Заповедь любви и персоналистская норма

Сформулированная в Евангелии заповедь требует от человека любви к другим людям, к ближним своим, то есть в полном своем звучании требует любви к личностям. Потому что Бог, Которому заповедь любви определяет первое место, есть совершенное личное Бытие. Весь мир сотворенных личностей черпает свое отличие и естественное верховенство над миром вещей (не личностей) в полном своем подобии Богу. Заповедь, сформулированная в Евангелии, требуя любви к личностям, косвенно отрицает, тем самым, принципы утилитаризма, поскольку они - как следует из выше приведенного анализа - не способны обеспечить любовь человека к человеку, личности к личности. Отрицание евангельской заповедью принципов утилитаризма косвенно потому, что в заповеди любви не формулируются сами принципы, на основе которых становится возможным осуществление любви между личностями. Однако же Христова заповедь как бы находится на ином уровне, нежели принцип утилитаризма, является нормой иного уровня. Заповедь говорит о любви к личностям, а утилитаризм ставит во главу угла удовольствие как основу не только действия, но и нормирования человеческих действий. Мы, однако же, констатировали в критике утилитаризма, что, исходя из основ нормирования, которое принято этим направлением, до любви дойти невозможно. Путь к ней преграждает принцип «использования», или толкование личности как средства для цели, к тому же целью является удовольствие - максимализация удовольствия. Принцип утилитаризма и заповедь любви взаимоисключают друг друга потому, что на почве этого принципа заповедь любви просто теряет смысл. С принципом утилитаризма связана, конечно, некая аксиология; удовольствие, следуя ей, - единственная или высшая ценность. Далее можно не анализировать. Совершенно очевидно: чтобы заповедь любви и любовь, которая является объектом этой заповеди, обрели бы смысл, необходим иной принцип их мотивации, нежели принцип утилитаризма, иная аксиология и иные основополагающие нормы. В данном случае речь пойдет о персоналистских принципах и норме. Негативное содержание нормы: личность это благо, с которым не вяжется использование, и потому она не может трактоваться как объект использования, как средство достижения цели. Позитивное содержание персоналистской нормы: личность это благо, с которым по-настоящему, полноценно соотносится только любовь. Именно это позитивное содержание персоналистской нормы выдвигает на первый план заповедь любви.

Можно ли в связи с этим сказать, что заповедь любви это персоналистская норма? Если быть точным, заповедь любви только опирается на персоналистскую норму, как на принцип, заключающий в себе негативное и позитивное содержание, а потому самой персоналистской нормой не является, только произрастает из нее, как из принципа (основополагающей нормы), являющегося благоприятной почвой для заповеди любви, тогда как принцип утилитаризма такой почвой не является. Соответствующую почву для заповеди любви следует искать также в иной аксиологии, в иной системе ценностей, нежели система утилитаризма - а именно в аксиологии персоналистской, в рамках которой ценность личности всегда выше нежели ценность удовольствия (поэтому личность не может быть подчиняема ему, не может стать средством цели, какой является удовольствие). Если в узком смысле заповедь любви не отождествляется с персоналистской нормой, а только опирается на нее и на персоналистскую аксиологию, то в более широком смысле можно все же утверждать, что заповедь любви есть персоналистская норма. В узком смысле заповедь гласит: «Возлюби личность», а персоналистская норма, возведенная в принцип гласит: «Личность - это такое бытие, с каким по-настоящему полноценно соотносится только любовь». Персоналистская норма, как мы видим, есть обоснование евангельской заповеди. Соединив заповедь с ее обоснованием мы можем сказать, что это есть персоналистская норма.

Норма эта как заповедь определяет и предписывает некий способ соотнесения с Богом и людьми, некую позицию по отношению к ним. Этот способ соотнесения и позиция согласуются с тем, что есть личность, с ценностью, какую она представляет, и потому они достойны. Достойное выше полезного (это последнее только и принимает во внимание принцип утилитаризма), хотя и не зачеркивает его, а только подчиняет: все, что достойно быть полезным личности, заключено в пределах заповеди любви.

Определяя и предписывая некий способ соотнесения существ, которые являются личностями, некую позицию по отношению к ним, персоналистская норма как заповедь любви предполагает, что такое соотнесение, такая позиция должны быть не только достойны, но и справедливы. Ибо справедливо всегда то, что причитается кому-то по праву. Личности по праву причитается, чтобы ее толковали как объект любви, а не объект использования. В каком-то смысле поэтому можно сказать, что любовь есть требование справедливости, тогда как использование личности в роли средства справедливости бы противоречило. В самом деле, порядок справедливости главенствует над порядком любви - и в какой-то мере даже включает его, настолько, насколько любовь может быть требованием справедливости. Ведь без сомнения, любить человека или Бога, любить личность - справедливо. И, вместе с тем, любовь - если обратиться к самой ее сути - вне пределов справедливости, выше ее. У любви и справедливости - разная сущность. Справедливость касается вещей (благ материальных или моральных, например, доброго имени), соотносимых с личностью, самой же личности она касается скорее косвенно. Любовь же касается личности прямо и непосредственно; в сути ее заключено признание ценности личности как таковой. И если верно будет сказать, что тот, кто любит личность, справедлив по отношению к ней, то утверждение, будто любить личность означает быть по отношению к ней только справедливым, верным уже не будет. В дальнейшем мы попытаемся глубже проанализировать, в чем заключается любовь личности. Здесь же нам важно одно: любовь личности должна быть основана на утверждении ее вне-вещной и вне-потребительской ценности. Кто любит, тот будет стараться как-то выявить это в своем поведении. И нет сомнения, что тем самым будет справедлив²¹ к личности как таковой.

Этот аспект проблемы, это соприкосновение любви со справедливостью на почве персоналистической нормы очень важно для совокупности наших исследований, объектом которых является сексуальная нравственность. Здесь как раз важно выработать понятие справедливой любви к личности, то есть любви, всегда готовой отдать каждому человеку то, что причитается ему по праву, поскольку он - личность. Ибо в сексуальном контексте то, что определяется как «любовь», зачастую может обернуться несправедливостью для личности. И происходит это не оттого, что в формировании любви между личностями разного пола большое место принадлежит чувственности и эмоциональности, (что мы в свое время тоже проанализируем), а оттого, скорее, что порой бессознательно, а порой сознательно допускается в сексуальном контексте любви интерпретация, основанная на утилитаристском принципе.

Эта же интерпретация, бывает, и сама вторгается в любовь, используя естественное тяготение к удовольствию заключенных в ней чувственно-эмоциональных факторов. От переживания удовольствия всего один шаг не только к его поискам или даже к его поискам ради него самого, но и к признанию удовольствия высшей ценностью и истинной основой нормы. И в этом - главная причина тех перекосов, какие происходят в любви между женщиной и мужчиной.

Поскольку сексуальная сфера так легко порой ассоциируется с понятием «любовь», являясь вместе с тем ареной непрестанного противостояния двух в корне разных подходов к оценке ценностей и двух в корне разных подходов к нормированию - персоналистского и утилитаристского, необходимо для полного выяснения истины твердо констатировать: та любовь, о которой говорится в евангельской заповеди, связана исключительно с персоналистской, но никак не с утилитаристской нормой. И поэтому именно в пределах персоналистской нормы следует искать верное разрешение проблем сексуальной нравственности с христианских позиций. В основу должна быть положена заповедь любви. И хотя заповедь эту в истинно евангельском ее звучании человек реализует в полной мере только через запредельную любовь к Богу и ближним своим, любовь эта все же не вступает в противорчие с персоналистской нормой и реализуется не в отрыве от нее.

Стоит, быть может, в заключение этих рассуждений напомнить, как Св. Августин понимал различие между uti и frui. Для него это были два принципа; один, uti, - стремится к удовольствию, как таковому, независимо от объекта, другой, frui, - находит радость в полноценном соотнесении с объектом, именно благодаря тому, что это соотнесение отвечает природе данного объекта. Заповедь любви указывает путь к такому frui и во взаимоотношениях личностей разного пола, как в браке, так и вне его.

Интерпретация импульса

Инстинкт или импульс?

В предыдущих рассуждениях мы стремились определить позицию личности как субъекта и объекта действий под углом зрения своеобразного контекста этих действий, а именно контекста сексуального. Тот факт, что женщина и мужчина - личности, отнюдь не меняет того, что эти личности - женщина и мужчина. Сексуальный контекст, однако, имеет в виду не только «статичное» различие полов, но и реальное участие в действиях человека некоего динамичного элемента, тесно связанного с различием полов. Как его назвать - инстинктом или побуждением, импульсом?

Этимологически оба эти слова означают, по сути дела, одно и тоже. «Инстинкт» - от латинского instinguere и импульс - от латинского impulsus - как раз и значит «побуждать». То есть инстинкт то же, что импульс. Что касается эмоциональных ассоциаций, которые обычно вызываются тем или иным словом, то со словом «импульс», «побуждение» в его соотнесении с человеком скорее связаны ассоциации негативные. В самом деле «побуждать» близко к «понуждать», а такое действие, направленное на человека, вызывает в нем рефлекс протеста. Человек ощущает свою свободу, силу самостановления и потому инстинктивно сопротивляется всему, что на эту свободу каким-то образом посягает. Поэтому побуждение некоторым образом состоит в конфликте со свободой.

Под инстинктом, который этимологически тождествен импульсу, мы понимаем некий способ действия и одновременно его источник. Речь тут идет о действии спонтанном, не поддающемся рефлексии. Характерно, что при инстинктивном действии средства выбирают бездумно, безотносительно к поставленной цели. Такого рода действия не типичны для человека, как раз обладающего способностью задумываться над отношением средств к цели. Средства он выбирает в зависимости от поставленной цели. В результате, человек, действуя свойственным ему образом, сознательно выбирает средства и сознательно приноравливает их к цели, которую также сознает. Поскольку образ действия бросает свет на сам источник действия, следует признать, что в человеке наличествует источник, делающий его способным к обдумыванию своих поступков, то есть к самостановлению. Человек по натуре своей способен к действию сверхинстинктивному. Способен он к такому действию и в сексуальной сфере. Будь иначе, не имела бы никакого смысла нравственность в этой сфере - она попросту не существовала бы - а известно ведь, что сексуальная нравственность - фактор масштабов общечеловеческих, всеобщих. Поэтому странно было бы говорить о сексуальном инстинкте у человека в том же значении, что у животных, считать этот инстинкт истинным, главным источником действий в сексуальной сфере.

Слово «импульс», «побуждение» этимологически значит почти то же, что «инстинкт», а эмоционально вызывает, пожалуй, ассоциации еще более негативные. Можно, однако, придать ему иное значение, более приличествующее человеку. Ведь когда мы говорим о сексуальном импульсе у человека, мы имеем ввиду не внутренний источник определенных действий, как бы «навязанных сверху», а некую ориентацию, направленность человеческого бытия в целом, связанную с самой его природой. Импульс в такой интерпретации - это естественная, присущая каждому человеку направленность стремления, в соответствии с которым происходит развитие и совершенствование его бытия изнутри.

Правда, сексуальный импульс - это вовсе не источник готовых и внутренне завершенных действий человека, но некая особенность человеческого бытия, которая находит свое отражение и выражение в действии. Особенность эта - нечто естественное для человека, а значит и нечто готовое. Следствием этой особенности является не столько то, что человек действует определенным образом, сколько то, что с человеком что-то делается, происходит, без всякой инициативы с его стороны, и это внутреннее «действо» создает как бы почву для определенных его действий, впрочем, действий обдуманных, в которых человек сам определяет и направляет свои поступки и берет на себя ответственность за них. Вот тут-то человеческая свобода встречается с импульсом²².

Человек не ответствен за то, что с ним происходит в сексуальной сфере его жизни, если, разумеется, не сам он это вызвал, но он в высшей степени ответствен за то, как он поступает в этой сфере. Тот факт, что сексуальный импульс является источником того, что происходит в человеке, разного рода событий, которые без участия воли свершаются в его чувственной или эмоциональной жизни, показывает, что импульс есть особенность человеческого бытия в целом, не только отдельной его сферы. Эта особенность, пронизывающая все человеческое бытие, носит характер силы, выражением которой является, впрочем, не только то, что без участия воли «происходит» в человеческой плоти, чувствах или эмоциях, но также и то, что формируется при участии воли.