Роль политического и социального факторов в создании уникального формата «Евровидения»

В 1950-х гг. у руководства Европейского Вещательного Союза (ЕВС) появилась идея создания нового музыкального проекта – развлекательной конкурсной программы. С профессиональной точки зрения, она могла популяризировать телевидение, с общественно-политической – объединить при помощи музыки разрозненные после Второй мировой войны страны Европы. Марсель Безансон, генеральный директор швейцарского телевидения, предложил следующую концепцию: ежегодный общеевропейский конкурс песен в жанре поп-музыки с целью выбора лучшей оригинальной композиции континента. Сам формат не был новым (за основу взяли итальянский фестиваль эстрадной песни «Сан-Ремо» [54]), однако задача трансляции шоу сразу на несколько стран была поставлена впервые. В 1955 г. концепция конкурса, получившего название «Гран-при «Евровидения», была одобрена Генеральной Ассамблеей ЕВС. Таким образом, конкурс с самого начала был погружён в политический дискурс Европы, что в определённом смысле позволило ему предвидеть некоторые политические события. Например, Римский договор об общем рынке. Он был подписан в 1957 г., через год после проведения первого «Евровидения». Тот фестиваль проходил в городе Лугано, Швейцария. В нём выступили представители семи западноевропейских государств [58].

С самого своего основания конкурс, который создавался как попытка продемонстрировать общеевропейскую музыкальную концепцию, поднимает важный вопрос: европейскую культуру следует воспринимать как единый объект или как разнородный конгломерат с национальными или региональными составляющими. Эта противоречивость находит отражение в звучании и эстетике конкурсных заявок. Пока одни композиторы и исполнители работают с традиционными формулами написания поп-песен, стремясь заполучить голоса широко круга зрителей, другие экспериментируют с фольклорными элементами и национальными языками. Некоторые страны, по историческим и политическим причинам ранее не включённые в общеевропейский контекст, раскрывают в своих заявках сложности оформления национальной идентичности в условиях развития между Западом и Востоком. А государства, традиционно занимавшие главные позиции в Европе, сейчас, наоборот, рефлексируют о смещении парадигмы центра и периферии, что отражается не только в их конкурсных песнях, но и в самом отношении к фестивалю.

Несмотря на официально заявленную аполитичность, «Евровидение» нередко становилось ареной для сведения дипломатических счётов и выражения этнических недовольств. Британский журналист Эндрю Миллер в своей статье «The politics of pop» и вовсе назвал конкурс «проявлением континентальных интриг» [68]. В разные годы некоторые страны действительно использовали сцену «Евровидения» как трибуну для политических выступлений, причём их мотивы сложно назвать двусмысленными. Например, Австрия в знак протеста против режима франкистов отказалась от участия в фестивале 1969 г., который проводился в Мадриде [65]. Греция взяла перерыв в 1975 г., когда на «Евровидении» дебютировала Турция [77]. В следующем году страна вернулась на конкурс с песней «Panayia Mou, Panayia Mou» (рус. «Моя Родина, Моя Родина»), в которой открыто выразила протест против турецкого вторжения на Кипр [80].

Это противоречие между политическими факторами и аполитичными идеалами подчёркивает также история самого ЕВС. Членство и право голоса в этой структуре доступны национальным вещательным организациям (Белтелерадиокомпания – в Беларуси, BBC – в Великобритании, RAI – Италии и т.д.), но не самим государствам или их правительствам. Такое правило было установлено, чтобы предотвратить политическое вмешательство отдельных стран в работу ЕВС.

Этот факт свидетельствует о том, что развитие «Евровидения» напрямую связано с историей Европейского Союза, что проясняет некоторые противоречия в вопросах восприятия конкурса. Например, почему одни страны относятся к шоу с безразличием или пренебрежением, в то время как другие воспринимают его крайне серьёзно. Для многих западноевропейских государств длительный процесс политической и экономической интеграции в основном завершён, поэтому концепция «Евровидения» уже не кажется им столь увлекательной. Шесть стран, которые участвовали в первом конкурсе и подписали Римский договор, как правило, относятся к числу основных скептиков «Евровидения». Италия и Люксембург даже отказались от конкурса в начале 1990-х гг. И если первая вернулся на фестиваль в 2011 г., то второй до сих пор его игнорирует.

В то же время страны, вступившие в Евросоюз в 1980-х (Греция, Испания и Португалия) и 1990-х годах (Австрия, Швеция и Финляндия) по-прежнему проявляют изрядный энтузиазм в отношении «Евровидения». Ещё более заинтересованными являются страны Восточной Европы, которые до сих пор преодолевают последствия затяжной политической, экономической и социальной изоляции.

Дида Дрэгон, представлявшая Румынию на «Евровидении» в 1993 г., объяснила: «Мы всегда хотели принадлежать Европе, и конкурс песни – единственная её часть, которая доступна вне какого-либо политического союза. По этой причине мы хотим быть частью этого шоу» [67]. Когда Эстония выиграла «Евровидение» в 2001 г., премьер-министр страны Март Лаар заявил: «Мы больше не стучимся в двери Европы. Мы входим в них с песней» [50]. Беларусь дебютировала на конкурсе в 2004 г., и министр культуры Леонид Гуляко так прокомментировал это событие: «Участие в «Евровидении» – прекрасная возможность для молодого государства создать положительный имидж и рассказать о себе миру» [37]. Приведённые выше цитаты подтверждают значимость «Евровидения» как политической платформы.

В то же время дебюты ряда молодых европейских государств доказывают ранее выдвинутую гипотезу о том, что «Евровидение» предвосхищает некоторые политические события. Так, Польша, Венгрия, Словакия, Словения, Эстония и Литва присоединились к фестивалю за десять лет до того, как были приняты в Евросоюз. Это также говорит о постепенном расширении Европы на Восток: как в политическом плане, так и в контексте конкурса. Несостоявшиеся дебюты «Евровидения» также имеют политическую подоплёку. Например, Ливан и Тунис предпринимали попытки участия, но отказались от конкурса из-за выступления Израиля. Палестина и Косово, не являясь полностью признанными государствами, не могут стать частью фестиваля, хотя заинтересованы в этом. Фарерские острова, входящие в состав Дании, а также Шотландия и Уэльс, части Великобритании, не получили разрешения участвовать в «Евровидении» на правах отдельных субъектов, несмотря на неоднократные попытки.

Сейчас «Евровидение», основанное в то время, когда Европа перестраивалась после Второй мировой войны, создаёт контекст для пересмотра вопроса об общей европейской культурной самобытности и представлений о европейской идентичности в современном мире. По сути, «Евровидение» стремится использовать свою платформу для моделирования общественно-политического и социально-правового идеала, который постепенно оформился в послевоенной Европе: демократическое общество, миролюбивое, многокультурное, сексуально свободное и технологически развитое. Поэтому некоторые участники используют конкурс в качестве площадки для демонстрации своего отношение к такому видению Европы.

В последние десятилетия политические тенденции на «Евровидении» только усилились. Демократические революции в Восточной Европе дали новый толчок обсуждениям идеала европейского единства и расширению общеевропейской интеграции. Например, на фестивале 1990 г. сразу несколько участников посвятили свои выступления падению Берлинской стены: песня «Brandenburger Tor» (рус. «Бранденбургские ворота») от Норвегии, композиция «Keine Mauern mehr» (рус. «Стен больше нет») из Австрии и собственная заявка Германии «Frei Zu Leben» (рус. «Жить свободно») [83]. Немного позднее, в начале XXI века, последовательные победы на «Евровидении» Эстонии (2001 г.), Латвии (2002 г.), Турции (2003 г.), Украины (2004 г.) и Греции (2005 г.) наглядно продемонстрировали приход «новой Европы» на культурную и политическую арену. В то же время участие в конкурсе государств, географически не относящихся к Европе (Израиль, Кипр и др.), свидетельствует о процессе глобализации и расширении сферы европейского влияния.

2010-е гг. отметились утверждением в Европе политики мультикультурализма, направленной на сохранение и развитие в отдельно взятой стране и на континенте в целом культурных различий. Эта концепция стала активно развиваться и в контексте «Евровидения». Например, постоянно увеличивалось количество песен на национальных языках стран-участниц (Болгария в 2011-2013 гг.) или на языках их этнических меньшинств (Украина в 2016 г.). В 2015 г. к «Евровидению» присоединилась Австралия, что в рамках шоу отразило амбициозность европейского стремления к интеграции, его теоретическую готовность выйти на новый, межконтинентальный уровень. Слоганом конкурса 2017 г. стала фраза «Празднуйте разнообразие», которая одновременно провозглашала уникальность каждого человека и признавала консолидирующую роль музыки [53]. Логотипом того фестиваля дизайнеры сделали осовремененный вариант украинского национального ожерелья. Все бусинки в нём были выполнены в разных стилях, что соответствовало основной концепции шоу.

О значимости «Евровидения» как общественно-политической площадки, целью которой является объединение наций, свидетельствует также возникновение многочисленных родственных конкурсов, которые не отрицали своей идеологической направленности. Так, во время холодной войны успех «Евровидения» в Западной Европе побудил страны Восточного блока организовать собственный проект схожего формата. Конкурс получил название «Интервидение» и фактически стал продолжением Сопотского международного фестиваля песни, проводимого в Польше с 1961 г. Проект просуществовал недолго: с 1977 г. по 1980 г. состоялось 4 шоу [73].

В 2013 г. прошёл первый конкурс тюркской песни «Тюрквидение». Его формат идентичен евровизионному, хотя, как следует из названия, имеет более узкую направленность. Целью проекта является распространение тюркской культуры, расширение сферы влияния тюркоязычных музыкантов, создание общего культурного поля и установление дружеских отношений между тюркскими народами [55]. Учреждение этого фестиваля вновь подтверждает значимость и состоятельность «Евровидения» как общественно-политического события. Также оно говорит об увеличении влияния конкурса за пределами Европы.

Сами организаторы «Евровидения» поддерживают эти тенденции к глобализации: вот уже несколько лет команда фестиваля готовит его американскую версию, в которой примут участие все 50 штатов. Американский аналог «Евровидения» будет состоять не только из полуфиналов и большого финала, но и предварительных квалификационных раундов [79]. Продвигать проект в США будет Бен Сильверман, который адаптировал для страны такие успешные передачи, как «Кто хочет стать миллионером», «Слабое звено» и «Взвешенные люди». Запуск американской версии «Евровидения» запланирован на 2021 г., и это неслучайно. В последние несколько лет в стране наблюдается серьёзный общественный раскол, поэтому национальный музыкальный конкурс может стать платформой для объединения людей с разными взглядами и убеждениями. Таким образом, уникальный формат «Евровидения» снова подтверждает свою релевантность в общественно-политическом и социально-правовом поле. Далее мы рассмотрим конкретные примеры вмешательства политического фактора в структуру шоу, заострив внимание на процессе голосования.