III. 6 от октября до наших дней

Самым приоритетным вопросом для большевиков был вопрос о власти. Однако сохранить ее после совершенного ими вооруженного переворота, парламентскими методами в крестьянской стране большевики не смогли бы. Учредительное собрание отодвинуло бы их от власти. Именно увидев это с началом его работы, они вынуждены были его разогнать, развязав, таким образом, Гражданскую войну в стране.

После разгона Учредительного собрания они получили оппозицию, хоть и разнородную, конфликтующую между собой, но настроенную решительно и настолько многочисленную, что не разберись они с нею в минимальные сроки, власть бы они все равно потеряли. Гражданская война уже началась. Оставался под вопросом только ее масштаб.

Советы солдатских депутатов тыловых гарнизонов (не желавших идти на передовую) привели их к власти. Но постоянно опираться на эту солдатскую массу было невозможно. Это была самостоятельная никем не контролируемая стихия. Один раз ее интересы совпали с программой большевиков, но рассчитывать на это постоянно не приходилось. Армия была крестьянской по своему менталитету. На нее имели немалое влияние прочие партии, в том числе и оказавшиеся в оппозиции к большевикам. К тому же программа большевиков отнюдь не предполагала действий в интересах крестьян.

Поэтому единственный вариант для них сохранить власть был в установлении диктатуры. Надо было срочно уничтожать оппозицию и ликвидировать вооруженную народную стихию, на которую эта оппозиция могла иметь влияние. Для этого были необходимы армия и политическая полиция, подчиняющиеся только большевикам.

Политическую полицию (ВЧК) принципиально создать было проще. Кадров для нее среди сторонников было достаточно. А срочное создание собственной боеспособной армии, построенной на принципах жесткой дисциплины, без Советов депутатов и митингов, было в тех условиях достаточно сложной и, в общем-то, самой приоритетной задачей.

Пока у них не было собственной армии, власть большевиков держалась исключительно на поддержке Советов солдатских депутатов тыловых гарнизонов. Заключение мира, или, по крайней мере, реальные шаги в этом направлении были совершенно необходимы. Обмануть единственную силу, поддерживающую их, было нельзя. Эти переговоры они обязаны были начать.

Между прочим, сумей Керенский выбрать этот путь (подчиниться вооруженному народу), пока армия еще поддерживала его и не совсем потеряла боеспособность, история пошла бы по иному сценарию. Естественно, были бы силы, в частности большинство офицеров и политические союзники (Антанта), которые выступали бы против этих переговоров, но им вполне можно было бы конфиденциально разъяснить вынужденный и временный характер этой меры (для повышения боеспособности армии, утратившей ее с выбором Советов депутатов).

Солдат бы вполне удовлетворило реальное бессрочное перемирие (на время ведения переговоров). А противники заключения мира вынуждены были бы смириться с тем, что он не подписан окончательно (для этого продолжать торговаться на переговорах). При этом армия при Керенском еще не утратила боеспособность в той мере, как это произошло позже, и немцы не имели бы возможности так же давить (наступать), как на переговорах с большевиками.

Кроме того офицерам и генералам – противникам заключения мира вполне можно было предложить попытаться сформировать ударную армию без Советов солдатских депутатов для продолжения войны. Во-первых, в нее вошли бы части не начавшие митинговать и выбирать Советы, во-вторых, дополнительные части, сформированные из добровольцев. Если бы такую армию достаточной численности создать удалось, то войну можно было продолжить, а при необходимости с ее помощью подавить и все антивоенные волнения внутри страны. Если нет, что было наиболее вероятно, то перемирие становилось оправданным. Патриотам нечего было бы возразить. По крайней мере, пытаться путем ужесточения наказаний обуздать армию, начавшую митинговать, в условиях двоевластия (именно этого почти никто не понимал) было самоубийственным решением.

Заключив перемирие и начав переговоры, Россия перекладывала бы свою часть тяжести ведения войны на союзников, что, между прочим, все равно и так произошло, но в гораздо худшей для них редакции, поскольку немцы стали получать продовольствие с оккупированных территорий и из России. А продовольствие для них с 1917 года было едва ли не основным фактором, определяющим возможность продолжать войну.

Приблизительно такой план (затягивания переговоров и быстрое создание своей армии) пытались первоначально реализовать большевики. Отличие было только в том, что добровольческую армию они создавали не под войну с немцами, а исключительно для себя. Это был план Троцкого. 

Однако немцы, используя слабость противника, перешли в наступление. План Троцкого провалился. Пришлось соглашаться на капитуляцию (план Ленина) и гораздо более тяжелые условия. В результате этого шага большевики нажили слишком много врагов. В частности против них стали все патриоты, часть которых до того во внутреннюю политику особенно не вникала. Они оказались в политической изоляции. Полномасштабная гражданская война стала неизбежной.

Зато большевики получили возможность расформировать прежнюю царскую армию с ее офицерским составом, бывшим к ним в оппозиции, а заодно ликвидировать и вооруженную народную стихию, которая была для них не менее опасна. Военная передышка позволила им создать свою добровольческую армию. Стало возможно установить диктатуру, подавлять всех противников силой, а так же осуществлять уже насильственную мобилизацию в свою армию.

Оказавшись в политической изоляции в условиях надвигающегося голода и начавшейся Гражданской войны, большевики были вынуждены национализировать всю промышленность, чтобы она не встала, и ввести продразверстку.

Первые шаги по введению продразверстки начались еще при царе в 1916 году. Временному правительству пришлось этой темой уже заниматься всерьез. Однако игра в популизм не позволила решить задачу, поскольку для этого требовались жесткие шаги, в частности ущемляющие интересы и помещиков, и крестьян. В результате к осени 1917 года голод в стране стал реальной угрозой и немало способствовал падению доверия к Временному правительству и росту популярности большевиков.

Но все проблемы, которые привели большевиков к власти, теперь свалились на них. Других вариантов для решения стоящих перед ними задач, кроме диктаторских, у большевиков не было. Но к этому они были готовы. И сложная ситуация в условиях длительной и напряженной войны к этому как бы привела естественным образом. Диктатура с продразверсткой и национализацией стала в какой-то мере психологически оправданной.

После военной победы в гражданской войне и подавления крестьянских бунтов (против продразверстки) стало понятно, что кроме как через рынок оживление экономики невозможно. Как это было ни печально для теоретиков коммунизма, им пришлось ввести НЭП, разрешить частную собственность, допустить в экономике капиталистические отношения, и как альтернативу им развивать советскую кооперацию.

Произошло это в 1921 году. А в 1922 Ленин окончательно отошел от дел по состоянию здоровья. Основное в ленинских работах, посвященные экономике этого непродолжительного периода, это призывы бороться с советской волокитой и бюрократией. Он еще не успел понять, что это не частное зло, которое можно победить, а объективная слабость созданной им экономической системы, еще всерьез надеялся выиграть экономическое соревнование с частным предпринимателем, полагал, что именно социализм, устраняя капиталистическую «анархию», создает благоприятные условия для более быстрого развития.

 Проживи Ленин, еще хотя бы десяток лет, возможно, он сумел бы отстроить политическую и экономическую систему близкую к оптимальной. В отличие от его последователей, всегда находивших «единственно верное решение», он был нацелен исключительно на интересы дела, а потому умел признавать ошибки и перестраиваться.

Однако конкретная история такой возможности России не предоставила. Через несколько лет рыночный курс был свернут, частная собственность (на средства производства) запрещена, и политическая система очень быстро скатилась к тоталитаризму. Причины такой метаморфозы рассмотрим несколько подробнее.

К двадцатому веку цивилизация накопила уже достаточный опыт функционирования иерархических структур. В них повсеместно идет борьба между отдельными членами за более высокое положение в иерархии. Иногда движущим мотивом этой борьбы бывают интересы дела (как их каждый понимает и пытается реализовывать), но в подавляющем большинстве случаев определяющим фактором является человеческая корысть. Практически все члены таких структур стараются подняться, как можно выше в иерархии, и воспрепятствовать в этом (или даже помочь опуститься) своим реальным конкурентам.

Соответственно тот, кто забрался наверх такой иерархической структуры, прилагает усилия к тому, чтобы оставаться там постоянно, и ему это в большинстве случаев удается, поскольку сверху влиять на ситуацию существенно проще. Поэтому в таких структурах сильна тенденция к установлению тоталитарных форм правления и монополизации власти.

Причем во многих случаях это оказывается полезным и для дела. Единоначалие с постоянной монополией на власть имеет в некоторых аспектах преимущество перед иными формами правления. Однако «демократия» (выборность руководящих органов) в такой иерархической структуре реально утрачивается и сохраняется уже чисто формально. Чего больше от возникновения монополии во власти, плюсов или минусов, в каждом конкретном случае надо разбираться особо.

Система управления государством представляет собой одну из разновидностей такой иерархической структуры. Здесь так же сильна тенденция к монополизации власти. Однако накопив немалый опыт, цивилизация пришла к выводу, что плюсов от такого монополизма оказывается гораздо меньше, чем минусов. Для минимизации противоречий между обществом и властью (и в результате минимизации соответствующего обобщенного налога) наилучшим вариантом будет сохранение демократии.

А поскольку тенденцию к монополизации власти в иерархических структурах никакими указами запретить невозможно, она вытекает из устройства таких структур и природы человека, то демократическое общество, заботясь об устойчивости демократии, специально вводит в государстве серию дополнительных законов, препятствующих монополизации власти.

Теперь рассмотрим политическую систему после создания СССР (1922 г.). Иерархическая структура государственной власти, естественно, сохранялась. Система была с претензией на (ограниченную) демократию. В государстве действовала система выборов (с неравным и нетайным избирательным правом). Однако эта демократия, даже в столь урезанном виде, была просто ширмой. Все органы государственной власти, были под жестким контролем партии, которая и была реальной властью в государстве. Ее руководящая роль (монопольное право на власть) была узаконена.

Однако и сама правящая коммунистическая партия представляла собой иерархическую структуру. Положение в иерархии партии определяло истинное положение в государственной иерархии. Соответственно именно в партии шла основная борьба за власть.

И как в любой иерархической структуре система имела предрасположенность к монополизации власти одним лицом. Для сохранения демократии, хотя бы внутрипартийной, надо было принимать специальные меры.

Однако в государстве, наоборот, действовала целая серия механизмов, способствующих установлению тоталитаризма (тотальный контроль системы сверху). Высшим органом партии был съезд, но секретариат ЦК партии мог влиять на то, кто будет избран делегатом. В партии регулярно проводились чистки (контролируемые и направляемые сверху) по устранению чуждых элементов. В государстве того периода почти повсеместно практиковались открытые (нетайные) выборы, и при этом функционировала политическая полиция, расправлявшаяся со всеми неугодными власти.

Очевидно, что подобные дополнительные (положительные обратные) связи в обществе усиливают тенденцию к монополизации власти. Таким образом, вместо совершенно необходимых дополнительных мер, направленных на сохранение демократии, в государстве действовал комплекс механизмов, способствующих установлению единоличной диктатуры.

Приблизительно к 1929 году внутрипартийная борьба закончилась полной победой Сталина. Пока «теоретики марксизма» спорили о политическом курсе, самый интеллектуально ограниченный из коллегиальных руководителей государства, занимавшийся делопроизводством (секретарь ЦК) и потому имевший возможность влиять на подбор делегатов съездов и принимаемые решения, «оказывал помощь слабейшим» в этом споре. В результате такой борьбы все политические лидеры партии постепенно «съели» друг друга, начиная с наиболее талантливого и авторитетного из них Троцкого. Последних секретарь ЦК Сталин уже «добил» сам, опираясь на подобранное им партийное большинство.

Именно во время борьбы с Троцким, чтобы принизить его роль в революции, в средствах массовой информации было начато восхваление Ленина, создание образа гениального вождя. Хотя в этих дифирамбах «случайно» не отметили главного его достоинства. В отличие от преемников Ленин был бескорыстен, и власть для него была исключительно инструментом реализации намеченной еще в юности программы.

Реализуя на практике диктатуру «пролетариата», единоличным диктатором он никогда не был и никогда к этому не стремился, поскольку был принципиальным сторонником коллегиального руководства. Однако понять (или хотя бы почувствовать практически), что эта система неустойчива и после его ухода очень быстро скатится к диктатуре одного лица, Ленин не смог. Не хватило ни интеллекта, ни образования (можно назвать, как минимум, три раздела в технических дисциплинах: теория устойчивости в механике, теория обратных связей в радиотехнике, итерационные методы в вычислительной математике – каждый из которых позволяет это легко понять).

А между тем, вопрос достаточно принципиальный и неоднократно поднимался ранее. К примеру, один из членов первого Интернационала анархист М.А. Бакунин (1814-1876 г.) считал, что диктатура с неизбежностью приведет к созданию элиты хуже той, которую предстояло ликвидировать в результате революции. Споры Бакунина с теоретиками марксизма были широко известны и столь горячими, что чуть не привели к дуэли с Энгельсом. Не знать об этой критике теории Маркса Ленин не мог, и, тем не менее, не уделил вопросу необходимого внимания.

Таким образом, что происходило после революции, можно считать переходным процессом. Только со свертыванием НЭП переходный процесс завершился. Время тактических уступок прошлому закончилось, и общественная система пришла к своему естественному (стационарному) состоянию. Чтобы понять суть этого состояния, надо рассмотреть классовый состав советского общества.

Коммунистические обществоведы полагали советское общество состоящим всего из двух дружественных трудящихся классов, рабочих и крестьян. Государство, бывшее аппаратом подавления, эту свою функцию в СССР, по их мнению, почти полностью утратило по причине отсутствия угнетаемых. Подавляло оно только остатки прежних классов угнетателей.

Тем не менее, почему-то аппарат подавления в СССР был самым мощным за всю историю человечества, данные социальной статистики засекречены, свобода слова серьезно ограничена. Советский суд был гораздо ближе к военному трибуналу, чем народному суду (присяжных) демократических обществ. Количество осужденных по политическим статьям было огромно. Более того, позже, в период «оттепели», многие из них были реабилитированы.

Весь это комплекс указывает на наличие в обществе очень серьезных противоречий. А между тем, ранее уже обсуждалось, что классовые модели как раз хорошо подходят для моделирования обществ с внутренними противоречиями. Следовательно, модель общества, предлагаемая советскими обществоведами, с ее идиллической классовой картиной, не выявляющей общественных противоречий, была, по крайней мере, непродуктивна.

Исходя из определения классов, сформулированного в этой работе, классовая картина в советском обществе будет несколько иной. Во-первых, самый многочисленный класс трудящихся.

Он состоял из двух социальных слоев сельских и городских тружеников. Формально их положение несколько различалось, прежде всего, тем, что одни (колхозники) были коллективными собственниками своих средств производства, а другие (рабочие госпредприятий) нет. Поэтому, исходя из различного отношения к собственности на средства производства, их и относили в соответствии с марксистским определением к разным классам.

Однако реальное положение этих социальных групп практически не отличалось. Уровень жизни обоих был весьма низок, в частности существенно отставал от уровня жизни соответствующих слоев в развитых рыночных (капиталистических) государствах. И обе социальные группы были практически полностью бесправны. В том числе право собственности колхозников было всего лишь официальной декларацией. Во многих отношениях их положение было даже хуже, чем городских рабочих.

Во-вторых, класс государственных чиновников. Это был привилегированный (по сравнению с трудящимися) класс. Уровень жизни чиновников уже был заметно выше и сильно варьировался в зависимости от положения в государственной иерархии.

Формально собственником средств производства этот класс как бы и не был, поскольку все средства производства (исключая колхозы) официально числились общенародной собственностью. Соответственно в коммунистической модели общества привилегированным классом чиновники не были и «стыдливо прятались» среди интеллигенции, называемой не классом, а «прослойкой».

Однако, если чуть-чуть «углубиться» в теорию вопроса, то картина проясняется даже в рамках марксистских определений. Понятие собственности это не просто декларация, а набор правовых компонентов: владение, пользование, распоряжение. И все три эти компонента принадлежали государственным чиновникам.

Владение предприятием это контроль над его территорией, руководство охраной и пропускным режимом. Это право принадлежит руководству предприятия.

Пользование любым предметом это извлечение его полезных свойств. Если речь идет о предприятии, то оно, во-первых, позволяет изготовлять определенную продукцию, во-вторых, получать прибыль. Право распоряжаться и тем, и другим принадлежит руководству предприятия и нескольким вышестоящим должностным лицам.

Распоряжение, это, во-первых, право руководить производством, решать, что и в каких объемах будет предприятие выпускать, кому и на каких условиях передавать, где и как получать энергию, сырье, комплектацию, сколько и на какую зарплату нанимать сотрудников. Во-вторых, это любые решения по поводу строительства предприятия, его расширения или наоборот свертывания, установления нового оборудования и списания старого, перепрофилирования предприятия и т.д. Комплекс этих прав опять же принадлежит руководству предприятия и нескольким вышестоящим должностным лицам.

Таким образом, все права собственности на средства производства в советском обществе были у государственных чиновников, следовательно, госпредприятия были в их собственности. А то, что хозяин был не один, и эту функция осуществлялась коллегиально, несколько запутывало вопрос, но не меняло сути.

Так что этот несложный анализ, который вполне можно было провести и в советские времена, и сразу после национализации в 1918 году (и даже ранее, если проанализировать государственные капиталистические предприятия), показывает некорректность (непоследовательность) советских общественных моделей. Отсюда в частности следует необъективный характер советского обществоведения (в том числе и ленинского периода). Вызвано это, как было установлено ранее, во-первых, невысокой квалификацией советских обществоведов, во-вторых, элементарной нечестностью, диктуемой политическим заказом.

Основная причина непродуктивности марксизма здесь, как выше уже было разобрано, состоит в абсолютизации экономической власти, обусловленной собственностью на средства производства. Это в рыночном обществе экономическая власть определяет, кому принадлежат правовые ее компоненты (распоряжение для управления производством и пользование для мотивации этой деятельности), существенные для процесса общественного производства.

С развитием же производительных сил, в цивилизации стали возможны иные, менее совершенные варианты общественного устройства. Природа получила возможность экспериментировать, а общественная наука должна уметь все эти варианты адекватно отражать, по возможности, в рамках единой модели. И достигается такое обобщение путем перехода от власти экономической, по границе которой осуществлялось марксистское разделение на классы, ко всем видам власти, по которым проводится разделение на классы в моей модели.

Как строить модель, это произвол автора. Весь вопрос упирается в корректность (внутреннюю непротиворечивость) и продуктивность той или иной модели. Некорректность и непродуктивность коммунистической модели общества вынуждает переходить к иным моделям.

Итак, советское общество было классовым. С двумя основными классами, трудящихся и госчиновников. Первый класс был бесправным и эксплуатируемым, второй привилегированным.

Однако назвать привилегированный советский класс чиновников господствующим в общем случае не получается. До 1953 года практически никакое положение чиновника в государственной иерархии не обеспечивало стабильности его положения. Очень легко было попасть в опалу и лишиться не только своего привилегированного положения, но и жизни. Такого сорта правила господствующий класс никогда бы для себя не установил.

В стране действовал мощнейший репрессивный аппарат, состоявший из руководителей партии и политической полиции, который стоял не только над классом трудящихся, но и над привилегированным классом. У него была фактически неограниченная власть распоряжаться судьбой практически всех советских людей, независимо от их классовой принадлежности и положения в государственной иерархии. 

Это и был господствующий слой сталинского советского общества. В соответствии с определением классов, данных выше, его вполне можно выделить в отдельный класс. Граница между ним и остальной частью чиновничества пролегала по границе той власти, которой он располагал в отношении всех остальных членов общества.

Однако созданная система в государстве, были не очень комфортной и для господствующего класса. В отсутствие реально действующих законов все и в самой иерархии правящего класса держалось исключительно на внутреннем соотношении сил.

Абсолютно уверенно, независимо ни от кого чувствовал себя только диктатор. Однако и ему постоянно надо было заботиться о том, чтобы не зевнуть дворцовый переворот. Поэтому он контролировал все сильные фигуры в государстве, стравливал их, осуществляя принцип «разделяй и властвуй», сам иногда на всякий случай устранял потенциально опасных, которые набрали слишком много власти. 

Таким образом, советское общество сталинского периода было классовым, состоящим из трех классов. Во-первых, класс трудящихся, состоящий из рабочих и крестьян. Во-вторых, привилегированный класс государственных чиновников. В-третьих, господствующий класс, состоящий из руководителей партии и политической полиции (ВЧК, ГПУ, НКВД).

Была ли альтернатива такому общественному устройству? – Фактически нет. Большевики победили в Гражданской войне. Однако подавляющее большинство народа было против них. Кроме этого сохранялась достаточно сильная оппозиция за границей. Так что демократизировать общественную систему и сокращать аппарат политической полиции, раздутый за годы Гражданской войны, было нельзя. Для сохранения власти надо было, наоборот, обеспечить контроль над всем обществом.

При этом в государстве уже действовала структура со сходными задачами и проблемами. Это РККА — Рабоче-крестьянская Красная армия. Рядовой ее состав был в основном из крестьян, не очень поддерживавших большевиков. Руководство осуществляли военспецы, в большинстве своем совсем «классово чуждые элементы». И эту, в общем-то, антисоветскую по своему составу массу с помощью аппарата комиссаров и отделов ВЧК удалось заставить воевать за большевиков.

Накопленный положительный опыт был учтен. Система, успешно работавшая в армии в годы Гражданской войны, была распространена на все сферы советского государства.

А чем собственно плоха сталинская система? При Хрущеве ее ругали на все лады, но позже основательно реабилитировали. Вплоть до нашего времени в обществе иногда раздаются призывы в ту сторону. Особенно это характерно для ветеранов Великой Отечественной. Большинство из них победу в войне, а и их мнение как очевидцев, наверное, чего-то стоит, связывают со Сталиным. Да и в учебных заведениях, в советские времена, в качестве основной причины победы нам всегда называли преимущества советского (следовательно, сталинского) строя над капиталистическим. И победа в «войне на уничтожение» с нацисткой Германией, идеально настроенного на войну капиталистического государства, совсем не последний довод в споре о преимуществах общественных систем. 

Первый недостаток сталинской общественной системы мы уже разбирали. Он заключается в отсутствии рынка. Советская общественная система отказалась от идеального в своем роде механизма, регулирующего экономику. Однако ей удалось создать «достойный» заменитель, позволивший стране, по крайней мере, в некоторых аспектах развиваться достаточно динамично, суметь подготовиться к войне и выдержать ее напряжение.

Второй недостаток сталинской системы в наличии государственной элиты, господствующего класса. Исполнительная власть, как мы ранее установили, это система минимизации обобщенных налогов на господствующий класс, на тех, чьи представители реально участвуют в принятии политических решений.

Поражение в войне на уничтожение было бы для советской элиты колоссальной потерей (обобщенным налогом). Власть должна была сделать все возможное, чтобы этого не допустить. Соответственно роль Сталина и его окружения в победе действительно огромна. Ветераны совершенно справедливо связывают победу в войне со Сталиным.

А людские и прочие потери, которые никак не задевали интересы господствующего класса, советскую власть абсолютно не трогали. Отсюда – выполнение поставленной сталинским руководством военной задачи любой ценой. Так что в том, что наш народ понес в этой войне потери в несколько раз больше противника, основная «заслуга» тоже принадлежит Сталину.

Военачальники вроде Рокоссовского, считавшие сохранение людей одной из своих приоритетных задач, уже не совсем вписывались в советскую систему. Некоторые из них побывали в сталинских лагерях (а некоторые так и не вышли оттуда). А идеально соответствовали системе, почему их роль и была раздута советской пропагандой, маршалы вроде Жукова, заваливавшие противника трупами своих солдат.

 Даже немецкие нацисты подписали международные соглашения об отношении к военнопленным, и, в общем-то, придерживались их. А в советской армии понятия военнопленный не было. Советский военнослужащий, оказавшийся в безвыходном положении, обязан был застрелиться, но не сдаваться в плен. Очевидно, что такие законы писали отнюдь не представители народа, а элита, считавшая свой народ скотом, с которым в ее интересах можно было делать, что угодно.

Отсюда же советская предвоенная политика, превратившая всю страну в огромный концлагерь. Управлять так было проще, поскольку у людей был сильный стимул (выжить), и дешевле, чтобы больше средств оставалось на решение приоритетных (в интересах элиты) задач индустриализации и милитаризации.

И между прочим, это был фактически единственный вариант побороть советскую волокиту и бюрократию, создав стимул к деятельности у госчиновников. В отсутствие рынка (и хозяина), когда все производство было в их ведении, только так можно было провести индустриализацию и милитаризацию экономики в относительно сжатые сроки.

Это и был тот «заменитель рынку», о котором говорилось выше. Одно из основных предназначений рынка это создание достойных стимулов деятельности хозяйственного руководителя. С этой задачей сталинская система «успешно» справилась. Стимул выжить, сохранив привилегии, действовал не хуже рыночных. Однако кое в чем этот заменитель все же основательно уступал рынку.

Во-первых, эффективность советской сталинской экономики была ниже рыночной. Потери всех видов ресурсов (людских, сырьевых, психологических, экологических и т.д.) были значительно больше, чем потребовал бы рынок для достижения тех же целей. Поэтому весь этот социальный эксперимент (с социализмом) вообще был возможен только в России с ее огромными людскими и природными ресурсами. Любая другая страна не выдержала бы такой нагрузки.

Во-вторых, не отстав серьезно от передовых рыночных государств в области вооружений и обеспечения армии, сталинская экономика безнадежно отстала в некоторых иных аспектах, в частности в производстве товаров и услуг ширпотреба. Для господствующего класса это было неважно, поскольку его представители обеспечивались и обслуживались по-иному.

В-третьих, в сталинские времена не было ни протестов, ни выступлений недовольных. Обеспечивал это сверхмощный аппарат подавления, который, во-первых, требовал немалых средств на свое содержание, во-вторых, должен был постоянно на практике демонстрировать свои устрашающие возможности, выражаясь образно, «пожирать людей», чтобы и мыслей о протесте не возникало. Достигалось это постоянными репрессиями, которые во многих случаях, особенно после войны, вообще ничем другим не диктовались. Т.е. обобщенные налоги (потери общества) от противоречий между исполнительной властью и обществом были огромны. Естественно, это вызывало страх и ненависть к аппарату госбезопасности всего общества.

Таким образом, прогноз анархиста Бакунин, что послереволюционная диктатура неизбежно приведет к созданию элиты хуже прежней, в России полностью подтвердился. Господствующий класс, который создали большевики, по своим античеловеческим качествам многократно превосходил, государственную элиту времен Николая II, устроившую в свое время народу «Кровавое воскресенье».

Если условно считать что, развиваясь, общество движется в направлении минимизации обобщенных налогов, то произошедшее в России, достаточно неблагополучной с этой точки зрения, после 1917 года можно считать дополнительным регрессом, откинувшим ее в прошлое по этому показателю, как минимум, еще на столетие. Обобщенные налоги в сталинской системе значительно превышали обобщенные налоги царского времени. Экономика стала гораздо менее эффективной. Уровень жизни повсеместно упал. А противоречия в обществе значительно усилились.

В этой связи невольно, сам собой напрашивается философский вопрос. А зачем цивилизации, которая, в общем-то, развиваясь, движется вперед по закону экстремального развития максимально быстро и экономично, это «нужно»? – Однако оказывается, что регресс России немало способствовал ускорению развития всей цивилизации.

Коммунистический режим с самого своего возникновения стремился к мировой экспансии (идея мировой революции), имел свои «пятые колонны» фактически во всех странах мира, осуществлял активную внешнюю политику, расширявшую зону его влияния, с помощью экспорта революции. Эта угроза заставила развитые капиталистические государства думать об интересах большинства своего народа, делать реальные шаги в сторону народовластия, в частности в немалой степени повлияла на введение прогрессивного налогообложения и создание антимонопольного законодательства.

Именно под нажимом коммунистической угрозы рухнула мировая колониальная система, обеспечив наиболее быстрое развитие «стран третьего мира». Наконец, противостояние коммунистического и капиталистического мира привело к небывалой до того гонке вооружений, способствовавшей ускорению технического прогресса.

Но от глобальных вопросов о всей цивилизации вернемся к России эпохи социализма.

При создании Красной армии, а потом системы хозяйственного управления в стране, большевики использовали «буржуазных» специалистов. Это была вынужденная (по Ленину) мера из-за отсутствия собственных (коммунистических) образованных кадров. Для того, чтобы эти чуждые идеям коммунизма специалисты действовали в интересах большевиков, над ними был создан партийный контроль (комиссаров в армии и парткомов в госучреждениях) и мощный аппарат госбезопасности.

Однако система требовала, чтобы все руководящие посты в государстве по возможности занимали люди, преданные идеям коммунизма. Поэтому постепенно все «чуждые элементы» из управленческого аппарата вытеснялись «своими» кадрами. Таким образом, чтобы войти в число представителей привилегированного класса, обязательным условием стало состоять в коммунистической партии. Монополизм во власти одной партии автоматически в минимальные сроки превратил ее в партию чиновников.

Не помогали даже специальные меры по сохранению обязательной доли рабочего класса в партии. У рабочего, если он не планировал делать карьеру, не метил в начальники, меркантильного интереса становиться коммунистом не было, а в утопические идеи, особенно, если учесть, что жизнь демонстрировала противоположное, мало кто верил.

При этом, по мере вытеснения буржуазных спецов собственными, как бы естественным путем отпала потребность в репрессивном аппарате. После деклараций о полной и окончательной победе социализма он даже формально стал явно лишним. И это притом, что практически все общество боялось и ненавидело его.

После смерти Сталина (1953 г.) в господствующем классе разгорелась борьба за власть между руководством госбезопасности и партии. Все козыри в этой схватке были на стороне представителей силового ведомства. Однако партийные руководители сумели привлечь на свою сторону руководителей армии, которые так же, как и все прочие чиновники, боялись чекистов и ненавидели их.

В результате с помощью армии аппарат госбезопасности был отодвинут от власти в государстве и сокращен. Репрессии прекратились. Общественная система стала демократичнее. Логическим завершением этого этапа борьбы за власть стала отставка маршала Жукова, получившего для войны с органами госбезопасности слишком большие полномочия, и концентрация всей полноты власти в руках руководителей партии.

Логика последующих этапов борьбы за власть несложна. Формально высшей властью в государстве был партийный съезд, а между съездами, выбранные им руководящие коллегиальные органы. При Сталине еще действовал аппарат госбезопасности, от которого никто не был защищен. Это и заставляло всех участвующих в принятии политических решений голосовать за то, что было нужно диктатору.

С ликвидацией репрессивного аппарата прежняя мотивация пропала. Партийное большинство стало надо заинтересовывать другими методами. Соответствующие обещания обеспечили Н.С. Хрущеву поддержку этого большинства против других возможных преемников Сталина. Он стал единоличным главой государства.

Однако выполнять свои обещания Хрущев не спешил. А в отсутствие репрессивного аппарата игра против лидера перестала быть столь же опасной, как прежде. То, что при Сталине не могло произойти в принципе, здесь было очень быстро организовано. Партийное большинство, которое незадолго до того поддерживало Хрущева, теперь организовало его отставку (1964 г.). Наверх системы выдвинули новую фигуру, Л.И. Брежнева (1906-1982 г.), идеально устраивающую класс чиновников.