Транзита в исследовании политических процессов

 

Выбор теорий модернизации и посткоммунистического транзита для анализа вызван тем, что именно эти теории сосредоточены на процессуальном аспекте политики. Они популярны в исследованиях постсоветской России. Важно, что эти теории изначально создавались для осмысления незападных обществ, т.е. в некоторой мере приспособлены по своему понятийному аппарату и структуре для анализа политических процессов в России. В то же время теории модернизации и транзита могут стать «отправной точкой» размышлений, так как справедливо критикуются за европоцентризм и схематизацию.

Теории модернизации объясняют смысл долгосрочных переходных процессов от традиционного к индустриальному и постиндустриальному обществу. Модернизация – это социетальный процесс качественных изменений, идущих одновременно и в экономике, и в социальной сфере, и в духовной жизни, и в политической сфере. Мы не намерены всесторонне характеризовать теории модернизации и их истолкования на материале многочисленных переходных обществ. Нас интересует политическая модернизация России с 1990 г. до настоящего времени. По необходимости проводятся сравнения с другими ареалами «вторичной» догоняющей модернизации: регионами стран Восточной и Южной Европы, Латинской Америки, СНГ.

Политическая модернизация неразрывно связана с экономическими, социальными и духовными трансформациями общества, с упрочением высокоразвитого рынка и его инфраструктуры, с развертыванием научно-технического прогресса в сфере экономики, со складыванием высокомобильной социальной структуры классового типа, с распространением высокого уровня доходов и их перераспределением в социальных нуждах. Духовные выражения модернизации – секуляризация культуры, научное рациональное мировоззрение, индивидуалистическая «картина мира», ускорение и массовизация потоков коммуникаций.

Политическая модернизация при всем многообразии целей и форм развития имеет проявления:

– создание дифференцированной политической структуры с высокой специализацией ролей и институтов;

– создание национального государства, играющего более важную роль в жизни граждан, чем в традиционном обществе;

– формирование правового государства;

– рост численности полноправных граждан, их активное политическое участие в институтах демократии;

– замещение традиционных элит на «модернизаторские»; оформление рациональной политической бюрократии как доминирующей силы управления и социального контроля;

– качественный рост уровня осведомленности граждан о политике благодаря массовой коммуникации и свободным СМИ.

Легко заметить, что названные проявления политической модернизации отражают неповторимый опыт развития Западной Европы и Северной Америки в XVI–XX вв. Поэтому возникла проблема «западноцентризма» и неприменимости исходных гипотез о модернизации к опыту большинства стран мира. Сущность, способы и темпы модернизации в странах первой (органичной) и последующих волн своеобразны. Они зависят от социокультурных традиций обществ и от специфики их политического развития. В любой стране системные трансформации вызывают конфликт между старыми и новыми ценностями, между «внешними» (институциональными и поведенческими) и «внутренними» (психологическими) изменениями. Конфликт становится наиболее острым и разрушительным в странах и регионах, не готовых к трансформации либо «блокирующих» назревшие новшества в силу своей традиции.

В связи с этим в 1970-х гг. совершился коренной пересмотр теорий модернизации. Ш. Эйзенштадт ввел понятие органичной и неорганичной модернизаций. В странах «первого эшелона» (Северо-Западная Европа, США) преобразования стихийно развивались на почве национально-культурных традиций, были органичными. В странах «второго эшелона» (к ним относится и Россия наряду с Германией, Японией, Италией) модернизация была неорганичной, сочетала в себе внешние импульсы заимствований и внутренние потребности развития. Основным субъектом реформ стало государство. Внедрение новых ценностей и принципов велось выборочно, в интересах военной и дипломатической конкурентоспособности государства. «Третий эшелон» (Латинская Америка, Азия, Африка) становится объектом угнетения со стороны центров мировой экономической системы, не имея ресурсов и воли выработать самостоятельную стратегию развития. Модернизация третьей волны становилась экзогенной, преобладали институты и действия-имитаторы западных стандартов. Но превращение «глубокой периферии» мировой системы в часть демократических политий не наступала. Чаще встречалось циклическое «коловращение» в кругу деформированной традиционной системы.

С начала 1970-х гг. складываются теории модернизации «второго поколения». Их авторы осознали важное значение социокультурных систем незападных стран для политических реформ. Р. Арон, О. Тоффлер, Г. Мюрдаль подчеркивали многообразие вариантов реформ. Ш. Эйзенштадт признал, что разрушение традиционной политической системы само по себе не обеспечивает жизнеспособность новой. Напротив, часто крах традиционных отношений и институтов вел к дезинтеграции обществ и к хаосу. С середины 1980-х гг. получила влияние концепция «модернизации в обход modernity» (т.е. идущей незападным путем). А. Турен и Ш. Эйзенштадт признали эффективность самобытных моделей развития на основе синтеза национальных и мировых ценностей, институтов и отношений. Разработан также термин «контрмодернизация», означающий повышение эффективности традиционной системы на основе ее ценностей, т.е. защитную реакцию обществ на попытки насаждения западных стандартов политики.

Современные теории модернизации все более развиваются в русле сравнительного цивилизационного подхода. Своеобразие обществ теперь расценивается как предпосылка укорененности новшеств, как гибкие системы ценностей и институтов, способные к саморегуляции и обновлению. Это прослеживается в статье Дж. Джермани, в монографиях Ш. Эйзенштадта и С. Хантингтона. Ш. Эйзенштадт признает значительное институциональное разнообразие современных и модернизирующихся обществ, неэффективность копирования западной демократии. Ф. Риггз обращает внимание на феномен «переходного общества», длительно поддерживающего самобытные механизмы воспроизводства политического порядка и стабильности в условиях вестернизации.

Итак, современные теории политической модернизации признают цивилизационную специфику в качестве важнейшего фактора смысла и форм преобразований. Подчеркивается роль ментальных факторов новшеств. Учитывается длительность и противоречивость последствий модернизации в различных социокультурных ареалах. Вместе с тем теории модернизации не отвергают единый глобальный итог перемен – создание демократических политий, укореняющих западные «стандарты» на национально-своеобразной «почве».

Российская модель политической модернизации глубоко неоднородна, имеет черты непоследовательности и противоречивости вследствие традиций политического процесса страны. Потребность в реформах, вызванная внутренним состоянием общества и внешним влиянием Запада, сложилась раньше, чем созревали объективные условия реформ. На циклический тип изменений российского общества накладывались линейно-прогрессистские схемы заимствованных реформ, порождая турбулентность и деградацию многих сегментов общества. Реформы проходили в социокультурной среде, для которой была свойственна «государственноцентричная матрица» развития (Е.Н. Мощелков). Главная черта «матрицы» – соединение политической власти и собственности, ведущая роль государства в элементарном жизнеобеспечении общества. В ходе имперской модели модернизации XVIII – начала XX в. закрепился глубинный социокультурный раскол российского общества – патологическое состояние застойного равновесия между старыми и новыми институтами, нормами и ценностями, практиками отношений. Механизм взаимодействия и диалога ценностей между сегментами общества был крайне ослаблен. В политическом процессе, как показал А.С. Ахиезер, раскол выражался в гипертрофии инверсионных проявлений и слабости состояний равновесия (медиации). Это порождало непрерывный цикл незавершенных реформ, ответом на которые становились столь же частичные контрреформы. Тем самым противоречия общества не находили позитивного решения, пока «критическая масса» конфликтов не вызывала насильственную перемену социального порядка.

Если перейти от исторической динамики российской модернизации к ее долгосрочным структурным признакам, то можно взять за основу их классификацию по О.Л. Лейбовичу:

– основной субъект и инициатор модернизации – государственная власть;

– цели и задачи модернизации определяет властвующая элита по своим ценностям и интересам;

– общество и его институты отчуждаются от целей и процесса модернизации, их интересы слабо учитываются в ходе реформ;

– траектория модернизации – незамкнутый цикл, в нем чередуются незавершенные реформы и контрреформы, переход между последними – разрушительные кризисы;

– методы и средства модернизации имитируют западные образцы и недостаточно адаптированы к социокультурным реалиям России;

– модернизация неравномерна в пространстве и времени, что порождает эффекты территориальной дифференциации общества.

Таким образом, модернизация по-российски имеет все черты «незападного политического процесса», определение которого дал Л. Пай. Среди этих черт – невыраженность границ между сферами общественной жизни; раскол в обществе в понимании базовых целей и средств политики; преобладание элит и клик в принятии решений; разрыв между словами и действиями политических акторов; резкие различия в политических ориентациях сегментов общества (поколений, страт, этносов и т.д.); символизм и эмоциональность в восприятии политики и т.д.

Вторая парадигма рассмотрения политических процессов – транзитология. Она более инструментальна и «технологична» в сравнении с теориями модернизации, более западноцентрична; сосредотачивает внимание на истолковании современных краткосрочных «траекторий» переходных обществ, что позволяет оценивать текущий уровень демократизации политической системы в инструментальных категориях. Демократизация воспринимается в данном случае как совокупность процедурных изменений с неопределенным итогом.

Методология анализа преобразований в посткоммунистических обществах чаще всего основана на концепциях западной транзитологии. А.Ю. Мельвиль предложил алгоритм сравнения структурного и процедурного подходов к демократизации. Структурный подход представлен в работах С. Липсета, Г. Алмонда и С. Вербы, Л. Инглхарта, Л. Пая и др. Авторы данного подхода считают важнейшим условием успеха демократизации институциональные состояния общественной системы, объективные условия закрепления новшеств. Это – достижение государственного единства и общенациональной идентичности; наличие определенного уровня жизни; укоренённость норм и ценностей гражданской политической культуры. С. Хантингтон не скрывает западноцентричность транзитологии, когда жестко увязывает консолидацию демократии с возобладанием западной культуры, в том числе западного христианства. Предвидя критику, С. Хантингтон делал оговорки о возможности «отката» волны демократизации, о непредрешенности развития России и других стран посткоммунистического перехода.

Процедурный подход в изучении трансформаций представлен работами Г.О’Доннелла, Ф. Шмиттера, Х. Линца, А. Степана. Их авторы преуменьшают роль объективных факторов демократизации, сосредотачивают внимание на субъективных стратегиях и последовательности действий участников преобразований – элит, партий, лидеров, групп интересов.

Многие российские исследователи стремятся в ходе прикладного анализа трансформаций синтезировать структурный и процедурный подходы (О.Г. Харитонова, А.Ю. Мельвиль).

По мнению А.Ю. Мельвиля, недостатки вариантов типологии изменений вызваны тем, что еще не создана развернутая система критериев изменений. В качестве многомерных параметров системы критериев А.Ю. Мельвиль выделяет:

– характер докоммунистических и досоветстких традиций общества (цивилизационных, культурных политических), наличие демократического опыта;

– особенности внешней среды как фактора трансформаций;

– состояние социально-экономической, политической, культурной сфер в исходных точках трансформаций;

– конкретный вид протекания эрозии и распада авторитарных структур власти;

– принципы смены и воспроизводства элит;

– своеобразие новых политических институтов и путей их выстраивания;

– тактика политических акторов с учетом их психологических особенностей.

Очевидно, неповторимый набор «траекторий» посткоммунистических трансформаций не сводится к фатальному «торжеству демократии». Сложился весьма широкий спектр режимов по оси «тоталитаризм-демократия» с многочисленными переходными вариантами.

Д.А. Растоу предложил выделять 3 фазы переходов к демократии:

– подготовительную фразу, на которой складывается раскол общества на два лагеря, идет их острая и продолжительная борьба;

– фазу принятия решения, когда ключевые акторы политического процесса заключают стратегический компромисс;

– фазу привыкания, в ходе которой совершается институционализация ценностей демократии, её процедур и учреждений.

Г.О’Доннелл и Ф. Шмиттер выразили ту же мысль в иных терминах. Переход к демократии включает, по их мнению, стадии либерализации, демократизации и ресоциализации граждан. Акцентирован рост рациональности и прочности новой демократии.

Многие сторонники западноцентричных моделей транзита, не говоря уже о радикальных критиках, отмечают упрощенность и заданность приведенных ранее идей. А. Пшеворский подчеркивает непрочность демократии в большинстве переходных обществ, предлагает 5 альтернативных исходов «высвобождения из-под авторитарного режима»:

1) ни один демократический институт не может по соотношению сил утвердиться; политические силы борются за новую диктатуру;

2) ни один демократический институт не может утвердиться, но конфликтующие силы соглашаются на демократию как временное решение;

3) отдельные демократические институты могли бы сохраниться, но соперники борются за установление диктатуры;

4) структура конфликтов такова, что демократические институты могли бы выжить, но соперничающие политические силы соглашаются на нежизнеспособную диктатуру либо промежуточные режимы;

5) структура конфликтов такова, что некоторые демократические режимы закрепляются.

Таким образом, резюмирует А. Пшеворский, «путь имеет значение не меньше, чем исходный пункт движения» [3, c. 691].

Рассмотрим переходный политический процесс как стадию развития между исходным авторитарным режимом и конечной консолидированной демократией. В.Я. Гельман отмечает, что важнейшая характеристика перехода – неопределенность элементов политического режима, сочетающих в себе противоречивые черты авторитаризма и демократии. Неопределенность по мере развертывания перемен возрастает. В.Я. Гельман определяет динамику трансформаций в случае успеха так:

1) этап либерализации прежнего режима (независимо от его типа). Возникает неопределенность, вызванная изменением композиции акторов и их стратегий, а также возникновением новых институтов;

2) этап крушения прежнего режима. Неопределенность растет и достигает пика в момент прекращения действия всех или большинства формальных институтов режима;

3) интервал времени между крахом старого и установлением нового режима. Неопределенность максимальна и в институтах, и в стратегиях, и в ресурсах акторов;

4) этап установления нового режима, начало работы всех или большинства его формальных институтов. Неопределенность начинает снижаться;

5) этап консолидации нового режима. Неопределенность исчезает. Композиции акторов, их стратегий и институтов становятся устойчивыми.

По уровню возникающей неопределенности В.Я. Гельман выделяет 5 вариантов моделей переходов (на основе синтеза моделей Т. Карл – Ф. Шмиттера и Дж. Мунка – К. Лефф):

1) консервативная реформа – сохранение господства правящей элиты старого режима без смены акторов благодаря адаптации к новым условиям;

2) пакт (реформа «через обмен») – смена режима путем компромиссных договоренностей элит между собой;

3) реформа «снизу» – смена режима в итоге давления масс или контрэлит при использовании компромиссных стратегий;

4) революция – смена режима при силовых стратегиях, при мобилизации масс в борьбе старой и новой элит;

5) навязанный переход («революция сверху») – смена режима в итоге конфронтации внутри старой элиты или между ней и новой контрэлитой; силовые стратегии акторов при отсутствии мобилизации масс.

Понятно, что от первого к пятому типу процесса нарастает неопределенность. Концепция В.Я. Гельмана процедурна.

А.Ю. Мельвиль, напротив, стремится синтезировать структурную и процедурную методологии. Он полагает, что отправной точкой к многомерной модели транзита может стать методика «воронки причинности», созданная в работе А. Кэмпбелла и его соавторов «Американский избиратель» (1960 г.). Факты и события в таком случае трактуются как элементы целостного процесса, имеющего внешние условия и внутренние факторы развития, структурные и процедурные проявления. Последовательность причин закономерна, предшествующие факты и события «шире» последующих по альтернативным вариантам развития. Многофакторное исследование поэтапно сужает поле своего внимания от макро- до микроуровня событий.

По мнению А.Ю. Мельвиля, надо использовать две различные «воронки причинности»: на фазе учреждения демократии и на фазе её консолидации. В первом случае последовательность уровней переменных демократического транзита такова:

– внешняя международная среда;

– нациеобразующие факторы (территория, государство, идентичность);

– уровень социально-экономического развития и модернизации общества;

– социально-классовые процессы и тип отношений;

– социокультурные и ценностные факторы, господствующие в обществе ценности и ориентации;

– политические факторы и процессы (взаимодействия партий, движений и организованных групп с новыми институтами, выбор политических стратегий и тактик);

– индивидуальные политико-психологические факторы (решения и действия ключевых акторов).

По мере «нисхождения» с макроуровня на микроуровень исследования мы переходим от преимущественно структурного к процедурному анализу. При изучении фазы консолидации демократии очередность аналитических действий обратная.

Сценарии выхода из неопределенности обосновал В.Я. Гельман на основе классификации Т. Карл – Ф. Шмиттера:

1) «победитель получает всё». Возможен при чертах режима: доминирование одного актора, неформальные институты, силовые стратегии. В итоге возникает авторитарная ситуация;

2) «сообщество элит»: режим характеризуется несколькими акторами при доминировании одного, неформальными институтами, компромиссными стратегиями. Формируется гибридный режим;

3) «война по правилам»: конкуренция акторов при отсутствии доминирования одного из них, формальные институты, компромиссные стратегии. Складывается демократическая ситуация.

Сценарии выхода из неопределенности обуславливают, таким образом, тип нового политического режима: моноцентрический (авторитарный), гибридный либо полицентрический (демократический).

Данные объяснения посткоммунистических трансформаций подвергаются серьезной концептуальной критике. В. Банс и Е. Мачкув считают некорректным перенос теорий и методов транзитологии, разработанных на опыте стран Латинской Америки, на объяснение восточноевропейских и постсоветских переходов. Е. Мачкув предлагает различать переход от авторитарных режимов к демократическим (транзит) и трансформацию посттоталитарных систем. Последняя, по его мнению, имеет особенности:

– «дилемма одновременности»: преобразуются все сферы и компоненты общества;

– требуется создать «класс» владельцев частной собственности в надежде, что относительно быстро сложится также средний класс (мелкие и средние производители);

– опорой аппарата государственной власти в фазе радикальных перемен служат органы госбезопасности, в меньшей степени – армия;

– направление трансформации определяется всецело политической волей новых правительств и общественности (отсутствовала продуманная и научно проверенная стратегия инноваций).

В итоге политический процесс приобретает высокую зависимость от пактов (неформальных соглашений) элит. Массовое политическое участие формализуется и ставится под контроль властей. Государство стремится сохранить свое доминирующее положение среди акторов политики, «навязывает» демократический проект обществу. Российский политический режим закрепляет после этапа переходной неопределенности черты «делегативной демократии» (по Г. О'Доннеллу) или же «полуавторитаризма» (по Г. Оттауэй). Все больше экспертов сходятся во мнении, что переход России к новому устойчивому порядку завершен и идет его закрепление (Р. Саква, П. Бейкер, С. Глассер, М. Фиш, В. Меркель, А. Круассан).

Остается актуальной подмеченная А.В. Дахиным и Н.П. Распоповым закономерность. При незрелости элементов гражданского общества политическая система не действует как целостность. «Зона отчуждения» между обществом и государством как раз и становится местом «кристаллизации» событий базового политического процесса. Такими событиями стали неформальные практики внутриэлитных и элитно-массовых отношений.

Теоретическую модель переходов постсоветского времени создал В.Я. Гельман на основе синтеза структурного и процедурного подходов. Путь перехода, по Гельману, был обусловлен двумя основными параметрами: 1) «советским наследием» - исторически сложившимся различием позднесоветских систем управления (прежде всего вызванных природными и социально-экономическими факторами); 2) характером перехода - взаимодействием акторов и институциональными изменениями в ходе трансформации.

В.Я. Гельман пришел к выводу, что тип «советского наследия», благоприятный для демократизации, имел черты высокой автономии акторов и структурного раскола «центр – периферия». Моноцентричному режиму способствовали однородность, низкая автономия акторов и отсутствие структурных расколов. Характер переходного процесса менее очевиден при избранной методике анализа. В.Я. Гельман предполагал, что силовые сценарии перехода, помноженные на раскол элит и низкую значимость формальных институтов, вызывают затяжной переход с неясными последствиями. Этот вариант доминировал.

Напротив, быстрый компромиссный переход к устойчивому полицентрическому режиму не встречался. Возможность для принятия ведущими акторами формальных институтов могли создавать только пакты элит, но и это не встречалось. Формальные институты лишь легитимировали неформальную власть. Основными препятствиями для закрепления полицентричных режимов становились неустойчивость ресурсных баз и возможность применения силовых стратегий.

Многие исследователи отказываются оценивать процессы в нейтрально-процедурных тонах и дают им социологическую характеристику. М.Н. Афанасьев полагает, что главная цель и интерес власти - получение административно-монопольной прибыли. Складываются корпоративные модели властвования на основе унии политической бюрократии и бизнес-слоев. Нет гарантий консолидации демократии. Напротив, переходный режим может вырождаться в авторитаризм либо стагнировать на неопределенно долгое время.

Рецентрализация политической власти в России 2000-х гг. и установление режима с доминирующим актором вызвали дискуссию о постсоветском транзите. Так, Т. Карозерс выступил с резкой критикой теории «поэтапной демократизации». Он считает упрощённой и не подтверждаемой на деле классическую модель, при которой экономический плюрализм и эффективное государственное управление ведут к консолидированной демократии. Напротив, на первый план выдвигаются ценности политической культуры и иные исторические факторы. Т. Карозерс относит к их числу: уровень экономического развития; деконцентрацию источников национального богатства; различия в групповой идентичности; исторический опыт политического плюрализма; демократическое / недемократическое окружение. В рамках этого подхода предлагается различать «стадиализм» (методы полуавторитарных лидеров по откладыванию либо обращению вспять демократизации) и «градуализм» (методы постепенного развития политической демократии).

Й. Никула отстаивает теорию зависимости от траектории развития (path-dependency theory) постсоветских трансформаций. К параметрам своеобразия стран (в том числе и России) он относит политическую структуру, структуру прав собственности, а также неформальные ограничения норм и убеждений. Успех транзита зависит от целей использования традиций и экономических структур. Процедурный подход к трансформации себя не оправдывает.

В прикладном аспекте крайне важно установить факторы альтернатив трансформаций, обширный материал для чего даёт сравнение России и Украины, других постсоциалистических стран (работы О.Д. Куценко, Д. Лэйна, В.В. Лапкина и В.И. Пантина). На наш взгляд, анализ экономических и социальных факторов должен быть основой политического. Так, О.Д. Куценко полагает, что инверсионный тип трансформации стал следствием: слабости правового государства и гражданского общества; дефицита частных капиталов; чрезмерной дифференциации доходов; высокого значения сетей и неформальных правил, устанавливаемых сильноресурсными группами интересов. Те группы, которые получают монопольную ренту на административных рынках, блокируют «конкурентную» демократизацию. Такая рента может быть осмыслена в рамках более широкого феномена «власти-собственности», который означает: обладание политической властью (или участие в её сетях) первично для экономического успеха. Развитие рынка происходит, но в рамках государственно-олигархического установления «правил игры». Этим О.Д. Куценко объясняет консолидацию монократического режима в России.

Д. Лэйн сравнивает трансформации России и Украины на материалах массовых анкетных опросов. Он приходит к выводу, что формирование автономных рыночных акторов в России не стало массовым, как и структур гражданского общества. Поэтому невозможно обеспечить консолидацию демократии. Относительная стабильность российской политической системы достигнута во многом благодаря пакту элит, ограничивших возможности оппозиции и протестных действий.

В.В. Лапкин и В.И. Пантин полагают, что вследствие политической культуры и практик уже к середине 1990-х гг. в России и на Украине сформировались режимы «соревновательной олигархии» (по Р. Далю). Они консолидированы президентской властью, монопольно распоряжаются политическими ресурсами и по необходимости делегируют их другим институтам власти. Общий вектор российской трансформации 2000-х гг. – рецентрализация и создание неформального единства механизмов принятия решений при том, что правовые и политические институты 1990-х гг. формально сохранены. Вместе с тем ресурсы прочности и долговечности этой стратегии не безграничны. Они лимитированы участием России в глобальных процессах, а также внутригосударственной экономической и социальной динамикой.

Проведенное сравнение дискуссионных точек зрения о российской трансформации позволяет сделать вывод о циклическом (рецидивирующем) типе развития общества. В политическом аспекте это означает затяжной цикл освоения институтов и ценностей демократии, их адаптации к национально-исторической модели политики. На наш взгляд, укрепление демократии реально проявится в совокупности «низовых инициатив»: укреплении законодательных органов, сегментации элит и групп интересов, развитии гражданских инициатив и форм массовых действий.