Добро пожаловать в эпоху исламской Реформации

 

Будущее ислама

 

В сердце старого Каира находится учреждение, такое же старое и торжественное, как и сам город. На протяжении более чем тысячелетия знаменитая мечеть аль‑Азхар и университет служили местом обучения суннитскому исламу для миллионов мусульман во всем мире. Если бы в исламе существовало такое понятие, как Ватикан, то он был бы именно здесь. Основанный в 972 г. халифами династии Фатимидов, которые вели историю своего рода от дочери пророка Мухаммада Фатимы, прозванной аз‑Захра, или «Освещающая», аль‑Азхар буквально означает самый сияющий. И действительно, стоит только один раз оказаться там вечером, когда солнце садится за его возвышающиеся минареты землистого цвета, чтобы увидеть, насколько ярко, даже ярче чем звезды в туманном небе, сияет это светящееся сооружение.

Кампусы аль‑Азхара расположены рядом с центральным базаром города, известным как Хан аль‑Халили, по чьим булыжным тропам и лабиринтам дорожек бродят местные охотники за покупками и утомленные туристы. В летние месяцы, когда шумная энергия Каира становится слишком невыносимой даже для его жителей, мужчины и женщины, молодые и старые, христиане и мусульмане толпятся вместе в прохладной, спокойной тишине обширного открытого двора аль‑Азхара. Босые старики сидят на мраморном полу, прижавшись спиной к разрушающимся колоннам, ища убежища в тени крытых галерей. Молодые студенты собираются вокруг замысловатых резных входов и угловых сводов главного молитвенного зала, некоторые из них здесь, чтобы учиться, но большинство – чтобы посплетничать. В особенно жаркие дни единственные, кто совершает движение во всем комплексе, – это голуби и крестьяне в белых головных уборах и пыльных серых галабеях, подметающие пол высушенными и очищенными пальмовыми ветками.

Все в этих святых стенах, включая сами стены, перекликается с традициями. Во время моего первого визита в аль‑Азхар я спросил друга‑египтянина, как долго это духовное учреждение находится в Каире. «Оно было здесь всегда», – ответил он.

Он не преувеличивал. Современная столица Египта может располагаться на развалинах полудюжины давно забытых городов, но город, название которого на арабском языке звучит как аль‑Кахир, что означает «победоносный», – это город тысячи минаретов. Он начал свое существование как центр шиитской империи Фатимидов, а сейчас общепризнан как культурный центр арабского мира. Его история начинается вместе с аль‑Азхаром как его основы. Когда непревзойденный мусульманский воин Салах ад‑Дин в XII в. завоевал и освободил Египет от империалистического контроля шиитов, он лишил аль‑Азхар финансирования и разорил его, но учреждение возродилось из пепла, став еще сильнее, чем раньше. В XVIII в. Наполеон Бонапарт обстрелял аль‑Азхар; его войска въехали в великую мечеть на лошадях и разграбили ее, убив три тысячи человек. А три года спустя аль‑Азхар вдохновил египтян на восстание против французов, заставившее Наполеона вернуться в Европу ни с чем. В ХХ в., в период заката британского колониального правления, улемы аль‑Азхара обеспечили теологическую основу для забастовок и бойкотов, которые в конечном счете вытеснили иностранных захватчиков из Египта. Во время социалистической революции Гамаля Абдель Насера в 1950‑х гг. аль‑Азхар первым одобрил идеалы панарабизма, а затем отказался от них, когда Насер преобразовал школу в светский университет, контролируемый государством. В послереволюционный период аль‑Азхар стал инструментом как легитимации светской диктатуры, так и разжигания исламской реакции на нее. Поскольку в соседних Ираке и Афганистане бушевала война с террором, аль‑Азхар одновременно служил оплотом против «крестового похода на ислам» Запада и моделью умеренного консерватизма перед лицом ревностного экстремизма, охватившего молодежь страны.

Этот исторический багаж связан с тем, что в стенах аль‑Азхара с тихим почтением называют «традицией», которая предоставляет учреждению и его ученым право выступать в качестве арбитров по всем вопросам веры и морали. Действительно, истоки института улемов – будь то улемы в аль‑Азхаре или где‑либо еще в мире – связаны с их способностью пропускать через себя и передавать то, что было сказано, написано или осмыслено людьми, которые в течение более тысячи лет сидели в этих же классах, изучали одни и те же тексты и комментарии к ним.

В шиизме религиозная власть происходит от духовной связи улемов с Пророком и имамами. В исламе суннитского толка религиозная власть основана исключительно на способности улемов полностью подчиняться традиции. Шиитский авторитет считается вечным и божественно вдохновленным. Суннитская власть непостоянна и привязана к прошлому. Это самостоятельное присваивание, а не божественное предопределение. Как и еврейский раввин, суннитский священнослужитель – ученый, а не священник. Его решению следуют не потому, что он проводник власти Бога (это не так), а потому что духовный сан, глубокое знание традиции и его нерушимая связь с прошлым дают ему особое представление о воле Бога. Таким образом, если происходит разрыв, который разрушает связь улемов с властью, на которой построен их институт, если внезапно сами основы мусульманского общества потрясает какой‑то социальный, политический или религиозный кризис, тогда весь институт начинает рушиться.

Четырнадцативековая история ислама знает много примеров таких разрывов: смерть Пророка, расширение уммы до империи, конфликт с Европой, крестовые походы, колониализм, уничтожение халифата. Тем не менее ни один предыдущий разрыв не оказал настолько сильного влияния на эволюцию ислама и не нарушил настолько сильно связь улемов с прошлым, как это сделало столкновение ислама с современностью и глобализацией.

В течение четырнадцати веков почтенные ученые аль‑Азхара и их последователи в подобных учреждениях по всему миру заявляли об абсолютной монополии на толкование и проповедование мусульманской веры. Решения по всем вопросам, начиная от того, как молиться, до того, когда поститься, от того, как одеваться, до того, с кем заключать брак, были исключительной прерогативой группы ученых старцев, уединенно живущих в десятках духовных учреждений и юридических школ, чья задача, которую они установили для себя сами, заключалась в том, чтобы предсказывать будущее ислама, контролируя его прошлое. Не более.

Сегодня, если мусульманин в Египте захочет получить юридические или духовные советы о том, как жить праведной жизнью, он с большой вероятностью предпочтет устаревшим учебным программам, предоставленным величественным египетским институтом аль‑Азхар, передачи дико популярного египетского телевизионного проповедника Амра Халеда. Его еженедельные шоу, через которые он распространяет свое мнение по религиозным и юридическим вопросам, смотрят десятки миллионов молодых мусульман по всему миру – от Джакарты до Детройта. У его страницы в Facebook более двух миллионов подписчиков. Его канал на YouTube насчитывает более двадцати шести миллионов посещений[35]. Его DVD продаются лучше, чем многие голливудские хиты. В 2007 г. журнал Time присудил ему тринадцатое место в списке самых влиятельных людей в мире. Он, без сомнения, один из самых выдающихся, самых востребованных, наиболее авторитетных ученых ислама на планете.

За тем исключением, что Амр Халед не ученый. Он не духовное лицо. Он никогда не учился в аль‑Азхар или, если на то пошло, в любом другом признанном духовном учреждении. На самом деле он никогда не изучал ислам или исламское право для получения специальности; он бухгалтер. В соответствии с ограничениями исламского права он не имеет полномочий излагать свои теории о значении и толковании ислама. Тем не менее, благодаря вездесущему телевидению и интернету, Амр Халед полностью узурпировал роль, традиционно отводимую улемам как единственным толкователям ислама. И он такой не один. Во всем мире множество самоназваных проповедников, духовных гуру, ученых, активистов и интеллектуалов‑любителей начали активно пересматривать принципы ислама, выхватывая из железной хватки улемов право на толкование и полномочия диктовать будущее этой быстро расширяющейся и глубоко раздробленной веры.

Добро пожаловать в эпоху исламской Реформации.

 

* * *

 

По общему признанию существует большой религиозный и культурный багаж, связанный с термином «реформация», поэтому историки и религиоведы так часто избегают его использования. Помимо очевидных и неизбежных христианских и европейских коннотаций, для многих понятие реформации обязательно подразумевает нечто недостающее или недостаточное, что требует улучшения или исправления. Но термин «реформация» не содержит какого‑либо оценочного суждения. Лишенный своего исторического контекста, он означает универсальный религиозный феномен. Ибо, как бы кто ни определял христианскую Реформацию, это был прежде всего спор о том, кто имеет право определять веру – индивидуум или институт. Этот спор в конечном итоге привел к расколу христианства на конкурирующие течения. Но конфликт, лежащий в основе христианской Реформации, ни в коей мере не был уникальным ни в европейской, ни в христианской истории. Напротив, всю историю религий, в частности так называемых западных религий, можно рассматривать как постоянную и устойчивую борьбу между институтами и отдельными людьми за религиозную власть. В периоды социального напряжения или политических потрясений этот вечный конфликт может вырваться на поверхность, зачастую приводя к катастрофическим последствиям.

Именно это произошло в I в., когда группа воинствующих еврейских фракций в занятой римлянами Палестине[36] бросила вызов авторитету Храма и его священнической иерархии, чтобы установить иудаизм. То, что было справедливо названо «еврейской Реформацией», в конечном итоге привело к созданию не только раввинского иудаизма, но и к появлению совершенно новой секты в иудаизме – христианству, которое было вдохновлено еврейским реформатором, основная идея которого заключалась в том, что власть, определяющая еврейскую веру, принадлежит не «главным священнослужителям и учителям закона», а каждому верующему. (Следует отметить, что еврейская Реформация помимо этого привела к разрушению Иерусалима и изгнанию евреев из города.)

Реформация, породившая христианство, переломила его через пятнадцать столетий, когда Мартин Лютер прикрепил свои девяносто пять тезисов к дверям церкви Всех Святых в Виттенберге. Конечно, христианская Реформация возникла не с Лютером, как не была она и порождением широко распространенного недовольства коррупцией Католической церкви. Христианская Реформация стала результатом длительного и постепенного процесса, который начался еще в XIV в., когда ряд влиятельных церковных лидеров, в первую очередь Джон Уиклиф в Англии, Ян Гус в Богемии и Жан Жерсон во Франции, стали предпринимать попытки по реформированию Церкви изнутри. Задолго до того, как Лютер вошел в строгий монашеский орден августинцев, христианские гуманисты начали возрождение средневековой теологии, настаивая на отказе от латинской Вульгаты в пользу издания Библии на оригинальных языках. Эразм Роттердамский, возможно самый влиятельный интеллектуал XVI в., уже тогда предвосхитил большую часть протестантской идеологии в своем издании Нового Завета 1516 г., в котором Дева стала «милосердной», а не «полной благодати», а апокалиптический призыв Иоанна в Евангелии от Матфея «покаяться» был намеренно преобразован в «раскаяние».

То, что отделяло Лютера от Эразма и гуманистов и запечатлело его в истории как зачинщика христианской Реформации, заключалось в том, что Лютер не интересовался реформированием Католической церкви, которую он считал престолом Антихриста. Лютер хотел отнять у нее привилегию единственного института спасения и единственного авторитета в толковании писания. Отсюда его концепция sola scriptura [37], согласно которой решительно утверждалось, что право на толкование Библии должно находиться не в руках папы римского, а в руках верующих.

Тот же самый феномен Реформации, который навсегда изменил иудаизм и христианство, характерен для ислама уже почти на протяжении столетия, начиная с эпохи европейского колониализма, под гнетом которого в XIX – начале XX в. проживали около 90 % мусульман всего мира. Однако в отличие от иудаизма и христианства в исламе никогда не было единого религиозного авторитета. Никогда не существовало «мусульманского Храма» или «мусульманского папы», то есть централизованного религиозного авторитета, который претендует на право говорить за всю мусульманскую общину. Халиф, напомним, был политической, а не религиозной фигурой. В частности, в суннитской традиции, последователи которой составляют около 85 % от полутора миллиарда мусульман во всем мире, религиозная власть не ограничена отдельным человеком или институтом (даже в выдающемся аль‑Азхаре). Вместо этого власть распределена среди множества конкурирующих духовных учреждений и юридических школ, которые, как показано в этой книге, сохранили полный контроль над толкованием ислама со времени смерти пророка Мухаммада.

Однако за последнее столетие, и особенно после уничтожения халифата, который как государственный институт был бессильным, но, возможно, стал воплощением мусульманского единства, многие мусульмане были вынуждены считать себя в меньшей степени членами мирового сообщества веры и в большей степени – гражданами отдельных национальных государств. Результатом этой геополитической фрагментации стало почти полное разрушение общинных идеалов, на которых был основан ислам. Некоторое время идеологи панарабизма и панисламизма пытались воссоединить мусульманскую общину через национальные границы. Но в то время как эти идеологии потерпели поражение, выросло новое поколение мусульман, не имеющих какого‑либо понимания единой уммы или, если на то пошло, стремления к ней. Между тем акцент на современном обучении во многих мусульманских государствах привел к резкому росту уровня грамотности и образованности, нарушив тем самым привилегию улемов как «ученых людей» в исламе, равно как и широко распространенный доступ к новым идеям и источникам знаний привел к постепенной девальвации такого рода институционального обучения, названного улемами их исключительной сферой. Добавьте к этому рост альтернативных форм мусульманской идентичности, таких как политический ислам (исламизм), исламский социализм или даже джихадизм, – все это основано на убеждении в том, что улемы виновны как в упадке исламской цивилизации, так и в моральной развращенности мусульманского общества, и результатом будет определенного рода «демократизация» религиозной власти, поскольку любой, у кого есть значительная платформа и достаточно громкий голос, теперь может претендовать на права и привилегии, которые когда‑то принадлежали исключительно духовным служителям в исламе.

Отчасти причина того, что улемам удалось сохранить монополию на толкование ислама, заключается в том, что они в основном были единственными, кто мог читать писания и тексты ислама. Начиная с конца VII в., когда стихи были собраны и канонизированы, Коран оставался неизменным на арабском языке, потому что улемы настаивали на том, что перевод священного писания на любой другой язык нарушил бы божественный характер текста. По сей день неарабоязычные версии Корана считаются толкованиями Корана, но не самим Кораном. Это означает, что в течение большей части последних четырнадцати веков около 80 % мусульман мира, для которых арабский язык не родной, должны были полагаться на улемов в определении значения и идейного содержания их веры. (Как можно себе представить, такой неоспоримый контроль над священным писанием оказал особенно негативное влияние на мусульманских женщин, которые исторически еще больше удалены от текста, переводчиками которого, за парой‑тройкой примечательных исключений, были только мужчины.)

Все меняется. За последний век Коран перевели на большее количество языков, чем за все предыдущие четырнадцать. Все больше и больше светских мусульман, и особенно женщин, отвергают многовековой опыт толкований духовными лицами в пользу личностного чтения Корана без посредников. Два арабских термина дают определение происходящим изменениям: тадждид, что означает «обновление», и ислах, или «реформа». Вместе эти два термина означают отказ от накопленного веками опыта интерпретации духовными лицами в пользу возвращения к первоосновным текстам ислама. Действительно, одно из самых быстрорастущих и динамичных движений внутри ислама сегодня – это международное сообщество мусульман, называемое коранитами, которое отвергает все источники власти в исламе – хадисы, сунну, шариат, – за исключением Корана.

Если эта идея кажется знакомой, то потому, что священное писание всегда было основным полем битвы в религиозных преобразованиях. Реформация не может состояться, если люди не имеют доступ к тем текстам, которые наделяют властью государственные институты. Концепция sola scriptura, предложенная Лютером и заключающая в себе представление о том, что все люди должны уметь толковать Библию для себя без посредника в лице папы римского, не имела бы смысла, если бы не его перевод Нового Завета с латыни (который был доступен для чтения только духовенству и интеллектуалам) на немецкий язык, язык масс. Точно так же, принимая на себя полномочия определять Коран и активно переосмысливать его в соответствии со своими меняющимися потребностями, эти мусульманские мужчины и женщины следуют по стопам великих реформаторов прошлого.

В результате этого знаменательного многовекового процесса мусульмане во всем мире были охвачены уже знакомой революционной идеей о том, что между верующим и Богом не должно быть посредника, что все люди имеют возможность распознавать Божью волю для себя, что привязка к прошлому необязательно готовит человека к определению будущего. Некоторые из них использовали это радикальное убеждение для разработки совершенно новых толкований ислама, способствующих плюрализму, индивидуализму, модернизму и демократии; другие использовали его для пропаганды столь же нового идеала ислама, который призывает к нетерпимости, фанатизму, воинственности и вечной войне. Подобно тому как христианская Реформация открыла двери для множества часто противоречивых, а иногда и непонятных интерпретаций христианства, так и исламская Реформация создала множество совершенно расходящихся между собой и конкурирующих идеологий ислама. Следует признать, что мирный, терпимый и устремленный в будущее ислам Амра Халеда и жестокий, непримиримый и ретроградный ислам Усамы бен Ладена – это две соревнующиеся и противоречащие друг другу стороны одного и того же явления Реформации, поскольку оба основаны на убеждении в том, что полномочия высказываться по вопросам ислама больше не принадлежат исключительно улемам. К лучшему или нет, эта власть теперь принадлежит каждому мусульманину в мире.

 

В нескольких километрах от аль‑Азхара, в неприметном офисном здании шумного делового района Докки, около ста пятидесяти штатных сотрудников – большинство из них в возрасте от 20 до 40 лет – запустили сайт, который быстро стал одним из самых посещаемых в интернете. По некоторым оценкам, он насчитывает около миллиона посетителей ежедневно, большинство из которых в возрасте от восемнадцати до двадцати четырех лет (это также один из наиболее посещаемых интернет‑сайтов среди мусульманских женщин). Пользователи могут следить за новостями и информацией со всего мира, узнавать советы по поддержанию здоровья и благополучия, обсуждать исламское право, политику, искусство, культуру и общаться с единомышленниками из разных стран. Но безусловно, то, что привлекает больше всего на этом интернет‑ресурсе, – это популярный и крайне противоречивый «банк фетв».

Раньше считалось, что если мусульманин в Каире хочет получить фетву, или религиозное решение по некой спорной теме, он должен воздать почести почтенным ученым аль‑Азхара, чьи мнения по религиозным и социальным вопросам были, по существу, законом. Сегодня мусульманин может сидеть дома и бродить по обширному архиву новых и ранее опубликованных фетв, подготовленных глобальным сообществом муфтиев (ученых, имеющих право выпускать фетву) и охватывающих вопросы о правах женщин, проблемах со здоровьем, межконфессиональных отношениях, деньгах и деловых операциях, спорте и играх, войне и мире, а также любые другие темы. На сайте есть раздел, в котором представлены готовые фетвы, связанные с ключевыми новостями дня.

На интернет‑ресурсе десятки тысяч фетв, около пяти тысяч из них – на английском языке. Поскольку фетвы собираются из широкого круга источников, пользователь может получить доступ к нескольким и часто противоречивым фетвам по одной проблеме; тогда можно просто решить, какая фетва нравится больше. Если желаемая фетва не найдена в базе данных, сотрудники с радостью свяжут пользователя с живым «кибермуфтием», который будет общаться с просителем в чате в режиме реального времени и предоставит подходящую фетву менее чем за сутки. Если фетва «кибермуфтия» не удовлетворит запрос обратившегося, пользователь может просто зайти на один из многих других сайтов, предоставляющих свои уникальные (и также часто противоречивые) базы данных фетв. В настоящее время существуют тысячи сайтов, которыми управляют многочисленные священнослужители, активисты, ученые, светские лидеры, духовные наставники, интеллектуалы и любители, каждый из которых может распространять свое влияние за пределами местных сообществ с помощью простого IP‑адреса. И поскольку в исламе нет централизованного религиозного авторитета, которому бы принадлежала роль по определению, какое из этих мнений здравое, а какое нет, пользователь может просто выбрать, какая из фетв, полученная от тех, кому он больше доверяет, наиболее привлекательна для него.

Трудно переоценить влияние интернета не только на эволюцию ислама, но, что более важно, и на то, как религиозная власть в исламе рассеялась и стала демократизированной. Единственное возможное сравнение – это появление печатного станка. Так же, как это технологическое изобретение неумолимо продвигало христианскую Европу к Реформации, позволяя лидерам движения делиться своими идеями со всем континентом, интернет становится основным средством, с помощью которого реализуется исламская Реформация. Идеи и мнения, на распространение которых через границы, разделяющие исламский мир, когда‑то уходили десятилетия и даже столетия, теперь могут быть доступны мгновенно и для кого угодно. Достаточно одного клика. Миллионы мусульман имеют одинаково свободный доступ к мыслям и учениям известных религиозных ученых и неизвестных интеллектуалов‑любителей – об этом и сетует муфтий из Университета короля Сауда в Саудовской Аравии, говоря: «Сегодня фетвы стали чем‑то, что каждый желающий может высказать и пустить в обращение. Это очень опасно, и ошибочные фетвы могут привести к полному краху».

В словах муфтия есть рациональное зерно. Интернет – это обоюдоострый меч. Он может быть инструментом демократизации религиозной власти и распространения увлекательных новых идей, но он также создает среду, в которой в высшей степени индивидуальные толкования ислама борются друг с другом в режиме реального времени за сердца и умы мусульман. Более того, интернет стал оплотом искаженных толкований ислама, в частности для джихадизма, позволяя воинствующим проповедникам и пропагандистам обходить авторитет улемов и транслировать свои антиинституциональные сообщения мусульманам всего мира напрямую. Благодаря относительной анонимности интернета зачастую трудно провести различие между улемом и джихадистом, уважаемым ученым и представляющим опасность дилетантом.

Но именно по этой причине интернет стал основным источником духовного руководства для нового поколения политически активной, социально сознательной и живущей в условиях глобализации мусульманской молодежи. Интернет – наряду с увеличением возможностей для путешествий, распространением спутникового телевидения и множеством онлайновых социальных сетей – дал молодым мусульманам совершенно новый взгляд на мир и на здоровое недоверие к институциональной власти, будь то правительство или улемы. На самом деле для многих два этих понятия считаются чем‑то одним. В конце концов, почти в каждой стране, где преобладает мусульманское население, правительство осуществляет прямой контроль над улемами, выбирая тех, кто проведет пятничный намаз, а иногда даже создавая свои проповеди для них. Это привело к широко распространенному мнению о том, что улемы были кооптированы государством и что их суждения по важным социальным, политическим и религиозным вопросам больше не достойны доверия.

Такие настроения были вызваны быстрым притоком мусульманских иммигрантов в Европу и Северную Америку, где индивидуализм и антиинституциональная этика вплетены в саму ткань общества. Новое поколение так называемых вестернизированных мусульман ищет духовного руководства не в Великих мечетях своих родителей (по некоторым оценкам, менее трети американских мусульман ходят в мечети), а в небольших «гаражных мечетях», студенческих группах, духовных кругах и исламских центрах, большинство из которых независимы от традиционного институционального руководства и полностью оторваны от социальных и культурных ограничений. Правда, число мусульман в Европе и Северной Америке по‑прежнему относительно невелико. Несмотря на истерию по поводу надвигающейся «исламизации» Запада, мусульмане составляют лишь около 6 % населения в Европе и менее 2 % населения в Соединенных Штатах; по прогнозам демографов, эти показатели едва ли значительно увеличатся. Тем не менее свобода слова и совести, которой они пользуются, и их возросший доступ к новым коммуникационным технологиям, с помощью которых они могут распространять свои новаторские взгляды на современный ислам по всему миру, дали этим «западным» мусульманам возможность оказывать огромное влияние на своих единоверцев в государствах мусульманского большинства.

Что действительно объединяет мусульман в Европе и Северной Америке с мусульманами во всем мире – это то, что почти три четверти из них относятся к возрастной категории до тридцати пяти лет. В некоторых частях мира, например совсем недавно в Иране, Тунисе, Египте, Алжире и Йемене, это «преобладание мусульманской молодежи» создало беспокойную прослойку в обществе, которой надоело отсутствие политических и экономических возможностей и которая готова подняться против своего правительства, требуя удовлетворения своих прав и привилегий. Facebook, Twitter и другие платформы социальных сетей предоставили этому глобальному молодежному населению представления о другом мире, других возможностях и других социальных структурах. Действительно, для многих молодых мусульман интернет – это больше чем средство общения. Это платформа, через которую реализуется новое видение уммы – виртуальной уммы, основанной не на религиозной приверженности и культурной принадлежности, а на общих интересах, ценностях и проблемах.

Такое желание переделать религиозную власть и определить новый смысл и состав уммы – это то, что также привлекало многих молодых мусульман к воинствующей индивидуалистической и радикально антиинституциональной версии ислама, пропагандируемой джихадизмом. Лидеры джихадистов используют интернет, чтобы установить контакт с молодыми мусульманами, которые могут ощущать чувство социальной, экономической или религиозной отчужденности от своих общин, и предложить им альтернативный источник чувства принадлежности к сообществу и идентичности, такой, чьи цели и выводы, по иронии судьбы, вновь отсылают нас к наиболее радикальным преобразователям христианской Реформации. Бен Ладен, к примеру, использовал интернет, чтобы представить себя в качестве конкурирующего источника религиозной власти, выпуская собственные фетвы и излагая свои интерпретации Корана, хотя, как и Амр Халед, не был священнослужителем и никогда этому не обучался.

Тем не менее именно на основе полного дистанцирования от клерикальных институтов лидеры джихадистов и выстраивают свою власть. Действительно, вся джихадистская идентичность была разработана в прямом противостоянии улемам, поэтому их лидеров можно также рассматривать как идущих по стопам так называемых радикальных деятелей христианской Реформации, таких как Ханс Хат, Якоб Гуттер и Томас Мюнцер, которые, продвигая принцип религиозного индивидуализма, призывали к насильственному свержению общественного порядка. Даже Мартин Лютер категорически возражал против любого толкования, которое оспаривало его интерпретацию. (Он даже оценивал различные книги Библии как более или менее ценные в зависимости от того, соотносились ли они с его теологией или нет.) Во время Крестьянской войны в 1525 г., когда ряды восставших возглавлял его соперник Томас Мюнцер, Лютер не только присоединился к светским судьям, но и публично призвал к массовому убийству крестьян, написав: «Каждый, кто может, должен их убивать, душить и колоть, тайно или явно, и помнить, что нет ничего более ядовитого, вредного, дьявольского, чем мятежник». Было убито более ста тысяч крестьян.

Неудивительно, что реформаторское движение Лютера вскоре стало рассматриваться как проблема, а не решение. К середине XVI в. христианская Реформация так или иначе отказалась от идей Лютера в пользу более популистских вариантов, таких как движения Цвингли в Швейцарии, анабаптистов в Рейнской области и кальвинистов в Женеве; последние быстро стали доминирующей ветвью протестантизма в Западной Европе. Подобный процесс в настоящее время происходит и в исламе. Идеология, которая когда‑то обращалась к крошечной части глобального мусульманского движения, стала еще менее терпимой в течение последнего десятилетия, поскольку подавляющее большинство почти в каждой мусульманской стране отвернулось от послания джихадистов.

Но феномен Реформации, породивший джихадизм, не ослабевает. Новый класс так называемых диссидентских улемов – ученых и учителей, которые провозгласили независимость от признанных правовых школ, – начал собирать большое число последователей во всем исламском мире. Эти улемы превратились в нечто подобное странствующим проповедникам, создающим параллельную структуру власти, которая противоречит традиционным духовным институтам. Между тем эти институты вновь начали проявлять определенную степень влияния и авторитета, переняв ту же тактику, которой пользуются их реформистские соперники. Если хотите, назовите это «контрреформацией». Аль‑Азхар даже создал свою телевизионную сеть, которая, кроме арабского, вещает на английском, французском и урду. Почти каждое духовное учреждение в мире теперь имеет значительное присутствие в интернете. Улемы открыто признают, что их авторитет и репутация зависят от их способности использовать новые инструменты социальных сетей для привлечения молодых мусульман к выступлениям на их уровне и на их условиях. Результатом этого становится какофония голосов из разных источников, представляющих настоящий рог изобилия идей, ценностей, мыслей и интерпретаций, многие из которых конфликтуют друг с другом, заявляя об исключительном праве определять будущее того, что вскоре станет крупнейшей религией в мире.

 

Реформации, как мы знаем из христианской истории, могут быть хаотическими и кровавыми. И исламская Реформация имеет несколько вероятных путей развития, прежде чем будет избран окончательный. Возможно, слишком рано размышлять о том, как чувство радикального индивидуализма и антиинституционализма, захватившее мусульман во всем мире, повлияет на ислам в ближайшие годы. Но одно несомненно: прошлое уже позади, как и времена идеализированного и абсолютно мнимого представления о нем, сформированного теми пуританами и фундаменталистами, которые стремятся его воссоздать. Следующая глава в истории ислама будет написана исключительно теми, кто желает смотреть в будущее, теми, кто уверен, что революция, которая была провозглашена пророком Мухаммадом четырнадцать столетий назад с целью заменить архаичные, костные и несправедливые структуры племенного общества радикально новым видением божественной морали и социального эгалитаризма, продолжается по сей день.

Потребовалось много лет на то, чтобы очистить Аравию от ее «ложных идолов». Еще больше потребуется для того, чтобы очистить ислам от его новых фальшивых идолов – слепой приверженности и фанатизма, которым поклоняются те, кто заменил первоначальное представление Мухаммада о терпимости и единстве собственными идеалами ненависти и раздора. Но очищение неизбежно, и волну реформ нельзя остановить. Исламская Реформация уже здесь.

Мы все живем в ее эпоху.

 

 

Благодарности

 

Спасибо, мама и папа, за то, что вы никогда не сомневались во мне; Кэтрин Белл, за то, что заставила меня взяться за это; Фрэнк Конрой, за то, что дал мне шанс; Элис Чейни, за то, что нашла меня; Даниэль Менакер, за доверие; Аманда Фортини, за исправления; мои учителя, за отклики; и Ян Верретт, за абсолютно все остальное.

 

Примечания