Явные предначертания? Отрицание американских гипотетических сценариев

 

Детали военного конфликта имеют более серьезное значение. Есть мнение, что при другом течении войны в боях родилась бы другая Америка. Если бы британские войска сражались успешнее и потерпели бы поражение только из-за более систематической реакции Америки, “могла бы сложиться совершенно иная американская народная культура, акцент в которой делался бы на государстве, а не на личности, на обязанностях, а не на правах”[415]. И все же в перспективе военный конфликт был столь же неопределенным, сколь поразительно определенным кажется в ретроспективе его исход. Американские историки того времени, изучавшие революцию, прекрасно понимали это, поскольку снова и снова сталкивались с нелепым фактом, что исходы битв зависели от мелочей. С тяжелым сердцем они замечали, как выразился Уильям Гордон, что “от случайностей такого рода, возможно, зависит взлет и падение великих держав и будущий перенос власти, славы и богатств, наук и искусств из Европы в Америку”[416]. Не приходящие к однозначным выводам рассуждения Гордона о подобных случайностях, замечает современный аналитик, знаменуют собой тот момент, в который историки порвали со своим пуританским, предопределенным прошлым и попытались придать историческую неумолимость силе случая и снабдить свою новую республику серьезным, профессиональным описанием ее происхождения. Однако освободились они лишь частично. Они

 

уничтожили традиционное представление о провидении, размыв границу между провидением и случаем. Они сделали эти термины синонимами и прибегали к ним в иллюстративных целях, чтобы показать, что произошло невероятное, неожиданное, необъяснимое событие. Кроме того, они использовали как язык провидения, так и язык случая не в качестве модели исторической интерпретации, а именно чтобы не выносить суждений о причинах, если причины не были известны. Уничтожив различие между провидением и случаем, историки продемонстрировали, что более не считают провидение приемлемой моделью исторической интерпретации.

 

Провидение сохранилось лишь в “идеологических и эстетических целях”[417]. Не бог, а американская доктрина “явного предначертания” стала конечной причиной всего.

Можно предположить, что таким образом Американская революция существенно поспособствовала секуляризации исторических интерпретаций. Следовательно, малозначительные факты (необъяснимые случайности) и великие гипотетические сценарии (ниспосланные провидением) более не были объединены в рамках провиденциального порядка, а потому потенциально могли вступить в конфликт друг с другом. И все же это тоже могло быть непредвиденным исходом, если представление Лестера Коэна о ранних американских историках революции было верным: “объединив провидение со случаем, уничтожив традиционное использование провидения в качестве модели интерпретации и используя случай независимо от провидения”, эти историки хотели достичь той же цели, которую ставили перед собой Юм и Гиббон, то есть “вернуть в историю представление о случае и представить каузальность как сложную проблему”[418]. Однако они преуспели лишь в том, чтобы наделить американскую историю новой, пускай и светской, целенаправленностью.

Эти историки “хотели и того, и другого. С одной стороны, они хотели изложить историю непредвзято, стоя на службе истине и человечеству, безукоризненно используя язык и стиль, но с другой стороны, они хотели создать характерно американскую историю, которая должна была оправдать революцию и привить республиканские принципы будущим поколениям американцев”. Более того, они “не видели противоречия между своими попытками сохранять объективность и упором на принципы и ценности революции”,[419] хотя можно сказать, что эта проблема сохранилась в некоторых кругах. В новой американской республике не было места гипотетическим сценариям, как им не было места и на пуританском этапе колониальной истории. Согласно пуританской теологии, которая досталась в наследство революционерам, будущее не было известно лишь человеку: с момента творения оно было предопределено богом, но не во власти человека было менять его, проявляя собственную свободу воли. Напротив, новая “ревностная риторика” революционеров провозглашала наличие “тревожности, волнения и напряжения, связанных с неопределенным характером будущего и ощущением, что люди несут ответственность за его облик”[420]. Они должны были иметь свободу формировать облик будущего, но только определенным образом.

Кроме того, историки революции попробовали создать более замысловатую, более профессионально историческую версию основания собственного государства. Не в последнюю очередь они достигли этого, заменив пуританское предопределение новым представлением о силе случая. Однако в полной мере добиться профессионализма им не удалось, поскольку логику случая необходимо было подчинить единственному, заранее предопределенному исходу – правомерности и неизбежности существования независимых Соединенных Штатов. Альтернативный гипотетический сценарий, который демонстрировал другой, в равной степени вероятный путь развития британской Северной Америки, был косвенным образом отвергнут с самого начала. Таким образом, описать истинную динамику истории, игру гипотетических сценариев и случайностей, им так и не удалось. Вместо этого историки революции взяли на вооружение остаточные представления о провидении, чтобы намекнуть на целенаправленный характер американской судьбы, и в итоге им пришлось использовать случай только в качестве способа секуляризировать провидение, но не уничтожить телеологию в принципе. Таковы основные контуры проблемы, возникшей на раннем этапе.