Я рискнул и, кажется, мне повезло»

 

Более либеральные преемники шоу Six–Five Special, коих расплодилось великое множество — Oh, Boy!, Drumbeat, Boy Meets Girls, Wham!, недолговременный проект Dig This! и прочие — к концу десятилетия произвели на свет новое, более «жесткое» поколение рок–н-роллыциков. Удивительно, как многим из них удалось «выбиться», ведь они не пошли по пути Томми Стила, который начинал свою карьеру в качестве эстрадного артиста. Так же как Клифф Ричард, который в последнее время занимался исключительно участием в веселеньких, «прилизанных» мюзиклах, Винс Игер — под псевдонимом Симпл Саймон — в 1960 году попробовал себя в пантомиме мюзикла Mother Goose, который шел в Southport Floral Hall, а Марти Уайлд провозгласил, что желает «заняться действительно классными вещами, вроде тех, которые поет Фрэнк Синатра». Даже Джонни Кидд, самый бескомпромиссный английский рокер из всей этой компании, сменил свой стиль на более мягкий кантри–энд–вестерн, когда понял, что уже не способен выдавать хиты.

Основная же часть музыкантов осталась верной рок–н-роллу. Лорд Сатч — клоун от рока, оказавшийся более жизнеспособным, чем Уилли Хэррис, — и его группа «Hord of Savages» не «скатились» на более мягкое звучание исключительно благодаря своему эксцентричному имиджу; Винс Тэйлор, неизменно затянутый в кожу с заклепками на манер байкеров, перебрался во Францию, чтобы там проповедовать рок–музыку. Что касается Тони Шеридана, то он сильно изменился: это был уже не тот школьник, сбежавший из дома в Skiffle Cellar к Макдэвитту. Поработав с Уайлдом, а затем с Тэйлором, Тони решил начать сольную карьеру; он организовал группу из трех человек, куда, кроме него, вошли барабанщик Брайан Беннетт и бас–гитарист Брайан Локинг (позже оба будут играть в «Shadows»). Девятнадцатилетний Шеридан, необычайно талантливый певец и гитарист, в 1959 году очень удачно выступил на шоу Oh Boy!, но, к сожалению, на этом дело и кончилось: когда его пригласили на следующее шоу, Boy Meets Girls, то, по словам его собственного менеджера, Шеридан «как будто с ума сошел — приехал с большим опозданием, гитару дома забыл, и т. д.», так что выступление так и не состоялось. Таким образом, путь на телевидение для Тони был закрыт, и тогда из жалости Ларри Парне включил его (выделив Шеридану менее десяти минут) в список музыкантов на «разогрев» Винсента и Эдди Кокрэйна — «Элвиса» из Оклахомы, который уже в четвертый раз попал в британский Тор 30. Концерт проходил в рамках турне Винсента и Кокрэйна по Великобритании, которое началось в день рождения Элвиса Пресли, 8 января 1960 года; в число «разогревающих» исполнителей кроме Шеридана вошли Билли Фьюэри, Джо Браун (из группы, постоянно работавшей на шоу Boy Meets Girls) и Джордж Фэйм.

Естественно, в Empire, где проходил концерт, набилась огромная толпа. После его окончания Рори Сторм и Джон Бирнс запросто болтали с Тони Шериданом, а Ларри Парне вел деловую беседу с Аланом Уильямсом. Этот предприимчивый ирландец организовал в Ливерпуле еще одно шоу с участием американцев 3 мая на стадионе вместимостью в шесть тысяч человек, который располагался между Exchange Station и Prince's Dock.

В концерте принимало участие огромное количество мерсисайдских групп, среди которых было и множество местных знаменитостей: «Cass and his Cassanovas», «Gerry and the Pacemakers» и Рори Сторм с «The Hurricanes», который был такой же звездой в Ливерпуле, как Кокрэйн в хит–параде. В программу концерта, на который уже были распроданы все билеты, были добавлены еще две местные группы: 17 апреля по дороге от бристольского ипподрома к лондонскому аэропорту Эдди погиб в автокатастрофе.

Старые теды, которые считали себя патриотами своего города, презрительно закидывали сцену мелкими монетками, однако мерсисайдские группы и без того смотрелись не хуже Винсента, а иногда и превосходили его, будь то Джерри Марсден с трогательной балладой «Youэ'll Never Walk Alone» или Рори с неистовой «What'd I Say» и кавер–версией «Honey Don't» Карла Перкинса, во время которой Уолтер и Ричи — оба хитро выглядывая из–за темных очков — радостно терзали свои инструменты, обеспечивая мощную ритм–секцию. По мере приближения выступления великого Джина страсти накалялись, и Уильяме почему–то послал к микрофону именно заикающегося Рори, а не Джерри — гасить очаги начинающегося бунта; Сторм вышел и проорал незабываемое: «П–п-пре–кратите, в–в-вы, д–д-дети!»

Магнитофонная запись этого грандиозного действа, к сожалению, была стерта, зато ливерпульские группы произвели на Парнса столь сильное впечатление, что тот попросил Уильямса выбрать несколько групп, из числа которых будет назначен коллектив для «разогрева» известных исполнителей в их турне по Шотландии. Жужжали усилители и дрожали огрубевшие от струн пальцы кандидатов в команду поддержки, а в это время на прослушивание в Corinthian Social Club на Слэйтер–стрит не спеша шел Рори Сторм без «The Hurricanes», с твердым намерением оставаться там до тех пор, пока он не сфотографируется с Билли Фьюэри, который должен был приехать туда со своим менеджером. На фотографии, где изображены двое мужчин, стоящих на пороге, Билли Фьюэри предстал низкорослым и невзрачным рядом с Рори — Адонисом в итальянском костюме и блестящими от лака волосами, который как–то умудрился загореть той дождливой весной. Из–за того, что Рори выглядел поп–звездой, а Фьюэри — чей успех в Тор Теп был еще не подтвержден — не обладал такой внешностью, Парне пригрозил отменить шотландские гастроли в случае, если Уильяме или Сторм сделают хоть одну копию этого снимка. Кто знает, что бы случилось, если бы Сторм и его команда побеспокоились о том, чтобы поиграть у Парнса на прослушивании, а то он имел бы глупость взять их в Шотландию. Что могло помешать непредсказуемому Сторму в Абердине или Инвернессе оставить «The Hurricanes» за кулисами и выйти к микрофону одному?

Однако это всего лишь домыслы, ведь Рори так и не воспользовался этой возможностью дальнейшего продвижения группы, подписав долгосрочный контракт с лагерем Батлина, не без протекции своей сестры Айрис. Рори мог бы в любой день, с согласия Эрни и Вайолет, собрать чемодан и ехать куда угодно, но родители остальных музыкантов не соглашались ни в какую, заявляя, что было бы глупым со стороны их сыновей связываться с таким рискованным бизнесом, как поп–музыка. Элси Грэйвз видела Ричи во время выступления с «The Hurricanes»: «По моему мнению, в конце концов он устроится в какой–нибудь приличный танцевальный ансамбль», — имея в виду, что Ричи должен продолжать занятия музыкой в свободное от работы время, как это было с «The Eddie Clayton Skiffle Group» — она не хотела, чтобы четыре года, проведенные Ричи в конторе Ханта, оказались потраченными впустую. Ричи с улыбкой вспоминал, как «Элси и Хэрри лезли из кожи вон, чтобы убедить меня остаться. «Занимайся своей профессией, — говорили они мне, — и никогда не останешься без работы». На самом деле хороший совет для любого парня».

Но в ту пору, когда неспокойная юность Ричи подходила к концу, ему казалось, что его мать «часто болтала всякую чепуху. Я не верил ни одному ее слову». Гораздо большее влияние на него оказывала Джеральдина, которая настолько околдовала Ричи своими чарами, что они обручились. Словно сговорившись со своими будущими свекром и свекровью, Джеральдина призывала Ричи быть благоразумным и уйти из «The Hurricanes», даже несмотря на то, что Сторм звонил на Эдмирал–гроув (так же как и Эгмонду на Бро–уд–грин) и уверял всех в том, что группу ждет светлое будущее. По его словам, «это будет вроде выходных, только тебе за них будут платить». Действительно, разве можно было сравнить двадцать пять фунтов за шестнадцать часов работы в неделю и восемь фунтов, которые получал младший управляющий, который за эти деньги должен был вкалывать с девяти до пяти каждый день?

«Если бы не Рори, мы бы не сделали и половины того, что мы успели сделать», — считает Джон Бирнс. Решив, что Ричи не хватает храбрости, чтобы расстаться с Джеральдиной, Бирнс и Сторм задумали прибегнуть к помощи развязных, всегда готовых поразвлечься «пташек», которых было вполне возможно «зацепить» в летнем лагере. Лагерные танцплощадки с их флюоресцентным светом, в котором все девчонки выглядели стройными и загорелыми, были идеальным местом для тех, кто желал завести курортный роман «с быстрым продолжением». Тем, кто играл на сцене, сделать это было гораздо проще, чем какому–нибудь прыщавому Джо, который уныло околачивался где–нибудь в дальнем углу танцплощадки. Самый невзрачный паренек мечтал стать рок–музыкантом, чтобы иметь возможность возвышаться над толпой визжащих девиц, осаждающих сцену. Во время перерыва каждый из музыкантов мог рассчитывать на многозначительную улыбку, повышение адреналина в крови и «ОК, увидимся после танцев».

Даже в самые тяжелые времена рок–группа могла найти работу в лагере Батлина в Pwllheli, где в прошлом году Джорджи Фэйма приняли в состав «Rory Blackwell and His Blackjacks». Весельчак Расс Хамиль–тон нанялся «редкоутом» — аниматором и организатором спортивных мероприятий в далеком Блэкпуле; Клифф Ричард триумфально выступил в Rock 'n 'Roll Ballroom в Клэктоне, в то время как Джо Браун бренчал на гитаре в «Clay Nicholls and the Blue Flames» в Файли — еще до встречи с Парнсом, выступления на шоу Boy Meets Girls и подписания контракта на запись пластинки. Если дела группы были совсем плохи, У Батлина даже имелась собственная фирма звукозаписи, на которой не так давно вышел сингл «The Trebletones» группы из Бонгор–Риджис.

Уволившись из Hunt's, Ричард сказал: «Я рискнул, но, кажется, мне повезло». Для Старки работа в лагере Батлина была по большому счету не слишком уж тяжелым испытанием («Но с каждым днем я ненавидел это чертово место все больше и больше»). Лагеря как нельзя лучше отражали внутренний мир Батлина, который до посвящения в рыцари занимался проведением предвыборных кампаний и сбором подписей на ярмарочных площадях. Заняв энное количество денег, он впервые продемонстрировал свою идею устройства общественного лагеря для отдыха в курортном Скегнессе в 1936 году. По собственным чертежам Батлин построил целую империю, в которой было все: и конкурсы на самые бугристые коленки, и радостные восклицания обедающих в адрес пухленькой официантки, которая уронила посуду, и бассейны олимпийского стандарта, и шумные командные игры под предводительством веселых «ред–коутов», и очереди детей, желавших еще и еще прокатиться на такой страшной, но ужасно привлекательной «Дикой Мыши», и отдыхающие, недовольные едой, условиями проживания, группами и, конечно, погодой, которая в августе всегда преподносит неожиданные сюрпризы.

Погода в августе 1960 года и в самом деле была скверной. С июля по сентябрь в Уэльсе не выдалось практически ни одного теплого денька — это лето было самым дождливым со времен Второй мировой войны. Единственным, кого такое положение дел более чем устраивало, был Ричи, который всегда обгорал, а потому принимал солнечные ванны в солнечных очках, рубашках с длинным рукавом, джинсах и со специальным приспособлением для защиты носа. С прогулки Ричи возвращался таким же бледным, каким он был до нее, в свой домик, который был гораздо грязнее, чем у остальных отдыхающих: у них были чистые, светлые обои, и каждый день горничная приносила им свежее постельное белье и устраивала уборку.

Старки не нравилось, когда его высмеивали в присутствии девушек, зато, когда он был в хорошем настроении (то есть почти всегда), по словам Эгмонда, «он был душой любой компании». Случалось так, что он веселил окружающих, сам не желая того. Когда О'Брайан учил Старки плавать, «все шло хорошо до тех пор, пока Ричи не осознал, что под ним глубина двенадцать футов, тогда он заорал и пошел на дно. Мы втроем нырнули в бассейн и вытащили его из воды. Потом мы здорово посмеялись по этому поводу». Как–то раз он пошел прокатиться на пони в Pwllheli, и лошадь его укусила. Не столько от боли, сколько от шока Ричи решил, что с него хватит, слез и поплелся назад в лагерь. Это был, пожалуй, его первый и единственный опыт общения с лошадьми.

Ричи и Рори были самыми ленивыми из группы: они вставали около полудня, а в семь утра, когда из громкоговорителей с хрипом и треском доносилось что–нибудь вроде «Zip–A–Dee–Doo–Dah», «Oh What a Beautiful Morning» или какая–нибудь еще более мерзкая мелодийка, они разражались ругательствами и натягивали на головы одеяла. Старки за завтраком был, как правило, очень угрюмым, особенно если он вставал раньше обычного.

— Первое, что указывало на то, что Ричи проснулся, был его открытый глаз, который оглядывал комнату, — рассказывает Эгмонд. — А затем требовалось около часа, чтобы он окончательно пришел в себя.

Еще одна черта Ричи, которая не слишком нравилась его друзьям, состояла в том, что он постоянно срывался в Дингл, чтобы отпраздновать то или иное событие, будь то день рождения или какая–нибудь годовщина, вне зависимости от того, сколько неудобств это могло причинить группе. При упоминании об этом Старки всегда утверждал, что Сторм тоже не пропустил не одного матча своей любимой ливерпульской футбольной команды. Ричи не особенно пришлось по нраву то, что Рори раздал участникам своей группы глупые, по его мнению, сценические прозвища, так же как это в свое время сделал Лорд Сатч со своими «The Savages». Ковбойские фильмы и телесериалы вроде «Rawhide», «Gun Law» и «Wagon Train» были в то время очень популярны, и Сторм просто–таки бредил Диким Западом. Так, Бирнс получил псевдоним Джонни Гитара, взятый из одного вестерна 1954 года, а мрачный О'Брайан стал зваться Тай Брайан — в честь Тая Хардина, который прославился благодаря исполнению главной роли в фильме Bronco производства Би–би–си. Эгмонд превратился в Лу Уолтерса. Группа также приобрела соответствующие аксессуары вроде золоченых ковбойских сапог, шулерские жилеты, а также бутафорские бородки.

Чтобы не получить от Рори какого–нибудь дурацкого прозвища, Ричи предложил называть себя Рингз, а потом Ринго Старр; этим прозвищем Ричи украсил свой бас–барабан, наклеив его большими буквами с внешней стороны. Вокалист одной из ливерпульских групп, «The Colts», которого звали Джонни Ринго, назвался так еще раньше по имени какого–то мифического стрелка, но у Ричи была на то своя причина: по старой «теддибойской» привычке он носил на каждой руке по нескольку колец (Ring (англ.) — «кольцо». — Прим. пер.).

Когда к имени Ринго прибавилась слегка измененная фамилия Старр, все вместе это звучало «…приколъно. Я решил, что псевдоним Старр очень хорошо мне подходит; он имел для меня особый смысл, и мне это нравилось. В общем, с тех пор так меня все и зовут».

Благодаря этому прозвищу Ринго, с легкой руки Сторма, получил свой Starr Time («Время Старра»), часть шоу, во время которой барабанщик мог теперь рассчитывать на нечто большее, чем «Big Noise from Winnetka» и «Alley Oop». К концу сезона, когда Ринго подлечил голосовые связки, еще три вещи в его исполнении пользовались оглушительным успехом; среди них был номер (написанный в нетрудной для него тесситуре, который он обычно горланил под аккомпанемент «bwap–doo–wap» остальных участников команды) под названием «Boys» женской группы «New York Shirelles». Иногда Ринго пел «You 're Sixteen» из репертуара Джонни Бернетта, но значительно реже, поскольку песню чаще исполнял сам Сторм.

Аккомпанируя участникам лагерных конкурсов на звание лучшего поп–вокалиста или лучшего джазмена, которые спонсировала одна табачная фирма, и играя каждый вечер в Rock and Calypso Ballroom, Ринго, как он позже выразился, «прошел в Батлине серьезную школу игры на ударных». Все то, что группа использовала от случая к случаю, теперь прочно вошло в ее стиль, и, когда они вернулись (подписав контракт с Батлином и на следующее лето) в Ливерпуль к своему обычному концертному графику, «Rory Storm and the Hurricanes» «обнаружили, что, работая в лагере, они приобрели бесценный опыт. Та публика (из Pwllheli) нам здорово мешала, а когда кто–нибудь из слушателей желал заказать песню, то она обязательно была такой, о которой мы никогда не слышали, так что приходилось выкручиваться и подбирать ее на ходу либо играть то, что хотелось нам самим, не обращая на их вопли никакого внимания. И, что самое важное, мы играли без каких–либо временных ограничений». Приехав в лагерь, где работали «The Hurricanes», Рори Блэкуэлл попытался переманить Джонни Гитару в свою группу «The Blackjacks», и Джонни, возможно, впоследствии даже сожалел о том, что не принял предложения — в Англии начиналась «эпидемия» традиционного джаза, эпицентр которой находился в Бристоле, где наибольшей популярностью пользовался Бернард «Аккер» Билк; джаз завоевывал все большие территории и уже составлял серьезную конкуренцию рок–н-роллу.

Джаз, который когда–то был «собственностью» узкого круга интеллектуальной молодежи, теперь слушали поголовно все, и имя АККЕР, выведенное сзади на кожаной куртке, встречалось столь же часто, как когда–то ЭЛВИС и ДЖИН; кумиром девушек был теперь трубач Хамфри Литтлтон. Билк, Крис Барбер и Кенни Болл попали в британский Тор 20. После того, как Билк выпустил хит номер один «Stranger on the Shore», ему написал один фанатик из Манчестера и спросил, не шла ли в песне речь об Иисусе. Если музыканты «Paramount Jazz Band» Аккера оделись в полосатые парчовые костюмы и цилиндры, то твидовые костюмы из Донегола, форму а–ля «солдат армии Конфедерации» и даже судейские накидки и адвокатские парики использовали менее известные команды. Такие ансамбли, как правило, состояли из банджоистов, любителей подудеть в армейский горн и «папаши», искренне считавшего: чтобы петь как Армстронг, нужно всего лишь научиться монотонно хрипеть в микрофон.

В некоторых номерах джаз и вовсе отсутствовал; многие группы исходили из того, что, раз какой–нибудь черный джаз–корифей из Нового Орлеана написал конкретное соло, сам бог велел выучить его нота в ноту и «вворачивать» на каждом выступлении. «The Massed Alberts» (английский вариант «Spike Jones and His City Slickers») и завсегдатаи первых позиций в чартах «Temperance Seven» (под крылом у продюсера Джорджа Мартина) имели весьма отдаленное отношение к джазу, однако это не мешало им регулярно появляться на Би–би–си на шоу вроде Trad Tavern и в таких традиционно джазовых клубах, как 100 Club в Лондоне, Uncle Bonnie's Chinese Jazz Club в Брайтоне и The Temple, The Cavern (под лозунгом «Никаких битников, тедов и прочих придурков») и Storyville (позднее переименованный в The Iron Door) в Ливерпуле, затерянных в лабиринтах громадных пакгаузов ливерпульских доков.

В «Liverpool Echo» регулярно печатались анонсы и рецензии на джазовые концерты, тогда как «низкопробный» рок–н-ролл попросту игнорировался. И тем не менее, возможно по причине того, что поп–группа «The Temperance Seven» собирала полные залы, где бы она ни выступала, The Iron Doom The Cavern усмотрели выгоду в том, чтобы между выступлениями джазовых команд вставлять поп–группы; The Cavern даже в четверг, отведенный исключительно для исполнителей современного джаза, стал впускать к себе «чужеродный элемент». Теперь, когда там не было никакого Рэя Макфолла, грозившего «всех уволить», «Rory Storm and the Hurricanes», до того как они уехали в Pwllheli, были желанными гостями на всех поп–вечеринках, которые устраивались в клубе.

Несмотря на этот безусловный прорыв, большинство клубов Ливерпуля продолжало ориентироваться на группы, игравшие традиционный джаз, вроде «The Joe Silman Dixielanders» или «Noel Walker's Stompers», и поэтому «Rory Storm and the Hurricanes» живо откликнулись на предложение поиграть рок–н-ролл за небольшие деньги в Западной Германии. Для них это был бы ценный опыт — еще в 1968 году считалось, что, отпуская группу на родину на три месяца, можно было безошибочно определить, чего она стоит. Менеджер «Black Sabbath» Джим Симпсон заявил, что «такие гастроли — это все равно что заставить бегуна на тысячу метров пробежать пять тысяч». Девять лет спустя Аккер Билк раз и навсегда покончил с джазом, поиграв шесть недель в одном из пивных подвальчиков Дюссельдорфа, где «тебе нужно было играть, играть и еще раз играть, затем — двадцатиминутный перерыв, чтобы выпить пивка, и — снова за дело».

«Garston 's Swinging Blue Jeans», которые играли нечто среднее между джазом и поп–музыкой, приехав в Германию, с удивлением узнали, что местная молодежь не увлекается джазом еще с 1960 года! Такие бастионы тевтонского джаза, как Star Palaast в Киле и Storyville в Кельне, капитулировали под натиском рок–н-ролла, уступив место небольшим пивным подвальчикам. Особенно широкое распространение это новое явление получило в Гамбурге, крупнейшем морском портовом городе Германии, после того как у Тони Шеридана так и не сложился роман с шоу Oh, Boy!. Он и несколько безработных лондонских музыкантов прибыли туда в июне 1960 года и от импресарио Бруно Кошмидера получили название «The Jets». Спонсоры отвернулись от клуба Кошмидера Kaiserkeller после того, как услышали там одну из местных групп, которая довольно безуспешно пыталась копировать американский поп, и Кошмидер, с целью восстановить потерянную репутацию, пригласил команду из Туманного Альбиона.

Благодаря группе клуб снова начал процветать: «The Jets», вместо того чтобы подчистую копировать аранжировки, в поте лица раз за разом выдавали свои варианты известных хитов — «What'd I Say», «Whole Lotta Shakin» и даже «Where the Saints Go Marching On», не утруждая себя точным воспроизведением мелодии. Впрочем, вскоре группу переманил к себе один из самых богатых конкурентов Кошмидера — Питер Экхорн, владелец клуба Тор Теп.

Бруно недолго горевал по этому поводу — он вспомнил про Брайана Кассера, которого как–то встретил в лондонском 2 I's. Хотя Кассер родился и вырос в Лондоне, группа, в которой он пел, была из Ливерпуля — «Cass and the Cassanovas». Кассер сказал Кошмидеру, что с ним можно связаться, позвонив в клуб The Jacaranda, где собирались все ливерпульские группы, так как недалеко располагалась контора, в которой выдавали пособия по безработице. По легенде не Кассер, а Алан Уильяме ответил на звонок одного из подчиненных Кошмидера: «Нет, Брайан и «The Cassanovas» сейчас в Шотландии с Джонни Джентлом, одним из «клиентов» Ларри Парнса. Я могу вам чем–нибудь помочь? Может, нам следует обсудить это в следующий раз, когда мистер Кошми–дер и вы сами будете в Лондоне?» Благодаря предприимчивому Кошмидеру две ливерпульские команды, которые в тот момент не были в Шотландии и не работали у Батлина, переправились через Северное море в Гамбург, и в октябре 1960 года настала очередь «Rory Storm and the Hurricanes» завоевывать Германию. Они должны были заменить «Derry and the Seniors», которые работали там с июля вместе с «The Beatles» (раньше они назывались «The Quarry Men»). Несмотря на то что официально их контракт заканчивался в декабре, Кошмидер настаивал на том, чтобы они встретили Новый год в Kaiserkeller. На афишах название группы Рори, «RORY STORM AND HIS HURR1CAN» (!), как «ветеранов» лагерей Батлина, печаталось значительно более крупным шрифтом, чем «The Beatles».

Ринго выезжал за границу первый раз в своей жизни; он путешествовал один и должен был сделать пересадку в Париже. Продираясь сквозь толпу пассажиров, он потерял свою ударную установку. Все его бесплодные попытки объяснить с помощью языка жестов, что он находится в затруднительном положении, привели к тому, что вызвали жандармов. К счастью, один из них знал английский, но это не особенно помогло делу — установку не удалось найти даже на следующее утро.

Проезжая сквозь леса Нижней Саксонии, Ринго, с воспаленными от бессонницы глазами, испытывал страшные приступы ностальгии и осознавал весь ужас того положения, в которое он попал. Гамбург, так же как и его родной город, был разрушен во время войны, но если Ринго ожидал увидеть автостоянки на пустырях, появившихся в результате бомбежек (что встречалось на каждом углу в Ливерпуле), то он жестоко ошибался: его глазам предстал шумный современный мегаполис (прошли многие годы, прежде чем Ливерпуль превратился во что–то подобное), полностью восстановленный после налетов военно–воздушных сил Великобритании. Мрачные здания на берегу Эльбы чем–то напоминали Ринго его родину; подобный унылый пейзаж представляли собой и улицы района Св. Павла, где находился Kaiserkeller. Внутри клуб ничем не напоминал тот грязный подвал, который назывался Cavern; его интерьер и оборудование затмевали собой даже Rock and Calypso.

Если в оформлении клуба Pwllheli прослеживались карибские мотивы, то в Kaiserkeller преобладала морская тематика: с его огромного потолка свисали рыбацкие сети, кабинки для посетителей были выполнены в форме лодок и так далее — не зря же сие заведение располагалось в портовом городе (пускай он находится в шестидесяти милях от морского побережья). Kaiserkeller был единственным подобного рода заведением на улице Гроссе Фрайхайт, которая, однако, примыкала к улице Рипербан, с ее бесчисленными злачными заведениями под неоновыми вывесками, витринами с проститутками и кабинками пип–шоу. Мое воспитание не позволяет мне вдаваться в скабрезные подробности, однако позволю себе заметить, что бордели и стриптиз–клубы района Св. Павла, которые появились еще со времен трехмачтовых клиперов, открывали глаза всем тем, кто наивно полагал, что для удовлетворения сексуальных потребностей человека не нужно никаких механических приспособлений — был бы партнер.

После того как Тони и «The Jets» показали ливерпульским первопроходцам стриптиз–клуб Salome, бар для трансвеститов Roxy, шокирующую «Улицу Витрин» и прочие местные достопримечательности, от «The Seniors» (которые временно играли в другом клубе) о них тут же узнали «Rory Storm and the Hurricanes», а затем и «The Beatles». Всем традиционно немецким блюдам и напиткам, которые предлагали в местных кафе: сардельки (Wurst), вареную кукурузу (Кот) и яблочные пироги, — ливерпульцы предпочитали кукурузные хлопья с молоком (Cornflakes mit Milch) в одной из закусочных на Гроссе Фрайхайт, Как и Сторм, Шеридан был большим поклонником плавания, поэтому оба частенько ездили на пляж Timmendorf Beach на Северном море.

Кошмидеру пришлись по нраву выступления «Rory Storm and the Hurricanes»', неудивительно, что их гонорары превышали гонорары «The Seniors» и «The Beatles», вместе взятых. Что касается жилья, то и здесь Сторм и его команда находились в привилегированном положении по сравнению с другими мерсисайдскими коллективами: их заработков хватало на то, чтобы поселиться в британской Морской миссии, где даже было что–то вроде ленча с жареной картошкой и чаем, — в отличие от «The Seniors», которые поселились в двух грязных комнатушках; пятерым ребятам из «The Beatles» пришлось довольствоваться мрачной каморкой в кинотеатре рядом с туалетами. «The Beatles», которые довольно саркастически отзывались о более удачливых «Rory Storm and the Hurricanes» (последние даже поговаривали о том, чтобы записать пластинку в Германии), абсолютно равнодушно относились к «маленькому уродцу со светлой прядью в волосах», как окрестил Ринго Джордж Харрисон — тот самый гитарист, которого не взяли «The Texans», так как он был для них слишком мал. Как–то раз Рори столкнулся с открытой неприязнью Джона Леннона, когда не дал ему в долг обещанную сумму денег на покупку гитары, которую Джон увидел на витрине одного из гамбургских магазинов. Как бы то ни было, постепенно между двумя группами складывались теплые отношения — «The Hurricanes» оказались гораздо более дружелюбными, чем высокомерные «The Seniors».

Трое битлов — Харрисон, Леннон и, конечно же, Пол Маккартни — явились по первому зову, когда «The Hurricanes» собрались в студии и всего за два дня (свободные от работы в Kaiserkeller) записали пластинку: три баллады Уолли; на каждую из них потребовалось не больше одного дубля. Это историческое событие произошло в маленькой Akustik Studio в Гамбург; если дверь в студию была приоткрыта, то туда долетал шум от расположенной неподалеку железнодорожной станции. Эймонд, которому заплатили Сторм и Алан Уильяме, спел «Fever» и «September Song» Курта Уэйла — в духе Джонни Рэя 1959 года — под аккомпанемент «The Hurricanes» и «Summertime» с участием Ринго и «The Beatles». Амбициозный Сторм, который сам не принимал в этом активного участия, заявил, что запись была чисто экспериментальной — чтобы поразвлечь ребят и потешить самолюбие очкастого Уолли.

Хотя Старр тоже не был особо привлекательным, его беззлобный юмор и огромные печальные глаза пробуждали в фрейлейн с соседнего Рипербана по отношению к нему почти материнский инстинкт, чего не мог добиться даже Уолли, который заливался соловьем. Одна из девиц весь вечер влюбленно таращилась на барабанщика, и, когда ее эмоции перехлестнули через край, она бросилась на сцену, и ее пришлось насильно выводить из клуба; даже на улице она продолжала вопить «Ринго! Ринго!».

Властителями дамских сердец были, конечно, «The Beatles», а в особенности Пит Бест, хотя что касается Ринго, то он утверждал, что еще год назад они не входили в число ведущих ливерпульских команд, которые относились к «The Beatles» не иначе как к «сброду из Jacaranda». Только после того, как Ринго увидел, как Харрисон объяснял одному из битлов, Стюарту Сатклиффу, простейшие рок–н-ролльные приемы на новенькой бас–гитаре, он понял, что группу взял под свое крыло Алан Уильяме.

Все пятеро битлов закончили среднюю школу. Закончив шестой класс, Пол Маккартни вот–вот должен был получить аттестат зрелости с отличными оценками, в то время как Джон Леннон и его лучший друг Стюарт Сатклифф фактически забросили художественный колледж ради того, чтобы поехать в Гамбург, а Пит Бест распрощался с карьерой преподавателя. Стюарт, Пол и Джон то вставляли в свою речь странные длинные слова и имена вроде Керуак и Кьеркегард, то переходили на нецензурную брань. Однажды они увлеклись синтезом рок–музыки и поэзии барда Ройстона Эллиса, который писал в жанре верлибр; впоследствии он как–то сказал о «The Beatles», что они «входили в лучшую часть английской богемы того времени, чего нельзя было сказать о большинстве молодых северян; они многого добились благодаря своей милой эксцентричности». Эллис был поражен тем, что они «даже не знали, что можно «улететь» от бензедрина, который содержался в карманных ингаляторах»; впрочем, ребята быстро восполнили этот пробел в своих знаниях.

Частично из–за их претензии на «артистизм» и частично из–за того, что Леннон и Маккартни воображали себя композиторами, «серьезные» музыканты вроде Джонни Хатчинсона называли «The Beatles» «непрофессиональными позерами». Однако всякий раз, когда им требовался барабанщик, Хатчинсон предлагал свои услуги. Однажды это произошло, когда один из лучших предшественников Пита Беста, Томми Мур, с огромным опозданием приехал на прослушивание у Ларри Парнса в Corinthian. Вскоре группа уже отправилась на девятидневные гастроли по Шотландии в качестве команды, аккомпанировавшей Джонни Джентлу, несмотря на то что тур–менеджер постоянно высказывался по поводу неряшливого внешнего вида. Кое–кто из окружения Силлы Уайт утверждал, что она «терпеть их на могла»: «По–моему, они были слишком грязными, неопрятными. Одевались они ужасно — все эти дурацкие мотоциклетные куртки с заклепками. Я не хотела иметь с ними ничего общего».

Хуже всего было то, что «The Beatles» даже понятия не имели о том, насколько они ужасны. Наоборот, ребята этим бравировали.

— Проходило довольно много времени, прежде чем они начинали играть какую–нибудь вещь, — вспоминал Кейт Хартли, молодой ливерпульский барабанщик, — на сцене они только и делали, что дурачились.

Сатклифф еле–еле справлялся с простейшей басовой партией, а у Маккартни, по словам Силлы, «…так часто рвались струны, что те, кто стоял в первом ряду перед сценой, боялись, как бы им не выкололо глаз».

Работая в Top Ten, «The Beatles» многому научились от Тони по кличке Учитель, и, когда они выходили на скрипучую сцену Keiserkeller, никто не мог точно сказать, когда они начнут играть, пока ребята болтали ногами, сидя на усилителях, и лениво курили или, под воздействием принятых стимуляторов, перекидывались бесконечными остротами, разыгрывали шутовские сценки и откалывали номера похлеще, чем у Рори.

Номер мог закончиться так же резко, как начался, если ребята путали местами куплеты или забывали слова, зато хиты вроде «Whole Lotta Shakin…» могли длиться более получаса. В это время Пол мог спокойно отставить в сторонку свой инструмент и присоединялся к танцующим, которые неистово хлопали в такт тому, что «The Beatles» называли «шоу Пита»: Бест бил по хай–хэту, малому барабану и бас–барабану в одном и том же ритме в размере четыре четверти, припев за припевом, наслаждаясь восторженными воплями публики. Все это продолжалось до тех пор, пока не вмешивалась гитара, и малый барабан возвращался к своим обычном ударам на слабую долю, хай–хэт — к восьми «восьмушкам» в такте, тогда как бас–барабан продолжал отстукивать четыре четверти, не возвращаясь к стандартному рок–н-ролльному «он–биту» на сильную долю.

Хотя у «The Beatles» никогда не было одного ярко выраженного фронтмена вроде Сторма или Шеридана, главный акцент они делали на пение, где был представлен широкий диапазон всевозможных красок: от неторопливой торжественности в балладах Пола, который выполнял ту же миссию, что и Уолли в «The Hurricanes», до какого–то душераздирающего слабоумия, когда Джон истошно выкрикивал в микрофон слова «Money»; впрочем, Маккартни старался от него не отставать и задавал всем жару, перевоплощаясь в Литтл Ричарда в бешеной «Long Tall Sally». По крайней мере, ребята выкладывались на все сто процентов, и во время их выступлений никто не мог пожаловаться на скуку. В далеком Ливерпуле публика свистела, орала и топала ногами, и «The Beatles» никогда не оставались в долгу: в эту веселую перебранку постепенно включались все зрители, и даже самые обидные оскорбления в адрес группы немедленно обращались в шутку. Являясь полной противоположностью «The Shadows» с их слаженной, аккуратной игрой (на рубеже шестидесятых годов группа приобрела не меньшую популярность, чем сам Клифф Ричард), «The Beatles», выходя на сцену гамбургских клубов, шли по высоко натянутому канату без страховки, но при этом каждый раз умудрялись создавать веселую, дружескую атмосферу даже в этом маленьком полуночном мирке с его проститутками, бандитами и постоянными драками.

Сценическое поведение «The Beatles» сильно повлияло на «Rory Storm and the Hurricanes», с которыми они выступали от заката до рассвета, попеременно отыгрывая полу- и полуторачасовые «смены». Вскоре и они не находили ничего предосудительного в том, чтобы курить во время выступлений или в огромных количествах поглощать бесплатное пиво и салаты в перерывах между номерами. Ринго тоже придумал что–то вроде своего «шоу»: он стал ударять по барабанам с едва заметным «запаздыванием», тем самым добиваясь большей определенности в звучании и нагнетая напряжение. Не побоюсь показаться самонадеянным, если заявлю, что ритмические модели, выработанные Бестом и Старром за время гамбургских гастролей, навсегда изменили роль ударных в поп–музыке.

До сих пор среди так называемых «очевидцев» ходят легенды о том, что вытворяли «The Beatles» и «The Hurricanes» во время своего пребывания в Гамбурге. Наиболее правдоподобным событием, которым ознаменовался их первый приезд в Гамбург, следует считать тайный заговор двух групп, которые решили проломить шаткую сцену Kaiserkeller, чтобы Кошмидер был вынужден купить новую. Что и произошло во время энергичного исполнения «Blue Suede Shoes» Стормом и его командой, которые сделали свое черное дело и подозрительно быстро покинули клуб. Не слишком надеясь на преданность бригады своих официантов и вышибал после того, как их шеф, Хорст Фашер, дезертировал в Тор Теп, Бруно счел неэффективным нанимать их за деньги, чтобы те при помощи кулака и дубинки проучили английских вредителей. Вместо этого Кошмидер вычел солидную сумму из их гонорара и уволил группу за «нарушение контракта».