Великий кризис и выход из него

 

Обвал на нью‑йоркской бирже 29 октября 1929 года знаменовал наступление новой эпохи. За несколько часов Уолл‑стрит потерял на падении курса акций более десяти миллиардов долларов. Эра беспечного благополучия закончилась, наступили суровые времена. От месяца к месяцу депрессия постепенно становилась Великой. Рассуждая о причинах Великой депрессии, известный экономист Дж. К. Гелбрейт назвал, прежде всего, владение пятью процентами населения третьей части доходов страны. Валовой национальный продукт упал с 103 миллиардов долларов в 1929 году до 58 миллиардов в 1932 году. Доход на душу населения снизился с 847 долларов в 1929 году до 465 долларов в 1932 году. Инвестиции в сельское хозяйство также существенно сократились. На протяжении трех лет с начала краха в среднем сто тысяч трудящихся теряли свои рабочие места еженедельно. Численность безработных достигла 24 % всей рабочей силы в 1932 году (двенадцать миллионов человек).

Собственно, американская «Великая депрессия» была лишь частью глобального экономического кризиса, начавшегося в 1929 году и закончившегося лишь во второй половине 1930‑х. Кризис затронул все развитые страны Запада, включая Великобританию, Германию и Францию, коснулся и других государств. В наибольшей степени пострадали промышленные города. В целом ряде стран, например, практически прекратилось строительство. Из‑за падения спроса цены на сельскохозяйственную продукцию сократились на 40–60 %.

 

Очередь безработных за бесплатной едой.

 

Причин кризиса было несколько. Во‑первых, это нехватка денежной массы, ведь в то время деньги были привязаны к конкретному золотому запасу каждой страны, а не обеспечивались ее авторитетом, как сегодня. В то же время производство росло, появлялись новые виды товаров (прежде всего автомобили, самолеты, радио и др.), количество их увеличивалось, и в результате возникла сильная дефляция – падение цен, которое повлекло за собой финансовую нестабильность, банкротство предприятий. «Кризис перепроизводства» был спровоцирован и тем, что инвестиции в производство осуществлялись сверх реальной необходимости. Параллельно стремительный прирост населения перестал «компенсироваться», как в прошлые десятилетия, детской смертностью – медицина развивалась, уровень жизни повышался. В ряде стран импортные товары стоили значительно дешевле, чем аналогичные, произведенные внутри страны. Когда же таможенные пошлины были повышены, это ударило по карману потребителя.

В результате кризиса общий уровень промышленного производства был отброшен на тридцать лет назад, в западных странах появилось в общей сложности около 30 млн. безработных, резко ухудшилось положение фермеров, мелких торговцев, представителей среднего класса, подняли головы разнообразные политические экстремисты. В США закрылись более пяти тысяч банков, акции обесценились на 40 млрд. долларов, выросли инфляция и цены, промышленное производство сократилось в два раза, производство автомобилей – в пять, с 12 млн. число безработных в какой‑то момент увеличилось до 15 млн., 5 млн. американских фермеров лишились земли за долги, 7,4 млн. человек умерли от голода.

 

Культура тридцатых

 

Достижения интеллектуалов Америки все же были впечатляющими и в тяжелые для страны тридцатые годы. В 1935 году выдающийся итальянский физик Энрике Ферми (1901–1954) бомбардировал тяжелые элементы нейтронами. Собственно, он открыл эффект цепной реакции деления ядер урана, что послужило основой для создания атомной бомбы.

Студия «Техниколор» создала первый современный цветной фильм; фотоэлемент стал прибором все более широкого потребления. Маркони производил опыты с ультракороткими волнами, благодаря чему открывалась перспектива общемирового вещания, использования радара и многого, многого другого. Агентство «Ассошиэйтед Пресс» начало передавать фотографии по кабелю, и вскоре такие журналы, как «Лайф» и «Лук», приобрели современный вид, характеризуемый высококачественными фотографиями. На улицах начали продавать странные алюминиевые банки с жидкостями – такие, из которых сегодня пьет весь мир. На шоссе появились грузовики‑дома, первые же трейлеры резко увеличили мобильность населения, которое и так уже не представляло себе жизни без фордовских моделей.

 

Журнал «Лайф», 1934

 

Культурный подъем, тем не менее, не мог ослабить социального напряжения. Тридцатые годы были временем общественного разделения, временем бурь. Средний доход американца равнялся полутора тысячам долларов в год. И распределение материальных благ было очень неровным. Глава голливудской компании «МГМ» Л. Майер получал в год более миллиона долларов дохода, а 98 % американских семей жили на бюджет менее пяти тысяч долларов в год. Ведущие культурные и политические силы ориентировались на мегаполис Нью‑Йорк, великий Нью‑Йорк, финансовую, экономическую, культурную и даже сельскохозяйственную столицу страны. К этому времени город представлял собой, как выразился один ценитель американской истории, не «плавильный тигель», а «кипящий котел» страны, главные ворота ее иммиграционного потока. Существует даже поговорка, что в Нью‑Йорке больше ирландцев, чем в Дублине, больше итальянцев, чем в Риме, больше греков, чем в Афинах. Национальные меньшинства, особенно евреи и католики, имели свои организации и представляли собой силу национального значения.

Между тем громкий успех журнала «Вэнити Фэйр» вдохновил издателей и возбудил у читателей неистощимый интерес. Множество талантов обратились к журналистскому творчеству. Немалое их число пришло в «Нью‑Йоркер». Ум и компетентность эссеистов этого и подобных журналов не вызывали сомнений. Хорош был возглавляемый Менкеном журнал «Американский Меркурий» с его иронией, остроумием и сарказмом. То были журналы для верхнего и среднего класса, При дороговизне книг многие издательства публиковали популярные рассказы в тонких книжках. В конце же года составлялся сборник лучших рассказов. Такие издания стояли на полках едва ли не всех американских домов. Знамениты были короткие рассказы Катерины Менсфилд. Генри Джеймс, как и многие американцы, любил читать детективные истории.

 

Обложка книги Раймонда Чандлера

 

Американцы всегда любили биографии. Существовало два типа таких сочинений. Так, Литтон Стрейчи (1880–1932, член позитивистского «кружка Блумберга») был автором относительно кратких биографических работ. Классическими считались биографии «знаменитых деятелей викторианской эпохи», но написаны они были в стиле 1890‑х годов. Резко отличались от них «психографии» Гамалиэля Бредфорда (1860–1932) и Э. Бентли, пытавшихся дать психологический портрет героя, обращавших много внимания на обстоятельства его жизни в детстве и юности, Эпоха любила нравоучительные жизнеописания. Но еще более она любила детективные истории, новеллы о великих сыщиках и описания страшных преступлений. Вначале солидные американцы стеснялись своего пристрастия, но со временем детектив‑триллер завоевал Америку. Сюжетная канва в этих повествованиях была примерно одинакова, но публику мрачные расследования только увлекали. Факт, что детективные истории – нужно сказать, что тон в этом жанре задавали английские писательницы, – покупали образованные американцы. Неутомимыми «поглотителями» книг этого жанра были президенты Вильсон и Франклин Рузвельт, мыслитель Бертран Рассел (1872–1970), латиноамериканские писатели Хорхе Луис Борхес (1899–1986) и Пабло Неруда (1904–1973). Разум и право во всех сюжетах неизменно побеждали, и это удовлетворяло читателей.

Популярный жанр вел свою историю от произведений Эдгара Аллана По. Наряду с «высокими» детективами публиковались менее прихотливо написанные шпионские истории. Однако вкусы и моды времени запечатлены в этих историях навечно. Классиками такой литературы в эти годы стали Раймонд Чандлер, Дэшиэл Хаммет и Дороти Сэйерс.

Черная Америка прославилась не только в джазе. Афроамериканка Жозефина Бейкер привела в восторг Париж своими «дикими и примитивными» танцами. Сами американцы уже – в своей массе – освоили ван‑степ, ту‑степ и фокстрот. Теперь американский джаз слушал весь мир. «Заражение» им было повсеместным, джаз был даже не модой – оказалось, он пришел навсегда. Знаменитые исполнители становились суперзвездами, Правда, теорию и историю джаза еще предстояло создать.

В классе «современные танцы» после Айседоры Дункан придуманный ею свободный танцевальный жанр развивали многочисленные поклонники, такие как Мэри Вигман. Многочисленные песни Берлина и Чарльза Ива лились на улицу. Между прочим, помимо популярной музыки, Ив был автором пяти симфоний.

 

Юджин О'Нил

 

В Нью‑Йорке в 1930‑е годы были успешными «Театр Гилд» и «Провинстаун Плейхауз». В бродвейских театрах мрачный драматург Юджин О'Нил (1888–1953) возглавлял труппу, которая включала в себя Максвелла Андерсона, Шервуда Андерсона, Бермана, Сидни Ховарда, Торнтона Уайлдера, Клер Бут, Лилиан Хелман. Все они работали «по системе Станиславского», в основе которой лежали спонтанность и естественность, отдавая должное русской сцене. Старшее поколение не могло расстаться с Шекспиром, но его пьесы часто сильно осовременивались. Много говорили о «Гамлете в одежде 1930‑х годов», с телефоном на столе короля и его приказами связаться с друзьями. Но Шекспир давал возможность обсуждения и вечных вопросов.

Все же театр явно отступал перед кино, а вот его аудитория становилась без преувеличения многомиллионной. Американцы приобрели твердую привычку ходить в кино минимум один раз в неделю. Разделялись комедия, драма и «пышные фильмы». Кино порождало звезд, которых знала вся страна. Эти герои масс становились предметом подражания и подлинных культов. Чарли Чаплин (1889–1977) показывал сатиру посредством фарса. Мэри Пикфорд (1892–1979) и Дуглас Фэрбенкс (1883–1939) стали предметами невиданного обожания как воплощение верных влюбленных, способных на героические подвиги, Вестерны (фильмы о Диком Западе, его обитателях, ковбоях, стрелках и индейцах) выделились в отдельную жанровую категорию. Но при этом неожиданную в таком контексте популярность приобрела экранизация «Профессора Унрата» по Генриху Манну (реж. Д. Штернберг, 1930 год).

Одно из ответвлений джаза, сложившееся на рубеже 1920– 1930‑х годов, получило название «свинг» благодаря пульсации, отклонениям ритма, неустойчивому равновесию композиции. Свинг стал музыкой десятилетия благодаря таким музыкантам, как кларнетист Бенни Гудмен, Фокстрот уступил место более вибрирующим ритмам, за ноты брался Гленн Миллер и вся новая плеяда раскованных импровизаторов. Подешевевшие патефоны и пластинки внесли новую музыку во все городские дворы, в растущие зеленые пригороды.

Тридцатые годы были, как уже говорилось, посвящены радио. Девятьсот радиостанций покрывали эфир всей страны, люди льнули к радиоприемникам – это был ежедневный ритуал. Отдельные передачи слушало до тридцати миллионов американцев. Впервые реклама приобрела общенациональные масштабы. Средства массовой коммуникации сближали удаленные районы страны, создавали то, что сейчас назвали бы «общим менталитетом», давали новые возможности и политическим силам, нуждающимся в опоре на массы. Именно поэтому общенациональные президентские выборы 1936 года должны были выразить отношение страны к деятельности президента Рузвельта в условиях новых возможностей для массовых организаций.

Повторим, что ни книги, ни радио не могли сравниться по популярности с кино. 85 миллионов американцев ходили в кино хотя бы раз в неделю; представим себе, какие цифры обозначали число посещавших кинематограф хотя бы в два раза чаще. В стране было семнадцать тысяч кинотеатров – в три раза больше, чем магазинов. И в каждом из них в год показывалось от ста до четырехсот фильмов. «Поколение депрессии» жаждало ухода в мир грез или триллеров только что обосновавшегося в Америке Альфреда Хичкока (1899–1980). До телевидения было еще далеко, и кино не имело конкурентов – собственно, оно заслужило название «национального наркотика номер один». Невозможно переоценить влияние кино между 1931 и 1945 годами.

 

Инаугурация

 

Обозреватель Артур Крок сравнил атмосферу в американской политической столице (напомним, что таковой считается Вашингтон, в отличие от экономической – Нью‑Йорка) в день инаугурации 1933 года с настроением в городе, осажденном врагами. Перед Капитолием собралась толпа в сто тысяч человек. Генерал Макартур ожидал беспорядков, На стратегических высотах были установлены пулеметы.

Собственно, такие ожидания не были ни паническими, ни беспочвенными. Пятнадцать миллионов безработных стояли в очередях за бесплатной едой, седьмая часть населения жила за счет благотворительности, Четыре с половиной тысячи банков в стране закрылись, половина сборочных линий автомобильных заводов остановилась. На Великих озерах, вчера кишевших торговыми судами, замерло всякое движение, Задуты печи, закрыты шахты, ржавеет железнодорожное полотно. И стало исчезать то, на чем всегда стояла Америка, – ее упрямая вера в реализацию мечты.

 

Джон Дос Пассос

 

Нужно было что‑то делать, и прежде всего – призывать на помощь смелых интеллектуалов, обладавших знаниями и широтой мышления, Главным источником рекрутирования ярких академических личностей для реконструкции страны стал Колумбийский университет, расположенный в самом центре Манхэттена. Смелые умы возникли в самых разных сферах. Профессор Моли был специалистом по уголовному праву, Рекс Тагвел – экспертом по сельскому хозяйству. Адольф Берль изучал изменения в экономической системе страны. Лучшие люди Америки дебатировали вопрос, каким должно быть политическое устройство государства. Левые идеи набирали силу и популярность, особенно среди интеллигенции.

Даже социализм казался многим приемлемым паллиативом. Как говорил по этому поводу писатель Джон Дос Пассос, если уж пить, то что‑нибудь крепче пива. И с ним в симпатиях к коммунизму были солидарны лучшие авторы Америки – Шервуд Андерсон, Эрскин Колдуэлл, Линкольн Стеффенс, Эптон Синклер, Малькольм Коули, Гренвилл Хикс, Клифтон Фейдмен. Эдмунд Уилсон считал коммунистическую Россию моральной вершиной мира, где свет никогда не иссякает. Уильям Аллен Уайт назвал СССР самым интересным местом на планете. Стандартным стало сравнение американского хаоса с русским порядком. Уильям Роджерс, заставлявший Америку задумываться при помощи смеха, предлагал поразмышлять о том, что «эти подлецы» в России осуществили несколько хороших идей. Самой хорошей из них была та, что каждый в стране имел работу.

Система, основанная на выколачивании прибыли, мертва. Журнал «Новый курс» вопрошал, почему же именно русским история предоставила всю интересную работу по переустройству мира. В России еще не читали Скотта Фитцджеральда, а он уже читал Маркса и сделал для себя вывод о том, что для осуществления справедливой социальной революции необходимо работать в рядах коммунистической партии.

 

Инаугурация Франклина Делано Рузвельта

 

В эпоху гигантского социального смятения Франклин Делано Рузвельт проявил самое высокое человеческое качество – солидарное сочувствие к обиженным и оскорбленным. Рузвельт провозгласил своим символом веры то, что правительства имеют право ошибаться, также и президенты могут делать ошибки, но есть справедливость, о которой говорил бессмертный Цанте – это Божья справедливость, которая взвешивает грехи хладнокровных и грехи людей с горячей кровью на разных весах. Лучше допускаемые время от времени ошибки правительства, которое живет в духе милосердия, чем постоянная индифферентность правительства, замерзшего во льду собственного безразличия, считал национальный лидер. Франклин Рузвельт восстал против механической интерпретации демократии, против идентификации прогресса с техническими новшествами, против восприятия гуманизма как непрактичной догмы. Поставив нужды человека выше эффективности и любых материальных достижений, воззвав к состраданию, Рузвельт со временем был признан величайшим американским президентом двадцатого века.

 

Серым мартовским днем, без пальто и шляпы, Франклин Рузвельт, расправив свои широкие плечи, положил руку на семейную, трехсотлетнего возраста Библию и обратился к Верховному судье Чарльзу Эвансу Хьюзу Библия была открыта на тринадцатой главе первого послания апостола Павла коринфянам: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто» (1‑е Кор.: 13, 1–2).

Далее Рузвельт произнес слова, которых ждали все. Он говорил, что наступило время сказать правду, всю правду открыто и смело. Нет никакой необходимости избегать честной оценки условий жизни американцев. Увы, дельцы убежали со своих высоких мест в башне национальной цивилизации. Задача для страны – поставить социальные ценности выше, чем денежные доходы. И речь шла не только об этике, не только о словах. Страна требовала действий, действий сейчас, немедленных действий. Великая нация Америки выстоит в этом испытании, как она выносила все прежние, оживет и будет процветающей. Единственное, чего должны бояться граждане США – это самого страха перед трудностями, безымянного, бессмысленного, безотчетного страха, который парализует усилия, необходимые для превращения отхода в наступление. Рузвельт испрашивал у Конгресса самые широкие полномочия, чтобы начать войну с несчастьем Великой депрессии, такие полномочия, как если бы на Америку напал внешний враг.

В далекие 1930‑е годы закладывались основы той политической культуры, которая позднее приобрела в американской жизни черты «естественного состояния». В те времена отсутствовали массовые опросы населения, не было крупных социологически ориентированных исследовательских организаций. Политики в определенном смысле блуждали во тьме – заголовки ведущих газет ведь тоже строились на пристрастиях ведущих комментаторов, а не на реально существовавшем «мнении народном». Но пусть и не существовало больших социологических агентств, зато уже ощутима была необходимость в том, чтобы и в политике просчитывать возможные результаты, видеть на несколько шагов вперед.

В эти последние предвоенные годы Америка приобрела черты, которые и ныне, спустя много лет, характеризуют ее прежде других. Страна перешла на пятидневную рабочую неделю. Кино и радио царили в развлечениях. Химия сделала бросок вперед, и с этих пор слова «нейлон» и «синтетические ткани» стали обиходными. Наука ускорила свое движение, что в меньшей степени можно сказать о социальном развитии, да и экономическое благосостояние затормозилось. Безусловно, несмотря на предпринятые в 1933–1936 годах усилия, социальный вопрос в богатейшей стране мира стоял очень остро.

В 1937 году был подписан Акт о справедливых рабочих стандартах: минимум оплаты за час работы – сорок центов; максимальная рабочая неделя – сорок часов; запрет на труд детей моложе шестнадцати лет Предпринимателям был дан срок в восемь лет для достижения этих стандартов.

Что думала о будущем молодежь Америки? Рузвельт призвал в Белый дом делегацию молодежных лидеров. Они сидели в праздничной Восточной комнате, вежливые и отчужденные. Их вопросы были нелицеприятны и прямолинейны: «Ваше мнение об американском Юге, где господствует однопартийная система (демократическая партия была здесь всемогуща)?»; «Почему деньги идут на национальную оборону, а не на социальные нужды?»; «Когда прекратится сегрегация в вооруженных силах?»; «Доллары на орудия и ничего для народа. Где лидерство президента?»…

Рузвельт с немым изумлением уставился на одного из критиков. Он поверил в его искренность и рассказал некую притчу – точнее, придумал эту притчу. В биографии Линкольна, написанной Карлом Сэндбергом, говорил он, президент Линкольн изображен очень печальным человеком. Не потому ли, что он не мог сразу сделать всего, что хотел?

Но ведь и никто не может. Не потому ли, что он вынужден был идти на компромиссы, чтобы сделать хотя бы что‑нибудь? Линкольн был одним из тех несчастных людей, которых именуют «политиками», но он был достаточно практичен, чтобы совершить хотя бы что‑то из задуманного, а в результате он сделал несколько великих вещей. Может быть, кто‑то будет значительно лучшим президентом, чем Линкольн или даже сам Рузвельт. Может быть, такое однажды произойдет. И если лучший будет сидеть за этим столом, он поймет, что так же, как его предшественники, не может получить всего сразу, даже если будет кричать о своих мечтах с крыши Белого дома…

Речь Рузвельта слушали 65 миллионов американцев – 70 % всей возможной аудитории: это рекорд в истории американского радио. В течение ночи в Белый дом пришло более тысячи телеграмм. Почти во всех выражалось одобрение озвученной позиции президента. Дочь Рузвельта Анна писала матери, что она и ее спутники слушали речь отца в поезде и были очень взволнованны: речь была произнесена превосходно, она звучала хорошо и сильно. Хотя Рузвельт в последний момент снял абзац, в котором говорилось о переводе кораблей из Тихого океана в Атлантику, общий тон речи был мобилизующим.

Идеи менее важны, чем факты; опыт учит лучше, чем теории. Рузвельт скептически относился к макросоциальным обобщениям и не любил предвзятых идей. Он считал, что жестко декларируемые истины так или иначе заставляют страдать несогласное меньшинство. Рузвельт любил эксперименты и говорил, что был бы доволен, окажись он прав лишь на шестьдесят процентов. Его революция 1930– 1940‑х годов – это огромная серия практических социальных экспериментов, а не список жертв, сложенных к ногам очередного теоретического Молоха. Идея должна работать, а не пожирать своих противников. Новая идея социальной защиты не должна препятствовать индивидуальному самовыражению.

В век идеологического безумия, в десятилетия левого и правого экстремизма для подобной веры в себя требовалось немалое мужество. Рузвельт всегда утверждал, что жизнь богаче и шире любой догмы. Он совершил свою социальную революцию, но не на крови своих жертв, а на пути борьбы с проблемами. Он всегда гордился тем, что никогда не использовал силу. Эмпиризм, а не идеология, был его знаменем. И американцы действительно, пользуясь давней метафорой Джефферсона, проливали чернила там, где другие с такой ужасающей легкостью проливали кровь.

Трудно найти в истории параллель столь быстрому возвышению одного государства – от квазиизоляции до доминирования едва ли не на двух третях земной суши. Разумеется, материальные предпосылки такого броска Америки складывались многими десятилетиями, и первое место страны в индустриальном мире было достигнуто уже в конце XIX века, но реализовать этот потенциал на мировой арене предстояло поколению Франклина Делано Рузвельта.

Именно в его эпоху практика общенациональных выборов начала приближаться к современным чертам. Разумеется, тогда еще не было компьютеров, статистической динамики, научных и квазинаучных методов социологии. В тот год даже жрецы прогнозов не осмеливались выразить свое суждение. Безработица продолжала быть массовой – еще семь миллионов американцев не могли найти работы. Но страна отрешилась от дурмана безнадежности, ощутила свое движение, начала мечтать о будущем. В этом смысле главное значение «Нового курса» для американского народа заключается не в вышеприведенных цифрах, а в начале изменения отношений между людьми. Биржа перестала быть единственным барометром жизни нации, люди начали ценить сочувствие, солидарность, осмысленные коллективные действия.

 

Контрольные вопросы

 

1. Охарактеризуйте экономический кризис и его социальные следствия.

2. Какие художественно‑эстетические и технические достижения характеризовали культуру Америки периода Великой депрессии?

3. Начало каким трансформациям ценностных параметров общественного сознания было положено с приходом в Белый дом Франклина Рузвельта?

 

 

Глава двенадцатая