Религия и комплектование личным составом

Побуждая мусульманских военнопленных и гражданских лиц вступать в ряды германской армии, власти рейха с самого начала привлекали к решению этой задачи религиозных деятелей, от улемов на оккупированных восточных территориях и Балканах до известных мусульман-коллаборационистов в Берлине. Некоторые религиозные деятели охотно переводили призывы записаться добровольцем на религиозный язык, тем самым придавая процессу вербовки религиозную и моральную легитимность.

Одним из ранних примеров использования местных улемов в рекрутировании добровольцев стало формирование ополчения, которым занималась 11‐я армия Манштейна в Крыму. Заседание мусульманского комитета в Симферополе, состоявшееся 3 января 1942 года, стало вехой, которая обозначила начало вербовки крымских татар[1155]. Среди немецких участников встречи были офицеры айнзацгруппы D, включая Олендорфа, который представлял немецкое командование. Мероприятие носило ярко выраженный религиозный характер: в нем присутствовала обрядовая составляющая, реализуемая местным имамом. Изложив общий план борьбы с большевизмом, известный мулла из Симферополя обратился к своим землякам-татарам, объяснив, что их вера предписывает им принять участие в священной битве плечом к плечу с немцами и что уничтожение советской власти вернет им свободу вероисповедания. «Для нас большая честь сражаться под руководством Адольфа Гитлера, величайшего фюрера немецкого народа»,– добавил председатель комитета. Довольный Олендорф поблагодарил татар, в свою очередь сообщив им о том, что он говорил со своими подчиненными и что они тоже признают необходимость совместной борьбы с безбожниками. Затем на глазах Олендорфа и его свиты мусульмане отметили начало своей борьбы молитвой. Все присутствовавшие татары торжественно встали и повторили слова муллы, молясь за «достижение быстрой победы и за долгую жизнь фюрера Адольфа Гитлера»[1156]. После еще двух молитв – за германский народ и его армию, а также за немецких солдат, павших в бою,– собрание закончилось. Неделю спустя Симферопольский комитет расширил перечень своих целей, добавив, что он «считает своим священным долгом участие совместно с германской армией в освобождении мусульман Советского Союза»[1157].

Подобные церемонии проходили и в других мусульманских районах, где вермахт и СС занимались вербовкой новобранцев. Наиболее активно улемов использовали в Боснии. Фактически эсэсовцы передали местным религиозным организациям полномочия по набору добровольцев-мусульман. Официальная брошюра, посвященная вербовке солдат в «Ханджар», призывала мусульман записываться в войска в местных религиозных центрах, что полностью отстраняло усташские власти от этого процесса[1158]. По всему балканскому региону религиозные лидеры и имамы с энтузиазмом принялись за вербовку[1159]. Одной из самых важных фигур в этом деле стал Мухамед Панджа[1160]. Хасан Байрактаревич, военный имам «Ханджара», описывал его как «истинного инициатора, величайшего пропагандиста и агитатора, неутомимого борца за создание и пополнение дивизии»[1161]. По словам имама, именно Панджа убедил «мусульманское духовное руководство» поддержать создание новой дивизии Гиммлера; оно, в свою очередь, развернуло «мощнейшую пропаганду» и предоставило имамов для ведения этой работы. В итоге успех в привлечении новобранцев в значительной степени был обеспечен именно религиозными учреждениями и лицами – прежде всего, самим Панджой. По словам Байрактаревича, «хорошо известно, что всё рекомендуемое Панджой есть истинно исламское и патриотическое [дело]». В некоторых городах новобранцы, прежде чем явиться на призывной пункт дивизии, должны были сначала увидеться с Панджой, который словесно готовил их к предстоящей миссии[1162]. При этом Бергер стремился целиком и полностью отдать вербовку в руки имамов[1163]. Позже Зауберцвейг также использовал военных имамов своей дивизии для привлечения добровольцев. Например, в ноябре 1943 года он направил Байрактаревича и двух других имамов «Ханджара» в Боснию и Герцеговину для вербовки пополнения[1164]. Как позже докладывали имамы командованию, с первого же дня они находились в «постоянном контакте» с местным мусульманским руководством[1165]. Авторы отчета СС отмечали, что исламское духовенство внесло «значительный вклад» в формирование дивизии[1166]. При этом эсэсовское командование на Балканах пыталось поддерживать своих вербовщиков, санкционируя расклейку плакатов с религиозной символикой, на которых, в частности, изображалось зеленое знамя пророка Мухаммада[1167].

На восточных территориях в вербовке военнопленных-мусульман принимал участие Якуб Шинкевич, новоназначенный муфтий Остланда[1168], который посвящал рекрутов в бойцы в ходе специальной религиозной церемонии[1169]. В начале 1944 года, обращаясь к прибалтийским новобранцам, он подчеркивал, что «мусульмане, по причинам политическим и религиозным, никогда не станут союзниками большевизма – идеологии безбожия». К мобилизации мусульманских добровольцев привлекались и исламские коллаборационисты, работавшие в немецкой столице. В начале 1942 года объединенное военное командование вермахта поручило Алимджану Идрису курировать вербовку и принесение присяги несколькими тысячами мусульман-военнопленных, которые содержались в лагере на территории Генерал-губернаторства[1170]. Учитывая, что Идрис работал с пленными в годы Первой мировой войны, он казался фигурой, особенно подходящей для такой задачи. Получив указание, Идрис сразу же отправился в лагерь, где раздавал не только сигареты, но и исламскую литературу вместе с листовками. Интересно, что его визит вызвал определенную озабоченность среди чиновников Восточного министерства[1171]. В соответствии с полученными инструкциями Идрис обсуждал с новобранцами-мусульманами религиозные и политические вопросы, представая перед ними в качестве, прежде всего, исламского священнослужителя.

На Балканах Гиммлер и Бергер привлекли к комплектованию дивизии «Ханджар» муфтия Иерусалима. Его упоминавшееся выше турне весны 1943 года предпринималось не только ради укрепления доверия среди мусульманского населения, но и для рекламы новой дивизии, а также для придания религиозной санкции эсэсовской вербовочной работе на Балканах. Здесь, как и на Востоке, СС, привлекая мусульман, широко использовали панисламские аргументы. Мобилизационная брошюра, призывавшая «всех мусульман» записываться в только что созданное Восточномусульманское соединение CC, не оставляла никаких сомнений в том, что Германия и весь мусульманский мир сражаются на одной стороне[1172]. «Наши общие враги,– заявляли эсэсовские авторы, – заинтересованы в том, чтобы истребить во время войны как можно больше мусульман»: это позволило бы им эффективнее грабить и эксплуатировать мусульманские страны. Читателю напоминали, что большинство исламского населения мира, «232 миллиона мусульман», по-прежнему вынуждено страдать «под иноземным игом англичан, американцев, французов и русских». Лишь в случае немецкой победы, говорилось в тексте, мусульмане смогут обрести независимость: «Если Германия потерпит поражение, последняя надежда мусульман стать свободными также померкнет».

Использование священнослужителей и пропагандистская поддержка придавали вербовочной кампании религиозную легитимность. Тем не менее вопрос о том, была ли борьба за ислам и свободу вероисповедания решающим фактором, убеждавшим последователей ислама вступать в ряды немецкой армии, остается дискуссионным. Разумеется, некоторые новобранцы воодушевлялись религиозной ненавистью и идеологическим рвением, с восприимчивостью относясь к лозунгам исламских авторитетов, привлеченных Берлином. Однако в целом мусульмане, вступающие в добровольческие части, руководствовались вполне мирскими мотивами. Солдаты Красной Армии, завербованные в лагерях для военнопленных, в основном преследовали материальные интересы. Денежное довольствие и армейский паек были явно предпочтительнее лагерных страданий от голода, холода и болезней. Многие просто надеялись, что немецкая форма поможет им пережить войну. В конце 1942 года пропагандистский отдел вермахта распространил среди добровольцев анкеты, предназначенные для выяснения того, что заставило их пойти на фронт. Наиболее часто в ответах указывалось желание избежать ужасных лагерных условий. Важную роль играли также антибольшевизм и ненависть к советскому государству[1173]. Там, где вермахт и СС набирали людей среди мусульманского гражданского населения,– в частности, в Крыму и на Балканах,– добровольцы надеялись использовать немецкое оружие для защиты своих семей. Историки подчеркивают, что в привлечении крымских мусульман в немецкие формирования «ключевую роль» сыграло обретение жителями Крыма религиозной свободы[1174]. Тем не менее и в Крыму многие новобранцы воспринимали военную службу как возможность обезопасить себя от бандитов и партизан и упрочить положение своих родственников. Аналогичным образом на Балканах добровольцы-мусульмане рассчитывали уберечь свои деревни от четников, партизан и усташских частей. После того как первые усилия по мобилизации не привели здесь к ожидаемому приросту добровольцев, в некоторых районах немцы начали привлекать мусульман силой. Например, в Травнике, расположенном в Центральной Боснии, был случай, когда мусульманских новобранцев забрали в «Ханджар» прямо во время молитвы: вербовщики вошли в мечеть и насильно увели мужчин, которые, по их мнению, годились для военной службы[1175]. Впрочем, уже на следующее утро некоторые из этих «новобранцев» убежали в леса.

Религиозные ритуалы и военная дисциплина

Все солдаты-мусульмане, зачисленные в немецкую армию, пользовались особыми религиозными правами. В какой-то степени прецедентом для этой политики стали уступки, предоставленные взятым в плен мусульманским солдатам французской армии[1176]. В 1942 году вермахт первым распространил в войсках конкретные указания в отношении новобранцев-мусульман. Немецкому военному персоналу, работающему с мусульманами в тюркских лагерях и батальонах, предписывалось «удовлетворять религиозные потребности» легионеров[1177]. «Опыт показал, что забота о религии, осуществляемая в интересах дисциплины, способна повысить общий моральный дух магометан»,– сообщали солдатам. Чуть позже оперативный штаб 162‐й тюркской пехотной дивизии Нидермейера распространил циркуляр о религиозных практиках в мусульманских батальонах[1178]. Этот документ регламентировал организационные аспекты религиозной жизни, включая ежедневные молитвы, праздники, погребальные обряды, требования к пище, использование военных имамов и функционирование религиозно-военной иерархии. В своем приказе Нидермайер отмечал, что уважение к религии выступает основой для обучения и подготовки легионеров[1179]. Второй оперативный штаб под управлением Ральфа фон Хайгендорфа тоже издавал аналогичные распоряжения. Позже Нидермайер в образовательных целях даже раздал немецким офицерам 600 экземпляров брошюры Роденвальда «Ислам»[1180]. Когда в начале 1943 года войска СС начали формировать собственные мусульманские подразделения на Балканах, они приняли ту же стратегию. В мобилизационном приказе, касающемся дивизии «Ханджар», Гиммлер требовал предоставить боснякам «старые права, которыми они обладали в австрийской армии», включая свободное отправление религиозных обрядов и ношение фески[1181]. Позднее такими же религиозными правами были наделены и мусульмане Восточнотюркского соединения СС[1182].

И вермахт, и СС гарантировали солдатам-мусульманам соблюдение не только ежедневной религиозной обрядности, но и праздничных дат религиозного календаря. В августе 1942 года Нидермайер издал инструкции, освобождавшие мусульман от военной службы во время ежедневной молитвы[1183]. По пятницам их служба заканчивалась в четыре часа дня. Оперативный штаб Хайгендорфа рекомендовал немецкому личному составу проявлять уважение к мусульманам, которые «согласно традициям публично совершают намаз». Солдатам предлагалось «не смотреть на них с любопытством, ибо молитва есть священнодействие», и «воздерживаться от любого вмешательства в ритуал»[1184]. Кроме того, немецким военнослужащим категорически запрещалось фотографировать мусульман во время молитвы.

Религиозные праздники и священные дни ислама также уважались в войсках. Следование сакральному календарю позволяло нацистским властям использовать религиозные ритуалы для распространения политических идей. Немецкие пропагандистские материалы, подготавливаемые для мусульманских легионов, рисуют яркую картину религиозных празднований в мусульманских частях вермахта. Например, в 1943 году они сообщали об Ураза-байраме в лагере отдыха легионеров, который посетили Герхард фон Менде и Гейнц Унглаубе из Восточного министерства[1185]. В другой статье рассказывалось о состоявшемся в то же время празднестве в кавказском подразделении, расквартированном на территории рейха: «Здесь, в Германии, выходцы с Северного Кавказа имеют возможность беспрепятственно проводить свои торжества. В Советской России такое было невозможно. Это в очередной раз показывает, насколько сильно расположение немцев к мусульманским народам»[1186]. Даже осенью 1944 года, когда война уже докатилась до немецких рубежей, пропаганда для легионов продолжала повествовать о праздновании Ураза-байрама в частях, воюющих в самой Германии. В конце того же года, за несколько месяцев до падения Третьего рейха, немцы организовали пышный Курбан-байрам для легиона «Идель-Урал», размещенного в Дрездене, Даргибелле и Бреслау (Вроцлаве). Тогда же азербайджанцы отметили Курбан-байрам в богемском курортном городке Карлсбад и в берлинском районе Шёнеберг[1187].

СС использовали ежедневные религиозные практики и даты исламского календаря еще более активно. Каждое подразделение «Ханджара» ежедневно совершало молитвы, проходившие под попечением военных имамов. По пятницам мусульманским солдатам-эсэсовцам предоставлялся перерыв с десяти утра до двух дня – на обед, омовение и пятничную молитву (джума-намаз)[1188]. Последняя включала намаз (или салят) – коллективную молитву и предшествующую ей хутбу (проповедь, включавшую комментарии к текущим событиям). По традиции хутба в мусульманских обществах выполняла определенную политическую функцию, и немцы не преминули воспользоваться этим[1189]. Более того, сам акт джума-намаза усиливал чувство общности, а также укреплял порядок и дисциплину в подразделениях. Действительно, на пропагандистских фотографиях этого ритуала запечатлены стройные ряды мусульман и их имама, которые молитвенно стоят на коленях, обратившись лицом к Мекке (фото 7.1 и 7.2). Похожие снимки делались и во время празднования Рамадана на плацу Нойхаммера осенью 1943 года. Немецкое командование охотно эксплуатировало это мероприятие. Политизируя сакральное действо, Зауберцвейг выступил перед солдатами с речью, в которой связал размышления о религиозном событии с призывом к оружию: «Сегодняшний праздник будет для нас поводом для размышлений, торжества веры и целеустремленности, источником радости и силы, призывом к единству и одновременно боевым кличем,– провозгласил офицер.– Мы хотим стать лучшими солдатами нашего фюрера!»[1190]. Затем к войскам обратился дивизионный имам. «Речи командира дивизии, а также дивизионного имама произвели глубокое впечатление на солдат»,– позже писал в мемуарах Звонимир Бернвальд, немецкий переводчик, служивший в «Ханджаре»[1191]. Директивы СС формально регулировали проведение основных религиозных событий и праздников, среди которых были Мавлид, священный месяц Рамадан, Ураза-байрам и Курбан-байрам[1192]. Наконец, эсэсовское командование пыталось соблюдать религиозные даты и в формированиях восточных мусульман, хотя из-за ситуации на фронте они были менее регламентированы, чем на Балканах. Осенью 1944 года, например, весь 1-й Восточномусульманский полк СС по указанию Бергера был на время отведен с передовой, чтобы позволить солдатам отпраздновать завершение Рамадана[1193].

ФОТО 7.1. Молитва новобранцев-мусульман дивизии СС «Ханджар». Учебный полигон Нойхаммер, Силезия, 1943 (источник: BAK, изображение 146–1977–136–03A, Mielke)

 

ФОТО 7.2. Молитва новобранцев-мусульман дивизии СС «Ханджар». Учебный полигон Нойхаммер, Силезия, 1943 (источник: BAK, изображение 146–1977–137–20, Falkowski)

 

Немецкое командование также принимало во внимание исламские пищевые запреты. В своем распоряжении от 1942 года Нидермайер гарантировал, что вермахт будет уважать пищевые обыкновения своих солдат, в частности неприятие ими свинины[1194]. В СС диетические потребности мусульман удовлетворялись с еще большим рвением. Гиммлер, лично участвовавший в решении этого вопроса, в июле 1943 года приказал Бергеру выяснить, «чего именно ислам требует от своих солдат в отношении провизии», отметив, что он лично готов гарантировать соблюдение религиозных требований[1195]. Несколько дней спустя Бергер сообщил Гиммлеру, что солдаты должны воздерживаться от свинины и алкоголя[1196]. Рейхсфюрер отреагировал незамедлительно, сделав следующее указание: «Все мусульмане в войсках СС и полиции имеют, согласно их религиозным верованиям, особое право не получать в пищу свинину или содержащие свинину колбасные изделия, а также не пить алкоголь. Сопоставимая альтернатива должна быть гарантирована в каждом случае»[1197]. СС даже открыли курсы мусульманской кухни под Грацем, в Южной Австрии[1198]. Как подчеркивал Гиммлер, целью этих поблажек было укрепление морального духа мусульман, хотя они имели и пропагандистское значение.

Сами рекруты-мусульмане не всегда разделяли озабоченность немцев по поводу исламских пищевых запретов. Большинство правоверных с восточных территорий, например, употребляли алкоголь; это отражено в архивных документах. Зато балканские мусульмане, напротив, отличались строгостью привычек. «Они больше боялись пустой консервной банки из-под свинины, чем ручной гранаты»,– писал после войны о мусульманах дивизии «Скандербег» немецкий солдат[1199].

В конце концов Берлин даже снял запрет на ритуальный убой скота[1200] – практику, которая была запрещена (за исключением случаев убийства смертельно раненных зверей) по закону «О защите животных» (Reichstierschutzgesetz) от 21 апреля 1933 года, продиктованному немецким антисемитизмом[1201]. Во время битвы за Францию в 1940 году имперская пропаганда еще использовала ужасные фотографии, где режущие скот военнопленные-мусульмане выглядели кровожадными дикарями[1202]. Но уже в 1943 году Хайгендорф рекомендовал немецкому персоналу Восточных легионов терпимо относиться к ритуальному забиванию скота[1203]. Хотя, согласно его пояснениям, «у магометан свой взгляд на забой крупного рогатого скота, который кажется немцам отвратительным», немецким офицерам все же предлагалось «избегать преждевременных, несправедливых и резких суждений» на этот счет. Наконец, 6 февраля 1944 года объединенное командование вермахта приказало генералу Кёстрингу, возглавлявшему добровольческие соединения, полностью приостановить действие закона «О защите животных» применительно ко всем солдатам-мусульманам в германской армии:

Религиозная забота о мусульманах в вермахте является важной составляющей антибольшевистской антипропаганды [ sic ]. Магометанские празднества требуют ритуального убоя жертвенных животных. Важно не оскорблять магометанские подразделения применением закона, который принимался в то время, когда нельзя было предвидеть появления магометанских частей в вермахте. Соответственно, магометанским частям, действующим в немецкой армии, разрешается убивать животных согласно их обычаям и установлениям[1204].

Прежде чем издать это распоряжение, вермахт запросил одобрения со стороны Гиммлера. Сотрудник штаба рейхсфюрера дал следующий ответ: «До сих пор считалось само собой разумеющимся, что никто не вмешивается в религиозные обычаи и установления магометанских частей СС и поэтому ритуальный убой был в них также с легкостью разрешен»[1205]. Действительно, эсэсовское командование относилось к ритуальному забою скота с полной терпимостью, хотя подобная практика и вызывала некоторое смущение на низовых уровнях. В январе 1944 года, например, печально известный Вильгельм Коппе, высший руководитель СС и полиции в Генерал-губернаторстве, направил в Главное управление СС запрос по поводу предоставления мусульманам права на ритуальный убой животных. С одной стороны, высокопоставленный эсэсовец признавал, что мусульмане пользуются «широкой свободой вероисповедания» и что убой «является священным деянием для магометан»[1206], однако, с другой стороны, его тревожило, что «ритуальный убой не может быть оправдан с точки зрения национал-социализма»[1207]. Главное управление СС немедленно прислало ответ, дав однозначные инструкции: «Нет никаких тактических, политических или военных оснований, препятствующих ритуальному убою скота в тюркских частях, тем более намерений превратить магометан в национал-социалистов [у властей рейха] не имеется»[1208].

Как и в случае с пищей, немцы принимали во внимание исламские традиции – по крайней мере как они их себе представляли – в одежде, включая униформу и эмблемы. Когда вермахт ввел специальную символику для восточных легионов, знаки отличия мусульманских частей отражали религиозную иконографию. Ярким примером этого стали нарукавные нашивки Туркестанского легиона, украшенные надписью «Аллах с нами» (Biz Alla Bilen) и изображением известной самаркандской мечети[1209]. На нашивках и знаменах «Ханджара» была изображена короткая сабля-ятаган, которую боснийцы связывали с эпохой османского и австрийского правления и которая дала дивизии ее название[1210]. Ханджар располагался над свастикой: сочетание нацистской и исламской символики отражало союз двух сил. Позже эмблемы «Ханджара» были также нашиты на воротники мундиров Восточнотюркского соединения СС[1211]. Флаги и эмблемы различных подразделений были полностью или частично окрашены в зеленый цвет.

На Балканах эсэсовцы пошли еще дальше, разработав для своих новобранцев-мусульман специальные головные уборы. Отличительным знаком солдат «Ханджара» стала феска – серая для полевой формы и красная для парадной[1212]. Феска, позволявшая лбу касаться земли во время молитвы, стала отличительным вещественным символом ислама в XIX веке[1213]. В течение столетия она распространилась по всему мусульманскому миру, и к концу века даже индийские мусульмане начали носить феску, демонстрируя панисламскую солидарность с османским халифатом. В религиозно разрозненных балканских обществах головной убор стал четким маркером конфессиональных границ. Этим вопросом Гиммлер также занимался лично, участвуя в разработке каждого элемента обмундирования мусульманской дивизии. Изучив черновые проекты, он потребовал внести изменения, сославшись на то, что форма и цвет боснийских фесок слишком напоминают марокканские[1214]. Гиммлер приказал «перекрасить и немного обрезать эти фески», поскольку, по его словам, «внешние признаки чрезвычайно важны для консолидации дивизии». В итоге фески были украшены нацистским орлом и эсэсовским черепом со скрещенными костями, что опять-таки символизировало союз между Третьим рейхом и исламом.

Кроме того, с самого начала немцы пытались встроить в организационные установления собственной армии исламские погребальные практики и обряды. В инструкции, изданной летом 1942 года, Нидермайер регламентировал похороны солдат-мусульман в тюркских частях: лицо и ноги надлежало завертывать в белую ткань, а главному военному имаму предписывалось накрывать гроб куском белой материи (позже – флагом легиона)[1215]. Вскоре аналогичные инструкции подготовил и штаб восточных легионов под руководством Хайгендорфа[1216]. Могилы следовало ориентировать на Мекку. Даже могильные плиты и камни регламентировались с учетом исламской иконографии. Мусульманские надгробия изготавливались в виде плиты (а не креста), на которой были вырезаны исламские символы, обычно полумесяц и звезда. В соответствии с исламским ритуалом церемонию похорон тех, кто пал за гитлеровский «новый порядок», проводили военные имамы. СС в своих частях следовали той же практике.

Военные имамы

Важнейшим аспектом усилий Берлина по укреплению исламской веры в своих мусульманских подразделениях стало использование военных имамов. Официальная функция этих «мулл», как их обычно называли немцы, заключалась в том, чтобы обеспечивать духовное попечение над бойцами и призывать их к молитве. На практике военные имамы должны были поддерживать контроль, дисциплину и порядок в частях, а также придавать войне религиозную легитимность и побуждать солдат-мусульман сражаться.

В легионах вермахта должность военного имама была введена летом 1942 года. Командование оперативного штаба 162‐й тюркской дивизии вскоре решило учредить религиозную вертикаль, соответствующую иерархии командования. Ее составили: «дивизионный мулла» (Divisionsmulla), прикрепленный к штабу; «легионные муллы» (Legionsmulla), контролировавшие религиозные практики в четырех мусульманских легионах; и «батальонные муллы» (Battalionsmulla, называвшиеся также Regimentsmulla), которые действовали в отдельных батальонах[1217]. Дивизионным муллой и советником командования 162‐й дивизии по религиозным вопросам стал главный мулла (Obermulla) Джумабаев. В Азербайджанский легион муллой назначили имама Пашаева, а в Туркестанском легионе ту же должность занял мулла Иноятов. Легионным муллам было предписано подбирать кандидатов в батальонные муллы. Легионный и дивизионный мулла получили воинское звание командира роты (Kompanieführer). Батальонные муллы назначались командирами взводов (Zugführer). Дивизионные и батальонные муллы должны были носить тюрбаны, демонстрируя свой религиозный авторитет. Установление формализованной иерархии предполагало такой уровень религиозной институционализации, который не имел прецедентов в мусульманском мире – ничего подобного в XX веке не знали даже шииты. Фактически вермахт вводил в ислам клерикальную систему, которая имела больше сходства с христианскими церковными структурами, нежели с исламскими принципами религиозной организации. В новоявленной системе немецкие (точнее, европейские) военные правила, иерархии и структуры сплавлялись с исламскими религиозными установлениями, образуя гибридную, организованную по-военному религию. Религиозная иерархия напрямую соответствовала уровням военной организации: духовные звания зависели от прикрепления их носителей к дивизиям, легионам и батальонам. Сходным образом воинские звания мулл зависели от размеров частей, в которых они служили. Сочетание духовной должности и воинского звания наделяло их религиозно-воинской властью.

В мае 1943 года СС приняли аналогичную линию на Балканах и ввели различные ранги для имамов в «Ханджаре»[1218]. Как и в вермахте, в СС была создана сложная бюрократическая система, подробно регламентировавшая сферу ответственности имамов, их военный статус и обязанности. Зауберцвейг выпустил «Служебную инструкцию для имамов» (Dienstanweisung für Imame), подробно разъясняющую духовным лицам, как позиционировать себя в подразделениях и как выполнять должностные функции, которые, прежде всего, включали «духовное попечение» над солдатами и их «идеологическое воспитание»[1219]. Более того, Зауберцвейг издал приказ, который регулировал воинский статус имамов по отношению к солдатам и немецким офицерам[1220]. В полках и батальонах имамы относились к офицерам командного состава. Ведущие имамы носили пистолет, а в бою – пистолет-пулемет[1221]. Все имамы были подчинены так называемому дивизионному имаму, который располагался в штаб-квартире дивизии и работал непосредственно с Заубергцвейгом. Эту должность сначала занимал штурмбанфюрер СС Абдулла Мухасилович, который ранее служил в югославской армии и был самым опытным имамом среди новобранцев «Ханджара»[1222]. Его заместителем был имам Хусейн Дзёзо, уважаемый религиозный лидер, который учился в университете аль-Азхар в 1930‐х годах, а при немцах получил звание гауптштурмфюрера СС[1223]. Ближе к концу войны Мухасиловича заменил молодой оберштурмфюрер СС Халим Малкоч (затем его произвели в гауптштурмфюреры). Малкоч, также служивший в югославской армии, был батальонным имамом 13‐го горного саперного батальона «Ханджара» (SS-Gebirgs-Pionier-Bataillons 13)[1224]. Муфтий Иерусалима вспоминал в своих мемуарах, что при вербовке первых военных имамов для «Ханджара» СС снова обратились за помощью в религиозные учреждения Боснии и непосредственно к Мухамеду Пандже, которого назначили ответственным за отбор молодых имамов, в основном выпускников престижного медресе Гази Хусрев-бега в Сараево и университета аль-Азхар[1225].

Позже эсэсовцы учредили систему военных имамов и в своих восточномусульманских подразделениях[1226]. Главным имамом 1-го Восточномусульманского полка СС стал некто Имам Камалов[1227]. В августе 1944 года шли переговоры о назначении «главного имама» всего Восточнотюркского соединения СС, в которых участвовали аль-Хусейни и Гарун аль-Рашид. В составленный в ходе дискуссий короткий список вошли три кандидата[1228]. Первым был Алимджан Идрис, несмотря на всю его занятость пропагандистской работой в министерстве иностранных дел и министерстве пропаганды. Кандидатом номер два стал крымский татарин, бежавший в Румынию,– его имя не сохранилось. Последним в списке оказался мулла Абдулгани Осман, мусульманин, который некоторое время отвечал за татарских военнопленных (по приказу Восточного министерства), а также писал на религиозные темы для пропагандистского листка Волжско-татарского легиона[1229]. Как и Идрис, с которым он находился в сложных личных отношениях, Осман жил в Германии со времен Первой мировой войны. Хотя аль-Рашид предпочел бы Абдулгани Османа, первым предложение заняться этой работой получил все-таки крымский татарин[1230]. Спустя какое-то время «главным имамом» соединения стал узбек Нуреддин Намангани, имевший звание унтерштурмфюрера СС[1231]. Немцы освободили Намангани из тюрьмы НКВД в Минске в 1941 году, и до перевода в СС он служил имамом в соединении Майера-Мадера. Абдулгани Осман, не получивший этот пост, продолжал вербовать военнопленных, но уже для СС.

Главной задачей имамов в вермахте и СС было поддержание дисциплины и боевого духа. Религиозный авторитет военных имамов часто использовали при разрешении правовых споров или наложении дисциплинарных взысканий. Священнослужители должны были обеспечивать приговорам религиозную состоятельность и легитимность. В своих общих указаниях на тему военного судопроизводства в магометанских частях от 15 мая 1943 года Хайгендорф рекомендовал консультироваться с муллами по «всем сложным случаям, касающимся уголовного права», причем это предлагалось делать до вынесения какого-либо решения[1232]. Хорошо осознавая свои новые религиозные права, солдаты-мусульмане иногда пытались использовать религиозные аргументы, чтобы избежать наказания за тот или иной проступок. Например, в мае 1943 года мусульманский легионер, жульничавший со своей расчетной книжкой, поклялся на Коране и своем знамени, что невиновен[1233]. Когда, чуть позже, его вина все же была доказана, разъяренный Хайгендорф отметил, что «легионер, ради обоснования своей лжи, не остановился перед тем, чтобы надругаться над самым священным мусульманским символом». Впрочем, контроль над военным судопроизводством оставался в руках немцев, которые не всегда охотно соглашались с приговорами, основанными на исламских законах. Однажды офицер-мусульманин казнил тюркского новобранца, уличив его в преступлении, предусмотренном параграфом 175 Уголовного кодекса Германии, который запрещал гомосексуализм и сексуальные контакты с животными. (Вероятно, в данном случае имело место именно второе, поскольку, согласно отчету, был расстрелян только один человек.) Офицер утверждал, что «мусульманская вера и традиционный закон» требовали именно такого сурового наказания[1234]. Немцы посоветовались и с батальонным имамом, который утвердил смертный приговор. Однако армейское управление (Heeresfeldjustizabteilung) отказалось признавать вынесенное решение; с точки зрения этого ведомства, офицер произвел самосуд. В СС, как и в вермахте, тоже предпринимали попытки сочетать исламское и германское военное судопроизводство. В мае 1944 года в Главном управлении СС было подготовлено предписание, согласно которому солдат-мусульман Восточнотюркского соединения СС должны были судить, «по крайней мере формально», их собственные судьи – это называлось «судопроизводством в соответствии с исламом»[1235]. Но в «Ханджаре» Зауберцвейг не стал заходить столь далеко: он ограничился приказом о том, чтобы имамы беседовали с правонарушителями-мусульманами с целью «повлиять на них морально»[1236].

Со временем контролирующие функции имамов укреплялись. Имам Малкоч сыграл главную роль в подавлении бунта в Вильфранше-де-Руэрг осенью 1943 года, убедив новобранцев-мусульман направить оружие против его зачинщиков[1237], а главный имам Восточнотюркского соединения СС Нуреддин Намангани вел для немцев допросы мятежников Алимова после подавления декабрьского бунта 1944 года[1238]. Кстати, позже аль-Рашид сообщал о том, что это подразделение, на которое «в значительной степени повлияли муллы и особенно главный мулла», снова стабилизировалось[1239]. СС также пытались использовать имамов для контроля и надзора над военнослужащими. В «Ханджаре» дивизионный имам должен был регулярно представлять Зауберцвейгу отчеты, сообщая ему о моральном духе личного состава, имамов и гражданского населения[1240]. Летом 1944 года, например, дивизионный имам «Ханджара» переслал в штаб два донесения от имама небольшого подразделения – чтобы показать начальству настроения мусульманских солдат СС, сражавшихся в районе Мостара[1241]. По крайней мере с весны 1944 года имам каждой части «Ханджара» был обязан готовить ежемесячные отчеты для немецкого командования[1242].

Вероятно, самой важной обязанностью военных имамов было ведение пропагандистской работы. Как говорил Хайгендорф своим немецким офицерам, муллы, если обращаться с ними должным образом, «станут, несомненно, наилучшей опорой в обучении наших легионеров»[1243]. В программном заявлении оперативного штаба 162‐й пехотной дивизии, адресованном всем легионным и батальонным муллам в мае 1943 года, мулла Джумабаев подчеркивал: «Необходимо, чтобы мы сопровождали нашу молодежь в бою и поощряли ее усилия победить врага, чтобы мы сами осваивали воинские навыки и лично демонстрировали отвагу во всех ситуациях»[1244].