Реалии войны и реакция советской власти

Пропагандистские сообщения союзников о том, что немцы в Польше не видят разницы между мусульманами и евреями, нельзя считать полным вымыслом. Немецкие солдаты, воспитанные в духе расовой догмы и постоянно «подогреваемые» нацистской пропагандой, которая поносила азиатские народы Советского Союза, объявляя их представителей «недочеловеками», не были готовы к встрече с мусульманами на восточных территориях. В первые месяцы операции «Барбаросса» в прифронтовых районах многих мусульман, особенно военнопленных, уничтожили отряды СС: считалось, что обрезание доказывает их еврейское происхождение[830]. Летом 1941 года на совещании с участием высоких чинов вермахта, СД и Восточного министерства под председательством генерала Германа Рейнеке полковник Эрвин фон Лахузен (он представлял абвер), вступил в яростную перепалку с начальником гестапо Генрихом Мюллером по поводу именно этих казней. В частности, был поднят вопрос об отборе сотен мусульман (вероятно, крымских татар), которых «подвергли особому обращению», приняв их за евреев. Мюллер спокойно признал, что его подчиненные допустили определенные ошибки. По его словам, сам он впервые слышит, что мусульман также подвергают обрезанию. 12 сентября 1941 года Рейнхард Гейдрих разослал директиву, где требовал от айнзацгрупп СС большей внимательности: «обрезание» и «еврейская внешность» тюрков-мусульман, говорил он, не являются достаточными «доказательствами еврейского происхождения»[831]. Мусульман не следовало путать с евреями. Накануне летней кампании в мае 1942 года Восточное министерство издало директиву об идентификации «евреев» на оккупированных восточных территориях, уточнив, что только на западе России обрезание следует рассматривать как маркер еврейства[832]. «В тех районах, где присутствуют мусульмане, мы не можем определять еврейское происхождение человека только по обрезанию»,– говорилось в документе. На мусульманских территориях необходимо учитывать другие характеристики, такие как имя, происхождение и этнический облик.

Однако на южных окраинах Советского Союза немецкие расстрельные команды по-прежнему испытывали трудности в различении мусульман и евреев. Когда айнзацгруппа D начала истреблять еврейское население Кавказа и Крыма, она столкнулась с особым положением трех еврейских общин, которые долгое время жили среди мусульман: караимов и крымчаков в Крыму, а также иудеев-татов (известных как «горские евреи») на Северном Кавказе[833]. В Крыму сотрудников СС привели в замешательство тюркоязычные караимы и крымчаки. После встречи с Олендорфом в Симферополе в декабре 1941 года два офицера вермахта, старший советник военной администрации Фриц Доннер и майор Эрнст Зейферт, сообщили, что для них было неожиданностью узнать о том, что «значительная часть евреев в Крыму исповедует магометанство» и что «есть ближневосточные расовые группы несемитского происхождения, которые странным образом приняли еврейскую веру»[834]. Действительно, караимы и крымчаки (обе группы, по сути, исповедовали иудаизм) привели немцев в серьезное замешательство. В итоге караимов классифицировали как этнических тюрков и пощадили, тогда как крымчаков сочли этническими евреями и уничтожили. По мнению Вальтера Гросса, главы управления расовой политики НСДАП, караимов оставили в живых из-за их тесных отношений с татарами-мусульманами, союзниками немцев[835]. Несколько сотен караимов даже были завербованы в крымскотатарские добровольческие части[836]. На Кавказе таты-иудеи обратились с ходатайством в Нальчикский комитет[837], который оперативно обсудил их вопрос с армейским руководством. Оберфюрер СС Вальтер Биркамп, к тому времени ставший начальником айнзацгруппы D, рассказал Бройтигаму об удивительном гостеприимстве, которое ему оказали «горские евреи», когда он лично посетил их под Нальчиком[838]. Биркамп выяснил что, за исключением религии, у них нет ничего общего с евреями. Наоборот, он констатировал явное влияние на них ислама, так как таты практиковали полигамию. Биркамп приказал не трогать этот народ, а вместо термина «горные евреи» предписал называть их «татами»[839].

Когда немцы начали прочесывать оккупированные территории Советского Союза в поисках цыган, они вскоре столкнулись с мусульманами[840] – в Крыму таких представителей народа рома было большинство[841]. На протяжении столетий они вливались в татарский этнос, и теперь татары продемонстрировали поразительную солидарность со своими единоверцами. Мусульманские комитеты вскоре после своего учреждения направили немцам прошения, призывая защитить цыган-мусульман. В статье, напечатанной 27 марта 1942 года в Azat Kirim, объяснялось, что эта группа отличается от «обычных цыган» своим «языком, ритуалами и поведением», а этнически она связана с «иранскими племенами»[842]. Пользуясь поддержкой татар, многие цыгане пытались выдавать себя за членов этого этноса, чтобы избежать депортации и смерти. Ислам также использовался для достижения этой цели. Характерный пример – облава на цыган в Симферополе в декабре 1941 года, когда арестованные пытались с помощью религиозных символов доказать немцам, что их задержали по ошибке. Свидетель событий записал в своем дневнике:

Цыгане во множестве прибывали на подводах к зданию Талмуд-Торы. <…> Они зачем-то высоко выставили зеленый флаг, символ магометанства, а во главе своей процессии посадили муллу. Цыгане старались уверить немцев, что они не цыгане, некоторые выдавали себя за татар, другие за туркмен, но их протестам не вняли – и всех отправили под охрану в большое здание[843].

В конечном итоге многие рома-мусульмане были убиты. Тем не менее, поскольку немцам было трудно отличить цыган-мусульман от татар, около 30 % выжили; как и в случае с караимами, часть их даже была завербована в татарские вспомогательные части. Когда в ходе суда над айнзацгруппами Олендорфа спросили о преследовании цыган в Крыму, тот объяснил, что отбор был затруднен, поскольку многие рома и крымские татары исповедовали одну и ту же религию: «В этом и заключалась трудность: некоторые, если не все, цыгане были мусульманами, а мы придавали большое значение тому, чтобы не иметь проблем с татарами. Таким образом, эту задачу решали сотрудники, хорошо знающие местность и людей»[844].

Среди мусульман Кавказа и Крыма первоначальные надежды на лучшее отношение к себе, которые немцы всячески поощряли, угасли довольно скоро. Многие мусульмане постепенно понимали, что немцы были просто завоевателями, которые используют их в качестве орудия для реализации собственных планов. Несмотря на все усилия Германии по предоставлению уступок в религиозной сфере и постановке ярких зрелищ, призванных привлечь мусульман Кавказа и Крыма, в повседневной жизни часто преобладали жестокие реалии войны. Так, румынские войска с самого начала не проявляли никакого уважения к исламу. С кавказского фронта немецкие офицеры сообщали в штаб группы армий «А» о «неблагоприятных последствиях поведения румынских союзников» по отношению к мусульманам[845]. Генерал-квартирмейстер Эдуард Вагнер, набрасывая план своего разговора с Гитлером в Берлине, писал о своих встречах с румынскими солдатами на Кавказе как о «наихудшем опыте», упоминая о «грабежах и насилиях», которые неминуемо вызовут «самую острую реакцию» среди мусульман[846]. Румынская администрация в своей крымской оккупационной зоне благоволила православному населению в ущерб мусульманам. Армейские православные священники, которые пришли вместе с румынскими частями, даже пытались вмешиваться в религиозную жизнь Крыма[847]. Однако обеспокоенные немцы, стремившиеся проводить собственную политическую линию, пресекли нежелательную деятельность военного духовенства собственных союзников.

И все-таки за время оккупации власти рейха постепенно охладели к мусульманскому населению Крыма[848]. Ближе к концу войны немцев все больше тревожило просачивание партизан в татарские поселения – и они реагировали на это очень жестко. По словам Кырымала, с декабря 1943‐го по январь 1944 года люфтваффе сбросили зажигательные бомбы на более чем сто горных деревень в южных и внутренних районах Крыма[849]. В начале 1944 года некоторые крымскотатарские деревни были полностью снесены. Мародерство, насилие и дискриминация распространились и на мусульманские районы. Ситуация на Кавказе была ненамного лучше[850]. Снабжение армии здесь осуществлялось с перебоями, и немецкие солдаты часто не выполняли приказы о реквизициях и оплате продуктов питания. В домах престарелых, больницах, детских домах и санаториях, в том числе в Кисловодске, больных и инвалидов подвергали жестокому обращению и даже убивали, чтобы экономить еду. Из-за своей паранойи по поводу действий партизан немцы за непродолжительный период оккупации убили сотни (или, по некоторым оценкам, тысячи) гражданских лиц[851]. Разрушения на Северном Кавказе были чудовищными.

Реакция Советского Союза на исламскую кампанию Германии на Ближнем Востоке была двоякой. С одной стороны политика Кремля в отношении ислама изменилась – был сделан ряд уступок в области религии, а пропаганда начала обращаться к религиозным чувствам советских мусульман[852]. В конце концов в Красной армии сражались десятки тысяч мусульман, многие из них – из Крыма и с Кавказа[853]. Сразу после немецкого вторжения Габдрахман Расулев, назначенный Кремлем на пост муфтия Уфы, призвал мусульман Советского Союза «встать на защиту своей родины, молиться в мечетях о победе Красной армии и благословить свои сыновей, которые сражаются за правое дело»[854]. Гитлер задался целью «искоренить мусульманскую веру»,– предупреждал муфтий. Несколько недель спустя Расу-лев заявил, что «массы мусульман поднялись» на борьбу с немецкими захватчиками[855]. По его словам, «исламской цивилизации, которая присутствует повсюду в мире, сегодня угрожает уничтожение со стороны немецко-фашистских банд – если только мусульмане всего мира не примут вызов и не будут бороться». В сентябре 1941 года он призвал советских мусульман «защищать нашу страну во имя религии»: «В мечетях и в личных молитвах обращайтесь к Аллаху, чтобы Он помог победить врага Красной армии»[856]. Пятидесятидвухлетний Расулев, сын известного религиозного деятеля и представитель уважаемой башкирской семьи, стал наиболее значительным сталинским пропагандистом в мусульманских районах Советского Союза и за его пределами. 15 мая 1942 года его полномочия как главы всех советских мусульман были подтверждены на съезде мусульманского духовенства в Уфе. Религиозные деятели воспользовались этим случаем, чтобы рассказать миру о зверствах Германии в отношении мусульман Крыма. Немцев обвинили в «разрушении мечетей», «ликвидации священных символов», «запрете публичных молитв» и «попрании национальных и религиозных обычаев всеми возможными способами»[857]. Постепенно Москва создала обширную структуру религиозного контроля над своими подданными-мусульманами, основу которой составили так называемые духовные управления. Первым стало Центральное духовное управление в Уфе, которым руководил Расу-лев. В октябре 1943 года на съезде (курултае) улемов в Ташкенте было учреждено суннитское Духовное управление мусульман Средней Азии и Казахстана, а возглавил его уважаемый восьмидесятипятилетний узбекский муфтий Эшон Бабахан[858]. Год спустя Кремль учредил Духовное управление мусульман Северного Кавказа во главе с муфтием Хизри Гебековым, которое располагалось в Буйнакске. Для шиитов Азербайджана также было создано свое духовное управление, работавшее в Баку. Его руководителя на съезде в мае 1944 года избрали сами богословы – им стал Ахунд Ага Ализаде, обучавшийся шиитскому богословию в 1890‐х годах в Кербеле и Наджафе. Съезд шиитов направил верноподданническое послание Сталину, назвав его «Посланным Богом мудрым руководителем советского правительства»[859]. «Да осветит Аллах победный путь наших бойцов и да поможет им навсегда очистить землю от фашистской нечисти!»,– заявили делегаты. Ирония судьбы заключалась в том, что и Расулаев, и Гебеков, и Бабахан, и Ализаде успели побывать в тюрьме или в ссылке (а иногда и там, и там) до того, как Сталин решил использовать их ради своей победы в войне.

Отчаянно стремясь добиться тотальной военной мобилизации, советская пропаганда обращалась к религиозным чувствам мусульман и призывала к джихаду против немецких захватчиков. Сталина восхваляли как покровителя ислама. Немцев, напротив, обличали как самых безжалостных врагов мусульман и их веры. Уфимское управление Расулева распространяло брошюры на узбекском, туркменском, таджикском и персидском языках, где правоверным приказывалось, по выражению Корана, «убивать врага, где бы вы ни нашли его»[860]. 31 октября 1942 года, когда битва за Кавказ достигла кульминации, вся вторая страница «Правды» была напечатана на узбекском языке (напротив был дан русский перевод): «Вот судьба мусульманских народов Крыма и Кавказа; их мирные деревни сжигают и грабят немцы»[861]. Советская пропаганда в итоге даже обратилась к памяти о священной войне, которую вел имам Шамиль. Как сообщалось в советских газетах, мусульмане Дагестана пожертвовали 25 миллионов рублей на создание танковой колонны под названием «Шамиль»[862]. Во вновь открывшихся мечетях по всему СССР имамы обязаны были начинать проповеди с утвержденной властями формулировки: «Советская власть ниспослана Аллахом. Поэтому каждый, кто восстает против советской власти, восстает против Аллаха и Мухаммада, Пророка его»[863].

Впрочем, политика Кремля в отношении исламского населения имела и свою оборотную сторону. Сталин жестоко ответил на то, что, по его мнению, было откровенным сотрудничеством мусульман Крыма и Кавказа с врагом. Во время войны советская пропаганда изображала крымских татар жертвами предателей, которые ввели этот народ в заблуждение, и обещала полное прощение, если они перейдут на сторону советской власти. Призывали пропагандисты и сражаться с мусульманами-коллаборационистами[864]. В последние недели немецкой оккупации на исламских территориях вспыхнула паника. Многие мусульмане в Крыму и на Кавказе решили бежать с немецкими колоннами. Кавказцы шли за отступающей немецкой армией, терпя лишения. Десятки тысяч человек, сообщало американское OSS, покинули Кавказ вместе с немцами[865]. В Крыму лидеры татарской общины пытались уговорить власти рейха эвакуировать хотя бы самых известных коллаборантов-мусульман[866]. Они даже обратились за помощью к аль-Хусейни в Берлине. Обращаясь к палестинцу как к «религиозному лидеру мусульманского мира, который марширует вместе с Германией», они предупреждали о надвигающемся физическом уничтожении крымских мусульман[867]. Но бессильный муфтий был не в том положении, чтобы помочь им. Немцев же заботило исключительно спасение собственных войск. В итоге лишь небольшому количеству мусульман, в том числе членам Симферопольского мусульманского комитета, включая его бывшего главу Эреджепа Курсаидова и начальника религиозного отдела Алимсеита Джамилова, удалось покинуть полуостров на самолете или на корабле[868]. Попавшие в Германию крымские мусульмане при посредничестве аль-Хусейни обратились к немцам с просьбой поселить их в одном регионе, чтобы они могли жить сообща и воспитывать своих детей в исламском духе[869].

После отступления немцев с Кавказа и из Крыма Сталин депортировал тех мусульман, кого он счел предателями – наряду с поволжскими немцами-христианами и калмыками-буддистами[870]. 17 и 18 мая 1944 года все мусульманское татарское население Крыма было насильственно отправлено в Среднюю Азию и Казахстан. После возвращения советских войск многие крымские мусульмане, которых посчитали коллаборационистами, были казнены НКВД. В мусульманских кварталах Симферополя тела висели на телефонных столбах и деревьях. На Кавказе советские власти обвинили карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей в государственной измене. В случае балкарцев празднование Курбан-байрама выступало едва ли не главным доказательством их вины[871]. В ноябре 1943 года все карачаевцы были депортированы в Среднюю Азию и Казахстан, а в начале марта 1944 года балкарцев переселили в Казахстан и Киргизию. Несмотря на то что Чечено-Ингушетия никогда не была полностью оккупирована немцами, разрозненные антисоветские выступления в этом регионе тоже вызвали гнев Кремля. Чеченцев и ингушей депортировали в конце февраля 1944 года. Прощаясь со своими домами, кто-то шептал слова молитвы: Ла ила-ха илла Аллах («Нет бога, кроме Аллаха»)[872].

5
Ислам и битва за Балканы

ПРОДВИГАЯСЬ по территории Королевства Югославия весной 1941 года, немецкие войска были удивлены восторженным приемом, который им оказывала значительная часть мусульманского населения. Антон Босси Федриготти, офицер связи министерства иностранных дел во 2‐й армии Максимилиана фон Вейхса, писал, что солдаты были поражены приветственными криками ликующих мусульман. Впрочем, дипломат не замедлил пояснить: это вполне естественная реакция, поскольку мусульмане всегда были самыми непримиримыми противниками православных сербов, доминирующих в королевстве[873]. В Сараево, отметил Федриготти, исламские лидеры призвали своих последователей украсить улицы флагами, чтобы выразить радость по поводу немецкого вторжения[874]. На следующий день после оккупации города толпа мусульман одобрительно аплодировала, когда немцы снимали мемориальную доску, посвященную убийству эрцгерцога Франца Фердинанда. Позже местные жители участвовали в немецком военном параде, который прошел вдоль берегов Миляцки[875]. «Настрой мусульманского населения в тот день демонстрировал, что и здесь, вдали от Германии, фюрера неслыханно обожают»,– писал Федриготти. Несколько дней спустя, по случаю дня рождения Гитлера, руководители мусульманской общины организовали массовые митинги и праздничные молитвы в мечетях, пригласив туда представителей военной администрации[876]. Безусловно, к отчетам немцев об энтузиазме мусульманского населения следует относиться с осторожностью: гитлеровцы записывали только то, что видели, а мусульмане, недовольные агрессией стран Оси, тогда молчали или выражали свое беспокойство в частных беседах. Но, хотя однозначно оценить отношение мусульман к захвату Югославии довольно трудно, большинство из них все же не испытывало особой привязанности к поверженному королевству (фото. 5.1).

ФОТО 5.1. Немецкие солдаты и мусульмане в Сараево после разгрома Югославии, 1941 (источник: архив Исторического музея Боснии и Герцеговины, Сараево)

 

Мусульмане этого региона на протяжении большей части своей истории пользовались особыми правами и определенной автономией религиозной жизни, сначала при османском правлении, затем, с 1878 года, при габсбургской монархии, а после 1918 года – в Югославии. Однако королевство довольно скоро показало себя менее терпимым, нежели его имперские предшественники[877]. Хотя мусульмане под руководством Мехмеда Спахо, председателя могущественной Югославской мусульманской организации (Jugoslovenska Muslimanska Organizacija), в основном сохранили свою религиозную автономию в межвоенный период, большинство из них чувствовало себя ущемленными гегемонией православных сербов (те же чувства испытывали многие хорваты-католики). Поэтому в 1941 году многие из них приветствовали падение Югославии.

Сначала немцы почти не предпринимали попыток работать с мусульманским населением Балкан[878]. При разделе Югославии весной 1941 года Гитлер, собственно говоря, не собирался заниматься мусульманскими территориями. Немецкие войска оккупировали только Сербию, а мусульманские районы попали под власть итальянцев (Черногория, в том числе Новипазарский санджак), болгар (Македония) и, прежде всего, нового хорватского государства усташей (Босния и Герцеговина). Именно под властью последнего оказалось большинство мусульман бывшего королевства. И только эскалация войны в конце 1942 года в итоге заставила немцев вступить в политические отношения с мусульманами региона.

 

ФОТО 5.2. Немецкие солдаты говорят с мусульманками в Сараево (источник: Ullstein)

 

Как выяснилось довольно скоро, отношение режима усташей (с их фашистским проектом католической Хорватии) к мусульманским подданным оказалось далеким от уважительного. И все же убивая евреев и преследуя православных сербов, Анте Палевич, поглавник (лидер) Независимого государства Хорватия, пытался делать миролюбивые жесты в адрес мусульманского населения, по крайней мере формально. При нем ислам стал второй государственной религией, а мусульмане официально объявлялись «цветом хорватского народа»[879]. Режим также привлек к сотрудничеству ряд исламских лидеров, наиболее заметным из которых, вероятно, был Исмет Муфтич, муфтий Загреба, который стал энергичным сторонником новой державы. Хорватские власти как минимум на словах поддерживали шариатские суды (šeriat на боснийском), медресе и вакуф (vakuf на боснийском). В центре Загреба новое правительство даже открыло колоссальную Мечеть Поглавника (Poglavnikova Džamija). Вскоре, однако, мусульманское население Хорватии попало под перекрестный огонь ожесточенной гражданской войны.

С начала 1942 года Балканы охватил острый конфликт между хорватским режимом, партизанами-коммунистами и православными сербами-четниками[880]. Партизаны, которыми руководил бывший унтер-офицер габсбургской армии и революционер-большевик Иосип Броз (более известный как Тито), воевали как с усташскими частями, так и с формированиями четников. Последние, во главе с Драголюбом (Дражей) Михаиловичем, боролись за восстановление сербской монархии и за «Великую Сербию», сражаясь не только против солдат усташей и ополченцев католических деревень, но и против партизан Тито. На мусульманское население постоянно нападали все три стороны. Усташский режим привлекал мусульманские подразделения для борьбы с партизанами Тито и ополченцами-четниками, а также для сохранения контроля над сербскими (православными) территориями. Вскоре партизаны и четники начали мстить мусульманам, разоряя их селения. Особенно жестокие расправы четники чинили против мусульман восточной и южной Боснии, а также некоторых районов Герцеговины, где власть усташей всегда была неустойчивой. Люди Михаиловича сжигали целые деревни. Они внушали ужас тем, что перерезали горло своим жертвам. Число пострадавших мусульман, по некоторым оценкам, дошло до десятков тысяч. Несмотря на теплые слова Павелича об исламе, усташские власти в целом мало что делали для предотвращения этих массовых убийств. Хуже того, в тех районах, где лидеры мусульман договаривались с четниками и партизанскими командирами о перемирии, части усташей-католиков подвергали мусульман репрессиям. Отчеты германских военных указывали на нарастающие противоречия между мусульманами и хорватским государством[881]. По этой причине постоянно росло число исламских лидеров Боснии и Герцеговины, просивших о независимости. Попытки организовать мусульманское ополчение для самообороны в целом оказались неудачными. Доведенные до крайности, знатные представители мусульманского сообщества обратились к немцам. В меморандуме от 1 ноября 1942 года, адресованном Гитлеру, они просили о мусульманской автономии в Боснии и Герцеговине под протекторатом Германии[882]. Оплакивая бедственное положение мусульманского населения, они бранили католическую церковь, четников-православных и партизан-коммунистов, изъявляя свою «любовь и верность» Гитлеру[883]. Примечательно, что для усиления своих позиций мусульмане пытались использовать панисламистские аргументы, подчеркивая, что боснийцы – неотъемлемая часть «300 миллионов мусульман» мира и что они идут в одном строю с державами Оси против «иудейства, масонства, большевизма и английских эксплуататоров». Они также упомянули о других «угнетаемых исламских народах», лидеры которых обратились за защитой к германскому режиму[884].

Немцы оказались перед дилеммой. Берлин признал государство усташей и его власть над мусульманскими территориями Боснии и Герцеговины. Ранее Гитлер ограничился отправкой в Загреб только дипломатических и военных представителей – Эдмунда Глейзе фон Хорстенау, австрийского нациста и опытного генерала, ставшего военным атташе, а также обергруппенфюрера СА Зигфрида Каше, назначенного послом. Последний не очень симпатизировал мусульманам и до самого конца поддерживал усташский режим. Хотя Каше верил в политическое значение ислама и неоднократно предупреждал о глобальных последствиях политики Германии в отношении мусульман Юго-Восточной Европы («реакции исламского мира», по его выражению), он прекрасно понимал, что его собственное политическое влияние как немецкого посла в Хорватии будет зависеть, прежде всего, от стабильности режима усташей[885].

Однако положение вещей менялось[886]. С осени 1942 года, когда ситуация в некоторых районах хорватского государства, особенно в Боснии и Герцеговине, начала выходить из-под контроля, немецкие войска все чаще появлялись на мусульманских территориях. Все районы войсковых операций были подчинены командованию вермахта, что заставило Павелича де факто отказаться от суверенитета над частью страны. В конце 1942 года Глейзе фон Хорстенау был вынужден разделить полномочия с генералом Рудольфом Лютерсом, который стал «командующим немецкими войсками в Хорватии». В начале 1943 года началось крупное наступление против повстанцев в центральной части Хорватии, Боснии и Герцеговине. Вскоре в регионе начали действовать и войска СС. В конце марта 1943 года Гиммлер отправил в Загреб бригаденфюрера Константина Каммерхофера, назначив его своим уполномоченным в Хорватии. Каммерхофер был невысокого мнения и об усташах, и о немецком посланнике Каше. Игнорируя все возражения, он немедленно передал часть северной Хорватии непосредственно под власть СС. Представители вермахта, понимая, что СС будут действовать эффективнее, чем слабеющие части усташей, согласились с этой инициативой. Каше все больше оттесняли и изолировали. К концу 1943 года влияние СС сделалось еще более значительным. С весны до осени 1944 года эсэсовцы фактически самостоятельно управляли мусульманскими территориями между Савой, Дриной, Спречой и Босной.

В отличие от министерства иностранных дел и немецкого посольства, авторитет усташей заботил СС гораздо меньше – в мусульманах же они видели полезных союзников. В своих отчетах и служебных записках военные постоянно упоминали о якобы прогерманских настроениях балканских мусульман и влиянии последних на «большой» мусульманский мир. Именно исламский универсализм, писал Лютерс весной 1943 года, вызывал ярость четников. «Наднациональное и религиозно обусловленное поведение особенно злит серба, обуреваемого национальной гордостью»[887]. Инструктируя немецких солдат, действующих в Боснии, их командир подчеркивал не только прогерманские чувства мусульман, но и то, что «950 тысяч мусульман» Боснии и Герцеговины «очень хорошо знают, что они представляют перед великим германским рейхом и странами Оси около полумиллиарда магометан мира [sic]»[888]. Поддержка мусульманского населения со стороны немцев, следовательно, будет оказывать пропагандистское воздействие на «иные магометанские [sic] страны». Подобные взгляды разделяли и сотрудники разведки СС, а также немецкие официальные лица на местах[889]. Исходя именно из этих соображений – из наличия прогерманских настроений среди балканских мусульман и значимости этой группы в «большом» исламском мире – вермахт и СС с 1943 года, умиротворяя регион, приступили к налаживанию сотрудничества с местными исламскими сообществами.

Вскоре после активизации немецких военных на Балканах вермахт и СС распространили ту же ориентированную на мусульман линию на регионы, оккупированные итальянцами. В начале 1943 года немецкие войска втянулись в боевые действия в Санджаке – мусульманском горном районе, лежащем между Черногорией и Сербией. Формально Санджак находился под властью итальянцев, которые, несмотря на эскалацию гражданской войны в бывшей Югославии, закрывали глаза на расправы четников с мусульманским населением. Немецкое армейское командование немедленно приказало солдатам считать союзниками только мусульман, одновременно поощряя их жесткое обращение с остальным населением[890]. Осенью 1943 года, когда Италия перешла на сторону союзников и вывела свои войска с Балкан, Санджак официально заняли немцы. Более того, мусульманская Албания и Косово, которые находились под итальянским владычеством с 1939 года, теперь также попали под контроль немцев, установивших там марионеточный режим[891]. В Эпире, на северо-западе Греции (эта территория граничила с Албанией и управлялась Италией) германские военные искали сотрудничества с албанским меньшинством (чамами): их мусульманское ополчение помогало немцам усмирять регион[892]. Действия немцев на этих территориях контролировал Герман Нойбахер, полномочный представитель Гитлера в Юго-Восточной Европе, отвечавший за Албанию, Черногорию, Сербию и Грецию и решительно поддерживавший союз с мусульманами на Балканах.

Как обычно, Гитлер полностью одобрил «заигрывание» немцев с мусульманами. Нойбахер, регулярно обсуждавший ситуацию в регионе с фюрером в его ставке, после войны вспоминал, что Гитлер твердо поддержал «позитивную мусульманскую политику» (positive Muselmanenpolitik), проводимую на местах[893]. По мнению Нойбахера, на взгляды Гитлера относительно мусульман на Балканах также повлияли соображения о панисламских последствиях немецкой политики. Обсуждая «политическое значение балканского ислама для Ближнего Востока», Нойбахер попытался объяснить Гитлеру эту связь максимально наглядно: «Когда вы избиваете мусульманина в Санджаке, возмущается каирский студент!». Этот аргумент нашел отклик у фюрера: по-видимому, он был настолько впечатлен фразой Нойбахера, что вскоре сам ее использовал. Спустя годы после войны Нойбахер снова высказал ту же позицию, утверждая, что за судьбой балканских мусульман внимательно следили правоверные по всему исламскому миру[894].

Действительно, при стратегическом картографировании региона религия выступала основным критерием обособления мусульманского населения[895]. Такой подход в значительной степени диктовался ситуацией на местах. На Балканах именно религия, а не этнос или язык, выступала основным маркером разграничения общин друг от друга. Между единоверцами, будь то католики, православные, иудеи или мусульмане, складывались наиболее прочные связи. Конечно, ни одно из местных религиозных сообществ не было однородным, а границы между ними зачастую оказывались проницаемыми, однако именно они формировали социальный и политический ландшафт во всем регионе. Даже в эпоху разрушающихся империй и укрепляющихся национальных государств большинство приверженцев ислама, как в городских центрах, так и в сельской местности, по-прежнему считали себя в первую очередь «мусульманами». Хотя некоторые из них принимали новую национальную идентичность (например, «хорватскую» или даже «сербскую»), а многие подчеркивали свою региональную («боснийскую» или «герцеговинскую») или городскую («сараевскую» или «загребскую») идентичность, верность религии оставалась решающей. Более того, религия имела политическое значение: религиозные лидеры и институты пользовались серьезным влиянием. В столкновениях Второй мировой войны политико-конфессиональные различия вышли на поверхность наиболее радикальным образом, а немцы с готовностью поощряли и использовали их в своих политических и военных целях.

По сути, религия стала решающим фактором немецкой политики в регионе. Стремясь заручиться поддержкой мусульман, командование немецкой армии и, что более важно, СС, приложили значительные усилия для развертывания религиозно насыщенной пропаганды и взаимодействия с местными лидерами, включая представителей духовенства. Более того, немецкие официальные лица рассматривали политику в отношении ислама на Балканах в контексте кампании по мобилизации мусульман в других частях мира. Ниже на примерах Санджака, а также Боснии и Герцеговины, будет показано, как именно немецкие официальные лица продвигали Третий рейх в качестве защитника ислама на Балканах. Этот курс был взят весной 1943 года, когда началось формирование мусульманской дивизии СС (о ней рассказывается в последней части книги), а муфтий Иерусалима был отправлен в большое пропагандистское турне по Балканам.

Турне муфтия

В конце марта – начале апреля 1943 года СС послали Амина аль-Хусейни, все больше втягивавшегося в пропагандистскую и консультационную работу на эту организацию, в поездку по мусульманским территориям усташского государства[896]. Это зрелищное мероприятие, тщательно срежиссированное главным управлением СС, ознаменовало начало кампании Германии по завоеванию поддержки местных мусульман и мобилизации мужского населения в немецкую армию. Роль аль-Хусейни, как исламского деятеля, заключалась в том, чтобы придать религиозную легитимность военным усилиям Германии. Он должен был вести агитацию в пользу рейха и налаживать контакты с местными мусульманскими лидерами, священнослужителями и военачальниками. Берлин, таким образом, придерживался концепции, согласно которой муфтий – аналог папы Римского для мусульман, слово которого авторитетно для правоверных всего мира. Сам аль-Хусейни тоже разделял этот взгляд. Привлечение палестинского религиозного лидера не только отражало идею глобальной исламской солидарности, но и подчеркивало религиозный характер усилий Германии по завоеванию мусульманской поддержки на Балканах.

Стремясь набить себе цену, аль-Хусейни в разговоре с Готтлобом Бергером похвалялся своим огромным влиянием во всем мусульманском мире[897]. Судьба мусульман Юго-Восточной Европы, утверждал он, давно вызывает у него особый интерес. Действительно, посещая в 1942 году Рим, муфтий Иерусалима принял делегацию исламских деятелей во главе с муфтием Мостара Омером Джабичем, сторонником создания мусульманского государства на Балканах[898]. Ранее большая делегация из Югославии участвовала в мусульманском конгрессе в Иерусалиме, состоявшемся в 1931 году, и некоторые ее члены уже тогда наладили связи с аль-Хусейни[899]. Среди многих балканских мусульман арабский муфтий пользовался заметным авторитетом. В августе 1942 года Osvit, крупная мусульманская газета Сараево, опубликовала интервью с аль-Хусейни, которое вызвало интерес как в Хорватии, так и среди немецких чиновников[900]. По словам издания, муфтий стал лидером и защитником миллионов угнетенных мусульман. Аль-Хусейни подтвердил дружеское отношение Гитлера и Германии к исламу и заявил, что мусульманский мир твердо стоит на стороне Германии, Японии и их союзников. Борьба с Британской империей будет вестись до ее полного разгрома, то же самое касается и России, которая на протяжении веков была врагом ислама. Ислам выступает естественным антагонистом коммунистической доктрины,– настаивал аль-Хусейни. «Недавно фюрер заверил меня, что Германия с пристальным вниманием следит за борьбой исламского мира против его угнетателей и не намерена порабощать или подавлять ни одну исламскую страну»,– говорилось в интервью[901]. Победа Оси станет победой исламских народов. Осенью того же года Völkischer Beobachter сообщила, что аль-Хусейни пожертвовал 15000 лир мусульманам Балкан[902].