Маски. Часть 2. Школьная постановка

Действующие лица:

Мельпомена – муза трагедии.

Антонио – герой Джона.

Морцелиус – герой Рика.

Ая сцена

Словно иголкой прокалывая пузырь разрастающегося испуга, возник тоненький женский голос. Джон знает его. Он слышал его уже тысячи раз. Как же он прекрасен! Девушка поёт о любви, и её чудесное пение преображает всё вокруг. Сцена превращается в цветущий сад, где пышные кусты бархатных роз благоухают дерзкой красотой, а деревья не могут обуздать своё желание понравиться.

Силуэт девушки прорисовывается смелыми мазками кисти искушённого художника. Она – самое ценное сокровище этого сада, его главное творение. Аленький цветочек, сияющий буйным пламенем соблазна посреди безумия цвета. В её присутствии это дивное место уже не может быть просто мёртвым великолепием. Одухотворённое, оно вторит ей, величественно расцветая гармонией самых обворожительных красок. Обласканные лёгким весенним зефиром ветви деревьев, словно смычки скрипок, подыгрывают поющей девушке, послушно выполняя команды невидимого дирижера. Бутоны цветов, будто налитые солнечным светом, начинают источать дурманящий запах сладкого нектара.

Ещё не до конца проявились все детали, ещё не стали чёткими черты её лица, но Джон уже знает, что влюблён в неё. Влюблён давно и безумно.

Девушка вдруг замечает двух юношей, которые столь неожиданно нарушили её уединение. Смущённая, она тут же замолкает. Но не уходит, не убегает от них, а лишь кокетливо опускает ресницы.

- Я изумлён. О, как она божественно прекрасна. Боюсь разрушить это совершенство, - произносит Джон, сам того не ожидая.

- О прекраснейшая из муз, снова здравствуй! – произносит Рик.

Девушка смущена ещё больше.

- Я где-то это уже слышал? О, как до боли мне знакомо! Я так и вижу: три артиста играют эту пьесу. Дежавю? Нет, нет. На самом деле. Быть может, не так ярко, но волшебно, - снова почему-то мысли Джона звучат вслух.

- Здравствуй, Морцелиус, - отвечает она, робко улыбаясь Рику.

- Как я мог забыть? Это же… - захлёбывается Джон. - Мельпомена! - с благоговением произносит он и протягивает к ней руку, но Мельпомена будто не услышала его. Возможно, он сказал слишком тихо?

- Антонио, и ты здесь? – Мельпомена бросает быстрый взгляд на Джона.

- Антонио? Конечно же! Я вспомнил! Вот она - роль главная моя! Но почему опять произношу я это вслух?

- Трагедия, мой друг. И в ней все мысли вслух звучат - теперь тебе не скрыться! – отвечает Рик.

Наконец-то девушка дорисована. Воздушное платье ярко-красного цвета и венок из листьев винограда – перед героями настоящая древнегреческая богиня. Её черты лица, её формы, которые смелыми рельефами проступают сквозь воздушную алую ткань, - совершенны.

- Теперь я понял, почему мне этот сад казался столь безжизненным, - продолжил Рик, изображая Морцелиуса.

- И почему же? – спросила Мельпомена.

- Совсем не слышно птиц в нём. Они молчат, когда звучит прекрасный голос твой, - Морцелиус театрально преклонился перед богиней.

- Пока ты исполняла песню, в уме возникла пара строк. Позволь мне их прочесть, - продолжал Морцелиус и, не дожидаясь ответа Мельпомены, начал читать. Читал он горячо и проникновенно. Слова, слетавшие с его губ, устремлялись прямо к груди и прожигали её насквозь, проникая в самое сердце.

- О, как же точен он, как близок. Я чувствую, как почва уходит из-под ног: так верно описать мою любовь… - произносит Джон.

Морцелиус закончил читать.

- Я, право, смущена, - щёки музы вспыхнули алым румянцем. – И неужели моя песнь всему виной?

- Не только песня, но и образ твой.

Мельпомена: Ты сочинил их прямо на ходу?

Морцелиус: Да, моя богиня. Сию секунду этот стих возник.

Мельпомена: Он великолепен! Морцелиус – ты гений.

Антонио, герой Джона, обращаясь к зрителям:

- Настал и мой черёд читать. При нём? Столь чувственно и жарко? Нет, не смогу.

Лишь произносит, обращаясь к Морцелиусу:

- Прекрасные стихи…

И снова к зрителям:

- Неделю я потратил до свиданья, чтоб написать поэму о любви. В уединении и думах о прекрасной музе. А этот суетный гуляка сочинил на раз? И мир его поэзии богаче?! Он – гений! А мой высокий слог невзрачен, метафоры неловки и абсурдны. А образы, что так усердно облачал я в сочные тона, вдруг блекнут. О, как же я бездарен… Нет, моя поэма не годится. Я прочитаю эти! Я помню, Мельпомена их боготворила.

Антонио начинает читать. Он делает это очень чувственно, не уступая Морцелиусу, но вместо жара страсти, вместо напора и накала в нём – робость искренности, в нём – боязнь, что любовь не взаимна. Именно об этом его стихи. Последние строчки выражают надежду и готовность героя к великим свершениям ради любви. Затем Антонио умолкает и опускает голову. Он, словно Пьеро, ждёт приговора Мальвины. И Мельпомена отвечает:

- Ты их уже читал, Антонио. Красиво, но не ново, - в голосе богини звучат нотки надменности.

- Но ведь божественны они! Сама так говорила?! – восклицает Антонио.

- Тогда были божественны, сейчас совсем иначе. И неужели песнь моя на новое тебя не вдохновила? Неделю не был и ничего не написал? – ещё более холодно отвечает Мельпомена.

- О нет, моя богиня, я всю неделю думал только о тебе! Я написал поэму. Вот она!

Антонио ничего не остаётся, как прочитать новую поэму. Но ещё не дослушав, Мельпомена вновь проявляет недовольство. Она отворачивается от Антонио к зрителям и говорит:

- Как сухо! Скрупулёзно! Не о любви как будто – о микстурах. Совсем не интересное творение. О боги, дайте же терпенья дослушать это до конца. Морцелиус… Его хочу быстрей услышать. Он мне приятней и милее сердцу.

Антонио закончил читать. Мельпомена учтиво отвечает:

- Благодарю, Антонио!

Затем обращается к Морцелиусу:

- А может, ты, Морцелиус, исполнишь что-нибудь? В делах искусства в тебе я вижу вкус изящный.

- Моя богиня Мельпомена, тебе я только посвящаю эту песню, - тут же подхватывает Морцелиус и радостно начинает исполнять красивую серенаду.

Антонио отворачивается от них и рассуждает сам с собой:

- Она так холодна сегодня. Почему? Этот несдержанный фигляр всему виной - Морцелиус…

Ая сцена

Антонио приходит в цветущий сад к возлюбленной.

Антонио: Мельпомена, здравствуй!

Мельпомена: Антонио? Ты почему один?

Мельпомена не отвлекается на Антонио, а продолжает заниматься цветами.

Антонио: К Морцелиусу я не заходил. К тебе я слишком торопился.

Мельпомена: к чему такая спешка?

Антонио: Ты видела сегодня ночью? На небе полная луна!

Мельпомена: Да, она прекрасна.

Антонио: Её небесный лик так взволновал моё воображение! До самого утра держал в руках перо и рифмой разукрашивал бумагу, не смыкая глаз.

Мельпомена: Принёс поэму?

Антонио: Да, моя богиня, готов её прочесть.

Мельпомена: Ну что ж, читай.

Антонио берёт рукопись и начинает торжественно читать. Пока возлюбленная не проявляет никакой симпатии к его новому творению. Но Антонио ещё не дошёл до самого интересного места. Сейчас. Осталось совсем чуть-чуть. Вот уже звучит начало этих поистине божественных строк. Вот уже кульминация всей истории! Столько чувств, столько страсти ливнем изысканных слов обрушивается на слушательницу. Но… Как бы ни старался Антонио, какой бы возвышенной ни была его поэзия, растопить сердце Мельпомены не удаётся. Она где-то очень далеко сейчас. И ливень чувств, созданный воображением Антонио, совсем не беспокоит её. Антонио замечает это. Он читает всё более неуверенно. Голос начинает дрожать. Наконец, Антонио просто сбивается, не дочитав до конца. Мельпомена тут же оживает:

- Ты закончил?

Антонио хотел было сказать «нет», но вместо этого:

- Пожалуй, да, более не стоит. Что скажешь? – спрашивает он с надеждой.

Мельпомена: Хорошая метафора про… О боже! Про лунную дорогу что-то там… Чуть память мне совсем не изменила!

Антонио: И больше ничего не вдохновило?

Мельпомена: Ещё там что-то было. Ты знаешь, теперь поэмы мне неинтересны. Вот серенады! Кстати! Твой друг Морцелиус прекрасно исполняет! Его увидишь - передай, что так чудесно пел он под моим окном вчера, моё взволнованное сердце буквально выпрыгнуть хотело из груди. Не показалась я ему лишь от смущенья. Пусть не серчает на меня.

Антонио: Вчера? Он приходил вчера?

Мельпомена: Да, и обещал, что снова будет петь. О, как же я горю от нетерпенья, на месте прям не усидеть. Антонио, скажи, что очень жду его сегодня. Будь добр, передай.

Антонио: Непременно… Ну что ж… Пожалуй, мне пора. Не буду отвлекать от столь занятных дум.

Мельпомена: Прощай, Антонио.

Антонио откланивается и уходит.

Ая сцена

Антонио сидит за столом один у себя дома. На столе стоят два бокала и откупоренная бутылка вина.

- О, как она могла? Со мной так обойтись? С моим твореньем?! Я столько сил потратил на него! Хоть каплю уваженья могла бы проявить! Хоть выслушать меня! Мой враг в делах любовных – мой же друг. Что делать мне? О горе! Иного выхода не вижу: простить, понять, принять я не смогу. Она моей должна быть!

Антонио разливает вино по бокалам и достаёт из кармана сюртука маленький пузырёк. Смотрит на него.

- Ему погибнуть суждено. Моя любовь, великие дела или великие безумства способен воплотить, чтоб быть с тобой. Ведь чувство светлое, святое, а мысли всё равно чернее ночи. И как ещё вернуть расположенье Мельпомены? Да, подлость…Знаю… Но разве мало классики травили? Или зазря погибли почти все герои Принца Датского? Я сам себя за это презираю, но ничего поделать не могу. Да и что толку в праведных героях? Они однообразны и скучны, они великих бед не натворят. И безупречен приторно характер их. И столь же предсказуем. Они для пламени дрова лишь, чтоб выжечь чернь из наших душ. Своим кострищем добытую породу с лигатурой преобразуют в чистые металлы. Лишь мы по-настоящему живём: боимся, плачем, убиваем, предаём. Потом идём на плаху и молим о прощении. На грешника внутри себя надев смиренную рубаху, мы не живём, но умираем праведниками. Пока порок не ведает последствий…

Открывает пузырёк и выливает его содержимое в один из бокалов. Стук в дверь:

- Войдите, - произносит Антонио и прячет пустой пузырёк в карман. Бокал с ядом ставит напротив себя.

Входит Морцелиус:

- Приветствую тебя, мой друг Антонио.

Антонио: Привет, Морцелиус. Входи скорей, уже вино разлито.

Морцелиус присаживается на край стула: О друг мой верный, как я рад, что мы с тобой опять вот так сидим, что нас не сделали заклятыми врагами чарующие силы Мельпомены. Антонио, я знаю, ты в неё влюблён и первые часы свиданий она тебе благоволила. Мешать я вам не смел. Но ведь и я влюблён! Что делать мне прикажешь, когда искусствами поэта-вольнодумца так восхищена, когда в признаньях моих страстных сгорает от волненья? А на тебя и взгляда больше не воротит? Непостоянна женская натура – истина знакома. Но лишь они в делах любви имеют божью благодать: лишь им даётся право выбирать. Прими же стойко выбор Мельпомены - и верность нашей дружбе сохраним!

Антонио берёт бокал и более сдержанно говорит: Конечно, друг. Оставим наши разногласья. По поводу такому тост есть.

Поднимает бокал. Морцелиус делает то же самое. Антонио произносит:

За дружбу, что всего верней!

Ну и за тех, кто верен ей!

Антонио демонстративно выпивает до дна. Морцелиус следует его примеру.

Морцелиус: Твои слова – мне на душу бальзам. Лишь сей предмет мне не давал покоя. Теперь ты разрешил мои сомненья.

Антонио: Морцелиус, не стоит. Я лишь желаю счастья Мельпомене. Она его достойна…

Морцелиус: Ты настоящий друг. Жалею я, что на секунду усомнился в этом. О, право, что-то дурно мне! В глазах мутнеет. Всё плывёт. И слабость разливается по телу. Антонио!

Морцелиус падает со стула. Антонио сидит за столом, задумчиво смотрит на обмякшее тело друга и произносит:

- Прости меня, Морцелиус. Гори же, чтоб очистить душу грешника от скверны.

Берет в руки зеркало.

- Не раз мне говорили, что похожи мы… и лицами, и взглядами, и даже цветом глаз. Для многих что друзья, что братья. Не думал, что когда-нибудь мне это на руку сыграет…

Далее он начинает снимать одежду с Морцелиуса. Случайно находит его дневник. Открывает и внимательно изучает.

- И пусть теперь мне боги скажут, что грех не может вывести к успеху. Ведь грех – и есть расплата за успех. И сумму заплатив ценою в святость, благословление фортуны непременно купишь. Такой удачный поворот – её рук дело (трясёт дневником). Не только внешность украду, но и его творенья.

Ая сцена

Опять Антонио один возле зеркала. Переоделся в одежду Морцелиуса. Немного припудрил лицо, чтобы придать ему нужный оттенок.

- Ну вот, настал и мой черёд сверкать. На всё пойду, чтоб снова фаворитом Мельпомены стать. Так холодна была со мной - теперь совсем иначе будет. Пусть думает, что перед ней Морцелиус. Ему пусть дарит нежности и ласку, а получу их я в итоге.

Он надевает шляпу и перед выходом ещё раз смотрится в зеркало:

- Боюсь лишь одного: чтоб только не узнала.

Ая сцена

Антонио, переодетый в Морцелиуса, появляется возле балкона возлюбленной. Он долго стоит и смотрит вверх. Затем всё-таки решившись, он берёт в руки гитару и начинает петь. Сначала тихо и неуверенно, но потом всё громче и чувственней. Ему так легко, так свободно. Ведь он выдаёт себя за Морцелиуса и поёт не свою, а его песню. И вот к середине песни на балконе появляется Мельпомена. В лучах ласкового, вечернего солнца она выглядит ещё более прекрасной. Антонио восхищён. От радости, что она вышла к нему, он чуть ли не кричит. Он задыхается от восторга. Он счастлив.

Наконец, он бьет последний раз по струнам. Гитара умолкает. Смотря на радостное лицо Мельпомены, он ждёт её признаний. Ему кажется, что сейчас в порыве чувств она полностью откроет сердце и произнесёт: «О Антонио, твоя песня так тронула меня. Я люблю тебя, мой милый Антонио. Я твоя навеки».

Мельпомена: Морцелиус, не знаю, что со мной? Впервые сердце так стучит от серенады. Лишь только я услышу голос твой, в любви тот час же растворяюсь… Не надо больше мне поэтов и стихов. Твои слова мне слаще всех на свете. Я жду тебя, Морцелиус, среди своих садов. Лишь только твоё имя звучит в моём лирическом сонете.

Антонио зрителям: Как будто только что сгубили сладкий сон, булавкой больно уколов. Забылся я буквально на секунду. Ведь в образе товарища предстал я перед ней. Ему лишь шлёт свои признанья. А как хотелось, чтоб моё звучало имя. Ну да ладно, пусть буду я Морцелиус отныне…

Ая сцена

Снова Антонио посещает Мельпомену.

- Который раз пою я Мельпомене? Уже со счёту сбился. И я могу доволен быть: её расположения добился. А впрочем… Нет, не я – Морцелиус… Ему лишь поцелуи шлёт она. Его стихами так восхищена. Лишь глядя на него, побеждена. В его объятия навеки отдана. И даже после смерти он любим… Меня там нет! Антонио не вспомнила ни разу. Я должен быть доволен, но внутри как будто зреет что-то? Боюсь, испортит это моё счастье. И почему в тот миг, когда я должен наслаждаться, совсем не до блаженства мне?

Берёт гитару, тяжело вздыхает и начинает петь. В этот раз Мельпомена к нему более благосклонна. После песни она позволяет целовать свои руки и очень тепло реагирует на его ласки.

Мельпомена: О мой Морцелиус, мне кажется, всю жизнь тебя ждала. Искала среди тысячи поэтов. Лишь ты один гармонией и рифмой до самой глубины проник. Тебе теперь служу я без остатка. Приятен мне твой лучезарный лик. Морцелиус, мой сладкий…

Антонио: О, как тепло от этих слов, что только мне принадлежишь. Я тоже твой, о Мельпомена! Но иногда сомненья разные блуждают в голове. Порой совсем покоя не дают и сон мой чуткий вовсе нарушают.

Мельпомена: Какие?

Антонио: Ещё не стёрто в памяти моей, когда другого ты вниманьем окружала, бросала на него двусмысленные взгляды. Тогда я в стороне стоял и думал, что никогда тебе не стать моею. И неужели всё исчезло? Неужто прежних чувств ни капли не осталось?

Мельпомена: Ты меня ревнуешь? Как приятно. Позволь узнать к кому?

Антонио: Мой друг Антонио. Совсем недавно его стихами восхищалась. И к сердцу твоему он так отважно путь искал.

Мельпомена удивлённо: Антонио? Ах, совсем забыла. Тут волноваться не о чем, поверь. Моя шальная кровь к нему остыла. О нём совсем не думаю теперь. Стихи его приятны были мне, пока не знала я твоих произведений. Ступенями изысканных слогов, дорогами волнующих мелодий вознёс меня на самую вершину вдохновенья, заставив вновь воображение пылать. Антонио? Его поэмы так сухи, невзрачны, они – как гладь воды, когда волненье не касается её. И мне совсем не хочется идти в такую воду. Затишью я предпочитаю непогоду. Мне бурю подавай, чтоб гром гремел, чтоб шторм и град, чтоб всё кипело и бурлило – от этого цветёт мой райский сад. С Антонио мои цветы совсем зачахнут. Нет, мой дорогой Морцелиус, приревновать к нему – напрасная затея. Уж кто другой? Соперником Антонио тебе не будет никогда.

Антонио не может сдержать недовольства.

Мельпомена: Как странно изменился ты в лице? Случилось что-то, мой Морцелиус? Подобного я раньше никогда не замечала: нахмуренные брови и этот странный взгляд. Как будто уже видела, но где? Девичья память вновь меня подводит.

Антонио опомнился и взял себя под контроль.

Мельпомена: Ну вот, опять ты прежний. Не волшебство ли? Ещё чуть-чуть - и ворохи сомнений уж точно поселились бы внутри. Так больше не пугай – не становись другим. Забудь ты про него, про всех, кто пел здесь под балконом. Сейчас тебе я отдана. Мгновеньем надо наслаждаться, а не искать причин, что портят сладость близости горячей.

Антонио улыбнулся на манер Морцелиусу, продолжая играть роль:

- Конечно, Мельпомена. В твоей любви я больше не позволю сомневаться.

Ая сцена

Антонио у себя дома возле зеркала. Снова преображается в Морцелиуса, чтобы пойти к Мельпомене.

- Когда, мой друг, тебя травил, я думал, это выход. Я думал, разница совсем не велика, кого любовью окружает Мельпомена, но больно было видеть каждый раз, как на Морцелиуса смотрит, а мой же лик совсем не замечает. Лишь раз в порыве злости приоткрылся, как тут же появилось расстоянье между нами. Её вчерашнее признанье... Ведь сердце покорял отнюдь не я всё это время: любовь к Морцелиусу в ней я укреплял его стихами, внешностью и… ложью. О, как я ошибался… Час расплаты… Чужой костюм – моё извечное проклятье! Хоть каплю нежности её пытаясь получить, я каждый раз иду со страхом вдруг раскрытым быть. Я каждый раз терзаюсь и боюсь. И нет блаженства мне от близости с любимой. Ещё и тяжкий грех теперь тащу – убийство друга подлое и злое... Но час настал! Готов принять удар судьбы и роль сыграть совсем иначе. И наконец-то перед ней быть настоящим… Пускай отвергнет! Пускай прогонит прочь! Не буду больше я играть чужие роли. Чем повторять чужой успех точь-в-точь, к своей неведомой душе я отыщу пароли…

Ая сцена

Антонио, перевоплотившись в Морцелиуса, вновь отправляется к Мельпомене. На этот раз он застаёт её в саду.

Мельпомена: Морцелиус? Как рано ты сегодня. А впрочем, хорошо: нам больше времени на близость.

Она оставляет все дела, бежит навстречу любимому и тут же обнимает его, но на этот раз Антонио ведёт себя очень сдержанно, не отвечая ей тем же.

Мельпомена: О мой избранник, что с тобой? Как отстранён сегодня? Что случилось?

Антонио: Я в предвкушении. Сегодня ждёт меня немилость той, которую люблю сильнее всех на свете. Но близость с нею в жертву приношу я ради правды.

Мельпомена: Ты говоришь загадками. Мне страшно.

Антонио: Я сам боюсь ужасно. Ведь это самый сильный страх: признаться, кто ты есть на самом деле. Увидеть в зеркале не выдуманный образ, что так тщеславием надменно щеголяет, а настоящего себя. Без масок, без нарядов, без прикрас. И не понравиться…

Мельпомена: Но что не так с тобой? Ты молод. Ты красив. Ты искренен. Талантлив. Очень нежен (гладит его по плечу). И неужели я тебя не вдохновляю, чтоб твёрже ты держался на ногах? Чтобы уверенно шагал ты через трудности мирские? Моя любовь к тебе все страхи вмиг рассеет.

Антонио: Вот именно. Любовь. Ко мне ли? Она и есть причина тех сомнений, что, словно корни, оплетают всё нутро, лишают душу возможности к движенью.

Мельпомена: Морцелиус, но как такое может быть? Возможно ль, что любовь моя способствует мученью? Ведь она взаимна.

Антонио: Да в том то всё и дело, что ни капли. И мучаюсь теперь неимоверно, что так ужасно поступил.

Мельпомена: Да как ни капли? Ведь я люблю тебя! Или не видишь ты меня перед собою? Не я ль сейчас тебя за шею обнимаю?

Антонио (не выдержав, срывается): Да я не тот! Я не Морцелиус!

Мельпомена (отстраняется от Антонио): О чём ты говоришь, любимый? Опять внутри растёт волненье. Шутить со мною вздумал?

Антонио: Да не до шуток мне сейчас совсем. Как часто сердце бьется. Ох, что-то дурно стало (присаживается). Я так удачно влился в этот образ и так талантливо играл. Сейчас начнётся…

Мельпомена: Морцелиус, мой милый, прошу же, прекрати.

Антонио со злостью: Я не Морцелиус! (срывает шляпу, парик, усы и другие элементы камуфляжа – превращается в себя).

Мельпомена в шоке шепчет: Джонни…

Антонио: Рукам чужим я искренне внимал. Искал благословенья Мельпомены. Из страха стал похож я на микроба. Теперь я наконец-то осознал, покуда крышка гроба не опустилась сверху, свой внутренний компа́с смелее слушай. Подчас среди штормов и ураганов, средь безразличья океанов лишь только он союзник твой. Его не стоит прятать глубоко, ведь жить другими жизнями легко. Свою судьбу живи, играй себя, собой делись со всеми. Лишь только так игру, свой гений распахнёшь, величием наполнив, вознесешь…

Так стоило ошибки совершать, чтобы понять всё это? Урок ценою в человеческую жизнь. Морцелиус убит, и нет за это мне прощенья. Я больше не ищу благословенья, Мельпомена. Не смог тебя я убедить, что и моя поэзия прекрасна. Возможно, всё было напрасно? Костёр горит… Он душу очищает через боль, через мученья. Морцелиус, ты был мой идеал, твою одежду надевал, чтоб на тебя лишь быть похожим. Стремленьем этим себя я убивал, плодил внутри сплошные страхи. Ради любви на грабли наступал в столь чуждой мне рубахе. Теперь внутри сплошная пустота. Мне всё равно! Ты слышишь, Мельпомена? Ступай, такой ценой твоя любовь мне не нужна…

Текстуры стали плыть, как будто краски на холсте снова сделались жидкими и подвижными. Райский сад постепенно превратился в мутный поток разноцветья. Прорисовались очертания иной картины. В ней уже не было костюма Морцелиуса из того давно забытого спектакля, не было Антонио, не было Мельпомены - Джон снова стал героем в маске. Он по-прежнему не один на сцене. Рик внимательно смотрит на него, будто ожидая чего-то ещё. Теперь Рик не выглядит таким огромным, как раньше.

- Я знаю, почему ты здесь, - Джон бросает на него уставший взгляд и отворачивается. Шаркая ногами, идёт к гримерке. – Я знаю, что ты хочешь услышать, - останавливается возле зеркала, смотрит, опёршись руками на стол. – Да, Рики, это был я. Из-за меня ты был избит в тот вечер и попал в больницу со сломанным ребром и переносицей. Причина? Ты хочешь знать, почему я это сделал? Страх. Я боялся. Тебя. Твоего таланта. Я боялся, что ты способнее меня. Ты и был способнее. А я так хотел занять твоё место. В итоге я занял его. Я стал Антонио. Но, поверь, Рики, не только ты пострадал от моего малодушия. Благодаря своему страху я продолжал идти той же тропой к обрыву, вновь и вновь делая неправильные выборы. И теперь снова вынужден ходить в чужом костюме. Антонио – и есть моя главная роль, - сделал глубокий вдох, - поэтому и сыграл его я, а не ты. Но теперь, оказавшись выброшенным на свалку, забытым, ненужным, я понял! Я понял, что рано или поздно тебе придётся встретиться со своим страхом лицом к лицу. Герой должен бояться, но страх не должен заполнять его, не должен определять поступки. Порой нужно действовать вопреки ему, а иногда стоит взять его за руку и идти вместе, так как иногда только он способен помочь не оступиться. И теперь я наконец-то могу сказать, что мой страх больше не контролирует меня. Он есть. Он часть меня. Он мой союзник.

Маска на лице вдруг стала мешать Джону. Теперь она - лишний элемент этого костюма. Джон решительно обхватил её обеими руками, затем ещё раз посмотрел на отражение и резко сорвал её.

- Теперь совсем другое разъедает меня изнутри, - продолжил Джон монолог, - совсем иное чувство. Ведь дело не только в самом выборе.

Джон взял другую маску со стола, внимательно осмотрел её внутреннюю поверхность и сказал:

- Хорошо бы, если из-за своих неправильных поступков страдал только я.

С этими словами он надел маску и отправился к сцене. Маска тут же вросла в лицо, слившись в единое целое с внутренним содержанием героя.

Рик исчез. Теперь среди зрителей Джон в первую очередь видит близких и родных, Джиллиан. Они будто светятся. И если другие зрители абсолютно безразличны, то эти охвачены печалью и болью. И Джон вторит им новой маской, ведь на ней изображена невероятная боль. Джон продолжает речь:

- Мечты, чаяния… Надежда на лучшее! Всё сгорело дотла. Душа – лоза, развеваемая ветрами бесплодных ожиданий. Мир – огромный, просторный. Бесконечный! Но почему-то клетка. Тесно и больно. Каждое движение, каждая мысль, каждый выбор – мука, выраженная тысячей сомнений. Где, на каком этапе, тебя с коварством хищника африканской саванны ожидает роковая ошибка? Немного недосмотрел, потерял бдительность - и теперь, словно антилопа гну, отбившаяся от стада: жертва вечных обстоятельств, навсегда растворившая в себе улыбку жизнерадостного ребёнка. И ведь ничего не исправить. Не изменить. Не переписать. Латать дыры, бороться с последствиями. Подкладывать булыжники под треснувший фундамент, которые рано или поздно тоже вымоет дождём ударов судьбы. Бежать. Бежать, надевая тысячи масок! Тысячи лиц! И ни одно из них не будет настоящим.

Опыт. Жизненный опыт. Я Вас умоляю! Тысячу раз не пожалею, если распрощаюсь с этим опытом. Может быть, поэтому мы ничего не помним из прошлых жизней? Потому что, узнав, что пережили, через что пришлось пройти, мы бы при первых проблесках сознания тут же вскрывали бы вены, дабы не мучиться! Эти наборы безвыходных ситуаций, неправильных поступков, неправильных слов – всё это лишний хлам. Бесполезное барахло, которое застряло в шкафу и лежит там только потому, что, возможно, когда-нибудь пригодится. Но на самом деле вы и сами понимаете, что больше никогда не будете это носить. Вам просто жалко это выбросить: «Ведь всё это не просто так»! Тешьте себя мыслью, что это вас чему-то научило, что вы стали мудрее или правильнее. Где гарантия, что научившись уворачиваться от летящего камня, так же легко можно увернуться от пули? А ведь в следующий раз это непременно будет пуля. Всё, камни закончились. Нет больше камней. Теперь только пули. Непременно всё наперекор: всё, что планировали, о чём мечтали. Покиньте зону комфорта! Слышите? Вы слишком долго были в тепле и ели сытный обед – пора снова в мерзкую, вонючую, сырую грязь. Вот ваше место! Сотворите из этого что-нибудь этакое. Слепите из этой грязи смысл, создайте изящную форму. Может быть, у вас получится? Может быть, вам поможет ваш опыт?

Опускает голову и трёт затылок.

- Извечный вопрос снова не даёт покоя...Нет, не так. Всё не так. Не может быть так. Хватит! Слишком много было оправданий! Не могу. Не могу больше! Всё равно не уйти и не спрятаться. Не сбежать из этого мира, из этой коробки, которую создал своими же руками. Она смотрит на тебя. Изучает. И всё, что ты можешь и должен, посмотреть в ответ. Потрогать руками эти стены. Или, может, даже попробовать их на прочность.

Делает длинную паузу. Вздыхает. Снова смотрит на зрителей.

- Герой не рождается из ничего – он проявляется из преодоления себя. Кому интересно смотреть на того, у кого всё всегда получается?! Даже у супермена есть камень, который лишает его сил и способен убить. Только что мы не знали в нём изъяна, считали его идеальным и всесильным, но вдруг какой-то камень – и герой в красно-синем костюме абсолютно беспомощен перед ним. Ведь создатели его – люди! Они могли сделать его всемогущим? Почему они создали этот камень? Зачем он был нужен?!

Герой должен сражаться с врагами, но прежде всего – со своим собственными демонами. Страх остался позади. Страдание. И это тоже часть пути. Именно благодаря страданиям герой становится сильнее и способен осознать, кто он есть на самом деле. Каждому герою, каждому человеку нужен такой камень. По крайней мере, хочется верить, что всё не напрасно. Не может быть, чтобы всё было просто бессмысленной суетой, - просто рефлексией.

Вам ещё интересно узнать, почему герою, стоящему здесь перед вами, приходится до сих пор носить маски? Сколько их? И что или кто прячется под каждой? Как видите, однозначных ответов нет. Прошу, будьте внимательнее. История не рассказана до конца, и здесь, может быть, не произойдёт чуда, к которому так привык искушённый зритель. Но наберитесь терпения, и последние тайны будут открыты, и уже никто не спрячется от неминуемого света истины…

Маски. Часть 3.

Вдруг рядом, откуда ни возьмись, снова появились Коул и Морган. Они схватили Джона и стали тащить куда-то.

- Зафиксируй его руку сзади, а то вырвется, - скомандовал Морган.

- Уже сделано, мистер Морган, - ответил Коул.

- Куда вы меня тащите? Отпустите! Слышите? – начал сопротивляться Джон, но было уже слишком поздно.

- Джонни, ты немного не понял, - сказал мистер Морган. – Мы здесь не для того, чтобы помочь тебе осуществить твою заветную мечту: наконец-то из бездарности, коей ты и был всегда, превратиться в настоящего актёра. Мы здесь для того, Джонни, чтобы ты ответил по счетам. И ты ответишь по ним. Сегодня. Сейчас.

- Да, Джонни, теперь тебе не отвертеться, - злорадствовал Коул, вторя мистеру Моргану.

- Вперёд, Джонни. Смелее. Тебе там точно понравится, - Морган сделал сильный рывок, так что даже ноги Джона на секунду оторвались от земли.

У Джона начался озноб. От того, что ожидало его впереди, веяло пронизывающим холодом. Словно пещера изо льда, не видевшая солнечного света, не знавшая запаха цветов и лесных трав. Что в ней? Разве может что-то существовать в таких условиях? Если только сама смерть поселилась там. Вот и тени появились у входа. Помнится, они уже общались с ним, шептали ему, приглашали сюда. Неужели всё? Неужели это конец? Нет, не может быть. Тогда зачем он здесь? Почему после победы над своим самым главным врагом дорога привела его в мир, где нет жизни?

Коул и мистер Морган продолжали упорно тянуть его внутрь этой пещеры. Тени у входа совершенно не заботили их, будто они уже много раз бывали в этом месте. Тени касались рук Джона, и ледяные прикосновения растекались по телу неприятной дрожью.

- Давай, Джонни, не стесняйся. Прими это как новый дом. Думаю, ты здесь надолго,- продолжал мистер Морган.

- Пошевеливайся, Вайер, - пихал его сзади Коул.

Появилась какая-то странная, непреодолимая тяга. Джона словно засасывало внутрь, забирая у него всё прекрасное: радость, доброту, любовь. Взамен окружая холодной субстанцией, убивающей всякое проявление жизни. Ему хотелось сбежать из этого мрачного места. Оно угнетало, обездвиживало. Казалось, ещё немного и стены пещеры рухнут, похоронив его здесь навсегда.

Впереди он увидел человека. Джон не сразу узнал его. Человек выглядел так, словно это был скелет, обтянутый кожей. Очень бледный и с множественными коричневыми пятнами начавшегося разложения. Возле рта кусок живой плоти сгнил, обнажая часть зубов. Впавшие глаза выглядели очень мутно, а тонкие руки безжизненно висели вдоль туловища. Только оказавшись на расстоянии нескольких футов, Джон понял, кто это. Это был Роберт Шаферз.

Шаферз взял табуретку и поставил перед собой. Потом встал на неё двумя ногами. Только тогда Джон заметил, что тот уже смастерил петлю и собирается повеситься. Джону вдруг показалось, что он ещё может всё исправить, - может спасти его. Резким движением он вырвался из рук Коула и Моргана и бросился к Роберту.

- Нет, Роберт, не делай этого! – прокричал Джон. – Это не выход! Слышишь?

Но Шаферз не обратил на него никакого внимания. Лёгким движением он выбил стул у себя из-под ног и стал корчиться в умертвляющем удушье.

Оказавшись совсем рядом, Джон попытался поставить стул обратно, но тот прямо в руках рассыпался на тысячи бумажек. Тогда он схватил Роберта за ноги и попытался приподнять, но, несмотря на то что тот фактически превратился в скелет, тело его было нереально тяжёлым - Джону даже на миллиметр не удалось сдвинуть его с места. Коул и мистер Морган наблюдали со стороны, не вмешиваясь в происходящее.

Наконец Шаферз перестал дёргаться и безжизненно повис на верёвке. Он умер. Снова. И снова Джон не сумел спасти его. Джон упал на колени без сил, опустив голову. Ему было стыдно и больно. Он чувствовал, как его тело невидимыми нитями пронизывает пугающая безысходность. Неизбежность конца. Он посмотрел на бумажки, лежащие под ногами. Затем взял одну из них и развернул.

- Та самая, - произнёс Джон. Он разворачивал следующую и следующую. Везде было одно и то же. Каждая из них была запиской, которую Шаферз передал ему после премьеры фильма «Поющие мечты». Предсмертная записка, которую Джон бросил в стол, не придав ей никакого значения. Джон больше не мог себя сдерживать. Он заплакал. Рядом снова возникли Коул и Морган.

- Что, больно, Вайер? Больно. Это хорошо, что больно. Так и должно быть. Но твои приключения ещё не закончились. Пора снова в путь, - сказал Коул.

- Оу, поверь, Джонни, это только самое начало. Дальше будет куда интереснее, - предупредил мистер Морган.

Они подхватили Джона и снова потащили вглубь пещеры. На этот раз он не сопротивлялся.

Вскоре где-то вдалеке забрезжил свет. Мистер Морган и Коул ускорились. На самом деле они никуда не шли - это свет двигался навстречу. По мере приближения он превратился в хорошо освещённое помещение.

- Приехали, Вайер, - сказал Коул, и актёра впихнули внутрь. – Давай, пошевеливайся, тебя ждут.

Джон не сразу понял, где находится. Впереди он увидел больничную койку и лежащую на ней женщину с подключёнными медицинскими приборами: как будто кто-то навёл резкость в объективе. Это была больничная палата, а женщина, лежащая на койке, - его мать. Рядом сидел отец Томас. Как же сильно он постарел. Джон никогда не видел его таким уставшим, подавленным и печальным. Томас сидел и молча смотрел на жену.

Левая стена – будто сильно запотевшее стекло, через которое виднеется зал и уже знакомая публика, так точно воссозданная его больным разумом. Джон всё там же – на сцене перед зрителями-присяжными. Но теперь не до конца сыгранная роль где-то далеко. А может, наоборот, слишком близко? Она и главная, и второстепенная одновременно. Джон остановился, не решаясь выдать своё присутствие.

- Ничего, моя дорогая, я тоже скоро буду там, рядом с тобой. Совсем скоро. Потерпи, осталось недолго, - сказал Томас, взяв Амелию за руку.

Джон молчал, не нарушая тишины, а в это время слёзы сами собой катились по щекам. Их было настолько много, что даже маска не смогла их скрыть. Немного успокоившись, Джон нерешительно прошептал:

- Здравствуй, папа.

Томас его не услышал, тогда Джон слабо качнулся и двинулся вперёд. Он подошёл совсем близко и положил руку на плечо отцу.

- Здравствуй, папа, - сказал он ещё раз.

- А, это ты сынок, - Томас будто проснулся. - Что ты тут делаешь? Тебе тут совсем не место.

- Это мы его привели, - вмешался Коул.

- Ваш сын, мистер Вайер, совершил ряд преступлений, о которых мы хотели бы вам рассказать. И эти преступления - они непростительны. За них Ваш Джонни должен понести самое суровое наказание.

- Кто это, Джонни? О чём они говорят? – спросил Томас.

- Отец, я убил их, - произнёс Джон.

- Убил? – Томас нахмурился.