Историческая динамика развития функционального взаимодействия осетинского и русского языков

Ситуация в Северной Осетии до конца XVIII в. может характеризоваться как моноэтническая и моноязычная.

Присоединение Осетии к России в 1774 г. открыло новую страницу в истории осетинского народа и его языка. И хотя проникновение русского языка в Осетию началось немного раньше, в частности, благодаря деятельности православных миссионеров и обучению осетинских детей в школе, открытой в 1764 г. в Моздоке, массовым распространение русского языка стало после присоединения Осетии к России в 1774 г. посредством русских солдат и офицеров, расквартированных в Осетии, торговцев и ремесленников, переселявшихся постепенно в новые российские земли, Особое значение для расширения русскоязычных зон в Осетии и активизации языковых контактов с осетинами имело создание казачьей линии, сформированной цепью станиц. Важнейшим импульсом для языковой диверсификации стало основание в 1784 г. крепости Владикавказ, достаточно быстро ставшей «кавказским Вавилоном», куда стекался торговый и рабочий люд из Закавказья и соседних северокавказских регионов. Именно в этот период начали складываться армянская и грузинская диаспоры в Осетии. В то же время сельская часть Осетии еще многие десятилетия сохраняла монолитную этническую и языковую гомогенность: описывая свою поездку в Дигорию, академик А.М. Шегрен в 1836 году подчеркнул: «Они у себя никаких чужих не имеют...» [Шёгрен 1998: 34]. Уже тогда сложилась основа будущей специфической черты северо-осетинской социально-экономической ситуации, проявляющейся в экономической и культурно-образовательной, в том числе, и языковой противопоставленности Владикавказа и сельской части Осетии.

Первую половину XIX в. характеризует практически абсолютное моноязычие основных этнических групп — осетин и русских. Языковая ситуация этого периода определяется замкнутым в этнических границах функционированием обоих языков. При этом русский язык на территории Осетии (в русской этнической группе) использовался полифункционально, также как и осетинский язык в осетинской языковой группе. Очевидно, что полнота функций осетинского языка, абсолютная в рамках осетинского сообщества, была значительно уже полифункциональности русского языка в русской общине. Если.русский использовался во всех сферах, присущих национальному языку, то сферами использования осетинского языка было семейное, общинное и внутринациональное общение, сферы религиозного культа, традиционной культуры и устного фольклора. Точками пересечения осетинского народа и русского языка были, в основном, церковь и школа, точнее их симбиоз в виде церковноприходских школ.

Отдельные попытки расширить функции осетинского языка предпринимаются уже в конце XVIII в. В 1798 г. вышла в свет первая книга, катехизис на осетинском языке, сопровожденный русским переводом [Начальное учение... 1798]. Осетинский текст был отпечатан с использованием церковно-славянской графики. Зарождающаяся письменная традиция была поддержана преподавателем Тифлисской семинарии Иваном Ялгузидзе, осетином по происхождению, который перевел и издал на осетинском языке еще несколько религиозных текстов [Ялгузидзе 1820, 1821а, 1821б, 1824], использовав для этого церковно-грузинскую графику «хуцури». Огромную роль в судьбе осетинского народа и его языка сыграл А.М. Шёгрен, разработавший осетинский алфавит на основе русской гражданской азбуки и создавший первую «Осетинскую грамматику» с приложенным словарем, которая была опубликована в 1844 г [Шёгрен 1844]. Благодаря этой работе академика Шёгрена осетинский язык закрепил свой письменный статус.

Таким образом, середина XIX в. знаменует историческую веху в истории осетинского языка — создание осетинской графики, появление письменной формы реализации.

Этот период можно считать переломным и в аспекте взаимодействия русского и осетинского языков. Благодаря расширению сети школ, увеличению числа осетин, получивших образование в русских школах, а также освоивших его во время военной службы в русской армии, в Осетии растет доля двуязычных осетин. С этого времени динамику языковой ситуации в Осетии можно рассматривать как историю развития осетинско-русского и, в целом, национально-русского билингвизма.

Исследование процесса последующего становления и развития билингвизма в Осетии целесообразно провести в историческом ракурсе, динамически, отдельно в каждой их сфер функционирования языков и в порядке, отражающем историческую последовательность возникновения взаимодействия осетинского и русского языков в отдельных сферах.

1.3.1. Сфера образования

Первой областью общественной жизни, ставшей ареной функционального взаимодействия осетинского и русского языков, является система образования.

Вопрос об открытии осетинской школы был поднят еще на русско-осетинских переговорах в 1749–1752 г. г. в Петербурге [Русско-осетинские отношения в XVII в., 1,1 976: 341–347]. Попытка создания осетинской школы в г. Моздоке была предпринята членами осетинской духовной Комиссии в соответствии с высочайшим указом от 27 сентября 1764 года. Святейший Синод, в ведении которого находилась школа, считал основным назначением Моздокской осетинской школы подготовку священников и проповедников из осетин. Очевидно, что наказ «стараться, чтобы ученики этой школы никогда не забывали своего природного языка» [Хицунов 1846: 157], вызван тем, что в случае утраты ими родного языка в процессе обучения их нельзя будет использовать для миссионерства в Осетии. В первой четверти XIX века преподавание осетинского языка вводится в Тифлисской духовной семинарии также для подготовки священников для осетинских приходов. Создание первых церковноприходских школ собственно в Осетии начинается в двадцатые годы XIX в. Открытие в сентябре 1836 года Владикавказского духовного училища ознаменовало новый этап в развитии школьного образования в Осетии, поскольку назначением училища была подготовка священников, которые могли бы одновременно работать учителями в приходских школах [Мельников-Разведенков 1900: 6]. Новые перспективы в образовании открылись в 1847 году после создания Кавказского учебного округа, поскольку позиция Кавказского наместника М.С. Воронцова предполагала преподавание местных языков и даже «непременное и безусловное обучение всех учащихся русских, по крайней мере, одному из туземных языков» [Акты, собранные Кавказскою археографическою комиссиею 1895, X: 26]. Однако практической реализации это намерение не нашло, и к 1860-м годам в Северной Осетии в функционировавших 7 церковноприходских школах, в которых обучалось 107 учащихся, языком обучения оставался русский.

Неудача попыток национализации системы образования, несомненно, связана с тем, что в середине XIX века в образовательной политике на Кавказе боролись две основные тенденции: регионалистская, ориентировавшаяся на учет социально-политических и этнокультурных особенностей Кавказа, и централистская, представители которой, напротив, стояли за скорейшую унификацию системы образования на Кавказе по общероссийскому образцу [Гатагова 1993: 45 и ел.]. Уход с поста наместника М.С. Воронцова перевесил чашу весов в сторону русификации. Особенно это проявилось в борьбе по принципиальному вопросу о языке преподавания в школах национальных регионов, развернувшейся в ходе проводимой в этот период школьной реформы. В итоге, в статье 4 «Положения о начальных народных училищах» преподавание предписывалось вести на русском языке. Решение было подтверждено в принятом в 1867 году «Положении об учебной части на Кавказе и за Кавказом». Приоритет российской политики в сфере образования и языковой политики четко сформулировал министр народного просвещения Д.А. Толстой: «Цель инородческого образования — сближение инородческих племен с господствующим русским населением, постепенное слияние их с русскою цивилизациею» [Цит. по: Гатагова 1993: 48].

С 1860 года образование в Осетии координировалось не Министерством народного просвещения, а «Обществом восстановления православного христианства на Кавказе», преследовавшим сугубо миссионерские задачи: соединение образования с религиозным воспитанием. Понимая определенную клерикальную ограниченность такого образования, нельзя не оценить по достоинству и заслуги Общества в деле расширения сети начальных школ в Осетии: только в период с 1864–1867 гг. количество школ возросло с 13 до 30, были построены отдельные школьные здания, организовано материальное обеспечение учебного процесса [История Северо-Осетинской АССР 1959: 180].

Таким образом, за сто лет с 1764 г. по 1864 г. в Осетии открылось всего 30 школ, в которых в 1867 году обучалось 542 человека и только на русском языке.

В 1870-е годы, после передачи руководства учебным процессом Кавказскому учебному округу, произошла очередная смена акцентов в языковой схеме образовательного процесса: священников сменили на профессиональных учителей, введя изучение местных языков наряду с русским. Но уже в 1884 году, в соответствии с общероссийскими «Правилами о церковноприходских школах», приходские школы Осетии вновь переданы в ведение духовного ведомства и переименованы в церковноприходские [Габеев 1940: 18].

Известно, что за этими колебаниями стоят определенные интересы православного духовенства, противодействовавшего на протяжении всего XIX века введению в Осетии министерских, «светских» школ. Исход борьбы определялся отношением кавказской администрации и правительства, убежденных в том, что только всемерная христианизация осетин сохранит стабильное притяжение осетинского народа к России, а «прочное владычество в Осетии утвердит господство наше на большом пространстве хребта кавказских гор» [Цит. по: Бзаров 1999: 142].

Министерские школы в Осетии появились лишь в конце XIX в. в мусульманских селениях. Очевидно, что связано это было с тем, что создание школ в мусульманских селах было необходимо для создания канала воздействия через систему образования на мусульманскую среду и формирования лояльной социальной прослойки, но, естественно, такие школы в мусульманских селах не могли быть церковноприходскими.

Борьба между сторонниками светского и церковного образования продолжилась и в предреволюционные годы, когда развернулось широкое общественное движение за замену церковноприходских школ министерскими.

Накануне 1917 года в Осетии было 52 церковноприходские и 35 народных школ [Материалы по истории осетинского народа 1942: 225–228]. В 1914–1915 учебном году в 165 школах обучалось 17100 учащихся. Грамотность достигала 10–12%.

Средняя школа в начале XX в. была представлена во Владикавказе двумя мужскими и двумя женскими гимназиями, двумя реальными училищами, техникумом путей сообщения, учительской семинарией, учительским институтом и кадетским корпусом. Эти учебные заведения действовали по общероссийским программам, осетинский язык в них не изучался. Только в Ардонском духовном училище, созданном в 1887 году и преобразованном в духовную миссионерскую семинарию в 1895 году, а в 1909 году — в семинарию обычного типа, осетинский язык был обязательным предметом, что легко объяснимо будущей деятельностью священников в осетинских приходах.

Попытки сделать осетинскую школу действительно национальной предпринимались уже с середины XIX в. группой деятелей образования и культуры (А. Колиев, А. Сухиев, А. Аладжиков, С. Жускаев, Е. Караев, Г. Кантемиров) во главе с управляющим осетинскими приходами и духовно-учебными заведениями Военно-Осетинского округа архимандритом Иосифом (Чепиговским). Благодаря их стараниям в 1861 г. вышел в свет осетинский букваря, были осуществлены переводы богослужений и учебной литературы, создана женская школа. Но в целом, с учетом общей национальной, образовательной и языковой политики империи, их попытки придать более широкий размах национализации системы образования оказались неудачными. «Практическое воплощение принципа русификации состояло не в примитивном запрете на родной язык, а в отсутствии его государственной поддержки. Имперская политика в области просвещения была политикой своеобразного «образовательного протекционизма» — поддержки, развития и навязывания русской школы» [Бзаров 1999: 138].

Русификаторская языковая политика на Кавказе особо настойчиво и последовательно применялась к Осетии, что имело свои объяснения. Так, начальник Владикавказского округа 26 июня 1868 года сообщал начальнику Терской области об осетинах, что это народ «не находящий сочувствия в туземном населении Кавказа, к этому еще религия ставит их в более близкие отношения к русским, следовательно, русский язык необходим для осетин, видимо, клонящихся к обрусению,.,. Полагаю необходимым во всех осетинских школах начинать обучение грамоте прямо с русского языка, для облегчения же понимания учениками чуждого им языка в одно и то же время следует учить и осетинской грамоте, учебники которой следует приноровить для этой цели» [Материалы по истории осетинского народа 1942, V: 129].

Следует отметить, что в законодательном плане нелегко обнаружить целенаправленные меры в этом направлении. Например, «Правилами об устройстве учебной части на Кавказе» от 22 ноября 1873 г., предусмотрено, что все желающие могли изучить родной язык в приготовительном и первых четырех классах средних учебных заведений.

Ключевое слово в данном пассаже, несомненно, «желающие». Социальная история осетинского языка, впрочем, как и абсолютного большинства языков национальных меньшинств России, представляет собой яркую иллюстрацию определенной тактики, когда судьбы языков определялись, действительно, субъективными пожеланиями их носителей, но высказываемыми в совершенно определенных объективных исторических обстоятельствах, которые и диктовали логику выбора.

Весьма показательны события 1905 года, когда наместник Кавказа граф И.И. Воронцов-Дашков признал «необходимым в начальных училищах преподавание всех учебных предметов на родном языке учащихся» [Пашаев 1991: 170], и 29 октября 1905 года на это было дано разрешение, а съезд учителей Северной Осетии (10–16 августа 1905 года) ограничился лишь предложением о введении осетинского языка в школе в качестве обязательного предмета [Материалы по истории осетинского народа 1942, V: 176]. Впрочем, здесь могло проявиться понимание осетинским учительством и реального положения вещей с кадровым и учебно-методическим оснащением учебного процесса: по данным 1901 года в школах Осетии работал всего 81 учитель, из них только 49 человек имели право на преподавательскую работу [Магидов 1979]. Низкий уровень оплаты и, как следствие, отсутствие квалифицированных учителей, недостаток необходимых учебников приводили к тому, что обучение в основном сводилась к выучиванию молитв и русской грамматики, причем недостаточно успешному из-за незнания русской лексики. В течение 6-7 лет пребывания в школе не осваивалась элементарная грамота, даже приличное умение читать или писать по-русски.

Следует отметить, что граф И.И. Воронцов-Дашков, один из немногих российских политиков того времени, достаточно адекватно оценивал языковую ситуацию на Кавказе: «В 80-х годах школьная политика на Кавказе резко направилась на борьбу с местными языками. Отразившись понижением умственного развития обучающихся в низшей школе, она в то же время дала новую силу местным языкам, не обращавшим ранее ничьего внимания, сделав знание их вопросом национальной чести и самолюбия» [Цит. по: Агаев 1965: 132].

Самым большим достижением к началу XX века явилось введение в начальных школах осетинского языка в качестве обязательного предмета, причем только в течение двух лет. Но зачастую и это не выполнялось из-за недостаточности учебного материала.

Ситуация начала меняться только после Октябрьской революции. Одним из первых документов, регламентировавших функционирование народного образования, было принятое в октябре 1918 г. постановление Наркомпроса РСФСР «О школах национальных меньшинств». В нем декретировалось право всех национальностей на обучение в школах на родном языке, причем как в начальной и средней, так и в высшей школе. «Мы не желаем, чтобы были дети каких-то национальностей, которые имеют право учиться на своем родном языке, и дети других национальностей, которые, говоря на своем родном языке до 7–8 летнего возраста, должны его потом отбросить, пережив при этом невероятно болезненный перелом», — утверждал А.В.Луначарский [Цит. по: Магидов 1979: 53]. Это постановление открывало новые возможности для реализации планов, намеченных первым Всеосетинским учительским съездом, который состоялся во Владикавказе в июле 1917 г., а именно полной национализации начальной школы на обоих диалектах осетинского языка. Был определен 6-летний срок обучения в осетинской начальной школе. При этом русский язык вводился с первого полугодия 2-го отделения или даже со второго полугодия первого года [Труды Первого Всеосетинского Учительского съезда 1917]. По мнению Р.С. Бзарова, именно от этого съезда, с июля 1917 года следует отсчитывать историю системы осетинского национального образования [Бзаров 1999: 131].

Однако практическая реализация плана национализации начальной школы затягивалась в связи с недостаточностью учебников, учителей, программ, и основным языком преподавания оставался русский.

Второй съезд учителей осетинских школ, состоявшийся в мае 1918 г., поставил вопрос о переподготовке учителей для национальной школы во Владикавказском учительском Институте [Терский вестник 1917]. Были также созданы пятинедельные осетинские педагогические курсы. Подготовка кадров с августа 1920 г. осуществлялась и в Терском институте народного образования, Терской и Осетинской учительских семинарий и Фребелевских курсах, Чрезвычайно большую роль в развитии системы национального образования сыграло созданное в 1919 г. Осетинское Историко-филологическое Общество (ОИФО), во многом определившее направления дальнейшей работы.

Таким образом, главное достижение начала 1920-х годов — решительный поворот к созданию осетинской школы с родным языком обучения. На партийных конференциях и съездах Советов было осуждено насаждение в Осетии русской школы. В основу перспективной концепции строительства национального образования была положена идея создания национальной школы с преподаванием на родном языке. Началась работа над подготовкой кадров, разработкой учебной литературы и созданием национальной типографии.

В 1923 году вышли буквари Г. Гуриева на иронском диалекте и М. Гарданова на дигорском диалекте. Были подготовлены к изданию 25 наименований учебной литературы, 20 авторских сборников прозы и поэзии, 2 фольклорных сборника и 3 научных издания ОИФО.

Необходимость создания национальных школ на родном языке была подчеркнута и в решениях VIII (1919 г.) и X (1921 г.) Съездов РКП (б). Но и в этот период предоставленная свобода выбора языка преподавания привела к хаосу, правда, обратного свойства: в 1922–1924 г.г. во Владикавказе в 21 школе 1 ступени и 6 школах 2 ступени преподавание велось на 10 языках: русском, осетинском, армянском, персидском, грузинском, еврейском, татарском, немецком, греческом, польском (с использованием соответствующих график) [Магидов 1979: 54]. В остальных школах, в основном сельских, преподавание продолжалось на русском, отчасти на осетинском.

Следует отметить еще одну закономерность, проявляющуюся на определенных этапах школьной языковой политики. Практически вся история русско-национальных взаимоотношений отмечена разделением национальной интеллигенции на две группировки по вопросу о роли, которую русский и национальный языки должны занимать в системе национального образования. Представители интеграторского направления настаивали на как можно более широких функциях русского языка, ссылаясь на невозможность получения доступа для широких народных масс к современным культурным и интеллектуальным ценностям посредством родного языка. Сторонники национальной образовательной модели, не принижая роли русского языка, требовали создания условий, в том числе и в сфере образования, для развития родного языка. Как показывает история образования в Осетии, первое направление чаще попадало в русло общероссийских тенденций, хотя бывали случаи, когда политическая стратегия Москвы была объективно больше предрасположена содействовать развитию национальных языков, чем местные руководители и интеллигенция.

Именно такой была ситуация в послереволюционные годы, когда политическое руководство страны было вынуждено реализовывать свои декларации о праве наций на самоопределение, сделанные еще в дореволюционный период и содействовавшие повышению популярности большевистской партии в национальных окраинах России. С другой стороны, разрушение старой государственной машины и необходимость создания новой политической, экономической, социальной и культурной инфраструктуры требовали подготовки огромного количества чиновников и специалистов. Стратегическое решение о создании управленческого, в основном низового, аппарата в регионах России из местных кадров и актуальность решения этой задачи в кратчайшие сроки поставили руководство страны перед необходимостью срочного перевода школьного образования в национальных окраинах на местные языки, что, действительно, могло ускорить кадровое переоснащение страны.

Однако эти планы натолкнулись на противодействие части национальной элиты, в том числе в местном руководстве. А.И.Микоян писал в 1925 г. «...Два года назад очень трудно было убедить некоторых наших националов, что не мешало бы составить свою азбуку и издать газету на родном языке. Не понимали этого, не считали это возможным и не находили нужным» Щит. по: Магидов 1979: 56]. «К национальным языкам относились не как к фактам, с которыми нужно начинать строительство, а как к злу, от которого надо как-нибудь отделаться» [Тахо-Годи 1930: 72].

Однако, несмотря на сопротивление местных деятелей, в 1923–1924 г.г. практическая коренизация школ началась и на Северном Кавказе.

В июне 1923 г. в г. Пятигорске участники совещания по вопросам просвещения горских народов Северного Кавказа приняли резолюцию о необходимости перевода всех национальных школ 1 ступени на родной язык преподавания, подготовки учебной и кадровой базы.

В 1924 году комиссия ЦК РКП (б) приняла заключение: «Ввести в школах Осетии и Ингушетии параллельное преподавание наряду с русским языком и национальных языков, имея в виду перевод преподавания в низших школах в первую очередь на национальный язык как основу для национализации аппарата низовых советских учреждений» [Магидов 1979: 7]. Процесс начался, но столкнулся с огромным количеством проблем, и уже в июне 1925 года II краевая конференция по вопросам культуры и просвещения горских народов Северного Кавказа отметила факт медленного перехода на родной язык.

Действительно, побывавший в Северной Осетии в январе 1925 г. инспектор Наркомпроса РСФСР В. П. Чаплиев, отмечал, что только в первых классах обучение ведется на осетинском, а уже во втором полугодии второго класса обучение переходит на русский язык и продолжается в третьем классе. Осетинский язык используется только на отдельных уроках родиноведения. 8 четвертых классах осетинского языка нет вовсе. Причина — в отсутствии учебных пособий. Интересно следующее замечание инспектора: «Со стороны населения сначала (1921 г.) наблюдалось в некоторых местах отрицательное отношение к преподаванию в школах осетинского языка, крестьяне говорили, что «научите говорить по-русски, а по-осетински я и сам научу», но впоследствии не наблюдается ни одного случая, когда бы население недооценило родного языка в школе». В то же время, «со стороны населения наблюдается энергичное требование к школе научить русской грамоте. И то, что в школах работа ведется на русском языке, воспринимается крестьянским населением очень спокойно, как само собой разумеющееся, вследствие необходимости русского языка в хозяйственных взаимоотношениях населения» [Цит. по: Бзаров 1999: 142].

По докладу В.П. Чаплиева 13 мая 1926 г. было принято постановление Наркомпроса РСФСР, где, в частности, говорилось: «...необходимо усилить работу по осетинизации школ. Наркомпрос полагает, что в этом направлении можно было бы сделать больше, принимая во внимание существующие условия. То, что в Осетии нет ни одной школы, в которой работа велась бы на родном языке, считать совершенно ненормальным; основным недостатком работы по дошкольному воспитанию является внедрение в детский сад русской грамоты, а также учебно-воспитательного материала на русском языке; предложить ОНО: во всех учреждениях обязательно ввести преподавание родного языка» [Цит. по: Бзаров 1999: 137].

Несмотря на постановление Наркомпроса РСФСР, ОблОНО не изменило своего подхода к национализации осетинской школы, осуществляя переход постепенно. В 1924–1925 учебном году были полностью переведены на осетинский язык только первые классы, в 1925–1926 учебном году — вторые классы.

С началом практической реализации политики национализации начальной школы все сильнее ощущается противодействие части родителей. 15 сентября 1926 года на проходившей во Владикавказе областной методическая конференция профессор Г. Дзагуров резко выступил против национального нигилизма, свойственного определенной части студенчества, отрицательно относящейся к национальной культуре. Его поддержал Г. Бекоев: «Если же мы будем считаться с мнением родителей, если мы будем щадить детей — мы не сможем национализировать школу» [Цит. по: Бзаров 1999: 136].

В 1926–1927 учебном году завершилась работа по национализации третьего класса. В 1928–1929 учебном году обучение в первых трех классах осетинской школы шло на осетинском языке, русский преподавался как предмет, начиная со второго класса. Начался перевод на осетинский язык преподавания части предметов в Совпедтехникуме. В 1929–1930 учебном году в Северной Осетии 70% учащихся начальных школ обучалось на осетинском языке. В 1930–1931 учебном году завершился переход на родной язык обучения 4 и 5 классов. Таким образом, самым значительным достижением второй половины 1920-х годов явилось осуществление перехода в начальной осетинской школе на родной язык обучения. Реальные результаты национализации рассеяли сомнения учителей и недоверие некоторой части населения. К этому времени была проведена значительная работа и по кадровому обеспечению национальной школы. «...К концу двадцатых годов задача подготовки учительских кадров, способных вести занятия на родных языках письменных народностей Северного Кавказа, была более или менее решена, о чем свидетельствуют следующие данные: в 1930 году в начальных школах Северного Кавказа работало 3347 учителей, в том числе 2010 горцев. Например, в Кабардино-Балкарии из 425 учителей на родном языке преподавало 230, в Ингушетии из 150 учителей — 70, в Северной Осетии из 390–280» [Магидов 1979: 65].

Достигнутые успехи были закреплены принятым в 1930 г. Постановлением XV Всероссийского съезда Советов «О коренизации национальных школ» и планом Наркомпроса РСФСР о полном переходе начальных школ на национальные языки в 1931–1932 учебном году.

Только через 10 лет после коренизации начальной школы, 6 декабря 1940 г. было принято постановление Бюро обкома ВКП (б) и Совнаркома СОАССР о коренизации 5–7 классов осетинской школы. Реально в 1940–1941 учебном году на осетинский язык были переведены пятые классы. Это же постановление предусматривало перевод на осетинский язык неполной средней школы в 1941–1942 учебном году и обязывало вести подготовительную работу для перехода на родной язык в 8–10 классах с 1945–1946 учебном году.

Естественно, в годы Великой Отечественной войны дальнейшая работа приостановилась, а основной акцент был сделан на восстановлении материальной базы образования, разрушенной в период немецкой оккупации.

В первом послевоенном 1946–1947 учебном году в республике было 152 осетинские школы, из них 59 начальных, 48 семилетних и 45 средних. В начальной школе (1–4 классы) обучение проводилось на родном языке, в 5–7 классах все преподавание (кроме русского и иностранного языков) также должно было идти на осетинском, но не везде это соблюдалось из-за нехватки учителей-националов и недостатка учебников физики и химии. В 8–10 классах все предметы, кроме осетинского языка и литературы и иностранного языка, преподавались на русском языке.

Однако в начале 1950-х годов в Осетии начинается отступление от идеи полноценного национального образования. Мотивировалось это объективными трудностями национализации осетинской школы, особенно среднего звена — недостаток научно-технических терминов, отсутствие системы подготовки учителей-предметников и т.д. Особо подчеркивалось, что после семилетней учебы на осетинском языке переход на русский язык в 8–10-классах «тяжело отражается на успеваемости учащихся, так как им приходится изучать русскую терминологию по предметам заново. Они не подготовлены к занятиям на русском языке, не умеют свободно и легко работать над русским текстом, не могут передать свои знания, нет достаточного словарного запаса на русском языке» [Цит. по: Бзаров 1999: 140]. Дополнительные сложности наблюдались в дигорских районах, где коренизация проводилась на дигорском диалекте.

Переход в 1949–1950 году к всеобщему семилетнему обучению в сельской местности вновь привлек внимание к трудностям коренизации. С 1 сентября 1951 года был введен новый учебный план, в соответствии с которым было увеличено количество часов по русскому языку и литературе и сокращены часы по осетинскому языку. 9 мая 1952 года Совет Министров СО АССР принял постановление «О мерах по упорядочению коренизации в осетинской школе», в котором были даны разъяснения этим процессам [Культурное строительство в Северной Осетии 1974: 54–56]. «Коренизация 5-7 классов семилетней и средней осетинской школы находится в крайне неудовлетворительном состоянии и начата без учета условий и возможностей перевода преподавания всех предметов на осетинский язык; не были подготовлены кадры учителей, перевод стабильных учебников на осетинский язык осуществлялся без достаточно разработанной научной терминологии, имеющиеся в учебниках ошибки и существенные недостатки серьезно тормозят усвоение основ наук учащимися осетинами... Все это приводит к тому, что учащиеся, оканчивающие осетинскую семилетнюю школу и среднюю школу, испытывают серьезные затруднения при поступлении в техникумы и высшие учебные заведения». Совет Министров республики принял решение: «Разрешить, как исключение, ввести с 1 сентября 1952 года обучение в 5–7 классах осетинских школ на русском языке... до подготовки необходимых условий для успешного проведения коренизации семилетней осетинской школы».

Таким образом, в 1951–1952 учебном году начался обратный процесс перехода осетинских школ на русский язык обучения, и уже в 1953–1954 учебном году все осетинские школы, начиная с 5 класса, работали на русском языке. Тем временем шла работа по подготовке общественного мнения к мысли о целесообразности перевода на русский язык и начальной школы, в связи со слабыми знаниями учащихся 5–7 классов и падением успеваемости после перевода их обучения на русский язык, что связано «с отсутствием преемственности в работе учителей начальных и 5–7 классов» [Фонд Р-786, оп 1, д. 601: 32–34]. Этот период характеризуется существованием двух тенденций в организации мероприятий. С одной стороны, продолжается оснащение осетинской школы: в 1955–1956 учебном году подготовлено 26 новых учебников на осетинском языке, в 1956 году утверждаются новые правила осетинской орфографии, основаны постоянные орфографическая и терминологическая комиссии. Но это скорее работа, продолжающаяся по инерции и не прерываемая только в связи с необходимостью гибкого проведения в жизнь новой, прямо противоположной политики, мотивация которой отражена, в частности, в постановлении Совета Министров республики от 16 марта 1956 года «О состоянии и мерах улучшения обучения и воспитания в осетинской начальной школе». «...Осетинская начальная школа не справляется со стоящими перед ней задачами обучения и воспитания детей, не дает учащимся систематических и прочных знаний... Особенно неудовлетворительно обучение детей русскому языку, что ставит их в тяжелое положение не только в начальной, но особенно в семилетней и средней школах» [Постановление Совета Министров СО АССР 1956].

К этому времени, в результате соответствующих шагов в других сферах — отказ от делопроизводства на осетинском языке и вытеснение осетинского языка из государственной сферы, выведение осетинского языка из средней школы, невозможность получения высшего образования на осетинском языке — происходит сужение социальной базы и, соответственно, социального престижа осетинского языка. Это период характеризуется неуклонным сокращением числа осетинских школ, ростом национального нигилизма в осетинской среде.

1 февраля 1957 года Совет по народному образованию при Министерстве просвещения СО АССР принимает постановление, в котором вновь отмечен низкий уровень подготовки в начальной осетинской школе, недостаточный для успешного обучения в старших классах [Фонд Р-786, оп. 1, д. 718: 1].

В этот период, как известно, в Советском Союзе происходили существенные изменения в формах реализации государственной политики, и репрессивные способы интеграции советского полиэтнического общества не могли более использоваться. Соответственно, «отказ в ходе хрущевской оттепели от силовых крайностей тоталитарного режима потребовал для достижения ментального единства социума принципиального подкрепления идеологических факторов интеграции общества — языковыми и культурными» [Дьячков 1995а]. Очевидно, что основным проводником культурно-языковой интеграции была признана школа.

Ключевым документом, определившим дальнейшие процессы в сфере национального образования, стали тезисы ЦК КПСС и Совета Министров СССР 1958 года «Об укреплении связи школы с жизнью и о дальнейшем развитии системы народного образования в стране», посвященные перестройке народного образования и введению обязательного среднего образования. В них было определено право родителей на выбор языка обучения их детей, закрепленное в новом «Законе о школе». В реальности, как вспоминает один из наиболее опытных работников образования республики, заслуженный учитель России и Северной Осетии В.М. Дегоев,«...было предпринято такое массированное давление на просвещенцев и родителей, начиная с Всесоюзной научно-практической конференции по проблеме языка обучения, проводившейся под эгидой Министерства просвещения РСФСР у нас в республике, что положение 0 выборе языка обучения на деле оказалось не более чем демократическим реверансом» [Дегоев 1997: 182].

Еще несколько лет осетинский язык оставался языком обучения только с 1 по 4 класс в 8-летней школе, в остальных классах преподавался как предмет. Учебный план 1962–1963 учебного года уравнял количество часов по осетинскому и русскому языкам и упразднил подготовительные классы в осетинских школах.

7–9 мая 1964 года во Владикавказе состоялась научно-практическая конференция по вопросу перехода на русский язык обучения в осетинской начальной школе, на которой министром просвещения А.Х. Галазовым было изложено мнение руководства республики: «При разъяснении Закона о школе родители в нашей республике высказали свое желание и потребовали обучать их детей на русском языке с 1 класса. Каждый родитель думает о будущем своего ребенка... Глубокий анализ сложившейся системы обучения в осетинской школе подтверждает правоту мнения родителей» [Фонд Р-786, оп.2, д. 205: 7–9]. Решения конференции о нетерпимости дальнейшего двуязычия в системе образования послужили отправной точкой для быстрого перевода на русский язык преподавания в 1–4 классах осетинской школы.

Таким образом, в середине 1960-х годов «денационализация» осетинской школы состоялась.