Ян единович и Инна плотникова: знакомство

Инна… Я простой человек, мне нравится твоё имя.

Инна, мне нравится, что мы бываем земными, речными, степными,

что мы здесь, на земле, а потом случаемся странными,

стеклянными, окаянными, иногда деревянными.

Мне нравится, что мы умеем собраться.

Что вокруг разных поводов случается братство.

И знаешь, когда в толпе я чувствую себя, как в пустыне,

среди верблюдов, я вспоминаю имя — Инна.

 

Ян – Инна: после знакомства

После знакомства Инна и Ян сидят в недорогой кофейне.

В ожидании заказа, Инне — капуччино, Яну — двойной эспрессо.

Инна: Знаешь, Ян, я кажусь даже сама себе удивительно сумасшедшей.

Ян: Знаешь, мне кажется, что все вокруг меня, с кем есть о чём поговорить, давно сошли с ума, и я тоже.

Инна: То есть мы с тобой оба? Мой шеф рассказывает про это кучу анекдотов.

Ян: Каменев? Да, лично не знаю, но слышал, что тот ещё псих. В нашем духе.

Инна: Почему?

Ян: Я ничего не понимаю про ваши методы оптимизации, но когда он услышал мою запись, по словам Стаса, он побежал что-то записывать, объясняя на ходу, что я подтверждаю одну его старую гипотезу. Ну, не псих ли?

Инна (ласково): Конечно. Так же, как и мы.

Подходит девушка-официант, приносит кофе. Путает, потом переставляет.

Ян: Я иногда думаю, как здорово не работать в таких местах!

Инна: Я уже не думаю, я жалею своих однокурсниц. Тех, которые этим типа зарабатывают. Представляешь, сидят двое таких как мы, вальяжно, за столиком, о чём-то своём говорим, ей, дескать, капуччино, ему вовсе даже двойной эспрессо! И у неё таких как мы полным-полно, и поди ж всех упомни!

Ян (немного отпивая кофе, задумчиво): Мне должны были принести в комплекте стакан холодной воды… Девочка совсем запарилась.

Инна: …И представляешь, они ещё и не понимают, почему я работаю в мультстудии, а не каким-нибудь официантом! (Отпивает свой кофе) На курсе меня считают сумасшедшей, которой интересно учиться, потому что интересно… Ты меня слушаешь?

Ян в это время глядит в окно. Официантка запоздало приносит стакан воды.

Ян: Извини. Маленько услышал. Мы же, музыканты, сумасшедшие.

Инна:.. Ой?

Ян: Извини, мне послышался аккорд, очень похожий на тебя. Всё, поймал. Теперь сыграю.

Ян скребёт пальцами по столику, Инна, понимая, что происходит, достаёт из сумочки блокнот и ручку, Ян рисует ноты.

Ян: Мне бы сейчас… Эх… Можно, листочек вырву, дома сыграю?

Инна: Конечно.

Ян: Ты действительно очень красиво звучишь.

Инна: Это комплимент? Или издевательство? Все же знают, что у меня тихий голос… И из хора в детстве меня выгнали из-за того, что я невнятно интонирую.

Ян: Голосом звучать не обязательно. Ты начала рассказывать про курс…

Инна: Да. Мне действительно интересно. Всё, что происходит под моими руками. Наверно, родись я лет на пятьсот раньше, я бы ткала гобелены, а теперь мне интересно, какие рисунки вырисовываются из формул! Ян, я — дура?

Ян: Видимо, тогда и я — дурак. Я всё-таки не очень русский, но по-русски я Иван? Иван–дурак и выходит. Я могу стритовать, я могу лабать в кабаках, мне скучно. Брат всё капает мне на мозги, дескать, займись делом, а мне скучно. Он видит романтику в торговле цветами, он прибегает домой радостный с криком: прикинь, Янек, партия из Амстердама — наша, живём! Он мне даже искренне сочувствует, как вроде бы, младшенькому. Заботится. Спасибо брату, у меня нормальная гитара. Хорошо, Миреку нравятся мои упражнения… И ещё что я некоторые наши, старые, знаю.

Инна: Ты представляешь, я вроде бы благополучная девочка. Я точно не пойду на стрит, точно не буду лабать в кабаках, даже играть толком ни на чём не научилась… Точно не пойду официантом. Студия, да, это здорово, но как ты сегодня их всех обсмеял со своим «Ильюшенькой»! От меня требуют, чтобы я рисовала в стиле десятилетней девочки, которая ничего кроме Диснея в жизни не видела. Кстати, пару эскизов про «Ильюшеньку» Люба увидела и попросила отсканить. Может, что и выйдет…

Ян: Рисунки вырисовываются из формул… А как это?

Инна: Я же сумасшедшая! Я сама не знаю, и Каменев, наверно, не знает!

(Инна весело смеётся. А потом смеётся уже грустно.)

И мои родители не знают. Папа и мама очень хорошие, добрые, но они как-то зациклились на своём… Папа всё про деньги, про то, чтобы что-нибудь купить, я его хорошо понимаю, родили дочку в смутное время, он всего себя отдал заработкам… Мама всё про своих первоклашек — и тоже здорово, она своих первоклашек любит, им наверно, хорошо… Ян, ты меня слышишь? (Тревожно)

(Ян с отвлечённым лицом набрасывает ноты, используя линейки блокнота как нотный стан.)

Ян: И мама не поняла, что дочка закончила не только первый класс, но и вообще школу, и учится в университете?

Инна: Именно так. А мне действительно интересно учиться. Не делать упражнения, а узнавать. И придумывать. Первоклашкам, мама считает, вредно придумывать. Ну и мне вроде как вредно. Каменев так не считает.

Почему-то Инна чуть не плачет. Ян понимает, что нужно что-то сказать, но не может. Долго собирается. Одно получается.

Ян: Инна, ты не представляешь себе, какая ты… (Пауза, подбирает слово) Настоящая, что ли! По правде!

Инна: Спасибо! И ты по правде. Не то что.

Инна задумывается, вспоминая. «Не то кто»… Ян не спрашивает. Мало ли, кто не по правде, у него тоже не по правде были.

Кофе выпит. Пора собираться. Уже выходя на улицу.

Инна: Тебе не покажется странным… Мы же договорились, что мы сумасшедшие… Мне кажется, что я всегда тебя знала.

Ян: Я, видимо, совсем, как говорит моя украинская родня, с хустку згвазднулся… Я точно то же самое хотел тебе сказать.

Внезапным порывобнимаются. Оба, практически синхронно: Давай и дальше друг друга знать!

 

Секта

Если бы мне Лиза не рекомендовала Марину…

Если бы Марина не считалась авторитетом в среде тех, кто понимает, что такое психологический тренинг…

Если бы я не доверяла Лизе…

Если бы я, сразу, сорвавшись из дому, побежала хоть к Наташе, хоть к Каменеву, хоть бы и в храм, если бы я с самого начала доверяла этим людям больше, чем школьной подруге…

Да, у Лизы я отдышалась. Включила ноутбук, а вот та задачка, из-за недоделывания которой я убежала из дому, продолжала недоделываться. Поздравляю тебя, Инна, сказала я себе. Ты бегаешь, а мысли скачут…

* * *

— Девочки — сказала Марина. — Вот вам глина. Вот вам много-много-много глины.

Каждой из вас, счастливы ли вы в личной жизни или несчастливы, мнится один конкретный мужчина… Постарайтесь, девочки, не возражать и найти в своей памяти или воображении такого мужчину… А теперь — слепите, пожалуйста, его образ!

Нас в художественной школе лепке не учили, мы рисовали, лепили в соседней комнате. Но сейчас… Глина под руками превращается в лицо Яна. Я леплю его лицо с закрытыми глазами — наверно, так бы я гладила его лицо — и вот выходит — точь-в-точь, Ян, даже не выдерживаю, целую в губы.

Другие девочки тормозили. Видно было, что нет портретного сходства. Не учились рисовать… Или любить не учились? Руками?

Я не успела подумать.

Марина велела выставить всё, что мы слепили, в коридор. И каждой из нас произнести внутри себя что-то, в чём мы можем быть признательны этим мужчинам. Шайтан набекрень, я признательна Яну тем, что мы с ним знакомы! Моё настроение было, кажется, перпендикулярно настроению других девочек, переживающих несчастную любовь.

Может быть, домой? Нет, не сейчас. После того, как я практически случайно убежала, после того, как чудом не навернулась, нет — я не хочу никуда, где мне нужно будет что-то объяснять. Лучше здесь.

Марина предложила следующее задание. Перед каждым слепком написать на бумажке — слева — за что его можно любить, справа — за что его нужно не любить.

Мне показалось, что я сейчас разревусь.

Так и было, только я успела спрятаться в ванной. Я уже совсем не понимала, в чём смысл всего, что происходит вокруг. Понимала, что зря я не поехала к Яну и понимала, что ещё нельзя мне к нему ехать, мальчик тоже дозреть должен.

А потом гордая и спокойная Инна — это обо мне все так думают, конечно, да я и сама о себе часто так думаю — попросила Лизу погулять со мной по улице и вернуться, когда это всё закончится.

Лиза не пошла, но попросила погулять со мной ещё одну участницу тренинга, которую, как и меня, с этого всего знобило и вообще было неуютно. Ладно, мои отношения с Яном непонятны, а у Аси жених был в армии.

И теперь уже я утешала.

— Нам предлагают разлюбить… Я дура, что ли, что обещала ему его дождаться?
— Ты не дура, теперь ты точно дождёшься… После того, как нам устроили упражнение на разлюбить.

И снова, надо бы написать что-то Яну. И всё-таки сделать упражнение для Каменева. Ой! Ноутбук остался у Лизы. Придётся возвращаться.

 

Инна уходит из секты

Ушла... Теперь совсем ушла.

Домой не понимаю, как возвращаться. Мама там, наверно, с ума сошла. Она же понимает, что это значит, когда дочь «не волнуйся мама, со мной всё в порядке» отвечает апатичным голосом. Нет, не понимает, нутром чует, мама же! А у неё ещё её первоклашки ежедневные!

И папа, наверно, её утешает. Могу себе представить, как это! Мне жаль моих родителей. Но домой не пойду пока, они так и не заметили, что я взрослая.

К Лизе не вернусь. Секта там или не секта, я так и не поняла, но вот это, «слепи лицо любимого и откажись от него»… Бред какой-то! И это, «твоя вера — это твоё одиночество».

Да, моё одиночество. Когда-то я считала, что одиночество — это повод подумать… Ещё в десятом классе ходила такая, одинокая, по улицам, и даже умела красиво отшивать парней, которые хотели познакомиться с одинокой и задумчивой… Но это тогда, а куда теперь?

Янику позвонить? Не то, он же знает, что я сильная. А я сейчас слабая, что я ему скажу? Расскажу про тренинг одиночества? Про то, как я лепила его лицо?

Я лучше его лицо нарисую. Таким, как я его вижу. Потом отсканирую и перешлю…

Инна, сказала я себе, ты начинаешь соображать.

В самом деле, как сказал бы Сергей Викторович, у меня появилась цель, хотя бы локальная. Где-нибудь сесть, нарисовать Яника, в нескольких ракурсах, потом найти интернет-кафе, из круглосуточных, отсканировать и отослать…

Где-нибудь сесть.

Ноги меня сами привели на набережную, где уже полно оттаявших летних кафе. Села, взяла какую-то «колу», здесь же просто так сидеть нельзя… Снова порадовалась своей предусмотрительности. Или забывчивости? В сумке с ноутбуком была папка с чистыми листами, а в кармане ещё несколько карандашей и разноцветных ручек.

Начала набрасывать… Первый лист — комом, ну его всмятку! Второй — уже удачнее. Не то, но пусть сохранится для архива. Как будто у меня есть архив. Это снова я раздвоилась, поймала я себя. Математик Инна отслеживает художника Инну. И продолжала рисовать. Сейчас простым, теперь рыжим… А теперь — ещё чуть-чуть — синим, глаза… И снова рыжим, чуть-чуть веснушек… О Господи, привело меня в него влюбиться, а мы даже и говорить-то толком не говорили!

Из творческого забытья я вышла, когда подошли…

Сергей Викторович и Наташа. Я подозревала, что они могут так держать друг друга за руки. Взрослые люди, а как маленькие! Но не подозревала, что у взрослых людей это бывает так красиво.

Сергей Викторович как бы невзначай, как будто я и не терялась на две недели, спросил:

— Инна, я правильно понимаю, что ты хочешь поговорить с Наташей? Наташа, тебе что взять?

Наташа что-то такое отсигналила, и Сергей Викторович пошёл в сторону прилавка. Я, наверно, никогда не пойму, что это за чудеса передачи информации на расстоянии, я как раз думала, что именно Наташе надо позвонить, спросить, как жить дальше. Пока Яника рисовала.

Наташа дождалась, когда я дорисовала. Сергей Викторович ещё в очереди стоял.

— Ой, Инна, а можно, я посмотрю?

Я показала. Наташа Яна, наверно, не знает, пусть посмотрит. Странно, что я — её ученица, а она просит так по детсадовски…

— Красиво. А я так и не научилась толком рисовать. Реальный человек или из головы выдуманный?

Как-то именно Наташе и врать нельзя, и правду сказать трудно. Особенно после того, что происходило у Лизы.

— Реальный… Наташа, а можно…

Я почувствовала, что плачу. Как в первом классе, из-за первой двойки. Непроизвольно, неконтролируемо. И сама за себя порадовалась, что, убегая от Лизы, не накрасила глаза. Иначе как бы поплыло…

Видела бы меня моя мама!

И тут я, наконец, содрогнулась. Двадцать лет барышне, а всё видела бы меня моя мама. И успокоилась, достала салфетки, слёзы вытерла, просморкалась.

— Можно, конечно.

— Тебе уже хорошо?

—Мне хорошо. Спасибо, Наташа, всё нормально. Я просто упёрлась в свою личную стену. В своего вымышленного Яна. Яник, он реальный, а я его вымыслила… Ты же сама рассказывала про вымышленные стены, и про то, что сквозь них нужно пробиваться… А я вот не могу. Я даже не знаю, где сегодня ночевать буду.

Когда Каменев подсел к нам, я уже успела вкратце пересказать свои приключения.

Официантка поставила перед нами два стакана пива и стакан кваса.

Я поняла, что одно пиво — это для меня. Наташа взяла квас. Да, она же за рулём!

Я сама от себя не ожидала такой жадности, выпила залпом половину стакана.

— Спасибо, Сергей Викторович! Вы же на меня обижаетесь, что я Вас подвела?

— Ещё не подвела. Два дня как ещё не подвела.

— Но я же взялась… И зауросила, из дому сбежала, потому что мешали!

Такое лицо у Сергея Викторовича на факультете никто ни разу не видел. Вообще, у нас на факультете таких мягких лиц не бывает.

— Наташа тебе говорила, что ты умная и сильная?

Я потерялась.

Да, я знаю, что я умная и сильная, но сейчас потеряла ориентацию. Я — слабая дура, бегущая неизвестно куда!

Я даже окончательно выпала из реальности.

Мягкая рука…

— Вспомни, как ты можешь чувствовать поток… Представь себе своего Яна. Он точно не только красивый, а и сильный. Это по твоему рисунку видно.

Я не очень в реальности. То есть в реальности, Наташа держит меня за руку, рядом Сергей Викторович. И не в реальности. В реальности — Ян. Чёртовы ведьмы! Это они мне внушили, и вымышленного Яна, и вымышленное одиночество…

А откуда это у меня — «чёртовы ведьмы»?

И я уже в полной прострации, Наташа держит меня за руку, я понимаю, что если бы она не держала меня за руку, я рванулась бы и влепилась по неосторожности, теперь уже точно насмерть. Влепиться по неосторожности насмерть — я понимаю, что теперь уже не хочу. И не потому, что родителей жалко, а уже начинает потихоньку додумываться теорема, которую мы с Сергеем Викторовичем как контур обсуждали, и потому, что с Яником не дорешили…

Я читала, что так бывает, когда женщины чувствуют будущих детей ещё задолго до того как они даже зачаты… Я почувствовала Яну Яновну. Я точно знала, что у нас с Яном будет ребёнок. И точно знала, что будет дочка. Такое мимолётное состояние…

Очнулась, когда Каменев говорил с Наташей:

— Сможешь устаканить это влюблённое создание? Она же не только моя ученица, но и твоя?

— Звони Стасу, требуй номер Яна.

— Отвезём её к Яну?

— Затребуем Яна сюда.

— А может, чуть пощадим нервы девочки?

— А что, давай. Пощадим нервы девочке. Яна завтра, а сегодня…

Кажется, я снова отрубилась. Я не понимаю, вроде не пьяная, с поллитра пива. Наверно, очень устала. Во всяком случае, двигаюсь сама.

Очнулась уже в машине у Наташи. На заднем сиденье.

— Илька на даче. С любимой тётей и любимой бабушкой…

— Уложим на диванчике?

— Только не вздумай сам укладывать, я же ревновать буду!

Взаимный хохот. Кто бы на матфаке предположил, что доцент Каменев так хохочет! Кто бы на матфаке предположил про отношения Каменева с Наташей…

Я не знаю, что со мной происходило. Как сомнамбула, вышла из машины, поднялась по лестнице, вслед за Наташей. Каменев шёл сзади.

Я ещё успела осознать, что Наташа стелит мне на диване, что помогает мне джинсы и блузку на стуле разложить… И выключилась.

Проснулась где-то среди ночи. Да, сотовый в кармане джинсов. Пять часов… Разговор в соседней комнате.

— Сёрёжа, ты псих. Такую ставку делать на математическую теорему?

— Наташа, это ты псих. Такую ставку делать на схему тренинга?

Пауза. В это время звучит музыка, «Green Sleaves», несколько инструментовок подряд.

— За то я тебя люблю, Серёжа.

— За то я тебя люблю, Наташа.

Я, кажется, снова выключилась. Или меня чем-то накачали…

Включилась снова. Утро. Чувствую, мышцы ломит… Заходит Наташа.

— Инна, тебе очень плохо? Глотни, только осторожно. Тебе сейчас много нельзя.

Глотаю. Что-то травяное. Чуть возвращаясь в реальность.

— Наташа, что со мной было?

— Пока не знаю. Я не поняла, чем ты траванулась. Нас в меде этому не учили. Хорошо, что Сергей сразу заметил. Он читал про психоделические культуры, а я — нет. Это из тех ядов, которые алкоголем нейтрализуются, но ненадолго. Надо было тебе коньяк дать сразу, но в кафешке пришлось обойтись пивом. Лежи, лежи… Я уже потом разобралась, всё, что нужно, вколола. У тебя в машине уже сердце останавливалось, боялась, не довезём… Сердце у тебя крепкое.

Наташа сейчас была мне, как мама, когда я в детстве болела.

Сводила меня в туалет. Потом снова уложила, накрыла одеялом. Налила чай.

А потом…

— Серёжа, дай, пожалуйста, номер Яна.

Я была настолько благодарна, что снова выключилась.

Включилась от тряски…

Страстный мужчина Ян, да, когда у нас будут дети, надо будет учить его брать за руку аккуратно…

Я возвращаюсь в реальность от крика Яна:

— Инна, не умирай, пожалуйста!

Вначале я решила, что в самом деле умерла или нахожусь в бреду, и мне это мерещится.

Потом начала включаться…

— Ян?

И почти на автопилоте поднялась с постели и поцеловала его.

— А знаешь, мне приснилось, что у нас с тобой родилась дочка…

— А знаешь, мне про тебя такие же сны снились…

— Почему ты меня отпустил?

— Почему ты от меня сбежала? Я совершенно случайно узнал… Потом, про эту безумную секту… Наташа меня всерьёз напугала, как будто ты пришла к ней умирать.

— Наташа — молодец… Если бы не она, я бы начала умирать прямо на улице… Я хотела тебе звонить, но подумала, что я сейчас слабая, а ты привык видеть меня сильной… И не стала.

— Наташа — молодец. А я готов видеть тебя и сильной, и слабой… Наташа говорит, что тебе надо помочь подняться.

— Наверно.

Ноги начинали слушаться. А голова — ещё не очень.

— Ян, я тебя стесняюсь… Без штанов.

Откуда-то взялись мои домашние спортивные штаны, их легче надеть, чем джинсы. Неужели Сергей Викторович, или Наташа, или Ян организовали коммуникацию с моими родителями?

Чувствую себя ещё слабой. Поднимаюсь, Ян помогает.

— Знаешь, если бы ты умерла… Мне было бы не то что плохо, мне было бы никак.

И я беру руку Яна, кладу себе на пузико…

— У нас Яны Яновны бы не было.

У Яна глаза сверкают. Он сразу понимает, о чём или о ком я.

— У нас бы нас не было.

* * *

Я и не знала, насколько Наташа умеет. Другая на её месте вызвала бы скорую, и скорая приехала и зафиксировала летальный исход. Она делала массаж сердца и одновременно инструктировала Каменева, что куда наливать, как заправлять шприц… Откачали.

Инна возвращается домой

Я домой не хотела, хотя и не знала, куда идти.

Мне хотелось оставаться с Яном, хотелось, чтобы он прямо сейчас начал меня раздевать… Чтобы Яна Яновна началась прямо сейчас.

Но Яну нужно было уходить, у него репетиция… Я с удовольствием бы переночевала в точке его репетиции. Ян, кажется, даже испугался. Как-то быстро сбежал. Или у меня с восприятием времени ещё не всё в порядке?

Наташа отвезла меня домой. По дороге мы, вроде бы, договорились, что я не буду истерить. Я думала, мама уже будет спать.

Мама не спала.

— Что с тобой, Инна? — спросила она, когда я открыла дверь. — И это кто с тобой?

— Мама! — Кажется, со мной снова начиналось что-то нехорошее. — Я же тебе говорила, со мной всё в порядке… А это — Наташа, мой учитель гимнастики…

Наташа каким-то хитрым образом увела маму на кухню. Или мама её увела?

А я вошла в свою комнату и поняла, что всё время своего «побега» я хотела домой.

Взяла учебник Фихтенгольца, перелистала…

Взяла книжку Сент-Экзюпери, перелистала…

Вынула ноутбук из рюкзака, поставила на стол. Странно, как за время этих приключений он выжил.

Вынула блок питания. Включила.

Нет, не сейчас, сейчас даже в почту не хочу заходить. Слишком долго Инна Плотникова была дисциплинированной, хватит.

Мой шкаф. Я с удовольствием вынула из него спортивные штаны и футболку. Переоделась.

Мама и Наташа вошли в комнату.

Вот теперь я такого от мамы не ожидала.

— Прости, Инна, мы с отцом и не заметили, как ты выросла!

Мы обнялись.

— Знаешь, я устала. Пойду спать. Ты же Наташу чаем напоишь?

Мама ушла. У Наташи лицо вроде как серьёзное, но глаза улыбаются.

— Напоишь меня чаем? Я тоже устала, а мне ещё ехать.

По своей (о, Господи, по своей) квартире я умею двигаться даже на автопилоте. Наливаю чай себе и Наташе. Вспоминаю, что Наташа без трёх ложек сахара чай не пьёт, кидаю, размешиваю. Возвращаюсь в комнату.

А Наташа тоже порядком устала, на диване слегка расплывается.

Пьёт чай.

Улыбается.

— Я твою маму убедила. Она поверила, что ты выросла. Про Яна не говорила, но в её мировоззрение попало, что ты не маленькая девочка и что у тебя может быть любимый мужчина. И что у неё рано или поздно будут внуки или внучки. В её картину мира именно это, что мама взрослой девочки может стать бабушкой, больше всего не укладывалось.

Наташа начала собираться.

Уже когда обувалась в прихожей, сказала:

— А Серёжа просил не затягивать. Доделаешь?

— Да, конечно. Спасибо!

Мы обнялись на пороге. Потом я налила себе ещё чай, включила немного русского рока, под который мне всегда хорошо засыпалось, расстелила диван, легла… Последняя мысль была: я дома. Выключилась.

 

Прокол реальности

Я опоздала. Долго не могла найти этот клуб в лабиринтах современного торгового центра. Никаких ориентиров, никаких стрелок, случайно наткнулась на дверь, которую Люба мне описала. Вывеска «Рериховский центр» напротив, очень яркая, конечно, ориентир. Открыл отец Виталий, пригласил к столу. Кто-то из барышень предложил чай…

Ой, да! Первое впечатление. Отец Виталий, да, священник, только не в облачении, а в чём-то вроде толстовки и портков (конечно, толстовкой был просторный и тонкий свитер с глухим воротом, а портками были очень светлые и просторные джинсы, это меня, литературную девочку, замкнуло), в очень светлых кроссовках. Чуть похожих на лапти, какими они могли бы показаться литературной девочке, знающей о лаптях, в основном, по иллюстрациям к Некрасову и Толстому. Но это я теперь реконструировала, а в тот момент подумалось: «Опрощается!».

Каменев, сейчас совсем не похожий на серьёзного и строго математика. Вроде тот же его обычный тёмный свитер, а грызёт леденцового петушка на палочке и машет мне рукой.

Барышни… И юноши. Действительно барышни и юноши. Лица какие-то не то что серьёзные… Похоже, несколько человек смеются шутке, связанной с этим леденцовым петушком. Та, которая наливает мне чай и усаживает, говорит, как бы на ухо:

— Ты — Инна? Меня Лена зовут. Ты не стесняйся, здесь не кусаются.

А я сама уже чувствую, что здесь не кусаются, что здесь не матфак и не приходские бабушки. Всё как-то просто и по родному. Только лица у всех, даже у тех, что смеются, очень сосредоточенные.

Отец Виталий садится на место и продолжает:

— Итак, мы решили, что со времён книги Иова бесы выродились, бесы стали почти пародийными персонажами. По сравнению с пафосом Сатаны, который лично и к Творцу приходил ради Иова, и к Сыну приходил искушать… Письма Баламута описывают, почему бесам это на руку. Мы остановились на вопросе, на чём современный бес может играть и чем он может быть посрамлён. Особенно интересный вопрос к присутствующим здесь филологам: как посрамить пародийного персонажа? Он же, вроде бы, и так посрамлён самим фактом своей пародийности?

Лена:

— Знаете, мне кажется, что они могут быть посрамлены незнанием предмета… Во всяком случае, во всём, что касается плотских грехов. Раньше они играли на преувеличение, обжорство, похотливость, опьянение, теперь они играют в извращение, от диеты и абсолютной трезвости (чай пить нельзя, кофе пить нельзя, теперь скоро молоко пить нельзя будет) до… Извините, я даже в филологическом обществе про эти гнусности не хочу говорить, я здоровая девушка, у меня есть жених.

Некий молодой человек:

— Вот именно. Специализация на гнусностях, о которых здоровый человек не рискнёт говорить в приличном обществе. Не удалось победить человечество чрезмерностью… Пытаются победить извращениями. Или движениями в поддержку права на извращение, сами понимаете, о чём я, новости все читают. И в том, и в другом случае — от незнания, от бесплотности.

— То есть, вы хотите сказать, что нас бесы победить не могут? — это Каменев, с той его знаменитой на весь матфак скептической интонацией, с которой он говорит обычно: а вы действительно уверены, что эта теорема доказывается именно так?

Лена:

— Я не уверена, что нам не смогут внушить какую-нибудь гнусность, но уверена, что эта гнусность будет не в материальной сфере.

Молодой человек кивнул.

— А вы готовы вообразить гнусность в нематериальной сфере? — Так Каменев подкрадывается исподтишка. Удивительно наблюдать, как религиозная тематика органична ему не в меньшей степени, чем экзамен по дискретному анализу.

Отец Виталий в это время что-то углублённо изучал в своём телефоне, явно читал и набирал СМС.

— Гордыню? Уныние? Печаль? Но ведь нас учат с этим бороться!

Лена вела себя как отличница, которую «топят», чтобы не дать повышенную стипендию.

Отец Виталий молчал.

Ещё одна барышня (после выяснилось, Марина, студентка циркового училища) грустно сказала:

— Нас учат смешить. Да, если кто забыл, есть такая профессия — клоун. Для нас погрустить — это отдых от работы. И я великолепно понимаю, что бес извращения являет себя, когда я гуляю с молодым человеком, он рассказывает мне анекдот или смешную историю, а я сразу оцениваю шутку как непрофессиональную или придумываю, как встроить это в антрепризу. Самое печальное, что он работает медбратом в скорой помощи, и юмор у него очень специальный. Мы любим друг друга, сколь я понимаю, мы очень хотим жить вместе, хотим честно, по-христиански, растить и воспитывать детей, но вот такая коллизия… Он сейчас на дежурстве, и я с некоторым ужасом жду от него смешных историй…

И тут я подумала про родителей, подумала про Яна, подумала про совет Любы, подумала про совет Каменева…

СМС, ему: СВ, не выдадите? Никто ничего не знает, я сама боюсь, это как тайна исповеди, насколько я это понимаю?

Он мне: Ничто сказанное не уйдёт дальше этого круга.

Я осмелела. В этом кругу, обсуждающем такие странные проблемы… Даже, как девочка-отличница, подняла руку.

— Я не про гордыню, не про уныние, не про печаль. Уныния и печали в моей жизни было предостаточно, как многие посчитали бы, на пустом месте… Я только что сочинила сказку. Извините, сказка вполне языческая, я ещё не умею сочинять христианские сказки.

Отец Виталий вынырнул из телефона, прошептал кому-то: сейчас Люба придёт, откройте. Каменев закончил грызть леденцового петушка, теперь был вполне серьёзен.

— Представьте себе… Там, до рождения наших душ, мы были обручены друг с другом… И предопределено было, чтобы мы родились рядом, и знали друг друга с детства, и всем было ясно, что мы — друг для друга, и делаем одно дело, и у нас родятся красивые и умные дети, которые продолжат наше дело… Но кто-то поделил мир на осколки, и вот совершенно рядом родились предназначенные друг для друга, но ему внушали, что он обязан быть эффективным менеджером, хотя ему больше всего нравилось писать стихи и музыку, и одновременно собирать из ничего музыкальные устройства, и играть, и петь. А ей внушали, что она обязана быть отличницей, не обязательно по какому предмету, и что математика и рисование — это равное баловство, а вот литература — это очень важно, потому что тогда можно преуспеть в журналистике и в рекламе.

Меня никогда не учили говорить про себя, тем более столь эпически. Меня никогда не учили плакать, поэтому плакалось непроизвольно, Лена вовремя дала пакет платочков.

— Ой, извините, я слишком про себя!

Я, кажется, даже высморкалась.

За этим я не заметила, как вошла Люба. Прежде даже, чем поздороваться с супругом, она меня маленько приобняла и сказала:

— Именно здесь, девочка, про себя! Именно здесь!

А Каменев встал и поклонился церемонно. Я его хорошо поняла, надо было это всё превратить в объективную, пусть даже математическую реальность. Даже корпоративную солидарность ощутила.

— Вот, уважаемые. И то, о чём говорила Марина, и то, о чём говорила Инна. Вот новое искушение книги Иова. Реальность, расколотая на кусочки. Это вам не гибель стад и детей, не пожар и не заразная болезнь. Это значит, что мы пройдём, один мимо другого, и не узнаем. И мимо Спасителя пройдём, не узнав, как сделали это многие и многие. И мимо себя, глянув в зеркало, пройдём и не узнаем. И мимо действительности пройдём, останемся среди игр собственного разума — или среди игр собственного неразумия?

Сел. Улыбнулся, на сей раз грустно. Я и не знала, что его подобные темы тоже тревожат… Неужели у него с Наташей всё тоже настолько странно?

Отец Виталий не вставал. Просто было хорошо видно, как они с Любой улыбнулись друг другу глазами, когда Люба села прямо напротив него.

— И это действительно так… Я согласен, что Нечистый в наше время не наводит натуральной порчи. Чтобы погибли дети, нужно иметь детей. Чтобы погибли стада, дом, любое другое имущество, нужно иметь это имущество. Чтобы переживать это как напасть или как наказание, нужно всё это ценить и считать заслугой. Чтобы считать наказанием болезнь, нужно ценить и считать заслугой здоровье. Кто в наше время это умеет? Считайте это кощунственным рассуждением, но ведь вся книга Иова в чём-то — кощунство… Чтобы случилось хотя бы то, что случилось с праведным Иовом, нужно иметь совместность. Современное искушение расколотого мира — спасибо Инне за её правдивую сказку — в том и состоит, что и дома не будет, и детей не будет, и стад не будет, и даже друзей не будет, которые придут к тебе и будут говорить: «Своим роптанием ты искушаешь Господа!»…

Молодёжь молчала. Теперь уже Каменев углубился в свой телефон, и я его тоже хорошо понимала.

— Дай Бог тебе, Инна, чтобы тебе не случилось вопрошать Господа напрямую из грозовой тучи… — Это уже отец Виталий сказал вполголоса. Но мне было хорошо слышно.

Дальше, мне кажется, Каменев сказал: — По-моему, тема книги Иова на ближайшие полгода исчерпалась.

А отец Виталий добавил: — Кстати, Марина, почему бы тебе нас всех — и твоего друга тоже — не пригласить в цирк? У вас же, сколь я понимаю, дипломный спектакль вот-вот? Да, и ты сама каталась на скорой помощи?

Теперь уже очередь Марины углубиться в сотовый.

— Представьте себе, Юркин экипаж как раз мимо проезжает! И врач оценила мою идею репризы на тему Скорой Помощи, готова помочь мне с материалом… Ой, врач женского рода — как будет, филологи?

И, уже в телефон: — Да, Юрик, выбегаю!

И смеётся не профессионально, а по-человечески весело.

Потом долго обсуждали, какой текст читать следующим, пили чай, рассказывали странные и не очень понятные мне истории, я возвращалась в реальность и думала: Неужели в самом деле так? Неужели я угадала?

На лестнице опять чуть не споткнулась. Ухватилась за перила.

Хватит уже. Всё. Хватит каблуков. Сандалии — в них, мягких, на босу ногу так хорошо летом… Кроссовки — в них так хорошо ходится и бегается. Хватит изображать из себя то, чем ты не являешься…