Самолет-факел врезается в корабль

 

 

Гибли люди, падали в море самолеты. В полку все меньше оставалось торпедоносцев, и экипажи отправлялись в Москву, вернее в Подмосковье, на Измайловский аэродром за новыми самолетами. Летал за ними и экипаж Францева. Об одной из этих командировок Евгений пишет в мае 44 года бывшей однокласснице Зине Акуловой.

“Приехал из Москвы к себе на Север. Получил большую пачку писем. За месяц накопилось около 30. Не знаю, как начать отвечать, решил для начала всем открыточки послать.

В Москве был с 25 апреля по 12 мая. Погулял хорошо, был в театрах почти каждый вечер, хотел москвичей догнать в театральном искусстве. В Большом театре слушал оперы “Князь Игорь”, “Снегурочка”, “Сказка о царе Салтане”. В Малом видел “Пигмалион”, “На всякого мудреца довольно простоты” и другие. Но больше всего понравилась оперетта “Перикола”.

Да, видел сестреночек Юлю и Милочку после четырехлетнего расставания. Вот радость!”

Как рассказывал П.А. Галкин (Ейск, 21 апреля 1995 г), в конце мая экипажи Францева, Пирогова и два звена (5 самолетов) вновь посланы за новыми машинами в Москву. Получили их, приняли как положено, облетали, опробовали и отправились на них в свой Североморск. Останавливались в Архангельске и Мурманске. Но вот и наш аэродром.

Садимся на поле и видим самолет Гнетова, мотор уже запущен, рядом торпеды. Экипаж готов занять свои места в машине. Понятно, уходят в боевой полет.

Мы поприветствовали их через форточки и стекла кабин. Гнетов и его ребята тоже помахали нам, поздравили с возвращением. И вот они уже в кабине торпедоносца, взревел мотор, и самолет, пробежав аэродром, взлетел, скрылся вдали и где-то там остался навсегда...

А произошло вот что. 26 мая наши разведчики засекли большой караван гитлеровцев в Тана-фиорде. Он вышел из Киркинеса, проследовал Варангер-фиорд и поплыл дальше. Штурмовая авиация с трудом могла его настигнуть, далеко. Однако, получив эту информацию, командующий все-таки приказал нанести удар.

Без промедления стала готовиться боевая группа из всех полков дивизии. Основную ударную силу составили торпедоносцы и штурмовики. Их прикрывали истребители. Первая пошла в бой эскадрилья 9-го гвардейского полка. Вел ее мастер торпедных ударов капитан К.Ф. Шкаруба. Рядом выдерживал строй парторг эскадрильи лейтенант О. Губанов.

Приблизившись к кораблям конвоя, самолеты неожиданно вынырнули из облаков почти к самой воде и один за другим, сбросив торпеды, взмыли вверх. Немцы открыли шквальный огонь. Но водные снаряды уже неслись к ним и поразили эсминец и транспортный корабль. Оба ушли на дно. Однако и немецкие снаряды угодили в два торпедоносца, которые упали в море.

На наши самолеты набросились к тому же и истребители. Один из них пулеметной очередью повредил самолет Губанова. Тяжелое ранение получил стрелок А. Чередниченко. Но, собрав все силы, осыпал “мессера” градом пуль и тот кое-как унес ноги.

Капитан Шкаруба поспешил на помощь товарищам. Прикрыл поврежденный самолет сзади и отбивал атаки фашистов. Губанов с едва действующими рулями высоты, на одном моторе с трудом дотянул торпедоносец до аэродрома. Вернулись же далеко не все.

Несмотря на потери, была составлена новая эскадрилья, и ее решил вести сам командир полка гвардии подполковник Борис Павлович Сыромятников. Он знал, что идет, возможно, на верную гибель, но настолько был силен порыв самоотверженности и энтузиазма, душевный взлет вожака, что он без колебания решился на это. Но разве можно оставить полк без опытного командира? И Петр Гнетов обратился к старшему начальнику.

- Разрешите, я поведу группу вместо Сыромятникова.

- Разрешаю.

Как ни возражал командир полка, на опасное задание полетел все-таки Гнетов. Прикрывали его группу истребители из соседнего полка. Лететь пришлось долго. И когда позади осталось больше половины пути, летчик с ведущего истребителя передает по радио, что у него израсходовано уже половина горючего и если лететь дальше, то на обратный путь не хватит.

- Что делать, возвращаться?

Даже по строгим законам военного времени Гнетов, лишившись прикрытия, имел право возвратиться. Потому что истребители не могут продолжать полет. Возможно, Гнетов бы и повернул, но...

- Вижу корабли! - крикнул он по радио ведущему истребителей. - Вы возвращайтесь, а я атакую!

Те развернулись и полетели домой. А три торпедоносца, ведомые Гнетовым, ринулись к каравану. Навстречу выскочили “Мессершмитты”. К их пулеметам присоединились корабельные орудия. Шквал огня окутал советские самолеты. Но они, словно одержимые, неслись к цели, хотя один за другим получали орудийные и пулеметные пробоины. Уже огонь бушевал на плоскостях, охватывая машины все сильнее и сильнее. Следом тянулся густой шлейф дыма. И вот один из этих огненных факелов врезался в корабль. Второй и третий упали в море.

Все это видел пилот нашего разведчика. Видел он и то, что торпедированное не торпедой, а самим торпедоносцем транспортное судно и военный корабль взорвались и затонули.

И не успели гитлеровцы на остальных кораблях перевести дух, как из-под небес спикировала на них восьмерка штурмовых бомбардировщиков. Вновь загрохотали орудийные залпы, залились пулеметные очереди. Эта адская музыка усиливалась шумом фонтанов от взрывающихся на воде бомб; тучи брызг превратили поверхность моря в жаркое поле беспощадного, ужасного сражения, поглощающего корабли, самолеты и... человеческие жизни.

В этот неистовый смерч, как последний аккорд трагической симфонии, ворвалась новая восьмерка ИЛов - пошли в атаку топ-мачтовики эскадрильи капитана Д.В. Осыки. (Сущность топ-мачтового бомбометания заключается в том, что самолет-бомбардировщик идет на цель бреющим полетом, или, как выражаются летчики, “цепляясь за мачты судна”. Самолет проносится над целью в двух-трех десятках метров, принимая огонь на себя в упор. Этот способ хотя и был весьма эффективным, но очень сложным в исполнении и предельно опасным.)

Прижимаясь к воде, самолеты проскочили над боевыми кораблями и устремились к транспортным судам. Командир атаковал самый большой из них; бомбы угодили в борт, разворотили его, хлынула вода, и судно пошло ко дну. Пустили к рыбам штурмовики и один боевой корабль. А завершили удар несколько групп истребителей-бомбардировщиков.

В итоге операции враг потерял два транспортных судна, два эскадренных миноносца, два сторожевых корабля и восемь самолетов.

 

Мой друг Петр Гнетов

 

Тяжело переживал гибель своего друга Петра Гнетова Евгений. В газете “Североморский летчик” от 1 июня 1944 года напечатан его рассказ под названием “Мой друг Петр Гнетов”.

Читайте его.

 

“В начале войны курсант авиационного училища Петр Гнетов был принят в партию. Вернувшись с партийного собрания, Петро - так друзья звали Гнетова - сказал мне, своему ближайшему товарищу:

- Война - это величайшее испытание для страны и народа, величайшая проверка для каждого гражданина нашей Родины. Я рад, что вступаю в войну членом партии. Выходя в бой, мы будем с тобой не только выполнять свое профессиональное дело военного летчика, не только выполнять свой долг советского гражданина, но в каждом бою нам надо будет оправдывать звание коммуниста.

Все мы хотели скорее попасть на фронт. Когда мы закончили “У-2”, Петру пришла мысль ходатайствовать об отправке нас на фронт в качестве связных. Разумеется, нам отказали. Петро не скрывал от меня своей тревоги:

- А вдруг, Женька, война окончится без нас? Мы так и не успеем с тобой подраться с немцами.

                                                  * * *

По окончании училища, пробыв некоторое время в запасной части, мы попали в перегоночный полк.

Однажды мы прилетели с новыми машинами на Северный флот.

На заполярном аэродроме увидели, как подымаются в воздух боевые машины и уходят в море, к вражеским берегам, и почувствовали, что не можем возвращаться в тыл: наше место здесь, на летном поле, среди северных скал и сопок.

Командование удовлетворило нашу просьбу, и мы были зачислены в гвардейский полк.

Командир полка вручил нам гвардейские значки, и мы прикололи их к кителю. Но когда вернулись к себе в землянку, Петро отстегнул свой значок и бережно спрятал его в карман.

- Понимаешь, Женя, - сказал он, - пока мы не воюем, неловко считать себя гвардейцами - подумай, какие герои добывали полку это почетное звание, какие замечательные подвиги они совершали! А что сделали мы с тобой?

Он не носил гвардейского значка до тех пор, пока его не встретил парторг полка и убедил, что значок гвардейца выдается не только, как свидетельство совершенных заслуг, но и как напоминание о том, что каждый летчик гвардейского полка должен воевать так, как подобает офицеру-гвардейцу.

Воевать так, как воюют гвардейцы, стало единственной целью жизни Петра Гнетова.

Нашими учителями в полку были Островский, Макаревич, Величкин, Адинсков.

Гнетов учился с присущей его характеру серьезностью и настойчивостью, но очень переживал, что пока что в боях не участвует.

                                                  * * *

Осенью прошлого года Гнетов и я стали летать на свободную охоту.

С каким неистовством искал противника Петро!

Штурманом в экипаже Гнетова был младший лейтенант Грачев, до военной службы - человек самой мирной профессии - агроном. И Грачеву, и третьему члену экипажа стрелку-радисту сержанту Боброву передалась эта жажда боя, которая владела Гнетовым, жажда встречи с врагом, которого нужно уничтожать, настойчивая воля и непоколебимое упорство летчика-торпедоносца. Петро бесстрашно водил свой самолет в самые опасные районы, в самые заповедные фиорды, стараясь во что бы то ни стало обнаружить фашистские корабли.

Но на первых порах ни Гнетову, ни мне не везло: кораблей мы не находили.

В тот день, когда мне удалось одержать свою первую победу и потопить немецкую подводную лодку, Гнетова постигла неудача. Находясь, как и я, в крейсерском полете, он обнаружил вражеский конвой. Атаковать транспорты, шедшие в сильном охранении, было очень рискованно, но Гнетов, не обращая внимания на сосредоточенный по нему одному огонь, смело ринулся в атаку. Торпеда его, однако, в цель не попала.

Всю ночь ни Петро, ни его штурман не сомкнули глаз.

Искренне, как только может радоваться настоящий друг, Петро радовался моей удаче. Но то, что первая сброшенная им торпеда прошла мимо цели, казалось ему неописуемым позором, который он обязан немедленно, на следующий же день смыть.

И действительно, на следующий день Гнетов доказал, что ему бесконечно дороги честь и традиции родного гвардейского полка. Вылетев на свободную охоту, он встретил конвой противника, шедший в составе 18 единиц. Три пояса охранения окружали фашистские транспорты, и дула зенитных орудий с 18 кораблей повернулись в сторону одного самолета, как только он оказался вблизи конвоя. Но был бы огонь сильнее в десять раз, все равно Петро с боевого курса ни за что не свернул бы...

Гнетов шел в атаку на самый крупный транспорт в конвое, преодолевая трехпоясный заградительный огонь. Еще на подходе к цели пробоины усеяли машину. Прямое попадание снаряда страшно тряхнуло самолет, и Гнетов видел, как полетели с плоскостей металлические клочья, но он продолжал вести машину на цель. Он сбросил торпеду, транспорт взорвался и затонул. И, находясь на израненной машине в гуще огня, громко и радостно закричал: “Ура! Транспорт тонет...”

Радость победы, которую испытал Гнетов, была сильнее чувства опасности. Он не боялся опасности, он жаждал победы!

Я видел изрешеченную машину, на которой вернулся Гнетов на аэродром. Я видел, как подхватили на руки и стали качать Гнетова техники, когда, подрулив к стоянке, он выбрался из кабины.

Спустя несколько дней Гнетова и меня вызвал командующий Северным флотом и вручил нам обоим ордена Красного Знамени.

Мне Петро, когда мы возвращались от командующего на аэродром, говорил:

- Где-то я читал. Офицеру вручили орден, и офицер этот очень правильно сказал: одну половину ордена мы заслужили, а другую нам надо еще отрабатывать... Очень правильные слова, Женя, и нам с тобой еще надо отрабатывать наш орден.

В этих словах я вновь почувствовал необычайную скромность моего друга, который никогда не преувеличивал своих заслуг, всегда считал, что сделал еще слишком мало в сравнении с тем, что ему следует сделать.

                                                  * * *

Гнетов гордился тем, что он морской офицер.

- Морской офицер, - не раз говорил Гнетов, - всегда отличался подлинным мужеством, воинским умением, большой культурой.

Он воспитывал в себе мужество, никогда не переставал учиться воинскому мастерству и постоянно расширял свой культурный кругозор.

Он много читал. Его увлекали эпические картины Отечественной войны у Льва Толстого. Он с упоением читал “Вильгельма Телля” Шиллера. Ему нравились публицистические статьи Ильи Эренбурга - едкий сарказм писателя, обличавшего тупого немецкого душегуба, находил живой отклик в душе Петро. Многие стихи Симонова Гнетов переписывал в блокнот и заучивал наизусть. Он считал, что героями будущих литературных произведений будут герои-современники: Сафонов, Покрышкин, Гарбуз, Киселев...

- Я очень люблю жизнь, - сказал мне как-то Петро, - но пока идет война, я живу только для того, чтобы уничтожать немцев.

На портсигаре, с которым Гнетов никогда не расставался, он написал:

“Если я увижу перед собой неминуемую смерть, то вместе с собой вгоню в нее столько немцев, сколько их будет впереди меня”.

Однажды он шел в группе, вылетевшей для нанесения торпедного удара по конвою. Случилось так, что ведущий не заметил корабли и отвернул в сторону. В строю произошло замешательство. И в этот момент летчики, среди которых было несколько молодых товарищей, услышали уверенный голос Гнетова:

- Спокойно... Вижу корабли... Идем в атаку.

                                                  * * *

Недавно отдельные летчики нашего полка совершили ряд ошибок и промахов.

Гнетов был парторгом эскадрильи, и на партийном собрании коммунисты услышали преисполненные гнева горячие слова офицера-большевика, напоминающего о долге каждого гвардейца - от боя к бою покрывать новой славой священное знамя полка.

Партийное собрание состоялось в эскадрилье и накануне последнего вылета Гнетова. На этом собрании мы принимали в партию стрелка-радиста его экипажа сержанта Боброва.

- Пойдем в атаку - с курса не свернем, - обратился к коммунистам парторг Гнетов. - Если не потопим торпедой, пойдем на таран...

Эти слова оказались пророческими.”

           

 

Воздушные удары все сильнее

 

Лето 1944 года началось с ненастных дней. Первая половина июня выдалась неблагоприятная по погодным условиям для полетов, поэтому авиация Северного флота вела ограниченные боевые действия.

Но вот распогодилось. 17 июня воздушная разведка обнаружила в районе Киркинеса морской караван немцев. С наших аэродромов поднялось более двухсот самолетов - торпедоносцев, штурмовиков, истребителей. Часть из них нанесла демонстративные бомбовые удары по артиллерийским батареям на линии обороны врага на сухопутном фронте, другие самолеты (их было большинство, около 150) обрушили свой смертоносный груз на морские караваны.

Массированные налеты наших воздушных сил на неприятеля становились повседневными. Постоянно бомбили Киркинес. Самые мощные нападения были проведены 27 и 28 июня. В первый день над неприятелем появились 20 торпедоносцев, 12 истребителей-бомбардировщиков, 8 штурмовиков и 10 самолетов Пе-3. Их прикрывали более сотни истребителей.

Эта лавина железных птиц покрыла все небо над городом и обрушила смерч бомб, снарядов и пуль на неприятеля. Были разрушены различные военные объекты, в том числе рудодробильный завод, железнодорожная ветка между заводом и портом, причал. Взорваны и пущены на дно крупный транспортный корабль, тральщик, два военных катера и другие суда. Фашистские истребители пытались не допустить наши самолеты к городу, но, потеряв в воздушных боях шесть машин, отступили. Зенитный же огонь вражеских батарей достиг лишь одного нашего “ястребка”. Он оказался единственным потерянным самолетом.

На другой день, 28 июня, наши самолеты вновь взлетели над городом. Их было более сорока. Еще не утихли пожары от предыдущего налета, как над портом и на военных объектах от взрывов бомб взметнулись новые языки пламени и поднялись столбы дыма. Особенно большие разрушения и пожары достались порту. Затонули три транспортных судна, общим водоизмещением 21 тысяча тонн. Повреждения получили еще три судна.

Вновь, было, пытались напасть на штурмовиков «Мессершмитты», но были прижаты к сопкам и большей частью уничтожены советскими истребителями.

Какова же роль в этих боях была у наших героев - экипажа Е. Францева? Необходимо отметить, что к этому времени Евгений был повышен в офицерском уровне: 20 мая ему присвоили звание гвардии старшего лейтенанта. В аттестации, в частности, помимо боевых заслуг отмечалось: “Летает днем в сложных метеорологических условиях. Летать любит, летать умеет, техника пилотирования хорошая. Общителен. Опрятен. Строевая выправка хорошая, требователен к себе и подчиненным. Над собой работает. Заочно изучает иностранный язык.”

Утром 28 июня экипаж Францева в едином строю самолетов полка поднялся в воздух и летел ведущим эскадрильи. На его торпедоносце и других машинах были подвешены 500-килограммовые бомбы. Небо было безоблачное, видимость отличная. Самолеты летели на высоте 4 километров.

До города оставалось совсем немного, когда навстречу ринулись фашистские истребители. Но наши самолеты охранения отважно противостояли им, не подпускали к бомбардировщикам. Отдельные “Мессершмитты” все-таки прорывались, сближаясь со штурмовой авиацией, но тут их встречал дружный огонь стрелков-радистов торпедоносцев.

Францев направил самолет к порту, где у причала стояли транспортные суда. Вот они уже рядом. Галкин установил данные на прицеле и приготовился к нанесению удара. Самолет уже вышел на боевой курс, когда перед ним появился вражеский истребитель и ринулся на торпедоносец. Он сумел войти в сектор недосягаемый для нашего стрелка. Антипичев не мог обстрелять “мессер”, - мешали детали конструкции самолета. А Францев не мог маневрировать, так как необходимо было строго выдерживать расчетный режим полета. Что предпринять? Мгновения были критические: «Мессершмитт» уже в сотне метров и открывает огонь из пулемета. И тут на пути его трассы неожиданно появляется наш истребитель, принявший огненную очередь фрица на себя. Это единственное, что он мог сделать для спасения ведущего бомбардировщика.

“Ястребок” получил серьезные повреждения, но удержался в воздухе, к нему на помощь подоспели другие, и фашист поспешил исчезнуть. Летчиком, принявшим удар на себя, был Герой Советского Союза Владимир Бурматов.

А Галкин продолжил свои действия: навел прицел на крупный транспортный корабль, стоящий у левой стенки причала и сбросил бомбы. По его сигналу выпустили на судно грозные “гостинцы” и остальные самолеты эскадрильи. Через несколько секунд внизу загремели взрывы.

Галкин нажал на кнопку фотоаппарата. Было сделано несколько снимков. Два из них хранятся в школьном музее Е. Францева.

Эскадрилья возвращалась домой морем. Когда до берега оставалось километров 15, истребитель, который прикрывал самолет Францева, начал терять высоту, а потом стал резко падать. Рядом летел истребитель молодого летчика лейтенанта Зайцева, ведомого капитана Бурматова. Он видел, что “ястребок” командира лег в крутой вираж и уходит в море.

- Иду на вынужденную, - услышал Зайцев голос Бурматова.

- Прикрою, - ответил он командиру.

Имея запас высоты, Бурматов в планировании сумел развернуться к берегу Рыбачьего. Но дотянуть до него не смог. Зато удалось плавно посадить самолет на воду и, пока тот погружался, вылезти из кабины со спасательной желтой шлюпкой. Видя все это, Галкин по радио сообщил координаты затонувшего истребителя. Летчик Зайцев, снизившись, пролетел над шлюпкой и, удостоверившись, что его командир в безопасности, направил самолет к берегу. Он знал, что поблизости база торпедных катеров. Моряки всегда приходят на помощь летчикам при их вынужденной посадке в море.

Когда над базой появился краснозвездный “ястребок”, кружа и порываясь в море, его быстро поняли. Зайцев видел, как к причалу побежали моряки, затем в море вышел катер. Истребитель покачал крыльями и направился к шлюпке. Катер полным ходом несся следом. Вот и шлюпка. Ее уносило в море. Истребитель стал кружить над ней, а через несколько минут тут был и катер. Обессилившего в борьбе с волнами летчика подхватили дружеские руки моряков. По закону войскового товарищества поступили летчик Зайцев и моряки катера.

Работая в Центральном Военно-Морском архиве, я нашел материал, рассказывающий, за что Бурматов был удостоен звания Героя Советского Союза. Привожу выдержку из Наградного листа, подписанного командиром 5 МТАД ВВС СФ полковником Кидалинским 25 апреля 1944 года.

“За образцовое выполнение боевых заданий, за сбитые лично в воздушных боях 12 самолетов противника, одного в паре и 7 предположительно, за 57 успешных вылетов на сопровождение наших торпедоносцев, в результате которых обеспечил потопление 8 транспортов противника, 1 танкера, 1 сторожевого корабля, 1 катера, 3 самоходных барж, а также повреждение 6 транспортов, 2 танкеров, 1 сторожевого корабля и проявленные при этом отвагу, мужество, доблесть и героизм достоин представления к высшей правительственной награде - присвоения Звания Героя Советского Союза.”

Указ о присвоении этого звания Владимиру Александровичу Бурматову был подписан 31 мая 1944 года.

Но вернемся к рассказу о тех событиях. Через несколько часов после возвращения эскадрильи воздушный разведчик сфотографировал результаты бомбометания. На снимке отчетливо видны горящие склады, портовые сооружения, корабли. Пожары продолжались более суток. Причалы вышли из строя. Для своих судов противник вынужден был искать новые пункты разгрузки.

Но непогода время от времени не давала подниматься в воздух самолетам. Летчики отдыхали. Францев, однако, не предавался бесцельному времяпровождению. Он садился за стол, анализировал свои боевые действия и товарищей, отбирал ценное, интересное, записывал свои размышления. Тогда и рождалась статья “Тактические приемы крейсеров-охотников”.

В один из таких нелетных июльских дней командующий Северным флотом вице-адмирал А.Г. Головко вручил командиру полка торпедоносцев подполковнику Б.П. Сыромятникову гвардейское знамя и орден Красного Знамени. Награда была заслуженной. На боевом счету полка значилось свыше девяти десятков пущенных на дно Баренцева моря транспортных и военных судов противника, общим водоизмещением около четырехсот пятидесяти тысяч тонн. Летчики-истребители сбили сто пятьдесят четыре вражеских самолета.

Возросшая активность нашей авиации заставила противника становиться все более осторожным. Немцы перестали отправлять суда в Петсамо и Линахамари. С весны 1944 года их морские коммуникации прекращались в Киркинесе. Дальше грузы перевозились к линии фронта сухопутным транспортом.

Естественно, что Киркинес стал главным объектом нападения нашей авиации. Массированный налет был произведен 4 июля; в нем участвовало 130 самолетов, половину которых составляли торпедоносцы, штурмовики, истребители-бомбардировщики. Враг смог выставить на защиту лишь 15 истребителей. Наши соколы перехватили их заранее, семь сбили, остальных отогнали. Так что наша авиация без особых помех как следует “обработала” бомбами военные объекты, порт и рейд. Два транспорта пущены ко дну, мощные взрывы разметали несколько складов, возникло множество пожаров.

В журнале боевых действий за 4 июля есть такая запись:

“Группа в составе 5 самолетов “ДУГЛАС А-20Ж”, ведущий гвардии капитан Гусев, его заместитель гвардии старший лейтенант Францев, ведомые гвардии старший лейтенант Казаков, гвардии младшие лейтенанты Лукашев и Василенко под прикрытием 8 самолетов “Аэрокобр” 2 ГКИАП в 19 ч. 32 м. вылетели на бомбоудар по порту Киркинес.

20 ч. 14 м. По заводской и Северо-Западной пристаням порта сброшено 10 бомб. Из атаки вышли левым разворотом с курсом 50-60о со снижением. Экипажи наблюдали: взрыв огромной силы в складских помещениях Северо-Западной пристани, сопровождавшийся сильными пожарами, которые экипажи наблюдали с полуострова Рыбачий. Также три меньших взрыва на заводской пристани. Часть бомб рвалась у транспорта, стоявшего у заводского причала, водоизмещением 12-15 тысяч тонн.”

Пожар продолжался и в последующие дни. В документах указано 6 очагов пожара.

Впоследствии я поинтересовался у Галкина судьбой капитана Петра Ивановича Гусева.

“... В июле 44 года стало известно, что к Киркинесу подходят конвоем крупные транспортные суда немцев. Еще немного, и они пройдут на свою базу. Упускать их - значит дать врагу возможность получить боеприпасы и продовольствие объемом в несколько железнодорожных составов. Командующий отдает приказ - поднять торпедоносцы и под прикрытием истребителей атаковать караван.

Обычно, когда Гусев и его товарищи вылетали на “охоту”, они брали по одной торпеде. Редко две, только для очень важных целей. На этот раз Гусев вооружился двумя торпедами.

И только самолеты взлетели, как техник по вооружению докладывает командиру полка.

- Товарищ командир, мы же не успели ввернуть пиропатроны!

Это механизм, обеспечивающий сбрасывание торпеды. Небольшой патрончик, который при нажатии на кнопку, производит действие по запуску торпеды. И вот этот пиропатрон забыли вставить в замок. Значит, торпеда не вылетит.

Что делать? Было над чем задуматься командиру полка. Ведь Гусев со своей эскадрильей летит в ад и... почти безоружным! Возвращать Гусева было невозможно, он уже выходил на рубеж атаки. К тому же был ведущим, отвечал за всю эскадрилью. Конечно, его можно было бы вернуть, а за него повел бы эскадрилью его заместитель. Но для этого уже не было времени.

Гусев повел своих товарищей в атаку. Сам пошел на корабль, но сколько ни нажимал на кнопку, торпеда не сбрасывалась, а в самолет летели пули и снаряды. Один угодил в мотор. Пожар, к счастью, не возник, но мотор вышел из строя. Гусев вывел самолет из боя и потянул к Рыбачьему. Зато его однополчане потопили два корабля, хотя и сами понесли потери.

Гусев, между тем, из последних сил вел самолет на одном моторе. Две торпеды (это две тонны) висят тяжелым грузом. И самолет не выдержал нагрузки, километров 50 оставалось до Рыбачьего, когда он опустился на воду. Мотор перегрелся, его заклинило.

Между тем самолеты, ведомые Гусевым, вернулись на свой аэродром. Они видели гибель нескольких своих товарищей и посчитали, что и их командир оказался среди них.

Но Гусев благополучно посадил самолет на воду, штурман и радист были ранены. Гусев вытащил штурмана через верхний люк, а потом вдвоем вытянули из кабины и радиста. Сели в резиновую лодку. Самолет обычно на воде держится до 15-20 минут. На этот раз он ушел под воду минут через 7. Летчики стали грести в сторону Рыбачьего. Лодка трехместная, надувается автоматически, есть необходимый запас воздуха и весла.

Гребут час, другой. Вдруг, откуда ни возьмись, появляется над ними немецкий истребитель. Сделал кружочек, покачал крыльями, показал направление на свою территорию - на Киркинес. Направление различалось далеко неточно, примерно, градусов 40-50. Потом летчики рассказывали: мы изменили направление и стали грести туда, куда показывал летчик. Когда же самолет, сделав несколько кругов, скрылся, мы вновь стали грести в нашу сторону.

Помогал ветерок, дул на восток. А истребитель появился еще раз и вновь стал указывать направление на Киркинес. Но едва улетел, летчики опять направились на восток. Сколько упорства, терпения, силы воли надо было проявить, чтобы почти безостановочно грести часов 30! Больше суток.

Наконец, лодка попала в поле зрения наблюдателей с полуострова Рыбачий. Срочно выслали катер и подобрали летчиков. Впрочем, они уже сами к берегу подплывали.

В тяжелом состоянии оказался радист - случилась психическая травма, сошел с ума. Штурман выдержал. У него были лишь поверхностные раны на лбу. Через несколько дней пребывания в госпитале он вошел в строй. Ну, а Гусев физически нисколько не пострадал, только сильно утомился.

После нескольких дней отдыха прошел обследование в госпитале, вернулся в полном здравии, сел за штурвал, совершил контрольный полет и бодро доложил.

- Все нормально. Чувствую себя хорошо, - а потом, усмехнувшись, добавил. - Только как вылетел на море, дрожь охватила. Начинает всего трясти - и коленки, и руки. Ничего не могу с собой поделать.

Сказалось предельное нервное напряжение. Море действовало на него теперь как что-то непреодолимо страшное, и, конечно, Гусев уже не мог над ним летать. Командование приняло решение использовать его опыт и знания для обучения молодого пополнения. Под Архангельском располагался аэродром, где в учебно-авиационном полку познавали летно-воинские методы выпускники училищ, прежде, чем их ставили в строй боевой части. Они совершенствовали свои знания в обстановке, приближенной к боевой, отрабатывали технику пилотирования над сушей и морем, познавали особенности полетов в суровых условиях Севера.

Летный и воинский багаж Гусева оказался весьма полезным здесь. Все, кого обучал он, вспоминают о нем с благодарностью.

           

Бомбардировка порта Киркинеса.Снимок сделан экипажем Францева

 

В кругу родныхи любимых

 

“Получил твое письмо, очень рад, - пишет Евгений бывшей однокласснице Зине. - Хорошо, когда летом видишь лето! Горячее, приветливое солнышко, прохладная тень развесистых деревьев, манящая влага речки, живительный воздух леса, веселое щебетание пташек, трели соловья, зелень, тепло, цветы, ягоды, грибы... Как хорошо!

Ты можешь понять мой восторг, если я другую картинку нарисую. Сегодня 10 июня. Моросит дождь, временами мелкий снежок вьется в воздухе. Бр-р! Низкие бородатые серые тучи важно проходят, задевая космами за сопки...

И смотрят уныло камни, чуть покрытые лишайником, хмурятся чахлые березки, прижимаясь к земле, печалятся сосны. Сурово смотрят сопки своими ледяными вершинами.

Но у меня не от того печаль в душе засела. Как ее выбить? Даже заболел немного. Друга лучшего я потерял... Мы с ним еще до войны были вместе и потом всегда вместе - и в перегоночном полку, в командировках, воевали бок о бок, награждались вместе, звания получали и рядом спали. Даже мысли наши были одними. Он однажды Кате написал в ответ на присланную ей вырезку из газеты (она нас все просвещает). Не было секретов у нас, не было зависти, всегда душа в душу.

А без хорошего, настоящего друга трудно жить.”

Добавим - особенно на войне. Чистая, откровенная душа Евгения глубоко переживала такую потерю и никак не могла смириться с ней. Но все равно рвалась к жизни, светлой и возвышенной: он был еще молод, романтичен, верен высоким идеалам.

И далее в его письме уже другой тон. “Получил Катино письмо с листочком и картинками. Так обрадовался! А вышел на улицу - снег идет... Ничего, Зиночка, все будет хорошо.”

Как ни тяжела потеря - ушел навеки друг - жизнь продолжается. И даже такой маленький луч приятного, как Катино письмо с листочками и картинками, растопил душу и вдохнул надежду.

Особенно это почувствовалось в большом послании Екатерине, которое Евгений написал девушке на другой день, 11 июня.

“Горячо благодарю тебя, родная, за заботу. Получил твой “Привет с Урала” с засохнувшими, но ароматными цветочками. Когда я распечатал конверт - дохнуло родным, близким, нежным.”

Солдату, жизнь которого нередко балансирует на грани жизни и смерти, полна тревог и неожиданностей, подчинена только приказам сверху, - ласковое слово от нежной подруги, - самый сладкий элексир.

И хотя Евгений изливает душу по потерянному другу, он в этом находит и утешение, уверенный, что его поймут и успокоят. А утешения, сочувствия он жаждал, как ребенок, потому что, будучи предельно искренним и душевным, он понимал горе других и сам нуждался в теплоте.

В конце письма Евгений добавляет: «Когда был в Москве в командировках, собирался заехать в Калинин, к сестрам Миле и Юле. “Ждут, говорят, все равно должен скоро приехать - очередь подошла. Верно, уже все были в отпусках, я один остался. Мне самому очень хочется съездить домой, к тебе, Катюша.”

И вот это произошло. Почти четыре года Евгений не был в родных местах, и тут - отпуск. Он сразу едет в Москву, а оттуда шлет в Чернушку несколько телеграмм, что приезжает с таким-то поездом. С каким? Он и сам точно не мог предвидеть, так как поезда ходили без расписания, постоянно случались остановки. Связь работала далеко не четко и в телеграммах оказались неточности.

Одним словом, Евгения не встретили, чему он был крайне удивлен, но не опечален. Радость встречи с родными переполняла молодого офицера до краев, тем более, что он вез очень приятную новость.

...В пути на каком-то полустанке в окно вагона бросила девушка букет цветов, обернутый газетой, и среди сводок Совинформбюро на первой странице прочитал Евгений указ об учреждении звания матери-героини. Это право получали те, кто вырастил и воспитал для Родины десять и более детей! А их-то у матери как раз десять! Значит, теперь она, Варвара Васильевна Францева, героиня!

Родная моя, как она там... Как отец, как младшие - Тамара, Слава, Таля. Трудно, конечно, приходится им, это ясно, но в письмах не жалуются. Францевская закалка.

И вот, наконец, показался станционный домик с неприметной, но какой же родной надписью “Чернушка”. Ничего, что никого из своих не видно на перроне. Увижу всех дома.

Евгений выпрыгивает из вагона, еще и еще раз оглядывается и, едва сдерживая радостную улыбку, быстрым шагом спешит к родному дому.

Было раннее утро. Слава ночевал на сеновале. Проснулся, слышит радостные взвизгивания младшей сестренки, всхлипывания мамы, и изменившийся, по-настоящему мужской голос, Евгения. Слава никогда не прыгал с сеновала, а тут, словно на крыльях, слетел прямо на Евгения. А тот, высокий, крепкий, кружил на руках маму. Счастливые часы встречи.

Евгений очень сожалел, что дома были далеко не все. Гостила Юля, но уже вернулась в Калинин и увезла юную Наташу. Иван Дмитриевич был в поездке по своим служебным ревизорским делам. А когда вернулся, с гордостью любовался сыном-летчиком. Да и все родные не могли оторвать взор от статной фигуры в форме морского офицера, с кортиком и сверкавшими на груди двумя орденами Красного Знамени. Домик Францевых наполнился светом улыбок, радости, смеха, счастья.

Время было голодное. Хлеб по карточкам, кормились за счет огородов и сборов в лесах. В основном спасали картошка да овощи. А тут Евгений устроил настоящий пир, выложил на стол тушенку американскую, белый хлеб, шоколад.

День Евгений провел с родными. К вечеру его жаждущая женской нежности чувствительная душа, его пылкое, горячее сердце уже стремилось к встрече с теми, о ком он столько мечтал в аэродромных землянках длинными полярными ночами, кто ему снился. Но к кому больше тянулось все его существо - к Вере или к Кате? Обе были ему дороги в эти дни, потому что он не столько жаждал их как женщин, сколько рвался к ним, как к подругам.

Сейчас не будем анализировать отношения Евгения и девушек. Не потому, что это очень сложно и легко впасть в ошибку. Просто в данный момент изложим только факты, а сердечные таинства, которые таковыми являлись, пожалуй, и для самого Евгения, оставим на совести тех писем, в которых наш герой открывал далеким феям самое сокровенное и которые приходили ему от них в ответ. Эти послания во второй части книги.