Пустая гостиная, обставленная старой, но добротной мебелью. Через открытую дверь балкона видны небоскрёбы большого города. На балконе стоит кресло-качалка.

Пустая гостиная, обставленная старой, но добротной мебелью. Через открытую дверь балкона видны небоскрёбы большого города. На балконе стоит кресло-качалка.

Долго, настойчиво звонит телефон...

Наконец, в одну из дверей просовывается взлохмаченная голова Гарри Бендинера. Видно, что он недоволен разбудившим его звонком. Некоторое время он ждёт, но телефон продолжает звонить. Походкой старого, больного человека Гарри семенит к столу.

На нём пижама, поверх которой надета тёплая безрукавка, закрывающая горло и тапочки.

 

Гарри.

Бендинер слушает.... Да, да, Гарри. Или ты думаешь, что здесь живёт ещё кто-то под этой фамилией? (Некоторое время он слушает).

Вот что, Алоиз, когда ты затевал эту афёру со строительством, то не прислушался к совету старика Гарри. Больше того, ты уговорил меня дать тебе денег под такие смешные проценты, что я даже постеснялся сказать об этом моему помощнику Марку.... Да, я помню это, Алоиз...

Но послезавтра истекает уже третий срок платежей и, если ты думаешь, что я буду переносить его бесконечно, то это твоя очередная ошибка.

 

В процессе разговора он начинает переминаться с ноги на ногу. Ему очень нужно в туалет и он хочет поскорее закончить разговор.

 

О чём ты говоришь, Алоиз? Ни что уже не сделает меня более одиноким. Когда-то я слишком хорошо усвоил твои уроки бизнеса.... И не надо взывать к моему религиозному чувству. После того, что фашисты сделали с евреями, я меньше стал советоваться с богом.

 

Терпеть становиться всё труднее, и он то присаживается на край стола, то начинает притоптывать ногами.

 

Меня ждёт неотложное дело, и, если я потрачу на тебя хотя бы ещё минуту, последствия могут быть печальными. В конце концов, Алоиз, сумма, которую ты можешь потерять на этой дурацкой сделке, не столь велика. Дай отставку одной-двум любовницам, и ты останешься при своих.... Что?... Вот именно, я обхожусь без женщин и поэтому богат.... Видишь, ты уже смеёшься, значит, не так плохи у тебя дела.

 

Терпеть становится невмоготу.

 

Всё, Алоиз, меня ждут, и скоро лопнут от нетерпения.... Что?... Какой контракт?... Ты хочешь прочитать его мне по телефону?!!.. Нет!!!... Ну, вот что, так и быть, я распоряжусь, чтобы в банке подождали ещё месяц. Но это в последний раз! Пока.

(Он бросает трубку и, теряя тапочки, бежит в туалет)

Боже, кто бы знал, ЧТО заставляет меня играть в поддавки!

 

Некоторое время сцена пуста. Слышен звонок в дверь. Через паузу – опять. Из ванной комнаты выглядывает удивлённый Гарри.

В руках у него большая клизма.

Он, было, направляется с ней к двери, но потом возвращается и прячет её. Посмотрев в дверной глазок,

Гарри открывает дверь. Входит Марк.

 

Марк.

Здравствуй, Гарри. Как ты и предсказывал, наши акции поползли вверх. По всей видимости, пароходная компания...

 

Гарри.

Марк, почему ты не позвонил мне, как обычно, по домофону?

 

Марк.

Извини, Гарри. Внизу какие-то люди заносили в подъезд вещи, и дверь была открыта. Консьерж за столько лет привык, что я прихожу к тебе едва ли не каждое утро и...

 

Гарри (перебивая).

Да, но это неудобно. В конце концов, я мог быть не один.

 

Марк (встревожено).

Ты что, вызывал врача? Тебя опять мучает непроходимость?

 

Гарри.

Все врачи, которые когда-либо лечили меня, уже умерли.

 

Марк.

О Господи, Гарри, я не всегда понимаю, шутишь ты или у тебя дурное настроение.

Гарри.

Все мои шутки от дурного настроения, Марк.

 

Марк.

Что тебя расстроило?

 

Гарри.

А что может меня радовать, если я вызываю только медицинские ассоциации?

 

Марк.

Я знаю, Гарри, тебе нужна женщина.

 

Гарри.

Что?!

Марк.

По уходу... Я был бы рад, если бы рядом с тобой кто-то был. Нет, нет, мне не в тягость отнести в прачечную бельё или купить для тебя лекарства, но, если бы это делалось женскими руками, то это было бы... уместней.

 

Гарри.

Ты прекрасно знаешь моё отношение к женщинам. Моя последняя жена...

 

Марк.

Её двадцать лет уже нет на этом свете.

 

Гарри.

Да? А я думал, что она только вчера швырнула в тебя супницей, когда ты сказал, что американские женщины никогда не научатся делать настоящие кнедлики.

 

Марк.

Но ведь это так, Гарри. Согласись, что моя Голда всегда их делала намного лучше.

 

Гарри.

Нет, Марк, ты не уговоришь меня впустить в дом женщину. Все они хотят только одного: денег, денег и денег. Даже служанки, и те старались что-нибудь украсть.

 

Марк.

Четыре года назад я предлагал тебе взять в дом мою дальнюю родственницу Эсфирь, девушку удивительно добрую и почитающую родителей. За несколько долларов в неделю она вела бы хозяйство и вряд ли разорила тебя. Почему ты тогда не согласился?

Гарри (с пафосом).

Взять в дом холостого мужчины молоденькую девушку?..

 

Марк.

Да-да, моя Голда до сих пор улыбается, когда вспоминает твои слова о том, что ты боялся её скомпрометировать.

 

Гарри.

Что тут смешного? Я был бы вынужден на ней жениться.

 

Марк (улыбаясь).

Ты?

 

Гарри.

А что? Мне только восемьдесят два! Поверь, я ещё помню, как окручивать хорошеньких девушек из еврейских религиозных семей. Несколько коробок сладостей, два похода в кино и мы уже идём под хупу.

 

М а р к (смеётся).

Да, Эсфирь любит сладости. Но в кино... ты бы не высидел и половину сеанса с твоим мочевым пузырём.

 

Гарри.

Ну, довольно. Займись-ка лучше почтой. Меня волнует, что до сих пор нет известий от Линча из Сан-Диего. Как там его новое дело?

 

М а р к.

Я не случайно завёл сегодня разговор о твоём одиночестве.

 

Гарри.

Но мне так удобно. Я не хочу, чтобы, в конце пути, меня кто-то подталкивал в спину. Я привык к одинокой жизни.

 

М а р к.

Жизни, Гарри, именно жизни.

 

Гарри.

Ах, вот ты о чём... Ну, я намного старше тебя, Марк, и надеюсь, что ты...

 

М а р к (резко поворачиваясь к нему).

Мы уезжаем, Гарри.

 

Гарри.

Что?!

 

Марк.

После Пасхи мы уезжаем в Израиль. Моя Голда хочет жить там, где похоронены её родители. Да и дети должны...

 

Гарри.

Ты хочешь уехать, Марк?

 

Марк.

Да. Мы все хотим.

 

Гарри.

Но, это совсем не дёшево, уехать в Израиль и начать там всё с нуля. "Камни в стране Израильской тяжелее, чем в других". У тебя ведь, кажется, трое детей, так?

 

Марк.

Да, если не считать Цилю, жену Фроима и Лизу. А всего пятеро.

 

Гарри.

Им же надо заново учиться. Они не знают языка.

Марк.

Моя Голда всегда говорит с ними на иврите. А внучка Лиза даже знает несколько стишков.

 

Гарри.

Вот видишь, - внучка. Она же совсем кроха.

 

Марк.

Ей уже пять лет, Гарри.

 

Гарри.

Неужели? Как летит время! И тебе не страшно с целой кучей детей...

 

Марк.

Моя Голда уверена, что всё будет хорошо. Служа у тебя, я получал неплохую зарплату. Спасибо тебе. При нашей семейной бережливости, мы сумели скопить кое-что за эти годы. Да и дети не сидели, сложа руки... В общем, нам хватит.

 

Гарри.

Но почему ты не говорил мне об этом раньше? Почему ты молчал? Прожить столько лет в Америке...

 

Марк.

Я говорил тебе об этом, Гарри, но ты не принимал мои слова всерьёз.

 

Гарри.

Разве? Не помню. Но, зачем тебе это нужно? Вам что, плохо здесь? Ты хоть понимаешь, что твоим близняшкам сразу дадут в руки автоматы вместо скрипок? Там каждый день приходится доказывать своё право на эту каменистую землю. Разве ты мало испытал за свою жизнь, Марк? Ты чудом остался жив тогда, в Варшаве. Или ты всё забыл?..

 

Марк.

Нет, я ничего не забыл. В том-то и дело, что я слишком хорошо это помню.

 

Гарри.

Тогда объясни. Твоя Голда разумная женщина, и мне тем более кажется странным...

 

Марк.

Мы давно уже всё решили, Гарри.

 

Гарри.

Ну, хорошо, у неё там похоронены родители. Если не ошибаюсь, они прожили в Израиле года три. Так?

 

Марк.

Нет, Гарри. Отец Голды, реб Хаим Гехт тяжело болел ещё в Польше и умер через месяц после приезда, а мамеле Лея, олеохашолем – мир её праху, едва ли прожила год после его кончины.

 

Гарри.

Ну, вот! Они даже не успели познакомиться с соседями.

 

Марк.

Они поехали, чтобы умереть на этой земле.

 

Гарри.

Нет, я отказываюсь это понимать!

 

Марк.

Тебе нельзя нервничать, Гарри. Давай поговорим о другом.

(Некоторое время они молчат.)

Гарри.

Скажи, Марк, а кто тогда сообщил Голде, что ты здесь, в Америке?

 

Марк.

Не помню. В те годы многие уезжали в Израиль. Кто-то встретил её там и сказал, что я жив, и она приехала, чтобы увезти меня отсюда.

 

Гарри.

Однако вы задержались.

 

Марк.

Да, ты прав. Сначала мы хотели уехать через год после свадьбы, но... вдруг родился Фроим. Потом... девочки... серьёзно занялись музыкой. Однажды утром, когда я звонил в Тель-Авив, чтобы сообщить о дне нашего приезда, забеременела Циля.

 

Гарри.

Значит, ты тоже хочешь уехать, чтобы умереть там?

 

Марк.

Да... Но сначала жить.

 

Гарри.

И всё-таки, почему, Марк?

 

Марк.

Я еврей, Гарри.

Гарри. (Удивлённо).

А я, по-твоему, кто?! Обрезанный алеут? Разве не меня моя бедная мать назвала при рождении Гершелем? Да, я уже давно не хожу в синагогу, за работой я частенько забываю о святой субботе, но ты же знаешь, сколько я помогал иешивам и Толмуд-Торам. Разве не через твои руки проходили счета в помощь синагоге и тому же Израилю?

 

Марк.

Конечно, Гарри, конечно. Наша община благодарна тебе. Нет еврея щедрее тебя в этом городе, но...

 

Гарри.

Что, но?..

 

Марк.

Не обижайся, Гарри, но... ты, всё-таки, стопроцентный американец. (Торопливо) Вернее, я хотел сказать, американский еврей.

 

Гарри.

А ты, значит, еврей еврейский?!

 

Марк.

Ну вот, ты и обиделся.

 

Гарри.

Я не обиделся, Марк, но ты мне так и не объяснил, что заставляет тебя срываться с насиженного места и ехать на другой конец земли.

 

Марк.

Боюсь, что ты посчитаешь мои слова несколько высокопарными...

 

Гарри.

Так-так...

 

Марк.

...но... мы ждали две тысячи лет, чтобы вернуться туда.

 

Гарри.

Должен сказать, что ты неплохо сохранился, старина.

Марк.

Я так и знал.

 

Гарри.

Что?

Марк.

Что ты будешь смеяться.

 

Гарри.

А что мне остаётся делать? По твоим словам, вы две тысячи лет лелеяли мечту об Эрец-Исраэле, а я в это время оплачивал экспедицию Колумба. И что теперь? Мне уготована роль Вечного Жида, а вы столбите участки на кладбищах "Земли Обетованной". Так, что ли?

 

Марк (улыбаясь).

Это не мои слова, Гарри. Я всего лишь хотел сказать, что ты никогда не уедешь отсюда.

 

Гарри.

Ну вот... Это почему же?

Марк.

Разве ты сможешь бросить их?

 

Гарри.

Кого? Я плохо тебя понимаю, Марк.

 

Марк.

Вы с Розалией прожили вместе почти тридцать лет.

 

Гарри.

Но она ушла, ушла от меня за четыре года до своей кончины. Понимаешь?! Она бросила меня!!!

 

Марк.

У вас было двое детей, Гарри.

 

Гарри.

Да, Марк, и мне очень больно, что я ещё жив, а они уже ушли из этого мира. Ты сам не раз летал со мной в Бостон на могилу моего мальчика. Вместе с талантом хирурга, Бог дал ему больное сердце, унаследованное от матери и, как врач, Билл прекрасно понимал, что его жизненные часы идут значительно быстрее. Он даже не мог создать семью. Ему приходилось сторониться женщин, мечтавших об этом.

 

Марк.

Не надо, Гарри. Прости, что я завёл этот разговор.

 

Гарри.

Ты здесь ни причём. С годами я всё чаще думаю об этом. Мне очень жаль, что у меня были сложные отношения с Сильвией. Да, она не была мне родной, но разве я не любил её как собственную дочь?

 

Марк.

И она любила тебя, Гарри.

 

Гарри

Она всегда ревновала ко мне свою мать... и это было мучительно для всех нас.

 

Марк.

Это легко понять. Было бы глупо обижаться на неё.

 

Гарри.

Может быть, поэтому она так поздно вышла замуж? Сильвия не прислала мне ни одной открытки из Канады, куда они переехали с мужем.... А потом... эта страшная катастрофа над океаном, когда они возвращались из отпуска. У меня нет даже её могилы.

 

Марк.

У тебя есть её сын, твой внук, Гарри.

 

Гарри.

Да, мой внук Лео. Его так долго скрывали от меня, боясь, что я предъявлю на него права, что я даже не видел ребёнка.

 

Марк.

О, этому ребёнку уже двадцать три!

 

Гарри (оживляясь).

Я хочу признаться тебе, Марк. Не так давно, я разыскал его где-то в Ванкувере, по-моему...

 

Марк.

В Калгари.

 

Гарри.

Да, в Калгари. И позвонил туда. И знаешь, что он мне ответил, когда я назвал себя?

 

Марк (улыбаясь).

Что же?

 

Гарри.

Он сказал, что если это действительно звонит тот самый придурочный Бен-Гурион, то он готов прислать мне несколько сотен долларов на дорогу в Россию, с которой, как он уверен, нет телефонной связи.

 

Марк (заливаясь смехом).

Но, почему в Россию? Разве мать не говорила ему, что ты выходец из Польши?

 

Гарри.

Скорее всего, для него это одно и то же.

 

Марк.

Да... парень увлекается автогонками, и не удивительно, что у него ветер в голове.

 

Гарри (с подозрением).

Скажи, это, случайно, не ты подсунул мне газету со статьёй об этом шалопае?

 

Марк.

Нет-нет, что ты.

 

Гарри.

Ты, к тому же, ещё и лгун, Марк. А ведь когда-то ты собирался стать раввином.

 

Марк (со вздохом).

Увы, в Америке не станешь раввином, если не научишься играть в бейсбол.

 

Гарри (задумчиво).

Знаешь, Марк, а ведь меня предупреждали перед свадьбой, что Розалия больна.

 

Марк.

Ты любил её.

 

Гарри.

Да, я любил её.

 

Марк.

И она любила тебя.

 

Гарри.

Она ушла от меня.

 

Марк.

Она ушла, когда ты связался с этой монгольской штангисткой.

 

Гарри.

Это была японка, Марк.

 

Марк.

Ну, это в корне меняет дело.

 

Гарри.

Но до этого она мне прощала подобные грехи.

 

Марк

Она была святой.

Гарри.

Не смеши меня, Марк. В гневе она становилась фурией. Тебе ли этого не помнить?

 

Марк.

Она была святой фурией. Даже в больнице она держала около себя твои письма. Да, да, можешь спросить об этом у Голды. Я знаю, Гарри, ты умел писать письма женщинам. В каждом из них было столько поэзии...

 

Гарри.

А тебе-то, откуда это известно?

 

Марк.

Как?! А разве не я исправлял в них твою чудовищную орфографию? Помню, как в письме к обожаемой тобой Мерилин Монро ты сделал две ошибки в одном только слове «эрекция».

 

Раздаётся звонок в дверь.

 

Гарри.

Кого там ещё несёт? Неужели опять эта старая миссис Хелперт пришла искать у меня своего кота? Господи, сколько раз я уже говорил ей, что у меня аллергия на кошек. Поговори с ней, Марк, а я пока сварю себе овсянку. К тому же, (он показывает на свои пижамные штаны) я ещё не успел надеть галстук.

(У дверей кухни он останавливается).

Напрасно ты хочешь помирить меня с мёртвой Розалией? Зачем? Когда настанет время, уж поверь мне, найдется, кому спуститься за мной оттуда, СВЕРХУ (Показывает пальцем вверх), чтобы показать дорогу.

 

Адамс.

Прошу прощения, я к вам СВЕРХУ.

 

Марк (испуганно).

Э-э-э...? Не понимаю!

 

Адамс.

Вы не говорите по-английски?

 

Марк.

Вы, кажется, сказали «сверху»?

 

Адамс (объясняет громко, как глухому).

Меня зовут Адамс, Полли Адамс! Я живу над вами, в двенадцатой квартире! (Показывает на пальцах) Понимаете? В две-над-ца-той!

 

Марк (постепенно приходя в себя).

С таким замечательным голосом, миссис Адамс, вам совсем не обязательно было спускаться вниз. Я бы прекрасно вас услышал, даже если бы вы говорили оттуда.

Адамс.

Вы шутник, мистер...

Марк.

Терцивер. Марк Терцивер. Я помощник господина Бендинера.

 

Адамс.

А что, сам господин Бендинер... он дома? Я могу с ним поговорить?

 

Марк.

Да, конечно... То есть, нет... В том смысле, что можете, но он... он ещё без галстука.

 

Адамс.

Ах, вот как... Заметьте, я тоже не надела вечернее платье.

 

Марк.

Скажите, а я не смогу вам помочь? Да вы присаживайтесь, прошу вас.

Адамс (после некоторого колебания садится).

Может быть, я зря решила вас побеспокоить, но, дело в том, что с некоторых пор я стала получать письма господина Бендинера. Вот, кстати, последнее из них... (Она пытается достать из сумочки конверт).

 

Марк.

Что?!!! Что вы стали получать?!!

 

Адамс (опять начиная разговаривать с ним как с глухим).

Я говорю, письма... (Показывает руками) Понимаете?

 

Марк (оглядываясь на кухонную дверь).

Боже мой! Гарри! Кто бы мог подумать?! (Поворачиваясь к миссис Адамс) И... и как вы к этому относитесь?

 

Адамс.

К чему?

 

Марк.

Ну... к тому, что в них написано. (Поспешно) Вы можете быть со мной совершенно откровенны. Понимаете, миссис Адамс... дело в том, что я старый друг господина Бендинера, и... и приблизительно знаю содержание этих писем.

 

Адамс.

Но... причём здесь я, позвольте вас спросить?

 

Марк.

Не скажите, не скажите... Уверяю вас, вы не из тех женщин, мимо которых можно пройти равнодушно.

 

Адамс.

Вы это серьёзно?

 

Марк (доверительно наклоняясь к ней).

Более чем. Уж поверьте, в этом я знаю толк...

А что касается господина Бендинера... Да, он хоть и старше меня... и по утрам его мучают... приходиться делать... Аллергия на кошек, опять же. Да. Есть проблемы с... но, в остальном... он просто юноша! И душой, и... и телом...

 

Марк.

Что, это я сказал?

 

Адамс.

Да, мистер Терцивер. И, признаюсь, это была единственная вразумительная фраза. Что же касается последнего письма... (Она достаёт из сумочки и выкладывает на стол конверт) то его прислали господину Бендинеру из Сан-Диего. После того, как внизу сделали ремонт, я уже не первый раз получаю его корреспонденцию. Вам следует принять какие-то меры, чтобы устранить, наконец, эту путаницу с нумерацией почтовых ящиков.

 

Марк (в жутком замешательстве).

Безобразие! Я немедленно займусь этим.

Адамс.

Ну, что ж, не буду вам мешать.

(У дверей она останавливается).

Я не всё поняла из того, что вы мне говорили, мистер Терцивер, но кое-что мне определённо понравилось. До свидания.

М а р к.

До свидания. (Он поворачивается и вытирает платком лоб). Чёрт побери!..

 

М а р к.

Ты подслушивал?!!

 

Гарри.

И даже подглядывал в щелку.

 

М а р к.

Честное слово, я не ожидал этого от тебя.

 

Гарри.

Должен признаться, что тот напор, с которым ты домогался этой милейшей миссис Адамс, для меня тоже в диковинку.

 

М а р к.

Подожди, подожди, Гарри. Произошло недоразумение, и тебе не следует...

 

Гарри.

Боюсь, что мне придётся серьёзно поговорить с Голдой о твоей нравственности. Мне совсем не безразлично, что будут потом о нас говорить там, в Израиле.

 

Марк (деланно смеётся).

Ха – ха! Ты сегодня целый день шутишь, Гарри. С каких это пор ты стал таким поборником нравственности?

 

Гарри.

Вероятно, с тех пор, Марк, как сам утратил возможность грешить.

Ну, что там пишет старина Линч?

 

Марк.

Да, да, я хочу, чтобы у тебя был порядок не только в банковских счетах...

 

Гарри.

Но ведь прошло уже столько времени.

 

Марк.

Вот именно, Гарри. Прошло уже столько времени из отпущенного Богом...

 

Гарри.

Всё-таки, жаль, что ты не стал раввином.

 

Марк.

Да-а, ты постарел, Гарри. Ты уже не тот черноволосый юноша с железной хваткой, каким был двадцать лет назад.

 

Гарри (проводит рукой по редкому пушку волос).

Неужели это так бросается в глаза, Марк?

 

М а р к.

Тогда ты не нуждался ни в чьих советах. Ты был самолюбив. Когда однажды я хотел отвезти тебя на могилу Розалии, ты так схватил меня своими клещами за горло, что я испугался, будут ли у меня потом дети.

 

Гарри.

О, я был парень хоть куда. Однажды, мы с Розалией...

 

М а р к.

Ну?.. Что? Что же ты замолчал?

 

Гарри.

Скажи мне, ты бывал там? Смогу ли я найти её могилу?

М а р к.

Это просто, Гарри. Мы с Голдой любили Розалию, и в первую годовщину её смерти Голда сказала: "Марк, возьми из наших денег сколько нужно, и пусть ей сделают памятник". И ещё она добавила: "Когда-нибудь, потом, господин Бендинер скажет тебе за это спасибо". Голда умная женщина, и я сделал так, как она велела.

 

Гарри (поражённо).

Вы поставили памятник Розалии?!

 

М а р к.

Да.

 

Гарри (помолчав).

Марк...

 

М а р к.

Что, Гарри?

 

Гарри.

Мне очень жаль, что ты уезжаешь.

 

М а р к.

Мне тоже жаль расставаться с тобой, но я уже обещал Голде и детям, что мы уедем после Пасхи.

 

Гарри.

Я дам вам денег, Марк.

 

М а р к.

Нет-нет, Гарри, я не возьму. И Голда мне сказала: "Когда господин Бендинер будет давать тебе деньги, скажи ему, что у нас не хватает всего чуть-чуть, и поэтому, не надо". А теперь, я пойду. Мне необходимо ещё заехать в контору.

 

Гарри.

Подожди. Ты можешь мне сказать, сколько денег вы потратили на памятник?

 

М а р к.

Конечно. У меня как раз оказались здесь случайно все расчёты.

(Он достаёт какие-то бумаги и протягивает их Гарри)

Вот здесь, в уголочке проставлена общая сумма.

 

Гарри (рассматривая документ).

Постой-постой, но на эту сумму можно поставить вторую "Статую Свободы".

 

М а р к.

Видишь ли, Гарри, я включил сюда и те проценты, которые мог бы получить, положи я эти деньги в банк, тогда, двадцать лет назад.

 

Гарри.

Лучше бы ты стал раввином, Марк. (Он провожает его до двери).

Скажи, а как художник изобразил Розалию?

 

М а р к.

Как святую, Гарри, как святую. Мою идею с супницей Голда не одобрила.

 

***

Гарри.

Господи, это же президент Кеннеди.

 

Этель.

Простите, я, кажется, не вовремя? Вы ведь куда-то уходите?

Гарри (в смущении).

Нет-нет.... Я, как раз, только что вошёл.

 

Этель.

Я ваша новая соседка. Позвольте представиться: Этель Брокелес. Правда, смешная фамилия? Это фамилия моего покойного мужа. Моя девичья фамилия Голдман.

 

Гарри.

Меня зовут Гарри, Гарри... э... Бендинер.

 

Этель.

Да, я знаю. Мне сказала об этом дочь миссис Хелперт.

Гарри.

Миссис Хелперт? А-а, это та милая старушка, от которой вечно убегает кот. Она каждый раз выглядывает из своей двери, когда я выхожу, чтобы отправиться в банк. На днях мы с ней даже немного поболтали о пользе прогулок под дождём.

 

Этель.

Боюсь, что вы болтали с её тенью. Её нет уже больше пяти месяцев.

 

Гарри.

Вот как? А что с ней случилось?

 

Этель (пожимая плечами).

То же, что и со всеми.

 

Гарри.

Да вы входите, входите... Да, видимо старушка злоупотребляла этими прогулками.... Люди умирают, а ты и не знаешь. Казалось бы, разговаривал с ней на той неделе, а теперь выясняется, что её нет уже полгода.... Хорошая была женщина... кошек любила.

 

Этель.

Я её совсем не знала. Я купила квартиру у её дочери.

 

Гарри.

Пожалуйста, садитесь. Извините, мне даже нечего вам предложить. Была где-то бутылка виски, но...

 

Этель.

Не беспокойтесь. А виски я вообще не пью... тем более днём. Можно я закурю?

 

Гарри.

Конечно, конечно.

 

Гарри.

Простите, я должен снять их.

 

Этель.

Ну, если без них вы будете чувствовать себя свободней...

Вы живёте один?

 

Гарри (останавливаясь у дверей спальни).

Нет, нет!.. А впрочем, один.

 

Этель.

Я, почему-то, сразу это поняла.

 

Гарри.

А вы, миссис Брокелес, переехали сюда с семьёй?

 

Этель.

Нет, я тоже одна. А что делать?.. Мы прожили с мужем двадцать пять лет, и за все эти годы ни разу не поссорились. Наша жизнь была сплошным погожим днём без единого облачка. Вдруг его не стало, и я сразу почувствовала себя такой одинокой и несчастной. Климат Нью-Йорка мне вреден. У меня ревматизм. Придётся жить здесь, в Майами.

 

Этель.

А вы... давно здесь живёте?

 

Гарри.

Да. Почти с тех самых пор, как после войны приехал сюда из Польши.

Этель.

У вас кто-нибудь там остался?

 

Гарри.

А вы знаете хоть одного польского еврея, у которого во время войны там кто-нибудь не остался?

 

Этель.

Да, вы правы... А где вы жили в Польше?

 

Гарри.

Во Влоцлавеке.

 

Этель.

Во Влоцлавеке?! Боже мой, это же недалеко от Коваля, моего родного местечка. (Оживляясь) У меня там жила тётя... тётя Рахиль. На Пасху, и осенью, на "Симхес тойре", мы с мамой обязательно ездили к ней во Влоцлавек. Какие только блюда она не готовила на праздники... Господи, как давно это было...

 

Гарри.

Вам нравится Влоцлавек?

 

Этель.

Да. Я хорошо его помню. Особенно ту часть, что ближе к пристани.

 

Гарри.

Я жил за рынком.

 

Этель.

Меня всегда удивляло, откуда там столько нищих. Каждый раз, когда мы шли за покупками или гуляли в городском саду, они просто прохода нам не давали.

 

Гарри (недовольно взглянув на Этель).

Да, на праздники они съезжались отовсюду... и, представьте, больше всего из Коваля.

 

Этель (посмотрев на Гарри)

Возможно.

 

Гарри.

Ну, что же вы замолчали? Расскажите ещё. Ведь вы, как я понимаю, уехали оттуда значительно позже меня.

 

Этель.

Да. Сейчас, я только закурю.

(Она прикуривает новую сигарету.)

В последний раз я была во Влоцлавеке с дядей. Мой дядя славился тем, что делал замечательные хомуты. Вы не поверите, господин Бендинер, он шил хомуты для всей округи. И вот как-то раз, он взял меня с собой на ярмарку. За два дня мы продали всё. Во Влоцлавеке ведь нет хороших шорников...

 

Гарри (с возмущением).

Как?!.. А хромой Янкель?!.. Хотя... это было задолго до войны... Очень задолго. Ведь я уже старик, миссис Брокелес.

 

Этель.

Мужчина никогда не бывает стариком. Мой дядя, о котором я уже говорила, в восемьдесят лет женился на двадцатилетней девушке, и она, представьте, родила ему двоих детей.

 

Гарри (приосаниваясь).

Так... ну... А почему бы и нет?..

 

Этель.

Сейчас они все живут в Тель-Авиве.

 

Гарри.

Он шьёт в Израиле хомуты?!

 

Этель.

Нет. Он там держит брачную контору.

 

Гарри.

Ну что ж, это смежные профессии.

 

Этель.

Откуда такой сарказм, господин Бендинер? Вы что, противник браков?

 

Гарри.

Я три раза был женат, миссис Брокелес. Но, одну семью у меня убила война, второй - просто не получилось, а третью отнял Бог за то, что я обвинял его в той войне.

 

Этель.

Ваша последняя жена умерла?

 

Гарри.

Она это сделала дважды.

 

Этель.

Не понимаю.

 

Гарри.

Сначала, она ушла от меня.

 

Этель.

Конечно, глупо требовать откровенности после десяти минут знакомства, но, честное слово, я к вам чувствую большую приязнь, и...

 

Гарри.

Благодарю вас, миссис Брокелес. Должен признаться, что вы мне тоже очень симпатичны.

 

Этель.

Мне не хочется думать, что это вы были причиной разрыва.

Гарри.

И, тем не менее, это так. Я изменял ей... (Поспешно) Но, только лишь потому, что бросить такую женщину... мне и в голову не могло прийти.

 

Этель (с иронией).

Ах, вы решили, что вас не поняли.

 

Гарри.

Я любил её.

 

Этель.

Почему же вы не нашли пути к примирению?

 

Гарри.

Мне понадобилось на это двадцать четыре года.

 

Этель.

Не вините себя, а уж тем более Бога. Мужчина есть мужчина.

 

Гарри.

Боюсь, что вы так не думаете.

 

Этель.

Отчасти, господин Бендинер.

Гарри.

Когда я говорил о Боге, я больше думал о своих детях, миссис Брокелес. Они тоже умерли, как и их мать, моя третья жена. Сначала Билли, а потом Сильвия.

 

Этель.

Сильвия? Мою дочь тоже зовут Сильвией.

 

Гарри.

Надеюсь, она жива?

Этель.

Да. Правда, мы не всегда с ней понимаем друг друга. Даже скажу больше, - я совсем перестала её понимать. Она просто мучает меня.

 

Гарри.

Она осталась в Нью-Йорке?

 

Этель.

Представьте себе, она уехала в Британскую Колумбию и живёт там, на берегу в какой-то палатке совершенно одна. Каково?.. Честно говоря, я плохо представляю себе, где это, в Британии или в Колумбии...

Если бы я могла сейчас её увидеть... Мне кажется, что теперь я знаю те слова, которых мне так недоставало в разговоре с ней.

 

Гарри.

Это на западном побережье Канады. У меня недалеко оттуда, в Калгари, живёт внук.

Этель.

Но вы-то хоть ладите с ним?

Гарри.

О, мы большие приятели. Он известный автогонщик, и о нём много пишут в газетах.

Этель.

Быть автогонщиком, это, наверное, очень опасно?

 

Гарри.

Нет... Он никогда не превышает скорость.

 

Этель.

Думаю, что это очень достойный юноша. Вы часто видитесь? Хотя... он, наверняка, очень занятой человек.

 

Гарри.

О да! Помимо автогонок, он увлекается географией и много путешествует. Недавно он звонил мне и предлагал съездить в Россию.

 

Этель.

А знаете, я была в России. Однажды, мы с мужем... (На секунду она задумывается) решили навестить моего израильского дядю, а заодно, заехать в Москву. Я вам не говорила, что мой муж родом из России?

Гарри.

Ещё нет.

Этель.

Так вот. Это было во время войны с Садамом Хусейном. Вы ничего о нём не знаете?

 

Гарри.

О ком?

 

Этель.

О Хусейне.

 

Гарри (удивлённо-насторожено).

А что такое?

 

Этель.

Муж говорил, что это очень опасный человек.

 

Гарри.

Я думаю, он был прав.

 

Этель.

Да. Мой муж всё понимал в политике. Он знал всех: Хусейна, Кастро, Горбачёва... Шварценеггера...

 

Гарри.

Это похвально, миссис Брокелес.

 

Этель.

И вот, когда мы прилетели в Москву, то оказалось, что у них переворот. Везде были танки и солдаты. Мы просто боялись выйти на улицу. Дядя кричал нам по телефону, чтобы мы немедленно покинули эту ужасную страну, и прилетели к нему в цивилизованный Израиль, пока нам не отрезали головы и не обвинили в этом других евреев. А тут ещё наш разговор дважды прерывался из-за того, что в Тель-Авиве объявляли тревогу.

 

Гарри.

Неужели, из-за вас?

 

Этель.

Нет, из-за ракетного обстрела.

 

Гарри.

Так вы улетели к дяде?

 

Этель.

В тот же день. Но, должна признаться, что мы дрожали от страха, пока самолёт не приземлился в Израиле....

Скажите, я не очень вам надоела своей болтовнёй?

 

Гарри.

Поверьте, миссис Брокелес, вы оказываете мне услугу, разделяя моё одиночество.

 

Этель.

Вы знаете, мне, почему-то, с вами так легко...

Может, нам действительно выпить немного виски?

 

Гарри.

Конечно, конечно.

 

Этель.

Ну, теперь ухаживайте за мной.

 

Гарри.

Я пытаюсь это делать с момента вашего появления.