Конструирование проблем, которые можно решить

Важной целью переговоров о проблеме является такое формулирование трудностей, которое максимально увеличивает возможность действия. Как мы уже сказали, этого легче достичь, если мы пользуемся описанием конкретных действий, а не предикатами или абстракциями. Легче прийти к согласию с ребенком, который не хочет убирать свою комнату, чем с «несносным мальчишкой»; легче работать с человеком, который по возвращении с работы наливает себе выпить, чем с «алкоголиком»; легче действовать, когда имеешь дело с человеком без опыта сотрудничества с ровесником, чем с «человеком с низкой самооценкой». Развивая один из этих примеров: человеку, который, приходя с работы, сейчас же делает себе выпивку, можно предложить выйти на прогулку с собакой.

Мы советуем читателям разложить каждую диагностическую категорию в последовательность одиночных личностных поведений, повторяющихся при определенных условиях, на элементы, с которыми можно без труда работать. Мы считаем, что определения типа «зависимый», «личность, склонная к алкоголизму», «психическое расстройство» — очень размыты и, как мы думаем, довольно пугающи (хотя потенциально на них легче заработать).

Глава 6. Нейтральность и власть. Мнения, задания и уговоры

Люди легче принимают аргументы, которые открыли сами, чем те, которые пришли в голову другим.

Паскаль

У нас есть простое убеждение, что если кто-то не желает оказывать влияние, если слова, которые должны повлиять на других, застревают у него в горле, или если он считает, что человеческие существа могут взаимно не влиять друг на друга (эмоционально или по-иному), ему необходимо убраться из человеческого общества.

БродесиХас (1989)

Краткосрочные терапевты часто обращаются к непосредственному выражению мнения, поэтому им необходимо овладеть трудным искусством убеждения.

Мы считаем, что можно принять такой тезис: искусство терапии независимо от того, какой подход он представляет, имеет много общего с искусством убеждения. Для многих это неприятный факт. Однако, нравится нам это или нет, наша профессия состоит в том, чтобы убеждать людей, прямо или скрыто в необходимости перемен.

Влияние и экспертиза

Среди многих представителей нашей профессии существует убеждение, что можно избежать ситуации, где терапевт оказывает влияние, что одно лишь выслушивание клиента или семьи достаточно для того, чтобы вызвать дискуссию, где терапевт ничего не делает для «управления изменением, манипулирования диалогом семьи в определенном направлении» (Марковитц, 1992, цитируя Харлейн Андерсон). Мы считаем, что это опасное заблуждение. Невозможно скрыть собственное мнение и избежать влияния, хотя бы неосознанно, посредством целого ряда коммуникационных каналов, вербальных и невербальных. Несмотря на то, какую модель терапии мы выбрали, на определенные утверждения мы не реагируем, на другие задаем те, а не иные вопросы, делаем определенные жесты, киваем головой, произносим «гм». В любом случае мы оказываем влияние на процесс интеракции. Много информации передается на тонком уровне выражения: выражения лица, движения глаз, дыхание, расширение/сужение зрачков, положение тела и т.п., то есть реакциями, которые мы не осознаем и не контролируем. Мы опасаемся, что такого рода тонкие уровни влияния являются наиболее предательскими, поскольку они функционируют вне области сознания участников интеракции. Мы полностью согласны с любыми стремлениями увеличить автономность клиента, помогая его самостановлению, которое опирается на его собственные возможности. Мы, однако, не можем согласиться с тем, что предлагать что-либо клиенту или убеждать его попробовать ввести определенные изменения является манипуляцией, или насилием.

На данный момент в психотерапии существует течение, полностью отрицающее роль эксперта или даже существование самой экспертизы. Часто вспоминается здесь утверждение Матураны о невозможности «инструктивной интеракции»; «разговор» вырастает до ранга таинства, говорить о котором можно лишь полным набожности шепотом. Роль эксперта признается эпистемиологически вредной (что бы это ни значило), формирующей зависимость, которая злоупотребляет властью, профессиональной манипуляцией и т.д. Хотя мы уверены, что существуют терапевты, отвечающие этому описанию, считаем, что роль эксперта может исполняться так, что она не ослабляет клиента, не разоружает его (собственно вооружение невозможно, надо лишь избегать разоружения).

Важно, чтобы от нашего внимания не ускользнул тот факт, что большинство людей, которые отбрасывают экспертизу и техники, являются необычайно опытными терапевтами, это отличные эксперты, идеально владеющие этими техниками. Мы согласны с тенденцией избегать высокомерной позиции, скрытой манипуляции и считать терапию процессом, где мы, располагающие знанием, несем добро людям не из нашего круга. Однако притворяться, что мы не обладаем знанием и навыками, — просто абсурд; это противоречит тому обстоятельству, что мы имеем опыт и мудрость, которые вносим в терапию, они получены нами в процессе тщательной, иногда весьма нелегкой работы.

Примером может служить позиция Брайана, который часто говорит клиентам, что за последние 25 лет он стал неплохим экспертом в том, что в интерперсональных связях, связях между людьми, не дает эффекта, особенно когда это касается определенных схем, связей. Обычно он добавляет еще, что у него значительно меньше жестких советов по поводу того, что дает хорошие результаты. Он, однако, признается, что иногда у него появляются неплохие идеи о том, что могло бы подействовать, часть этих идей он взял у бывших клиентов, часть придумал сам и с удовольствием ими поделится (Кейд, 1992).

Нейтральность

Проблема нейтральности часто поднималась в последние годы, вызывая много противоречивых мнений. Нейтральность терапевта, по нашему мнению, есть необходимость, которая имеет свои основы в прагматическом требовании быть терапевтичным в работе с семьями. Потеря нейтральности обычно ставит терапевта в очень неудобную позицию, делающую помощь невозможной.

Понятие нейтральной позиции терапевта означает, что он отбросил личное мнение об определенных людях, поведениях, системах ценностей и событий. Наше знание о нейтральной позиции выросло из поражений, поскольку мы позволили себе пристрастность, веря, например, в то, что одна из сторон требует п©ддержки, или считая, что мы производим терапевтическую провокацию с целью вернуть старый способ равновесия системы.

Некоторые принимают нейтральность в терапии как позицию, равнозначную отказу от эмоций. Мы видели терапевтов, имеющих выражение лица как у Бастера Китона, которые разговаривали с родителями. Мы считаем, что можно сохранять нейтральность, занимая позицию между полным равнодушием, нейтральностью и аффирмацией и даже дружеским теплом, охватывающим проблемы обеих сторон. Важно, чтобы в терапии ни одна из сторон не воспринималась иначе, для того чтобы не создавать союзы явные или скрытые, одних против других. Терапевтическая нейтральность может означать «необъединение ни с одной стороной или со всеми сразу».

Нейтральность по отношению к эффектам, по нашему мнению, есть прагматическая позиция, которую в некоторых ситуациях необходимо принять, хотя необязательно она должна выражать отсутствие интереса к решению проблемы или отсутствие чувствительности к широким социополити-ческим вопросам. Часто, когда терапевт слишком сильно идентифицируется с аргументацией перемен, несмотря на то, выражает он это прямо или скрыто, он сам становится в этом случае в некотором смысле «клиентом-покупателем» определенного изменения семьи или одного из ее членов. Терапевт в этом случае охватывает все аргументы «за», оставляя членам семьи лишь аргументы «против», вместе с сопутствующими им эмоциональными окрасками. Эти «за» и «против», представления терапевта о том, как должно быть, абсолютно теряют смысл, если стремление к цели разоружает клиентов, укрепляя их сопротивление или старые позиции. Кирни, Бирни и Мак Карти, анализируя семейную терапию, где имело место злоупотребление, говорят о «колонизации потенциала» систем мой профессиональной общественной помощи, занимающейся проблемами семей из бедной среды или самых низов общества. Они показывают, что подобные семьи становятся странными жертвами бесконечных крестовых походов, нападений и отступлений, а под лозунгами о милосердии кроются попытки контроля или предложение лечения. Колонизированные, опутанные санкциями колонизаторов, они находятся в амбивалентном партнерстве, колеблясь между бунтом и покорностью» (Кирни и другие, 1989). Процесс колонизации мы рассмотрим подробнее при описании парадоксальных техник.

Мы предпочитаем придерживаться категории «гость-жалобщик-клиент», описанной в предыдущей главе, нежели широко понимаемого понятия нейтральности. Мы считаем, что, постоянно держа в поле внимания вопрос: «Кто является клиентом, и что ему нужно?», можно избежать некоторых союзов, излишнего энтузиазма или догматизма о том, какими должны быть другие люди и, что важнее, форсирования собственных убеждений. В ситуации, когда человек имеет мотивации к переменам некоторых аспектов своей жизни, мы с радостью принимаемся рукоплескать в ответ на любую попытку иного, отличного от обычного поведения.

В частной практике нам редко приходится выступать в роли общественного контролера. Однако, наверняка, если бы нам пришлось взять на себя эту роль, мы бы уже не действовали как терапевты (даже если бы это были люди, требующие терапии, и это были бы проблемы жизненно важные, например, касающиеся ребенка или матери, или человека, которого можно уберечь от определенного поступка, о котором ему пришлось бы позже жалеть). Мы должны весьма тщательно разделять эти два вопроса. Если мы действуем во имя общественного контроля, в этом случае терапевт или власть, которую он представляет, являются клиентами. Наш опыт показывает, что люди меняются только с помощью такого пути, который они сами выберут, когда выступают в роли клиента. Если нам приходится взять на себя роль клиента, особенно когда в нашем распоряжении имеются определенные санкции, в этом случае мы стремимся выработать послушность (в определенных случаях это может быть единственно верное поведение, однако мы не должны путать его с терапией). Это не означает, что нельзя исполнять роль общественного контролера терапевтическим образом (Викленд и Джордан, 1990).

Мнения, задания, уговоры

Во время краткосрочной терапии мы часто просим людей поэкспериментировать с новыми вариантами поведения или играть новыми способами, воспринимая свою ситуацию, что часто означает для них радикальный отход от своих привычек в поведении и законов, давно признанных очевидными, представляющими здравый смысл. Сила основ, убеждений, ценностей будет составлять важный фактор готовности попробовать нечто иное. Рокич разработал трехуровневую качель убеждений, начиная с самых простых, глубоко укоренившихся (уровень 1), через убеждения, связанные с авторитетами, к которым мы прислушиваемся и которых уважаем (уровень 2), и до периферийных (уровень 3). Чем сильнее данное поведение укоренено в уровне 1, тем с большей силой и интенсивностью оно удерживается, и тем труднее на него повлиять (1968). Эту главу мы намереваемся посвятить представлению взглядов, происходящих из изучения искусства убеждения, которое мы считаем важным в работе терапевта.

Абсолютно верно то, что люди с большим желанием сотрудничают и пытаются проводить в жизнь новые типы поведения, если их оценили, в том случае, когда их убеждения, чувства понимаются и уважаются. А люди, которые чувствуют себя непонятыми, особенно, когда переживают сильные стрессы, в значительно меньшей степени способны воспринимать уговоры, вне зависимости от того, каким важным кажется содержание беседы (Нун-нали и Бобрен, 1959).

Расстроенной женщине, которую только что бросил муж, группа озабоченных социальных работников советовала немедленно связаться с начальником отдела общественного страхования. Женщина сидела в комнате, всхлипывая, и была неспособна предпринять какие-либо действия. И только когда один из работников проявил полное понимание ее состояния, чувства страха, злости, отчаяния и сказал, чтобы она не спешила, женщина почти сразу попросила номер телефона отдела общественного страхования и телефонную книжку, чтобы найти номер адвоката. Поэтому, повторим еще раз, важно, что мы должны не только слушать клиента, но давать ему также почувствовать, что мы слышим его слова и стараемся понять его историю и его чувства.

Люди легче подчиняются просьбе или мнению, которые соответствуют их чувствам, опыту, желаниям. Одна молодая женщина пришла за помощью, поскольку вгоняла себя в болезнь чрезмерным беспокойством о результатах экзаменов и подготовкой к ним. Перед этим ее пришлось выносить с пробного экзамена, где ее рвало от страха и слабости. Она знала, что вложила достаточно сил, чтобы сдать экзамен «шутя», но не могла расслабиться. Ей посоветовали каждый день кидать монету. Если выпадет «решка», то в этот день учиться нельзя. Она должна была пойти на пляж или в другое подобное место, но нельзя было брать с собой учебников. Когда выпадал «орел», можно было учиться, сколько ей хотелось. Ей удалось уменьшить темп. Она сдала экзамены с лучшими оценками. Этот совет принес плоды потому, что, как мы считаем, полностью соответствовал желаниям этой молодой женщины — уменьшить интенсивность обучения. Если бы она ждала помощи по вопросу, как справиться со страхом, чтобы работать еще больше, этот совет ничем бы ей не помог, несмотря на то, что был лучшим для нее вариантом.

Люди с ригидными, догматическими убеждениями, проявляют тенденцию отбрасывать идеи, несоответствующие взглядам авторитетов, которые составляют источник их убеждений.

Если мы хотим убедить очень догматичную личность в чем-либо, необходимо помнить, что этот человек необязательно хочет услышать логическое убеждение, подкрепленное фактами, или новые идеи. На такого человека можно повлиять, приводя в пример личности, которые являются для него авторитетами и традиционными ценностями. Необходимо постоянно помнить, что у него жесткая система убеждений (Беттинхаус и Коди, 1987). Один бывший военный признался, что является человеком с крайне традиционными убеждениями, например, он считал, что женщины еще не заслужили право голосовать. По его мнению, жизнь семьи должна опираться на дисциплину, что поведение его жены разрушает его авторитет, в связи с тем, что дети дичают. Было ясно, что он пришел к терапевту только для того, чтобы доказать жене, что от врачей нет никакого толка. Его спросили, представляется ли он себе генералом первой мировой войны или, скорее, второй мировой войны. Он попросил объяснить. Ему объяснили, что эта первая личность не многому научилась на опыте четырех лет войны, ее не интересовала мораль и дух армии, спасение человеческих жизней. Под конец войны он вел себя также неэффективно, как в ее начале. Однако второй персонаж учился быстро, уделяя много времени настроениям среди солдат и возможностям ограничить потери людей, адаптируясь к новым меняющимся условиям. Подумав, клиент кивнул головой: «Думаю, что я стал похож на первого генерала».

Конечно, если бы этому человеку просто указали на ошибки в его образе мыслей, он не пожелал бы измениться. Когда же ему описали два различных стиля управления армией, это дало ему возможность изучить в рамках конструктов, ему понятных, способ приблизиться к руководящему стилю генерала второй мировой войны.

Миллер замечает: «С точки зрения прагматизма речь, имеющая целью формирование и объяснение реакций, может быть более успешна, чем коммуникация, ориентированная на проходящие образцы поведения» (1980).

К терапевту пришла супружеская пара, прося помощи врача в том, чтобы не допустить брак их 26-летнего сына с разведенной женщиной. Муж был сторонником традиционных христианских ценностей и был вне себя от поведения сына. Терапевт признал, что Бог дал им тяжелую задачу, напомнив при этом историю блудного сына. Он подчеркнул, что в этой истории отец был, по-видимому, весьма сильной веры, поскольку, позволив сыну спустить все, что он унаследовал, учась на собственных ошибках, а в конце принял его назад, прощая. Не было сделано никаких попыток связать смысл сказанного с попыткой изменения поведения. Однако на следующей сессии оказалось, что глубоко взволнованный этой библейской историей, отец заново перечитал ее, после чего вместе с женой пошел на встречу с этой разведенной женщиной, которая оказалась очень хорошей (Кейд, 1980).

В описанном выше случае благодаря истории из Библии мужчина спонтанно открыл для себя новую позицию, которая, будучи согласной с его убеждениями, была глубоко укоренена в системе его ценностей. Если просто пытаться убедить его изменить позицию, прямолинейно указывая на мораль, которую необходимо извлечь из этой истории, то, вероятнее всего, он еще крепче ухватился бы за старую позицию.

Аргументы, к которым люди пришли самостоятельно, имеют намного более сильное значение, чем те, которые предложены другими. Кажется, что чем больше самостоятельно разработанных аргументов на тему некой позиции существует, тем больше правдоподобность ее длительного существования. Люди также лучше помнят свои мысли и аргументы независимо от того, соответствуют ли они их первоначальным взглядам. Перлофф и Брок пишут:

«...личности являются активными участниками процесса убеждения, пытаясь связать элементы разговора с имеющейся информацией. Делая так, они могут включать сюда идеи, которые не находятся в самом содержании убеждения. Эти самостоятельные акты познания могут служить подтверждением позиции, за которую ратует убеждение, или которую оно разрушает. Если коммуникация вызывает подтверждающие реакции, позиции изменяются в направлении предпочтительного источника коммуникации. Если коммуникация вызывает негативные реакции, изменения позиций в желаемом направлении будут тормозиться» (1980).

Вывод из этого, как утверждают Перлофф и Брок, состоит в том, что, «когда человек уже начал процесс изменения убеждений на данную тему, изменение будет более длительное, если слушатели сами обдумают данную информацию, чем, если бы говорящий привел им свои аргументы» (1980).

Автоконфронтации дают лучший эффект в случае с людьми, ценности которых изначально соответствовали ценностям, содержащимся имплицитно или эксплицитно в убеждающей их речи (Грубе, 1977). Если ценности клиента не соответствуют этому убеждению, конфронтация значительно менее эффективна. Собственно, в ситуации, когда убеждение вызывает неприятные, нежелаемые реакции, процесс изменения позиции и поведения блокируется, и наступает формирование аргументов против этих убеждений (которые могут быть выражены открыто или исподволь).

Мужчина, моряк на пенсии, определяемый профессионалами из разных сфер как суровая личность с викторианскими взглядами на дисциплину, абсолютно ригидный без каких-либо мотиваций, считал свою 14-летнюю дочь непослушной, бестолковой, отбивающейся от рук. Специалисты, однако, определили его дочь как вполне нормальную, хотя и выступающую против его жесткости в поведении. Усилия матери удержать мир в доме и ее попытки защищать дочь приводили лишь к ухудшению ситуации. Существовало опасение, что может дойти до актов насилия. Было признано, что отец не в состоянии понять, что ядро проблемы составляет именно его поведение. Он сам определил психиатров и общественную помощь как более чем бесполезные.

Появившись у краткосрочного терапевта, он сразу дал понять, что все его сотрудничество ограничится присутствием на сессиях. Терапевт начал говорить о том, как тяжело воспитывать детей в наше время. Многие традиционные ценности утеряны. Родители имеют право определить, как должны вести себя дети дома, а молодежи необходим опыт родителей, даже если им кажется, что он старомоден. Терапевт жаловался на утрату многих старых принципов и ценностей, утрату самодисциплины, уважения к себе, обязательных в старое время. «Однако,— добавил он, — хорошие родители наверняка станут более гибкими и смогут многого добиться путем переговоров, по мере того как будут расти их дети». Такая неожиданная акцептация взглядов привела к тому, что отец.девочки начал одобрительно кивать головой в знак согласия, включая реакцию и на последнее предложение о гибкости. Он задумался и через некоторое время, нагнувшись, сказал: «Я думаю, может быть, я тоже старомоден. Может, я слишком суров к ней, может, проблема в этом».

Терапевт, осторожно комментируя это, сказал, что в настоящее время много родителей, которые, кажется, не замечают, как ведут себя их дети. А детям приходится учиться хорошему поведению по средством изучения дурного опыта. Отец снова кивнул головой и пару минут спустя с большим ударением, подтвердил, что, вероятно, он был не прав.

«Ей же, в конце концов, всего 14 лет, она неплохая девочка. Времена изменились, и, боюсь, мне придется к ним приспособиться».

Чем сильнее терапевт рекомендовал проявлять осторожность, тем более мужчина желал изменить самого себя. Он согласился на следующую встречу, а ее результатом стало неожиданное улучшение отношений с дочкой.

Наверняка вначале он ожидал, что терапевт займет позицию понимания по отношению к дочке, а по отношению к нему лишь очередное выявление ошибок в воспитании. У него наверняка были хорошо отработанные аргументы. Он часто сталкивался с попытками, иногда мягкими, а иногда более решительными, убедить его принять позицию, несопоставимую с его жизненными принципами.

Когда его убеждения признали, не потребовав их защищать, он быстро согласился на экспансию позиции, принимающей взгляд, что хорошие родители должны быть более гибкими, когда их дети подрастают.

Осторожность терапевта, отказ от обвинений в адрес отца подтолкнули клиента к тому, что он смог сформулировать собственные аргументы в защиту большей гибкости и терпимости, аргументы, которых он никогда бы не принял от других. Когда же он начал изменять свою позицию, ему стало легче принимать советы не только от терапевта, но также от жены и дочки. Он очень хотел чувствовать себя хорошим отцом и хотел, чтобы это смогли оценить другие.

Как пишет Миллер, «успех в формировании реакции личности, которой адресовано убеждение, зависит от связи этих реакций с существующими ценностями» (1980):

«Повторение убеждения могло на короткое время привести к принятию и сотрудничеству. Они, однако, могут обратиться вспять в случае дальнейших повторов убеждения» (Качи-оппо и Петти, 1979). Исследования показывают также, что слишком частое позитивное подкрепление позиций и поведения может иметь негативные последствия и тормозить влияние убеждающей коммуникации (Мак Гвайер, 1964).

Вот пример: школьная учительница, участвовавшая в семинаре о поведенческой терапии, поняла, что слишком сильно реагировала на непослушное поведение мальчика в своем классе и, таким образом, могла укрепить его плохое поведение и образ себя, как «несносного» ребенка. Она решила чаще его поддерживать и, насколько это возможно, не реагировать на его провокационное поведение. Неожиданное улучшение поведения мальчика приятно ее удивило. Эта перемена, однако, оказалась недолгой. Учительница обратилась с просьбой о консультации по поводу этого случая. Ей посоветовали и далее стараться не провоцировать мальчика, но ограничить свои действия в его поощрении. Поведение ученика опять изменилось, но в этот раз на длительное время.

Человек, принимающий убеждение, содержащее рекомендацию небольшого изменения, готовится к принятию больших изменений. Это известное явление.

Исследования также показали, что в большинстве случаев люди, которых просили произвести некое грандиозное, даже абсурдное действие, настолько, чтобы оно сразу вызывало отказ, часто после этого принимали меньшие просьбы, которые кажутся им более осмысленными. Без первой просьбы, вторая была бы отброшена. Возможно, люди уступают тому, кто вроде тоже уступает. Например, женщина с сильным страхом открытого пространства, напуганная предложением терапевта пройтись вместе через город к торговому центру, с облегчением принимает альтернативное предложение выйти выпить кофе в кафе поблизости. Это был ее первый выход из дома за многие месяцы.

Иногда полезно пользоваться четко обоснованным мнением и воздержаться от выполнения некого задания.

Обычно на этом этапе я предлагаю (здесь следует четко обоснованное мнение), однако в данной ситуации я хочу, чтобы вы не пережили очередное фиаско.

Можно также создать иллюзию выбора одного из двух предложений, из которых каждое в отдельности, вероятно, было бы встречено отказом. Мы создаем ситуацию, где отказ от одного из них требует принятия другого. В случае женщины с агарофобией, о которой мы говорили, можно было бы сформулировать следующий вопрос:

«Не хотели бы вы пройтись со мной к торговому центру и поделиться своими ощущениями, или начать с короткой прогулки в кафе за углом?»

Превосходный анализ такого типа случаев дает работа Милтона Эриксона (Росси, 1980).

Важным элементом является также способ, каким люди реагируют на задания или пожелания. Реализуют ли они их, модифицируют, восстают против них, игнорируют или забывают?

Терапевт должен принимать во внимание обратную информацию этого типа, чтобы запланировать следующий шаг. Если, например, клиент реализует совет, дальнейшие рекомендации противопоказаны. Если игнорирует или забывает — терапевт должен точно проанализировать свою позицию. Возможно, он ошибочно оценил область изменений? Возможно, терапевт более мотивирован к определенной перемене, чем клиент. Может быть, у клиента или семьи есть лучшая идея, более им подходящая? Мы считаем, что, если не удается произвести или выполнить определенное задание или привести к принятию мнения, это результат непонимания или неверного расчета со стороны терапевта, а не сопротивления и нежелания клиента.