был просто в истерике, он отказался покидать заседания английского кабинета и спросил, не изъято ли из английского лексикона слово «честь». На утро было все же принято решение о начале войны, Англия предъявила Германии ультиматум в связи с нарушением нейтралитета Бельгии, гарантом которого была Англия, кабинет дождался истечения ультиматума и отправил военным телеграмму «Война, Германия, действуйте». Итак, решения о начале войны принимались под колоссальным давлением военных, в очень специфической обстановке и в ситуации крайнего нервного напряжения политиков. Германский посол в Петербурге, направившись к русскому министру Сазонову с объявлением войны, которого знал и был его другом, не смог подобрать слов, просто отдал ему оба документа и разрыдался. В Париже немецкого посла обматерила парижская толпа, когда он пожаловался на это своему французскому коллеге, тот ехидно спросил, единственная ли это причина, которая его сюда привела. Английский премьер-министр Грей вечером сказал своим коллегам: «По всей Европе гаснут фонари».

Объявление войны вызвало во всех странах призывы власти оставить политическую борьбу и объединиться только как французы или только как немцы, общество встроило объявление с «военным восторгом 1914 г.», это было «августовское воодушевление». Правительства были единодушно поддержаны, быстро были проведены законы о военных кредитах, всеобщее предгрозовое душное напряжение наконец прорвалось с объявлением войны в диком восторге, который много где превратился в массовый психоз. В Англии громили парикмахерские, в Германии перестали ставить Шекспира, французы срочно переименовала немецкую овчарку в эльзасскую, в Англии появились «девушки хаки», - приличные девушки из приличных семей, который толпись у призывных пунктов, предлагая себя отправляющимся на континент добровольцам. Война представлялась практически праздником, наследник германского престола призывал немцев идти на «веселую войну».

Начавшаяся война имела принципиально новое качество. То, что было видно во франко-германской и гражданской войне США, теперь проявилось полностью. Война демократизировалась, в ней теперь участвовали все слои населения; она же индустриализировалась, и велась просто промышленными масштабами, чудовищно возросла мощь традиционных видов вооружения – особенно артиллерии, появились и принципиально новые – танки, броневики, аэропланы; война стала безграничной, от нее в равной степени теперь страдал гражданские; в ней теперь использовались абсолютно все средства борьбы, без никаких ограничений, стороны в ней стремились не к поражению, а к полному уничтожению противника – война стала тотальной. Очень быстро произошло дизиллюзиалионирование войны, ее перестали воспринимать как героическую, красивую и простую, как дерзкое мужское приключение, - солдаты годами существовали в грязных земляных норах в холоде, грязи, крови и среди тел товарищей. Вместо непосредственной схватки с противником солдаты гибли чаще всего от анонимной смерти, прилетавшей сверху. Самый главный вид оружия новой войны – артиллерия, солдаты почти не влияли на ход боевых действий, а превращались даже в собственном понимании в жертву, в «пушечное мясо», распространилось ощущение пассивности и беспомощности, чудовищно возросла эмоциональная нагрузка на солдат («шеллшок», горы изуродованных трупов).

Немцы вступили в вону, руководствуясь знаменитым «планом Шлиффена» - начальника прусского генерального штаба, это был шедевр стратегической мысли и планирования, он был построен на безупречной, почти математической логике. Шлиффен исходил из того, что будущая война для Германии – неизбежно война на два фронта, такую войну Германия выиграть не может, значит, нужно превратить ее в вону на один фронт, разбить поодиночке Россию и Францию, сделать это можно было, играя на разнице сроков мобилизации (6 недель в России и 4 недели во Франции). Значит, начинать нужно было во Франции и действовать как можно быстрее, для этого нельзя было прорываться через французские укрепления, а обойти их. Для этого 7/8 всех наличных германских войн должны были быть брошены через нейтральную Бельгию и Люксембург с целью разгрома французских войск в решающей битве, нужно было зайти как можно западнее Парижа, желательно до Ла-Манша, оттуда нужно было взять Париж, зайти в тыл французским войскам, которые будут атаковать Эльзас и Лотарингию, окружить и разгромить французские войска. Париж должен был быть взят на 39 день мобилизации, т.е. еще до конца русской мобилизации. Шлиффен даже в предсмертном бреду бормотал «усиливайте правое крыло». Это план действительно был вполне реалистичен, и чуть было не завершился немецкой победой. Если немецкий план был основан на тщательном расчете, исключавшем любые импровизации, то французский был основан как раз на ней. Если немцы рассчитывали на материальную мощь, французы полагались на силу духа, Ф. Фош говорил, что «победа – это воля», верили во всепобеждающий нравственный порыв, как в 1792 г. Были сосредоточены на наступательных действиях, по «плану 17» предусматривалось просто прямое наступление на Эльзас и Лотарингию в самом общем виде, этот план был совершенно нереалистичен, поскольку в принципе Германия по всем военным параметрам превосходила Францию, и Франции было логично перейти к обороне, пока не закончится мобилизация в России. Французских солдат практически не учили обороняться, их униформа состояла из голубых шинелей, красны штанов и красных кепи, которые были заметны на очень большом расстоянии, этот вопрос специально обсуждался в парламенте, где говорили, что «красные штаны – это Франции», и принципиально отказались от защитных цветов. Только чудовищные потери заставили во время войны французских солдат сменить униформу на защитную.

Главный результат кампании 1914 г. – план Шлиффена, будучи на волосок от реализации, все же провалился, в него ворвалось слишком много новых факторов, были совершены некоторые ошибки. Мольтке не решился до конца оголить границу с Россией и Францией, поэтому в охвате через Бельгию и Люксембург участвовало не 90% немецких войск, а 60%. Кроме того, неожиданно долгое сопротивление оказала Бельгия, бельгийцы разрушали мосты и дороги, в результате немцы стали отставать от плана на два дня. Немцы не учли спешную высадку во Франции британского экспедиционного корпуса. Кроме того, русское вторжение в Восточную Пруссию началось не через 6 недель после начала войны, а через две, из-за чего из-под Парижа пришлось снять два корпуса. Фатальную роль сыграл т.н. «Поворот Клука» - командира самой западной германской армии, который должен был дойти до Ла-Манша и оттуда двигаться на Париж, Клук же так увлекся преследованием французских войск, что вообще не стал обходить Париж с запада, а сильно сдвинулся на восток крайне рано, подставил свой фланг парижскому гарнизону, который его атаковал и потеснил в легендарной «битве на Марне». Возможно, этот маневр и решил судьбу всей Первой мировой войны, всего за два дня до реализации плана Шлиффена. Во время этой битвы комендант Парижа Голиньи бросил в бой все, что у него было, и гарнизон города, и фронтовые войска, и британский корпус, там же судьбу битвы решили парижские такси, которые прямо с вокзала перевезли к линии фронта прибывший свежий резервный корпус. Свою роль сыграл и тот самый дух французских солдат, которые после долгого отступления и потерь перешли в яростную контратаку. Таким образом, битва на Марне во многом решила исход всей войны: объективно Антанта обладал большими ресурсами, но более транспортно развитые и мобильные Германия и Австро-Венгрия имела возможность за счет скорости переломить ситуацию, с начавшейся же стагнацией и постепенным вовлечением ресурсов колоний Антанты, поражение Германии и Австро-Венгрии стало в целом неизбежным. После Марны начался «бег к морю», в ходе которого немцы дошли до Северного моря, но дальше не пробились. Здесь закончилась маневренная война, и все стороны после этого наглухо закопались в землю. Неудачей закончилось русское наступление в Восточной Пруссии и австрийское наступление в Сербию. Следующие три года велась позиционная война, в которой обе стороны пытались прорвать оборону противника и в целом этой цели не достигали. В 1915 г. немцы и австрийцы перевели основной градус своих усилий на Восточный фронт, это наступление привело к «Великому отступлению» русской армии, но она не была разгромлена, а только оставила Польшу, после этого от Риги до Карпат снова твердилась позиционная война. В 1914 г. к Тройственному союзу присоединилась Турция и в 1915 г. Болгария, благодаря чему была разгромлена отчаянно сопротивлявшаяся Сербия, у Австрии исчез второй фронт, но тут же появился еще один такой – в войну на стороне Антанты вступила Италия, сформировав фронт по реке Изонцо. Весь 1916 г. немцы пытались взломать французский фронт под крепостью Верден, к которой вела знаменитая «священная дорога», по которой шли тысячи машин и сотни тысяч солдат, - и все это пожирала война. Общие потери в «верденской мясорубке» составили больше миллиона человек, результат был практически нулевым. Ничем закончилось в 1916 г. и чрезвычайно кровавое наступление союзников на реке Сомме во Франции. В 1917 г. англичане добились тактического успеха под Ипром, долго подкапывая и потом взорвав все немецкие передовые позиции на ключевой высоте, это был самый громкий взрыв, который когда-либо слушал человек (произведенный в восточной Франции, он был слышен в Лондоне). Объективно война шла к постепенной победе Антанты, ее победу поставила под вопрос только революция в России. Но в конце 1916 г. в войну на стороне Антанты вступили США – главный кредитор Антанты, который не мог допустить ее поражения («вся Европа, в той мере, в которой выживет – обанкротится, а мы обогатимся и станем сильнее»). После последней отчаянной попытки немцев перейти в наступление в 1918 г. (операция «Михаэль»), союзники все же перехватили инициативу и перешли в наступление, война закончилась.

Так в крови и грязи закончился «долгий XIX в.», время безусловного преобладания Европы в мире», «золотой век надежности» (С. Цвейг).