Просопонимика и топонимика Боспора

I в. до н. э. — IV в. н. э.

Не будучи лингвистом, очень трудно браться за рассмотрение этой сложной проблемы. Однако нельзя и оставить ее совершенно неосвещенной. Поэтому в этой главе мы попытаемся дать хотя бы общую картину боспорской ономастики, опираясь главным образом на мнения специалистов.

За время исследования Боспора было собрано большое количество эпиграфических памятников: почетных и посвятительных надписей, списков фиаситов, манумиссий и особенно надгробий. Проделана большая исследовательская работа эпиграфистами В. В. Латышевым, В. В. Шкорпилом, А. И. Доватуром, Т. В. Блаватской, А. И. Болтуновой, В. П. Яйленко, Ю. Г. Виноградовым и др. В руки лингвистов и историков попал обширный просопонимический материал.

Изучение его, с точки зрения выделения негреческих личных имен и их предположительной атрибуции, имеет уже длительную историю, хотя библиография этих работ и относительно невелика. Наиболее известны статьи и монографии П. М. Леонтьева[437], В. Миллера[438], М. Фасмера[439], В. Томашека[440], В. И. Абаева[441], А. Згусты[442], И. Русу[443], Я. Харматта[444], О. Н. Трубачева[445].

В своих исследованиях ими в той или иной мере пользовались М. И. Ростовцев, С. А. Жебелев, В. Ф. Гайдукевич, В. Д. Блаватский, И. Т. Кругликова, Ю. М. Десятчиков и В. П. Яйленко, Ю. Г. Виноградов и др.

За время после выхода в свет «Корпуса боспорских надписей» сделано немало новых эпиграфических находок, еще далеко не полностью исследованных и опубликованных. Поэтому мы ограничились в основном уже введенным в научный оборот материалом, тем более что его достаточно для статистики.

Следует отметить, что количество личных имен, содержавшихся в текстах I в. до н. э. — IV в. н. э. значительно больше, чем в предшествовавшие столетия. Правда, прежде оно пополнялось за счет имен на некоторых граффити. Число последних в рассматриваемое время сократилось. Объясняется ли это некоторым угасанием прежних эллинских обычаев (посвящений, заздравных надписей и т. п.), исчезновением из обихода чернолаковой посуды или тем, что больше стали писать на папирусе, снижением уровня грамотности среди основной массы населения или иными причинами не совсем ясно. Последнее, как будто бы маловероятно, ибо именно к первым векам нашей эры относятся довольно многочисленные надписи краской, главным образом на амфорах — дипинти. В основном они имели хозяйственное значение, но содержали и личные имена владельцев, или адресатов товара, перевозимого в амфорах, и самой тары. Обобщения этих текстов и их изучения, пожалуй, за исключением Танаиса, никем не проводилось, хотя отдельные примечательные надписи изредка публиковались.

При использовании всей этой группы источников необходимо сделать ряд оговорок. Так, данные лапидарной эпиграфики позволяют, за редким исключением, судить лишь об именах боспорских горожан, да и то обладавших, вероятно, известным достатком и положением. Имена обитателей боспорской хоры и мелких городков нам почти не известны. То или иное имя, естественно, не может безоговорочно свидетельствовать об этносе его владельца. Традиция заимствования имен была широко распространена у греков, в том числе и на Боспоре и, видимо, у части варваров, находившихся под влиянием греко-римской культуры.

Не всегда специалисты в области исторической лингвистики могут уверенно разделить негреческие имена на безусловно иранские, фракийские, индоарийские и т. п. Еще более сложную, почти неразрешимую пока задачу, представляет вычленение внутри этих групп имен, более характерных для каких-то определенных крупных племенных союзов (аланы, сираки и т. п.). К тому же нельзя забывать, что все (или почти все) народы, обитавшие рядом и вместе с боспорянами, были индоевропейцами и, следовательно, сохраняли в своем языке немало общих изоглосс. Этим в немалой степени и объясняются вышеуказанные трудности. Да и сами боспоряне к этому времени вобрали в свой словарный запас много слов, названий и личных имен, заимствованных у соседей. Наконец, имена, дошедшие до нас в греческом написании, могли быть частично искажены.

Общее число известных по различным надписям I в. до н. э. — IV в. н. э., собранным в КБН, имен равно 3858. Без Танаиса, города слишком специфического, своеобразного по своему положению и населению, чтобы использовать его просонографию для прочего Боспора, их 2636. Учитывались лишь имена, полностью читаемые или убедительно восстановленные.

Основная масса имен происходит из столицы — Пантикапея и других, наиболее крупных городов. Отметим неравномерное распределение их во времени. Большая часть приходится на I — II вв. н. э. — время экономического благополучия, известной политической стабильности и мощи Боспора. Хотя спады и подъемы в количестве зарегистрированных личных имен в ряде случаев можно объяснить случайностью, в целом картина, видимо, отражает реальную динамику численности городского населения. Впрочем, в некоторых городах и городках она могла и отличаться от общебоспорской (например, Танаис).

Как и прежде, самую многочисленную группу среди негреческих составляют иранские имена, к тому же сейчас наиболее изученные. Они появляются в боспорской эпиграфике довольно рано, но в первые века их число сильно возрастает. Этот факт отмечается всеми исследователями, касавшимися истории Боспора этого времени.

Наиболее многочисленны они в надписях Пантикапея и Горгиппии, откуда происходит их подавляющая часть. Однако делать вывод, что иранские имена в этих городах встречаются чаще, чем в других, преждевременно. Относительность таких подсчетов, главным образом ввиду элемента случайности, — очевидна. Бросается в глаза, что большая часть иранских имен засвидетельствована в надписях II в. н. э. Много их в I в. н. э. и II — III вв. н. э. Картина была бы яснее при уверенных датировках всех надписей.

Более объективное представление о месте иранских имен в боспорской просопонимике дает их процентный подсчет. Так, в столице Боспора он равен 9,4 %, примерно столько же в Феодосии и Фанагории. Зато заметно больше — в Гермонассе, Нимфее и особенно в Горгиппии. Всего по Боспору в I в. до н. э. — IV в. н. э. доля иранских имен составляет 14 %, причем в городах азиатской части государства он выше — 24,7 %, в европейской — заметно ниже. Это весьма интересный факт, позволяющий, наряду с данными некрополей, сделать определенные выводы.

Еще более примечательную ситуацию показывает процентное содержание иранских имен в хронологическом плане. Отчетливо виден рост этого показателя на протяжении I в. до н. э. — IV в. н. э., причем «пики» приходятся на II — III и IV вв. н. э. Правда, необходимо оговориться, что число имен, дошедших до нас в надписях двух частей Боспорского государства, распределяется по векам явно неравномерно: текстов, датированных I в. до н. э. и II — III вв. н. э., больше известно с территории Европейского Боспора, а II — III вв. н. э. — Азиатского. Видимо, это следствие неопределенности датировок ряда надписей.

Итак, в городах Таманского п-ва в I в. до н. э. — I в. н. э. иранских имен как будто бы вовсе нет, а в I в. н. э. процент их ниже, чем в городах по другую сторону пролива. Но уже на рубеже I — II вв. и. э. и особенно во II в. н. э. картина резко меняется. Наблюдается как бы волна иранских имен, захлестнувшая Азиатский Боспор. К III в. н. э. ситуация несколько выравнивается, хотя в Азии их по-прежнему больше. Новый «всплеск» в IV в. н. э. вновь приходится на эту часть государства.

Вопрос о том, кем являлись носители этих иранских имен обычно большинством исследователей решался более или менее однозначно: сарматы. Действительно, в первые века нашей эры сарматские племена вплотную соседствовали с Боспором на востоке и проникли в Крым. Роль их в жизни государства была немалой.

По мнению лингвистов, в I в. до н. э. язык иранских племен в Восточной Европе был неоднородным. Он был связан с языком населения Персии и Мидии[446]. Отсюда ряд имен Л. Згуста считал или древнеперсидскими, или иранскими. Но самое главное, разные сарматские племена говорили на языках более или менее отличных друг от друга, своего рода диалектах, хотя между собой они, конечно, были в большей близости, чем с другими иранскими языками[447]. Естественно, задача связать эти диалекты с известными нам по античной традиции племенами очень заманчива, но и чрезвычайно трудна. Так Я. Харматта предложил ряд корней, свойственных разным вариантам иранского, осетинского, персидского, аланского, сарматского и тому подобных языков[448]. Можно предположить, что иранские имена, встречающиеся на памятниках III — IV вв. н. э., с известной долей вероятности — аланского происхождения, а имена I в. до н. э. — I в. н. э. — сирако-аорского. В целом их этническая интерпретация — дело, видимо, завтрашнего дня, но необходимо оговориться, что она не исчерпывается только сарматами. Как известно, ираноязычными были скифы и, возможно, часть меотских племен, исконно обитавших в Прикубанье. Первых как-то незаслуженно в последнее время «списали» из боспорской истории, между тем ряд надписей говорит, что они занимали заметное место во внешнеполитических делах Боспора на западных его рубежах. Правда, в первые века нашей эры на самом Боспоре, в частности на Керченском п-ове, нет столь ярких скифских памятников, как прежде, да и сама культура поздних скифов в Крыму сильно отличалась от той, что нам известна в предшествовавшие столетия. На ней в немалой степени (как это видно из раскопок в Неаполе Скифском и в Юго-Западном Крыму) сказалось сарматское влияние.

Учитывая некоторые наблюдения над некрополями и поселениями европейской хоры государства и общеисторическую ситуацию, влияние и проникновение скифов в западные районы Боспора вполне допустимо.

Достаточно вспомнить бурный I в. до н. э с его многочисленными войнами, передвижениями больших масс разноплеменного населения и армий, политику союза и «заигрывания» со знатью соседних, в том числе скифских племен, проводившуюся Митридатом VI, затем стабилизацию, облегчившую торговые и прочие контакты при Асандре и, наконец, упорные войны со скифами во II в. н. э.

Какое-то время Боспор, видимо, даже установил протекторат над степным Крымом (КБН. № 39-40). Не исключено поэтому, что больший процент иранских имен в городах Европейского Боспора в I в. до н. э. — I в. н. э., хотя бы отчасти, вызван именно скифским влиянием и присутствием. Вспомним явно скифское по происхождению имя Скилур на одном из пантикапейских надгробий II в. н. э. (КБН. № 763).

Имена представителей части ираноязычных меотских племен, прижатых к границам Боспора сарматами, в это время также могли оказаться на различных надписях, в основном происходящих с Таманского п-ва. Здесь этническая атрибуция имен еще более сложное дело. Наблюдения над погребальным обрядом городов Азиатского Боспора указывают на возможность меотского проникновения.

Однако связывать иранские имена только с сарматами, скифами и частью меотов было бы неверно. Существовал еще один источник их проникновения на Боспор, причем источник, действовавший наиболее интенсивно именно в I в. до н. э. — II в. н. э. Это греческие города и некоторые народы Малой Азии, главным образом ее причерноморских областей. Здесь имена иранского и персидского происхождения издавна были в ходу у греков, не говоря уже о части местного населения, а также о влиянии и связях с соседним обширным миром ираноязычных народов и государств.

Рассмотрим хотя бы такое характерное и чрезвычайно часто встречающееся имя, как Фарнак[449], и его производные. Это имя отмечено в боспорской лапидарной эпиграфике 136 раз! (без учета царского имени). Впервые оно появляется в боспорской столице в I в. до н. э. Весьма показательно, что в самой ранней надписи с этим именем говорится о Фарнаке, сыне Фарнака, учителе гимнастики, прибывшим в Пантикапей из Синопы (КБН. № 129). Есть сведения о выходце из г. Амиса (КБН. № 530), также носившем это имя. Можно сказать, что имя Фарнак (и Фарнакион) появилось на Боспоре благодаря переселенцам городами северного побережья Малой Азии. Причем там это имя давно было заимствовано греками, и являлось в известной мере аристократическим, вспомним хотя бы о Фарнаках в понтийской династии. Начало распространения его на Боспоре — I в. до н. э. также примечательно, ибо с этого момента всесторонние, в том числе и династические связи Боспора с Южным Причерноморьем получают особенно большое развитие, о чем говорят и другие источники.

Неудивительно, что выходцев из городов Малой Азии прежде всего привлекала столица. В других городах Боспора это имя встречается эпизодически. Исключение представляет Горгиппия, где имя Фарнак и Фарнакион было очень популярно, но в несколько более поздний период: II, II — III вв. н. э.

Итак, анализ всего лишь одного иранского имени, хотя и наиболее распространенного, показывает не только его отнюдь не сарматскую принадлежность, но и то, что его носили люди, бывшие в большинстве своем далеко не варварами. Если при этом учесть, что Фарнак и Фарнакион составляют не менее трети всех выявленных в боспорской эпиграфике иранских имен, то степень «сарматизации» в просопонимике заметно снизится.

Немногочисленны близкие к иранским персидские имена по Л. Згусте. В основном они отмечены в пантиканейских надписях в I в. н. э.

Персидские имена

Город	I – I	I н.	I – II	II	II – III	III	III – IV	IV	?	всего
Пантикапей	1	6	2	4	–	1	–	1	–	15
Горгиппия	2	–	1	–	–	–	–	–	–	1
Феодосия	–	–	–	–	–	1	–	–	–	1
Всего	1	6	3	4	–	2	–	1	–	17

 

Не исключено, что эта группа имен тоже первоначально попала на Боспор из Малой Азии (Понтийского царства, а затем римской провинции) и греческих городов этого района.

Правда, собственно малоазийских имен на Боспоре выявлено очень мало. Л. Згуста на известном ему материале, определил лишь несколько: предположительно пять в Пантикапее, два в Танаисе и по одному в Горгиппии и Гермонассе — все в надписях III —IV вв. н. э. Возможно, их было и больше. Появление их в позднее время возможно было связано с распространением христианства. Столь же редки и семитские имена (два в Пантикапее и два в Горгиппии).

К следующей заметной группе относятся имена предположительно фракийского происхождения. Они, наряду с отдельными замечаниями античных авторов и некоторыми наблюдениями в области коропластики, религии и культов, — наш единственный источник по истории связей Боспора и Фракии в первые века нашей эры.

Первое, более или менее определенное свидетельство пребывания значительного количества выходцев из Фракии на Боспоре относится еще к концу IV в. до н. э. Это рассказ Диодора Сицилийского о двух тысячах наемников фракийцев в войсках боспорского царевича Сатира (Diod. XX, 22). Правда, эта часть текста подвергается сомнению некоторыми исследователями. К тому же, возможно, речь здесь шла не о фракийцах, а о подразделении пельтастов — легковооруженных воинов. Как известно, этот вид пехоты возник под влиянием военного дела фракийцев, имея сходное с ними вооружение. Гипотетически фракийцы могли попасть на Боспор и в числе 1000 каллатийцев, нашедших прибежище здесь при царе Евмеле (Diod. XX, 25).

Фракийцы появлялись па Боспоре в IV в. до н. э. — IV в. н. э. вследствие его торговых связей с греческими городами Западного Причерноморья[450], а также с Грецией, в свою очередь имевших довольно тесные контакты с Фракией. Фракийские и близкие им фригийские имена были в ходу у аристократии ионийских городов и Аттики, связанной экономическими или личными узами с Фракией. Например, дед Фукидида был женат на знатной фракиянке. Часть имен могла попасть на Боспор и непосредственно из Малой Азии[451], но есть мнение и о фракоязычности части местного населения. Какое-то число фракийцев оказалось в Пантикапее в ходе перипетий митридатовской эпохи.

Итак, боспорская просопонимика — основной источник по этому вопросу. Наличие в ней фракийских имен отмечалось целым рядом исследователей (М. И. Ростовцев, В. Д. Блаватский, Л. Згуста, И. Русу). И. Русу дает наиболее обширный их список. Л. Згуста более осторожен, число фракийских имен в надписях Северного Причерноморья у него меньше.

В последние годы некоторые считавшиеся фракийскими имена О. Н. Трубачев предложил отнести к индоарийским. Всего без учета имен членов правившей династии на Боспоре в I в. до н. э. — IV в. н. э. (без Танаиса) выделено 95 фракийских имен. Естественно, как и другие цифры, эта — относительна, так как среди лингвистов нет полного единства о фракийской принадлежности многих имен. Так, некоторые считают, что часть «иранских» имен следует считать фракийскими или малоазийскими и наоборот[452]. Подавляющее большинство их приходится на Пантикапей, где в I — II в. н. э. они составляют более 4 % всех личных имен (наибольший процент для городов Северного Причерноморья). В других населенных пунктах Боспора их единицы.

Надписи с фракийскими именами в известной степени позволяют судить о смешении разноязычного населения Боспора, особенно его столицы. Ряд лиц имел фракийское имя и греческую патронимию, и наоборот, причем последнее встречается несколько чаще. Есть случаи связи в разных комбинациях фракийских и иранских имен. Мужские имена преобладают, а там где это можно установить, их женами были почти всегда женщины с греческими именами. Быть может, это в какой-то степени говорит о пришлом характере носителей фракийских имен.

Сочетание греческого имени и фракийского отчества, вероятно, свидетельствует о выходцах из фракийской среды. Предложено несколько объяснений заметному увеличению количества фракийских имен именно в I — II вв. н. э. Во-первых, это проникновение автохтонного фракоязычного населения Прикубанья, испытавшего давление сармат. Гипотеза, выдвинутая еще М. И. Ростовцевым[453], была поддержана в ряде работ В. Д. Блаватского[454]. Мнения лингвистов по этому поводу различны. И. Русу относился к ней положительно[455]. Л. Згуста, напротив, отклонял, отмечая вместе с тем, что некоторые имена не находят аналогий во Фракии, хотя и выглядят фракийскими[456]. В последних работах О. Н. Трубачева несколько имен, прежде считавшихся фракийскими, определены как индоарийские.

Специалисты в области скифо-фракийской археологии относятся к гипотезе М. И. Ростовцева отрицательно, признавая все же наличие некоторых фракийских черт в культуре поздних скифов[457].

Думается, правы те, кто связывает увеличение фракийских имен в первую очередь с усилением малоазийско-фрако-боспорских связей в I — II вв. н. э.

Здесь надо отметить брак Аспурга с фракийской царицей Гипеперией около 20 г. н. э. Фрако-боспорские контакты могли возрасти особенно после событий, связанных с утверждением на боспорском престоле Нотиса I, по-видимому, ее сына, получившего свое имя в честь деда. Боспорские войска участвовали в дакийских войнах Рима, но и на Боспоре появлялись вспомогательные войска Дунайской армии, набиравшиеся в основном во Фракии и Мезии[458].

Благодаря исследованиям О. Н. Трубачева вновь получила хождение старая гипотеза об остатках индоарийского населения на Тамани, в частности в Синдике. Он выделяет в боспорской ономастике целый ряд названий, в том числе и личных имен, которые считает индоарийскими и связывает с синдо-меотами[459]. Некоторые из них спорны и относятся, как уже говорилось, к фракийским или иранским. Вместе с тем, по мнению других исследователей, в этом регионе нет ни одного явно индоарийского имени и основной и бесспорный элемент — ираноязычный[460]. Археологически эта гипотеза тоже пока не имеет подтверждений. Всего в надписях I — IV вв. н. э. в качестве индоарийских им выделено 14 имен. Они происходят из Пантикапея и, возможно, не случайно из Горгиппии — города в Синдике. Число их слишком мало, чтобы делать какие-нибудь выводы. Большинство этих имен мужские.

Достаточно хорошо изучен вопрос о римских именах в Северном Принерноморье, и в частности на Боспоре. На них всегда обращалось внимание, и они были обстоятельно разобраны в работах Е. А. Савостиной[461], Г. А. Цветаевой[462] и К. И. Кадеева[463]. Выводами их мы и воспользовались. Римские имена в I — IV вв. н. э. на Боспоре еще меньше свидетельствуют об этносе их носителей, чем иранские или фракийские. Они, скорее, имеют значение для определения социального статуса того или иного лица. Почти все они даны в греческой транскрипции, и в наиболее полной статистике Г. А. Цветаевой их приведено 132. Они проникли на Боспор главным образом из провинций Малой Азии, через города которой шла в основном связь Боспора с Римской империей, а также из Херсонеса и Подунавья.

В боспорской эпиграфике имеется небольшая группа имен, образованных от этниконов и топонимов. Обычно она мало привлекает внимание исследователей. Это имена Άλανιϰός (КБН. № 1142) из Горгиппии в надписи II в. н. э.; Λαζένς (КБН. № 36) из Пантикапея III в. н. э.; Παρθαίνη (КБН. № 1221) с Тамани I в. н. э.; Ρευσιναλος (КБН. № 698) из Пантикапея II в. н. э.; Σαίος (КБН. № 88) из Пантикапея II в. н. э. Имя Σαρματας пять раз встречается в надписях из Горгиппии II и II — III вв. н. э. 

Все имена, образованные от этнонимов племен, связаны с теми из них, которые стали соседями боспорян именно в I — II вв. н. э. Примечательно, что в первые века нашей эры исчезают такие прежде встречавшиеся имена, как Скиф, Синд, Синдок, что, видимо, отражало реальные изменения этноситуации на Боспоре и вокруг него. Правда, на одном из пантикапейских надгробий II в. н. э. указан этнос умершего — синдак (КБН. № 709), он занимал придворную должность постельничего и носил греческое имя. Это, пожалуй, самое позднее эпиграфическое свидетельство о синдах.

Имя Άμασια (КБН. № 336) из Пантикапея (I в. н. э.) образовано, вероятно, от названия города Амиса, впрочем, могло быть заимствовано из Египта. Вероятно, от названия городов Кинол в Пафлагонии происходят имена Кинолий и Кинол (Κινώλεως) с надписей I в. до н. э. — I в. н. э. и I в. н. э. из столицы и с Темир-горы (КБН. № 306, 961). Имя Αϱγοδας (КБН. № 510) из Пантикапея I в. н. э. напоминает название одного из городов в Крыму, упомянутого Клавдием Птолемеем. Женское имя Ιταλία (КБН. № 613), а также имена Цицерон и Вергилий (КБН. № 1294, 894) на пантикапейских надгробиях II в. н. э. также могли появиться лишь вследствие интенсивных контактов с Римской империей. Совсем не обязательно воины кипрской когорты, надгробия которых II и III вв. н. э. найдены в окрестностях Пантикапея, были уроженцами этого острова (КБН. № 691, 726). Надписей же, свидетельствующих о связях Боспора с городами Южного Причерноморья и присутствии в основном в столице государства выходцев оттуда, достаточно.

Это посвятительные тексты на статуях боспорских царей главным образом Рескупориду III, а также Савромату I. Их ставили от имени граждан или союзов и отдельных лиц городов: Никеи (КБН. № 44, II в. н. э.), Гераклеи Понтийской (КБН. № 58, 59, III в. н. э.), Прусы (КБН. № 55), Синопы (КБН. № 46, II в. н. э.) и Амастрии (КБН. № 54, III в. н. э.). Кроме того, известно несколько надгробий, где прямо указано происхождение умершего. Среди них — митиленца Диофила (КБН. № 274, I в. до н. э.), уроженцев Синопы (КБН. № 129, I в. до н. э.; № 130, I — II в. н. э.; № 131, I в. н. э.; № 703, II в. н. э.; № 733, III в. н. э.). Две последние надписи с римскими именами, как и надгробие II в. н. э. уроженца г. Тия (КБН. № 705) (между г. Амастрией и Гераклеей), еще раз говорят о путях их проникновения на Боспор. Может быть, 65-летний воин, выходец из Синопы, нашедший смерть на Боспоре, был еще под знаменами Митридата, Фарнака или Асандра? (КБН. № 131). Из Тий происходит и известный по надгробию III в. н. э. судовладелец (КБН. № 732). Переселенцы из Амастрии упомянуты также в надписях I и I — II вв. н. э. (КБН. № 134, 610), а из Амиса на надгробиях I в. до н. э. и I в. н. э. (КБН. № 124, 530).

Все эти надгробия мужчин и женщин найдены в Пантикапее. Естественно, столица — экономический и торговый центр — в первую очередь привлекала переселенцев или просто прибывших на Боспор по каким-либо делам.

Стоит также отметить, что в рассматриваемый период «география» эпитафий заметно сузилась по сравнению с IV — II вв. до н. э. Тогда на Боспоре бывали выходцы из Сицилии, областей Греции, Кипра, теперь же почти исключительно из южнопричерноморских городов. О контактах с Малой Азией говорит и ряд имен, там широко распространенных, но на Боспоре прежде не встречавшихся. Укажем хотя бы имя Фин (КБН. № 929, I в. н. э.), частое в надписях Фракии, Вифинии и Киликии.

Весьма интересен вывод В. И. Кадеева, который выделил ряд надгробий Херсонееа и Боспора, текст которых был составлен по образцу, принятому для эпитафий в городах Южного Причерноморья[464]. Все они датируются временем не ранее I — II вв. н. э. К первой группе относятся надгробия, заканчивающиеся словами: «памяти ради». Таких в Пантикапее известно 12 (КБН. № 433, 632, 641, 656, 660, 675, 705, 710, 717, 727, 732, 783), в Гермонассе 2 (КБН. № 1087, 1089) и одно из Нимфея (КБН. № 938). На некоторых из них, приведенных выше, указан «родной город умершего».

Во вторую группу входят немногочисленные надгробия II — III вв. н. э. с упоминанием возраста покойного. По мнению И. Каянто[465], такие эпитафии были характерны для римской провинции Понт-Вифиния (КБН. № 131, 134, 703а, 732, 733, 739). Содержание их текстов подтверждает это предположение. Анализ греческих имен свидетельствует, что по сравнению с V — II вв. до н. э. их набор несколько сменился, что также объясняется внешними причинами.

Таким образом, анализ боспорской просопонимики I в. до н. э. — IV в. н. э. показывает, что в целом преобладали греческие имена, но доля иранских, фракийских, римских и прочих становилась с течением времени все более заметной (рис. 6, 7, 8). Эта картина еще более разительна в сравнении с предшествовавшим периодом: в IV в. до н. э. процент негреческих имен был равен 5,4, а в III — II вв. до н. э. и того меньше — 3 %. Целый ряд прямых и косвенных данных свидетельствует об интенсивных связях с городами Южного Причерноморья. Причины появления негреческих имен были, естественно, различными. Иранские имена (степень их распространения, вернее их связь с проникновением собственно ираноязычного населения, не стоит преувеличивать) становятся особенно многочисленны, как и римские, во II — III вв. н. э. Фракийские — несколько раньше, т. е. динамика их численности находилась в прямой зависимости от общеисторической ситуации на Боспоре и вокруг него. В этой связи небезынтересно сравнить графики процентного соотношения предположительно варварских захоронений и негреческих имен на материале городов Азиатского Боспора (рис. 8). Показатели по этой территории более объективны по ряду причин, но при этом надо учитывать, что погребения фракийцев, малоазийцев и т. п. никак не выделяются, да и захоронения не всех ираноязычных покойников отличаются столь же определенно, как и имена. Учитывая замечания в отношении имени Фарнак (и ему подобных «огречившихся» иранских имен), процент условно «местных» негреческих имен будет конечно несколько меньше. Тем не менее, на графике видно, что в то время как процент «варварских» захоронений более или менее плавно растет в течение 1 в. до н. э. — II в. н. э. и лишь на рубеже II — III вв. н. э. резко идет вверх, пик иранских имен приходится на II столетие, а затем столь же резко падает. При всей относительности наших построений, не указывает ли эта картина на то, что серьезные передвижения и изменения в глубине варварского мира Прикубанья вначале сказались на Азиатском Боспоре волной непосредственных ираноязычных соседей (меото-сармат), теснимых аланами? Последние же со своими специфическими чертами погребального обряда появились уже вслед за ними, позднее. Реально эти события имели место несколько ранее отмеченных периодов, так как надписи фиксируют имена людей, уже стабильно осевших и освоившихся с боспорскими обычаями и культурой. Ими опять-таки, скорее всего, могли быть именно давно знакомые с боспорянами и многое уже перенявшие от них ближайшие соседи.

Как уже говорилось, имеющиеся в нашем распоряжении данные позволяют судить об именах лишь части горожан Боспора. В этой связи было бы небезынтересно проследить состав имен самой влиятельной группы боспорян, аристократии, что в определенной мере возможно благодаря эпиграфическим памятникам. В число боспорской верхушки входили прежде всего руководители различных звеньев государственного аппарата, довольно многочисленного при царях династии Тибериев—Юлиев. Названия этих должностей обычны для греко-варварских государств позднеэллинистического времени и полузависимых царств I в. до н. э. — I в. н. э. Малой Азии и Армении. Большинство их, как и имен представителей боспорской знати, известно нам по пантикапейской надписи аристопилитов III в. н. э. (КБН. № 36). Из этого, однако, не следует, что в I — II вв. н. э. высших магистратур было меньше. Прежде чем перейти к именам, сделаем несколько оговорок. Так, далеко не у всех имен сохранились патронимии, некоторые из указанных лиц занимали почетные посты в прошлом или совмещали две должности. Отдельные примеры позволяют судить, что в ряде случаев высшие магистратуры переходили от отца к сыну (например, наместник Горгиппии) (КБН. № 1119). Кое-кто носил греко-римские имена. Происхождение части имен не совсем ясно.

Наконец, в общее число вошли и имена служащих канцелярий и начальника евнухов, хотя эти посты в то время чаще всего отводились рабам и отпущенникам. Не случайно на надписи № 519 указаны лишь греческие (образованный раб, скорее всего, мог быть греком) имена без отчеств.

Итак, большая часть высших должностей и имен, занимавших их лиц относится ко II — III вв. н. э. Следствие ли это бюрократизации государственного аппарата или случайность, объясняющаяся неполнотой наших знаний, уверенно сказать трудно. Скорее всего, надо считаться и с тем, и с другим. Во всяком случае, аналогия с ростом числа всякого рода чиновников и придворных должностей во времена поздней империи уже была подмечена В. Д. Блаватским.

Бросается в глаза, что значительная часть выявленных римских имен, как раз принадлежит тем, кто был в социальной структуре Боспора на важном и почетном месте. Это естественно, и характерно для всех римских провинциальных магистратур.

Весьма примечательно, что до II в. н. э. все без исключения высшие должностные лица Боспора носили только греческие имена. Думается, что это отражает определенную реальность. Впрочем, и в дальнейшем негреческие: иранские, фракийские и малоазийские имена довольно редки, а греческие — значительно преобладают. Прочих же — нет вообще.

Не всегда можно точно определить «круг обязанностей» тех или иных магистратур. Какие-то из них были высшими, средними или низшими в «табеле о рангах» при дворе боспорских царей. Но, наверное, не случайно, что имена и патронимии лиц, занимавших такие ответственные и требовавшие больших знаний и подготовки должности, как наварх, хилиарх, начальник аспургиан (личной охраны?), главный секретарь, начальник пинакиды, секретарь, управляющий канцелярией (возможно, одно и то же, что и главный секретарь), хранитель казны, начальник острова, ведающий святынями, заведующий школой, архитектор, наместник Горгиппии — почти исключительно греческие или римские. Да и на прочих местах, в большинстве были люди с греческими именами. Процент греческих имен среди высшей знати был высок — около 65 %, иранских — 12,5, римских — 13,2, малоазийских и фракийских — 9,3 %. Аристопилиты, по всей видимости, это вся знать, включая и «сановников» государства. И здесь соотношение разных имен примерно то же — около 65 %, 15,7, 10, 9,3 %. Заметим попутно, что общий процент римских имен в боспорской просопонимике равен 5.

Весьма примечательным явлением боспорской социальной структуры первых веков нашей эры были, как известно, фиасы. Эти военные религиозные союзы, объединявшие значительную часть свободных горожан, вероятно, были более демократическими по составу, чем сословие аристопилитов, и более пестрыми по именам их членов. Среди фиаситов довольно много людей с иранскими именами, хотя греческие — доминируют.

О боспорской топонимике первых веков нашей эры делать какие-либо выводы весьма сложно. Прежде всего, потому, что локализация большинства новых названий, которым мы обязаны Клавдию Птолемею (Ptol. VI, 5), очень спорный вопрос. Почти все прочие, встречающиеся у античных авторов первых веков нашей эры названия городов Боспора известны нам по более ранним источникам и о них уже не раз говорилось. Между тем сведения Птолемея столь любопытны и их анализ так заманчив, что нельзя отказаться хотя бы от кратких замечаний.

Прежде всего мы убеждены, что упомянутые им города внутри Крыма (Ptol. VI, 5) расположены именно на Керченском п-ве. К такому выводу при внимательном рассмотрении заставляет прийти ряд искажений, смешений уже известных одноименных пунктов (ров и вал на Перекопе и на Ак-Монайском перешейке) при исходных точках отсчета, привлечение нескольких периплов и описаний для различных районов Крыма и Керченского п-ва. Обращает на себя внимание, что указанные им пункты располагаются как бы на главных дорогах, шедших от Пантикапея на запад.

Многие из них хорошо локализуются в непосредственной близости от археологически известных поселений: у сел Ивановка, Михайловка, Тасуново, Ново-Николаевска, Белинское и некоторых других[466].

Среди указанных на Боспоре Страбоном, Плинием и Клавдием Птолемеем новых названий есть топонимы безусловно греческого происхождения. Таковы города Гермесий, Зефирий, Акра, Парфений, Зенонов Херсонес, Гераклий, Стратоклеи[467]. За исключением, пожалуй, Зенонова Херсонеса, ни об одном из них нельзя сказать точно, где они находились и когда, собственно, возникли, хотя попытки их локализации делались неоднократно.

Предположительные этимологические объяснения прочих названий рисуют довольно любопытную картину. Некоторые из них выводятся лингвистами как из иранского, фракийского и индоиранского, так и греческого языков и иногда довольно точно отражают реальную географическую ситуацию в местоположении того или иного пункта. Другие — пока не поддаются никакому определению.

Приведем эти названия. Аборака (Άβοράϰη) — город в Синдике, упомянутый Страбоном. О. Н. Трубачев считает название индоиранским[468], означающим «находящийся у реки». Возможно, этот город действительно был где-то у устья древнего русла Кубани. Впрочем, объяснение с помощью иранских языков дает то же толкование.

Антисса (Antissa) — город на побережье Азовского моря (вместе с Пиррой), по словам Плиния, был поглощен морем. Берег в районе Азиатского Боспора легко разрушается и вследствие этого города здесь действительно могли быть уничтожены. Впрочем, и крымское Приазовье не везде скалисто и устойчиво к воздействию моря. Кстати, здесь есть следы почти полностью размытого морем поселения. Не исключено, однако, что оба эти города располагались в северо-западном или северном Приазовье, хотя перевод Антисса — «близкая»[469] предполагает ее нахождение, видимо, недалеко от античных центров. Впрочем, по мнению других специалистов, суффикс σσα — балкано-малоазийского происхождения[470]. Название Пирра означает «город» и тоже, по О. Н. Трубачеву, индоарийского происхождения[471].

Города с одноименными названиями известны на побережье Малой Азии и, возможно, Плиний ошибочно перенес их на Меотиду. Дия (Dia) обычно отождествляется с другим городом — Тиритакой. В. Д. Блаватский был склонен считать их разными городами, но не настаивал на этом. Может быть, Плиний дает новое название этого же пункта, появившееся в римское время. О. Н. Трубачев, приводя его в списке индоарийских слов, осторожно оговаривается, что оно имеет общеиндоевропейское происхождение[472].