Евгений и товарищи по училищу на летно-учебном аэродроме.

 

 

Грянул гром войны.

 

Страшным, неожиданным громом войны вошло в жизнь советских людей 22 июня. Болью, досадой на вероломство врага, ненавистью к жестоким захватчикам, но не страхом, не растерянностью, а уверенностью в победе наполнились души и сознание курсантов.

“Война очень серьезная, первая в нашей жизни, - пишет 7 июля Екатерине Мартазовой Евгений. - Это будет великая и кровопролитная война. И я уверен, как все мои товарищи, что мы сметем с лица земли Гитлера и фашизм. Наш народ, наша Красная Армия, Флот и Авиация совершат это. Ведь мы ведем войну правую, за свое Отечество.” Невольно помыслы курсантов - о фронте. Конечно, юное сердце сжималось перед военной стихией. Ведь когда поступали учиться, мало думали о том, что вот-вот грянет кровавая война. Да и представлялось все в далекой от реальной жестокости обстановке, романтичной и героической, без страшных видений крови и смерти. Однако все готовились и ожидали, что скоро тоже вольются в ряды сражающихся.

О настроении Евгения Францева, его повзрослевшем и изменившемся сознании, когда чувства становятся острее и откровеннее, ярко повествует письмо Вере, отправленное 20 августа.

“Здравствуй, дорогая Вера! Получил два письма и каждый с сюрпризом. Дороже - первое, главное в нем - образ милой девушки, твоя карточка... Много раз перечитывал, стараясь убедить себя, что вижу тебя наяву. Перед сном расцеловал карточку. А как бы я расцеловал тебя, если бы ты на самом деле оказалась рядом!

Интересно читать о твоих мирских заботах, о подготовке к новому году. Все, что не связано с фронтом, нам, военным, кажется суетой. Да, многое меняется сейчас в жизни. Хотя каждый занят своим делом, своей работой, но так или иначе, главные помыслы о войне, о том, чтобы помочь фронту.”

Евгений полон патриотических чувств, искренне горячо выражает их в письмах. И его энтузиазм не снижается трудностями и тяжестью будней военного времени. “Мы уже давно не летаем, - сообщает он в письме. - А так хочется! Но сейчас есть более важные работы: занимаемся особой “физкультурой” - упражнениями с лопатами. Занятие нехитрое, но утомительное.”

Курсанты возводили оборонительные сооружения.

Пока они еще, как говорится, не нюхали пороха, хотя постоянно несли караульную службу. Но вот в начале сентября над Ейском послышался гул немецких бомбардировщиков. Жутко засвистели падающие бомбы, взметнулись в воздух от взрывов комья земли и обломки строений. Цепь воронок постепенно протягивалась от приморской косы до учебных аэродромов. Немцы, конечно же, знали об училище и наметили разбомбить его.

Командование училища срочно сформировало эскадрилью истребителей для отражения бомбардировщиков. Однако налеты становились настойчивее, самолеты врага все чаще прорывались к аэродромам. Одной эскадрильи для защиты уже не хватало, переводить остальные самолеты в боевые - значит нарушить учебный процесс, а училище должно функционировать во что бы то ни стало.

Поэтому срочно, в этом же месяце, командование Военно-Морского флота приняло решение перебазировать училище из Ейска и Николаева под поселок Безенчук Куйбышевской области. Эвакуировались и по земле, и по воздуху. Уходили под бомбежками и усиливающийся грохот канонады.

Уже в конце сентября Евгений шлет весточку Вере с нового места. Рассказывал, что перед отъездом из Ейска дней пять их эшелон стоял на пристани. Курсанты “втихую”, откровенно сознается Евгений, ухитрялись отправляться в город, гулять в садах, ходить за виноградом и арбузами, купаться в море и даже кататься на шлюпках. “Мы жили одним днем и даже не думали, что нам будет за эти проделки.”

Но вот двинулись в путь. Ужом извивалась по просторам Донских и Сальских степей железная дорога, а затем потянулась по Сталинградской области.

“Мы проехали 2010 километров, обогнали много эшелонов беженцев (большинство евреев), голодных, измученных длинной дорогой и напуганных ужасами фашистского запада. Сколько их! Женщины, дети, старики и даже молодые парни, - пишет Евгений. - Большие города мы проезжали обычно ночью. Не удавалось даже посмотреть на них. Останавливались днем только в Сальске, Кузнецке, Сталинграде. Разговаривали с местными ребятами, которые подходили к эшелону, расспрашивали, кто мы, куда едем. Разговорившись, заявляли, что тоже готовы идти в армию, флот, авиацию и воевать с немцами. Мы их, конечно, благословляли.

Потом мы еще долго ехали по однообразной равнине. Наконец, пошли знакомые пейзажи: холмы, леса, речки, сады. Стали появляться деревни. Как приятно было видеть эту нашу обычную сельскую картину.”

На восьмые сутки эшелон курсантов прибыл на станцию Безенчук, что означает Пыльный. Все вздохнули свободнее, наконец-то закончился утомительный путь: то жара, то холод, неудобства дороги, да и питание какое попало. Однако приехали вновь на голое место. О том, как училище обосновалось, строились ли помещения, аэродромы, - об этом в письмах Евгения почти не говорится. Ему интереснее было написать о том, “как мы за дорогу одичали! С ребятами еще находили общий язык, но смешно смотреть, когда наша братва подходит к девчатам. Кто развязно, кто скромно, но все неуклюжи, будто медведи. Собственно, стоит ли об этом думать? Все это - после войны. а сейчас скорее бы на фронт. Мы уже думали, что скоро попробуем свои силы, но эта перебазировка, словно ножом по горлу, очень не вовремя. Больше месяца потеряно. На западе жестокие бои, люди гибнут, нужны новые кадры. А мы все учимся...”

3 июня Евгений пишет Кате Мартазовой из села Преполовенка, где располагался аэродром училища.

“У нас также бывают веселые часы: иногда приезжают артисты театров Москвы, Ленинграда, Куйбышева. Когда жили в Безенчуке, довольно часто слушали хороших певцов и музыкантов. Особенно понравился концерт бригады Московского Большого театра. Исключительно высокое исполнение. Послушала бы солистку Батишеву! Замечательно поет!

А теперь концертами нас балуют реже. Живем в летних “фатерах”... занимаемся своими делами. Развлекаться некогда. Дни стоят жаркие, солнце палит с утра до вечера. Нигде не спрячешься - кругом поле. И ветра нет. Пыль от взлетающих самолетов стоит столбом.

Недалеко протекает маленькая речушка. Мы каждый день не забываем ее посетить перед обедом. Вечера и ночи тут чудесные: тихо-тихо, чуть шумит листва, где-то на болоте беседуют лягушки. Щебечут птички, заливаются соловьи. Ночи теплые, лунные. Ох, эти ночи! Не хочешь обращать внимание на них, но они своей прелестью невольно увлекают...”

Из письма Е. Мартазовой 17 июля.

“Настала нестерпимая жара, солнце палит нещадно, высушивая все, что может сохнуть: траву, землю, деревья. У нас всегда спина мокрая, со лба ручьями льется пот. Зато я успел прилично загореть.”

В послании Кате 12 августа у Евгения уже другое настроение.

“Вообще-то последнее время я живу неплохо, повольнее. 10 августа был выходной день. Мы с командиром на полуторке поехали рыбачить на ночь. Как интересно! Рыбы наловили бреднями четыре ведра. Утром я сходил в деревню, купил огурцов, картошки, молока и сварил уху. Кашеварить мне очень понравилось. Особенно интересно было, как я в ведре варил уху. Вот смеху было! В общем, время провели по-простецки весело.”

Занятия в классах, изучение техники на земле стали дополняться летной практикой. Казарменные порядки для выпускников (курсанты группы, в которой был Евгений, уже считались таковыми) были довольно мягкими. “Можно вечером побаловаться, - сознается Евгений. - Любители погулять встречаются с деревенскими девчатами. Своих-то ребят они проводили.” Но для нашего героя, как он подчеркивает, оказывается самое привлекательное... обилие арбузов. Продают их в совхозе дешево (30 коп. кг), и в любое время дня.

Тянулись будни курсантской жизни: теоретические занятия и зачеты по ним; полеты и работа на аэродроме. Евгений во всем достигал высоких результатов. Зачеты сдавал на “отлично”.

Посвящая себя всецело учебе и полетам, он, однако, сильно тосковал по родным, любимой девушке, друзьям юности. Нередко отдавался мечтам. “Я постоянно вспоминаю былое. Часто вижу во сне, будто приехал домой и встретил тебя, - изливает он свою душу в послании Вере. - А когда думаю о доме, о тебе, припоминаю все подробности наших встреч. Хотя мы были лишь товарищами, именно ты для меня самый близкий человек в Чернушке. Как хочется побыть с тобой хотя бы день, час, хотя бы только посмотреть на тебя - и я буду счастлив.”

Однако тоска юноши не была горькой. Наоборот, душа его, словно в упоении, тянулась к героическому, светлому в жизни. Романтическая натура даже в однотонной атмосфере училища находила особенное, замечала и оценивала все необычное.

“Какой красивый восход солнца был 7 ноября! - восторженно восклицает он в письме Вере. - Праздничный, торжественный, величавый. Я нес “почетную вахту” - стоял в карауле. Ночь была тихой, звездной и светлой. Утром заалел восток. Розовые лучи солнца расходились во все стороны, хотя солнца еще не было видно. Луна постепенно скрылась за тучи. А вот и солнце всходит, и снег заискрился разноцветными огнями.”

Прочитав роман Войнич “Овод”, Евгений под большим впечатлением написал в дневнике: “Я восхищаюсь мужеством и силой воли героя романа. Ему можно позавидовать. Сколько перенес ради правого дела, ради своей идеи. А Джемма? Верная подруга, преданная женщина. О такой можно мечтать.”

Поступки героев “Овода” перекликались с душевными устремлениями и нашего героя, от этого тверже становились его убеждения, крепче воля и упорство в достижении намеченного.

                       

 

 

Свет родного дома.

 

Письма для курсанта - бальзам для души. Они распахивают дверь в мир близких и друзей, согревают теплом родного дома, овевают воздухом дорогих мест. Для Евгения получить письмо - праздник; написать - излить, накопившееся в душе. И он с удовольствием и откровенно пишет обо всем что думает, что переживает, что делает.

О посланиях Вере Плехановой и Екатерине Мартазовой уже рассказывалось. Многие письма к ним сохранились. Переписывался Евгений со старшим братом Николаем; сестрой Людмилой, которые уже давно были на фронте. Регулярно посылал весточки домой, родителям.

У Ивана Дмитриевича и Варвары Васильевны жизнь наполнилась острым беспокойством. Старший сын уже на фронте, вот-вот будет там и второй. И одна из дочерей, Людмила, тоже отправилась воевать.

Сердце у родителей защемило, когда грозное дыхание войны ощутили и в Чернушке. Резко изменилась привычная глазам и слуху железная дорога. Через станцию все чаще проходили воинские эшелоны. Шли без остановок, на запад. В теплушках и на открытых платформах, рядом с боевой техникой, много солдат. Молодые, среднего возраста, а то и в годах. Крепкие, здоровые, а вон и ростом невелики, и сложения не ахти. Всем им воевать, и многие могут не вернуться домой. Тяжело было смотреть на них, но когда в Чернушке состоялся митинг, Иван Дмитриевич, обычно молчаливый, взял слово.

- Я по возрасту невоеннообязанный, - произнес он. - Но если надо будет, пойду вместе с сыновьями.

А где они сейчас? Что с ними будет? - все чаще приходили эти мысли в сознание родителей. За девочек не беспокоились. “Война - дело мужское”, - считала Варвара Васильевна. Но вот пришел в Чернушку первый эшелон с эвакуированными и передали Францевым письмо, из которого узнали они, что дочь их Людмила ушла добровольно на фронт. И была вначале санинструктором, потом стала командиром роты связисток.

Евгений еще учится. А Николай? Война застала его на четвертом курсе высшего военно-морского училища. Он мог стать по специальности и штурманом, и минером, и артиллеристом. Выпускался по званию - вахтенный офицер. Это один из боевых командиров на корабле. Такая должность для натуры Николая самая подходящая. По характеру он принципиальный, резковатый. Не переносит в людях непорядочности, вранья. Всегда заступается за обиженных. Из увлечений самое большое - борьба. И быть бы ему достойным морским офицером, да судьба распорядилась иначе.

В ноябре 1941 года его вместе с другими курсантами досрочно выпускают из училища, присвоив звание лейтенантов. И направляют в только что сформированные 74 и 75-ю морские бригады. Николай попал в 74-ю, которая создавалась в Актюбинске до конца декабря, и был назначен командиром взвода в стрелковом батальоне. И хотя подразделение именовалось морским, воевать ему пришлось на суше.

В то время шла ожесточенная битва под Москвой. Враг был отброшен от столицы, когда Николай с однополчанами из резерва Главного командования прибыл на фронт. Бригада двинулась на Северо-Западный фронт, под Старую Руссу.

Зима выдалась морозная, снежная. Солдатам негде было укрыться от буранов, отогреться от холода. Закапывались в сугробы под елками. Многие обмораживались. Но нет худа без добра. Бригада наступала, солдаты и офицеры, утопая в снегу, шли вперед, перебегая открытые места. Кругом свистели пули, рвались снаряды, становилось жарко.

В одной из атак (это было уже в конце января нового, 1942 года) вражеская пуля поразила Николая в ногу. Ранение оказалось тяжелым - перебит бедренный нерв. И даже после лечения нога была малопослушной. Эта рана долго тревожила Николая Ивановича.

По всем меркам, воевать ему было уже заказано. После госпиталя Николая отправили в тыл и он приехал в родной дом.

Все родные обрадовались: хоть живой вернулся! Долго толковал в тот вечер с сыном Иван Дмитриевич, а Варвара Васильевна, поплакав поначалу, потом рассудила по-матерински:

- Ну, что же делать? Слава богу, голова, руки целы. К людям, вон, похоронки приходят.

Дали Николаю инвалидность III группы: можно выучиться и трудиться на сидячей работе. Предложили дело страхового агента..

- Было мне тогда двадцать три года, - вспоминал Николай Иванович. - Как-раз тогда пал Севастополь. Для меня, мечтавшего стать морским офицером, это было особенно больно. Я тогда подумал: действительно говорят - дана человеку одна жизнь. И надо ее прожить как следует. Чтобы честь свою, фамилию не опозорить. Пойду-ка я опять фрица бить!

И в самом деле, несмотря на запрет, вырвался Николай снова на фронт. Приспособился заправлять ногу в сапог, что не видно хромоты. И в военкомат. Взяли.

Дома удивились и встревожились.

- Вызвали! - развел руками Николай.

В семье Францевых на жизнь смотрели просто, без пафоса, но с твердым и четким понятием о долге и чести. Отец был суров, мама утирала слезы...

Николая отправили в Москву. Там он, как морской артиллерист, получил назначение в боевой расчет бронекатера на Волге. Днем и ночью, в непогоду и шторм катера перевозили грузы, солдат, технику. Когда фашистов разгромили под Сталинградом и погнали на Запад, бронекатера переправились в Азовское море. Не приспособленные к морской стихии, эти плоскодонные суда были плохо управляемыми в сложных погодных условиях, но, несмотря на трудности, моряки совершали смелые рейды. Море, особенно у берега, буквально кишело минами. По выражению Николая, Керченский залив был полон ими, словно суп с клецками.

Жестокий бой произошел однажды под Таганрогом. Был убит командир катера. Артиллерист Николай Францев принял командование. На катерах стояло всего по одной маломощной пушке. Но эти юркие речные суда проявляли хорошую маневренность и наносили неожиданные удары, умело сражались даже с превосходящим по силе противником. Так было и под Таганрогом, где Николай Францев в сложной боевой обстановке проявил отличное воинское умение и доблесть. За это был награжден орденом Отечественной войны II степени.

Боевой путь Николая продолжался до победного финиша. Вместе с наступающими советскими войсками его бронекатер шел вперед, вдоль берегов Крыма, затем по Дунаю. Под Будапештом была выполнена очень важная и сложная операция - под самым носом противника переправлена ему в тыл через Дунай дивизия наших войск, с техникой, лошадьми, повозками.

И когда закончилась война, грудь Николая украсили еще две награды - ордена Красного Знамени и Красной Звезды.

Мечтал о геройских подвигах на фронте и третий сын Францевых, Владимир. Но он еще был слишком молод. С нетерпением ожидал он письма от старших братьев, и хотя Евгений пока не воевал, а продолжал учиться, вести от него были для Володи, как и для всей семьи, очень желанными. У Евгения для всех находились добрые слова.

Из письма Евгения от 21 января 1942 года.

“Папа, мама, Юлечка, Вовка, Томка, Славик, Натка, Таточка и Борик! Всех, всех крепко целую. Как живете, родные?..

Папа! Как здоровье, самочувствие? Как дела на работе?

Мама, а как ты живешь? Теперь опять у тебя забот прибавилось, почти вся семья, кроме нас троих, под твое крылышко собралась.

Какая у вас погода? Верно, морозы. У нас - крещенские. Уж пять дней 40 градусов и больше. В позапрошлом году мы все такие холода в Чернушке испытали. Хорошо на печке в такую погоду! Правда, Вовка? Ты, наверное, на ней и лежишь? Или на охоту ходишь? Про охоту могу кое-что посоветовать...”

И Евгений подробно разъясняет, как выделывать заячью шкурку, шить варежки и носки.

Однако Володя все-таки добился своего: не дождавшись семнадцатилетия, пошел в военкомат и уговорил-таки отправить его в армию. Определили в авиацию дальнего действия, механиком-мотористом.

Шел 1942 год. Евгений Францев, как и многие его товарищи по училищу, рвался на фронт. Его очень огорчало, что он не может, как его старший брат и сестра, драться с врагом. “Как в глаза буду смотреть ребятам, - пишет он в дневнике, который вел еще со школьных лет. - Как буду говорить с родителями, что скажу Коле, дорогому брату, раненному на фронте! А Миле, славной фронтовичке, дорогой любимой сестренке, как посмотрю в глаза? Поскорее бы на фронт. Как бы я хотел быть вместе с наступающими и разящими врага воинами. Из письма Веры узнал, что 10 мая под Ленинградом геройской смертью погиб ее брат Миша Плеханов. Тяжела утрата друга!

На занятиях узнал о новых страшных зверствах фашистских варваров. 53 тысячи мирных людей убили в Киеве! Пятнадцать дней шла расправа с жителями: привозили людей партиями, заставляли копать траншеи, расстреливали и скидывали в ямы. Детей, еще живых, бросали туда же, закапывали! Ужас! Попаду на фронт, буду зубами рвать эту сволочь, никакой пощады от меня не будет!”

Душа Евгения наполнилась бесконечной ненавистью к немецким захватчикам и сердце ожесточилось. Видимо, в основном, отсюда и пошли истоки его неудержимости в будущих сражениях, его жажды громить врага, не заботясь о себе, не думая о собственной безопасности. Предельно проявлялась его непосредственность, преданность высоким идеалам, непримиримость к жестокости, бесчеловечности.

Весной в училище прибыли долгожданные боевые самолеты “Петляков-2”. По оценке Евгения - отличные машины. И с первого же полета он проникся к ним чувством любви, если только можно так определить его восторженное отношение к новому самолету. Правда, научиться управлять им в совершенстве оказалось делом не простым, но он решил во что бы то ни стало добиться этого и стать хозяином воздушной стихии.

Евгений скрупулезно познавал материальную часть, изучал теорию полетов. Не пропускал ни одного объяснения инструкторов, внимательно выслушивал замечания и советы, которые они высказывали курсантам, анализируя их полеты. Причем все ценное записывал в тетрадь, которая со временем превратилась в конспект инструкций полетов на “Пе-2”.

Он так увлечен новым самолетом, что в весточке Вере (от 12 августа 42 г.) прямо заявляет: не писал никому почти два месяца. Совершенно нет времени, занят горячей работой - осваиваю новую боевую машину. В следующем письме он характеризует самолет, уже как новейшую боевую машину и добавляет: скоро месяц как летаю на ней.

А потом рассказывает о товарищах по экипажу. “Ребята хорошие. Единственное, что их портит - маленькие, слабоватые. Но дело ведь не в физической силе: мал золотник, да дорог. А они свое дело знают. Штурман, Славик, хотя и молодой, зеленый, но сообразительный, упорный. Обтешется, привыкнет. Стрелок-радист Федя еще тоньше и слабее его, напоминает мне братишку Славика, такой же задумчивый, целеустремленный.”

Однако кое-что и озорное из своей курсантской жизни Евгений все-таки рассказывает. В письме Вере (от 16 марта 1942 г.) - как с товарищами “попал в опалу” по прибытии эшелона в Пыльный. “Дело было так: приехали мы 12 сентября прошлого года, поселились в палатках, вдали от жилья человеческого. Близко - большая бахча, где арбузы зрели “в неограниченном” количестве. Вот мы и попировали. Выписали 200 кг арбузов, принесли в палатку (на 8 человек) и неделю объедались. И еще целый месяц доставляли себе удовольствие.

Но вот пришли холода, мы стали строить землянки, в которых и зимовали. Называли их “адский дворец”, и “дом черной культуры”, и просто “черная обитель”. Всю зиму влачили существование под землей. Порядочно прокоптились. Изредка бывали в Безенчуке, что считали за удачу. Это районный центр, похож на Янаул, отличается только тем, что в нем с десяток трехэтажных домов. В поселке раньше была большая селекционная станция союзного значения. Дом культуры, не совсем отстроенный, но уже открытый. Много магазинов, в которых почти ничего нет.

23 февраля я был в ДК на торжественном заседании: дали пригласительный билет, так как я все еще считаюсь отличником. Понравился концерт, особенно - джаз училища, акробатические и другие номера.

А в конце февраля мы перебрались в поселок и попали в хорошие условия: живем уютно, занимаемся в теплых, светлых классах; отдыхаем нормально; летаем, как положено.”

И хотя курсантам предоставили нормальные условия жизни и учебы, все это скоро отодвинулось на второй план, ибо главное для них - обрести крылья военного летчика. Неудержимое стремление к этому все сильнее выражается в письмах Евгения...

Вере 15 апреля 1942 года.

“Живу по-старому, без изменений. Страшно надоело. Мне непонятна тактика проволочек и толкотни в нашем обучении. Говорят - нашего брата не надо на фронт - пока опытных много. А так как после войны мы должны быть сильнее всех в мире, поэтому резервы нужны не только в этой войне, но и к ее концу. И все-таки надоело.

Целый год идет война, многие друзья уже понюхали пороху, а мы все учимся. Эта канитель портит настроение. С каким желанием мы полетели бы бить фашистскую сволочь! Вчера Герой Советского Союза майор Радус и его штурман рассказывали о боевых вылетах, о своих славных делах. Какие смелые и мужественные люди, какие умные летчики – с такими в бою не страшно!”

В марте 1942 года Евгений Францев был принят из кандидатов в члены ВКП(б).

Изучая личное дело Евгения Францева в Центральном военно-морском архиве в Гатчине, можно убедиться в его большом старании и особом упорстве. По всем предметам он имел только хорошие и отличные оценки. За годы учебы - ни одного порицания, только благодарности. И только 19 декабря 1942 года, когда курсанты уже, по сути дела, завершили учебу, Евгений получил трое суток ареста за то, что... испортил обувь (унты). Поставил посушить у печки, вовремя не убрал, и они - подгорели.

Перед нами “Карточка успеваемости” Францева. Из 18 предметов - знание 12-ти оценены на 5; остальные на 4. “Результат” испытаний по технике полета: из 38 заданий - 14 на 5, остальные на 4.

И вот настал день выпуска. Это произошло 9 января 1943 года. Евгению Францеву выдано свидетельство пилота и присвоено звание сержанта.

Хотя он и рвался из стен училища на фронт, но прощание все равно было грустным. Здесь он стал взрослым, здесь он познал очень многое. Постиг волшебную науку покорения “пятого океана”, получил возможность разить врага с поднебесных высот.

В начале августа Евгению присвоено звание младшего лейтенанта. В аттестационном листе о нем написано:

“Дисциплинирован, приказания выполняет точно, энергично и в срок. Волевой командир, всегда опрятен и подтянут. К службе относится добросовестно. Свою специальность любит. Летные упражнения выполняет хорошо и отлично. Общий налет имеет 122 часа, из них на самолете Пе - 40 часов. Грамотно эксплуатирует материальную часть самолета. Занимается повышением знаний. Требовательный командир экипажа. С людьми работать умеет и любит. Авторитетом пользуется. Активный в общественной жизни. Взысканий нет. Имеет благодарность “За отличную сдачу зачетов по матчасти и мотора самолета “Пе-3”.

Из Ейского училища Францева направили служить в 13-й авиаполк, который базировался в Кокчетавской области. Попал в эскадрилью, штурманом в которой был известный в будущем поэт Кронид Обойщиков. В дневнике Евгения есть стихи Обойщикова. Видимо, они были дружны, и Евгений хорошо знал творения Кронида.

Весну и лето Францев служил в авиаполку, летчики которого перегоняли американские самолеты “Бостон” из Владивостока, Новосибирска на фронт. Рассказывал об этом Евгений довольно скупо и отрывочно. Вот выдержки из тех писем.

“Второй раз лечу из Красноярска на запад. В начале июля был на прифронтовом аэродроме, куда доставили самолеты. Сейчас находимся в какой-то деревеньке. Хорошее местечко! Рядом небольшая речка Самарка. Довольно глубокая. Тут же и лесок. Чуть похуже, чем у нас в Чернушке. Также жарко, пыльно и много мух.

Немного отдохнуть не мешает. Устаем-то мы здорово. За день приходится покрывать расстояние в две тысячи километров. Завтракаешь в одном месте, а ужинаешь уже в другой части света. В общем, путешествуешь по всему Союзу.

Позавчера был в Новосибирске. Там гастролировал джаз Утесова. Жаль, что не удалось послушать эту знаменитость. А когда возвращались в Красноярск, встретили ребят, которые прибыли с юга. Рассказали, что там уже созрели огурцы, помидоры. Мы же здесь в обеденный перерыв ходили в лес за Самарку ягоды искать. По десятку ягод земляники нашли, чему были рады, как дети.

В Красноярске купался в Енисее. Большая красивая река. Берега высокие. Правый особенно обрывистый, переходит в сопки и горы, густо поросшие лесом. Здесь тайга - глухая, дремучая, дикая. А вода в Енисее хорошая! Прозрачная, чистая, холодная и какая-то особенно вкусная. Пьешь - не напьешься. И мягкая, помоешь голову - волосы становятся словно пушинки.

Сейчас сижу в гостинице. На улице сильная гроза: сверкают молнии, гремит гром, с неба льют потоки воды, - мне такая погода очень нравится. Я долго стоял на крыльце и любовался сиянием молний. А вот ночью гроза - вообще исключительное зрелище. Дней пять тому назад я попал в такую грозу вечером, когда шел из кинотеатра. Идти было далеко, я снял китель, майку и пришел на место весь мокрый, как курица. Это было под Омском. Далеко отсюда.

Вот так быстро я путешествую. Признаться, уже надоела эта быстрота. Зачастую некогда даже на час-другой отвлечься, в кино сбегать или хотя бы письмо чиркнуть.”

В одном из последних писем того периода службы Францев восклицает:

“Кочевая цыганская жизнь надоела до чертиков! Хорошо, если на одном месте 3-5 дней живешь, а то больше - утром на одном месте, в обед на другом, а вечер встречаешь уже где-нибудь за сотни километров. Устаешь от обилия разнообразных красок, перемен и впечатлений.”

 

Николай Францев

 

 

На северном фронте.

После настойчивых просьб Евгения Францева направляют на Северный флот вместе со своим другом по училищу Петром Гнетовым. Приказом командующего ВВС Северного флота от 26 июля 1943 года младшие лейтенанты Гнетов Петр Яковлевич и Францев Евгений Иванович назначены летчиками 2-й эскадрильи 9-го гвардейского минно-торпедного авиаполка. Это было молодое, но уже прославленное в боях соединение. История его такова.

В довоенном 1936 году звено летчиков-балтийцев прибыло на только что созданную Северную флотилию, положив начало новому виду боевых сил. Первый шаг сделала здесь самая малая авиационная единица - звено. Но уже через три года в небе Заполярья стали прокладывать трассы авиационные подразделения ВВС Северного флота. В короткий срок авиаторы-североморцы в необжитых пустынных районах, среди голых сопок оборудовали в бухтах заливов сухопутные и морские аэродромы и наземные базы. Были подготовлены летные кадры, созданы инженерно-авиационные и обеспечивающие службы. Так что вероломное вторжение гитлеровских полчищ на Советский Союз авиаторы Северного флота встретили уже во всеоружии.

Одну из самых почетных дат в боевой летописи североморской авиации заняло в 41-м году 15 сентября. В тот день за два вылета группа молодых летчиков во главе с командиром эскадрильи капитаном Борисом Сафоновым провела два ожесточенных боя: первый - против сорока вражеских самолетов, второй - против пятидесяти двух. В первой схватке участвовало девять летчиков-сафоновцев, во второй - всего семь. Однако североморцы сражались настолько яростно и отважно, что в этих неравных воздушных поединках сбили тринадцать фашистских самолетов, не потеряв из своих ни одного.

Перед началом войны данные разведки свидетельствовали о непрерывном накоплении немецких войск и техники в северных районах Норвегии и Финляндии. У нашей границы с Финляндией немцы разместили 19-й горнострелковый корпус “Норвегия” в составе трех дивизий. Уже 22 июня 1941 года немецкий горный корпус занял район Петсамо, расположившись вдоль советской границы. Немцы планировали с началом боевых действий молниеносно захватить город-порт Мурманск, главную базу Северного флота, а затем весь Кольский полуостров. Возглавлял группировку генерал-майор Дитл, один из теоретиков “молниеносной войны”, признанный специалист по ведению военных операций в горах.

Командующим воздушным корпусом в Норвегии был назначен генерал Штумпф, тот самый, который в мае 1945 года поставит подпись под актом безоговорочной капитуляции фашистской Германии.

Но вернемся к боевым делам наших летчиков-североморцев. Согласно приказу Народного комиссара ВМФ от 23 октября 1942 года из состава особой Морской авиационной группы сформировали 5-ю авиационную бомбардировочную бригаду. В состав ее вошел и 24-й Минно-торпедный полк, ставший в мае 43-го 9-м гвардейским.

К моменту прибытия Евгения Францева полк был прославленным соединением Северного флота. Семь летчиков и штурманов, воевавших в его составе, уже стали Героями Советского Союза. Прибывающему молодому пополнению было у кого учиться, было на кого равняться. У каждого летчика - свой почерк, свои тактические приемы.

В книге приказов по полку вот приказ от 8 сентября 1943 года. В нем определен состав экипажа самолета “Бостон”:

Пилот - гвардии младший лейтенант Францев Е.И.

Штурман - гвардии младший лейтенант Петренко В.К.

Воздушный стрелок - старший сержант Антипичев С.М.

Этим же приказом оговаривается, что экипаж летает на самолете “Бостон” только днем.

Судьба связала вместе до последнего полета Евгения Францева и Семена Антипичева. Он был родом из деревни Кишкино, Ухтомского района Московской области. Родился 20 января 1917 года. Закончил 7 классов. В армию призван в 1940 году. А в 43-м принят в члены партии.

Петренко, напротив, недолго пробыл штурманом в экипаже Францева. Через несколько недель его сменил П.А. Галкин, ставший боевым другом Евгения. Локоть к локтю поднимались они в кабине самолета в воздух, в едином порыве бросались в огненные вихри, вместе стали Героями Советского Союза. Плечом к плечу они сражались с врагом до последнего полета Францева в сентябре 1944 года.

Павел Андреевич Галкин родился в 1922 году в селе Ишердь Кораблинского района Рязанской области. Был комсомольцем. В 1940 году окончил Сапожковский педагогический техникум. И сразу поступает в ВМАУ имени Леваневского, из которого вышел офицером в 1943 году. Во время учебы Францев и Галкин не были знакомы; ведь Евгений учился на летчика, а Павел - на штурмана. После окончания училища Галкина тоже послали на Северный флот, в 29-й полк пикирующих бомбардировщиков Пе-2. Он базировался на том же аэродроме, что и 9-й минно-торпедный авиаполк, в котором служил Францев.

 Галкина определили в экипаж, командовал которым его тезка Павел Сердюк. Но не пришлось им повоевать вместе. Сердюка по болезни перевели на другой самолет - Ил-2, и Павел остался без летчика. В это время Евгений тоже оказался без штурмана. Тогда-то командир дивизии и предложил Галкину перейти в другой - минно-торпедный полк, в экипаж Францева. Галкин с готовностью согласился. Еще бы! Ведь предоставилась возможность больше “ходить в боевые полеты”. А к этому молодое пополнение стремилось всем сердцем. Галкин, как и Францев, довольно быстро овладел американской аппаратурой и оборудованием “Бостона”. Недели через три уже мог свободно производить на нем все штурманские расчеты и действия.

Тот режим, который рассчитывал штурман и задавал летчику: курс, скорость, высоту, Францев соблюдал точно и почти автоматически. Способен был час и два летать на высоте ста - ста пятидесяти метров над уровнем моря, что требует очень высокого напряжения. Францев всегда четко “держал” курс. В результате Евгений и Павел быстро освоили полеты в сложных метеоусловиях Заполярья: шквальном ветре, обледенении самолета и прочих самых разнообразных и непредвиденных трудностях. Летали даже тогда, когда порой опытные летчики разведывательной авиации возвращались, не дойдя до цели. А Францев и Галкин не сдавались - их упорству стоило завидовать и подражать.

                  

 

Гром среди ясного неба

 

 

В северных районах Норвегии и Финляндии в те годы почти на было хороших шоссейных дорог, а железнодорожных путей нет и поныне. Поэтому связь немцев с их базами и гарнизонами, воинскими соединениями, располагавшимися там, осуществлялась только морским путем. Вдоль берегов постоянно курсировали флотилии военных и грузовых судов. Из Германии поставлялось продовольствие, боеприпасы, живая сила. А обратно морские транспорты шли груженные никелевой рудой, которая добывалась в этих краях для военных заводов. Ведь никель - это, прежде всего, броневая сталь для танков.

Естественно, главным в действиях нашей североморской авиации являлось уничтожение этих транспортов, нарушение военных коммуникаций противника вдоль берегов Норвегии и по всему Баренцеву морю. С этой целью авиаторы выработали тактику, так называемых, “крейсерских полетов”, или как еще их именовали “свободной охоты”, на самолетах-торпедоносцах. Наносили комбинированные (бомбовые и торпедные) удары по портам, базам и конвоям судов противника на всем протяжении северного берега от наших рубежей до Норвежского моря.

Эти действия советской авиации превратились в своего рода блокаду портов Северо-Восточного побережья Норвегии. Врагу не было покоя. Наши воздушные торпедоносцы держали в постоянном напряжении противника, в том числе и в районах, мало доступных для массированных налетов ударной авиации. Куда не могли долететь мощные бомбардировщики, легко и незаметно проникали маневренные торпедоносцы. Их крейсерские налеты заставили немцев отвлечь для прикрытия караванов дополнительные воздушные силы. В частности, гитлеровцы вынуждены были усиливать охрану за счет использования двухмоторных и одномоторных самолетов, которые сопровождали транспортные флотилии от портов выхода до конца пути. Это требовало много топлива и моторесурсов, к тому же из-за сложности полета оказывалось весьма тяжелым рейсом и сильно изнуряло немецких летчиков. Что, как раз было на руку нашим авиаторам.

Однако для них крейсерские полеты были нелегкими. Тактика одиночного рейса самолета-торпедоносца сложна своими особенностями. Первое, обязательное условие - скрытность выхода в район поиска. Для этого полет совершался подальше от берега, чтобы самолет не было видно, и в зависимости от обстановки - в облаках или на минимальной высоте.