Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Глава 3. Русская культура и национальная идея
В предыдущие исторические эпохи русская идеявыполняла в культуре самые различные функции - смыслообразования, ценностной ориентации, общественной консолидации. Способствуя объединению огромного “полиэтнического мира” Российской империи, русская идея отражала исторически достигнутый уровень духовной культуры и обеспечивала преемственность культурных традиций; указывала направление совершенствования личной, общественной и государственной жизни; подчеркивала самобытность и уникальность национально-культурного организма. Ф.М.Достоевский, отмечая консолидирующую и даже этноформирующую функцию национальной идеи, считал, что в мировой истории человеческие сообщества слагались “не из потребности ужиться, а всегда вследствие великой идеи”.[51] “Причина возникновения и установления какого-нибудь племени всегда исходила из идей мистических, из убеждений, что человек вечен, что он не простое земное животное, а связан с другими мирами и вечностью.... Как только начинал расшатываться и ослабевать в данной национальности ее идеал духовный, так тотчас же начинала падать и национальность, а вместе падал весь ее гражданский устав, и померкли все те гражданские идеалы, которые успевали в ней сложиться.... Когда изживалась нравственно-религиозная идея в национальности, то всегда наступала панически-трусливая потребность единения, с единственной целью “спасти животишки”....Это уже начало конца; предчувствие конца”.[52] Для России национальная идея - это не просто стержень национальной идеологии, но и эсхатологическое учение, заполняющее отсутствующие звенья истории, связывающее ее “начала и концы”; это способ анализа эмпирических фактов истории и “вычисление” из этой суммы историческоймиссииРоссии, особого пути ее развития и роли в мировом историческом процессе; это не только “отгадка, откровение или предвидение будущего, но это и целеполагание, и воление, и проект его, реализованный или оставшийся в качестве “запасного хода” истории”.[53] Идея русского народа, писал Ф.М.Достоевский, “заключает в себе такую великую силу”, которая “повлияет на всю дальнейшую историю нашу”, а так как эта идея уникальна, то и “история наша не может быть похожею на историю других европейских народов, тем более ее рабской копией”. Непонимание этой истины и стремление “переделаться в Европу без всякой особливости” может кончиться, считал он, национальной бедой.[54]
До последнего времени даже попытки признать отсутствие национальной идеи как проблему не имели особой популярности. Здесь играет роль множество факторов: Прежде всего сказывается “родство” национальной идеи с идеологией национализма, “внутри” которой она только и может появиться и существовать, а также некомпетентность суждений в адрес русской идеи, о чем свидетельствуют оценки ее как явления, порожденного “русским этноцентризмом”, обвинения в “агрессивном мессианизме” по типу бармалеевского метода “как сделать человека счастливым” и др. Кроме того, “срабатывает” комплекс вины и национальной неполноценности, внушаемый обществу либеральными идеологами. Понятие “русский” спекулятивно отождествляется с этническим происхождением, хотя традиционно основанием для национальной идентичностив России была не этническая принадлежность, но прежде всего чувство духовной общности, ощущение особого исторического предназначения и судьбы. Русский - это человек, выросший в культуре и стихии русского языка, смысловой аппарат которого уже во многом определяет тип национального сознания, подсознательно задает систему мировоззренческих доминант. Этот человек непроизвольно отождествляет себя с русской культурой и нацией, в отличие от народов, говорящих на английском языке, которые, как известно, не идентифицируют себя с культурой США и даже англосаксонской культурой в целом. Негативизм общественного сознания по отношению к данной проблеме связан также и с преднамеренной дискредитацией национальной идеи, искусственным объединением ее с фашизмом, который является, якобы, логическим завершением идеологии национализма. В таком контекстенациональная идея - это когда государство ставится превыше всего, а национализм как мировоззрение трактуется, преимущественно, в негативном плане - как утверждение национального превосходстваи национальной исключительности, естественное стремление народа к империи, а затем - к мировому господству. Фашизм рассматривается как “последнее напряжение” национального чувства, когда национальные интересы и национальная мощь становятся “идолом, требующим жертв”.[55]
В действительности национальная идеология и фашизм явления далеко не однозначные: как известно, мировозренческая эклектика германского национал-социализма имеет гораздо большее родство с идеями таких либералов, социал-демократов, позитивистов и материалистов как Дюринг, Аммон, Гальтон, Спенсер и др.[56] В силу этого возникает проблема реабилитации подлинного смысла понятий “национальная идеология”, “русская идея”, а также поиска новых теоретико-мировоззренческих подходов к анализу и оценке того позитивного и негативного исторического опыта, который интерпретируется как следствие идеологии национализма. При этом необходимо учитывать, по крайней мере, три обстоятельства. Во-первых, опасение перерождения национально ориентированного сознания в шовинизм с его проповедью расовой исключительности вполне обосновано историческими фактами. Не только опыт фашистской Германии, но и отечественная история демонстрирует факты соседства национальной идеи с политикой геноцида. Уже в 1935 году Г.П.Федотов писал, что национальная идея в России, проводимая под лозунгом патриотизма, обернулась потоком националистической стихии. Изменяя коммунизму, Сталин становится к концу 30-х годов национал-социалистом в большей мере, чем сам Гитлер.[57] Н.Бердяев отмечал, что в истории нашего самосознания были две внутренне противоположные, но внешне нередко сплетающиеся полосы: с одной стороны, национальный мессианизм, сознание великого призвания России, долга перед человечеством и миром, т.е. осознание идеальной задачи (мы должны быть хороши и можем быть хороши); с другой - первобытно-языческий национализм в форме апологии национального самодовольства и национальной корысти, грубого преклонения перед фактами действительности.[58] Но эти процессы не обязательно являются следствием воплощения национальной идеи - скорее, наоборот, они являются результатом ухода от нее, игнорирования нацией сути своего духовного предназначения. Общественное мнение нациипо поводу своего истинного призвания не всегда право - “и народ может заблуждаться в своем истинном призвании или отвергать его”.[59] Кроме того, как известно, “преступление во имя идеи не исключает ценности самой идеи”.[60] Во-вторых, национальная солидарность, единение, консолидация общественных сил всегда имеет и “оборотную” сторону - разъединение, обособление, “отталкивание”, которое может иногда принимать форму национальной розни. Эти социально-психологические процессы ассоциациии диссоциацииобъективны и лежат в основе формирования и развития любых социально-культурных сообществ, независимо от их идеологии. В-третьих, в ситуации кризиса самосознания гиперболизированность национальной идеи является компенсаторным механизмом, позволяющим “снять” чувство национальной неполноценности, обрести национально-культурную идентичность, утвердиться в собственной самобытности, “другости” - в том случае, когда она оценивается как “отсталость” и “неполноценность”. Повышенное и напряженное внимание к проблемам, отличиям и достоинствам своего народа вполне естественно и неизбежно в период политического, экономического и культурного кризиса общества, - “воинственность” национальной идеологии в этом случае определяется (и в социально-психологическом смысле оправдывается) остротой и значительностью проблем национального существования.
В российском самосознании отношение к национальной идеологии(и национальной идее как концентрированной форме ее выражения) было неоднозначным. С одной стороны, наблюдается открытое неприятие национализма как мировоззрения (или идеологии), которая, по мнению Г.П.Федотова, проповедью “обособленного эгоизма частей” противоречит христианской идее вселенского единства человечества”.[61] В 1940 году он пишет: “национальные интересы противоречивы, безмерны и неутолимы. Они возрастают, странным образом, параллельно падению духовного содержания национальной культуры”.Острота русского национального чувства в границах СССР и даже за его границами (т.е. у русских эмигрантов) “имеет свои аналогии лишь в тоталитарных империях. В нем живет и эрос страсти, и похоть вожделения, гордость своей мощью и боль унижения - весь тот болезненный комплекс, который на наших глазах привел Германию к явному безумию. Русский молодой национализм не принял еще клинических форм, но уже несет с собой огромные национальные опасности”.[62] Вл. Соловьев категорически осуждал национализм, представляющий для народа “то же, что эгоизм для индивида: дурной принцип, стремящийся изолировать отдельное существо превращением различия в разделение, а разделение в антагонизм”.[63] С другой стороны, негативно оценивался и противоположный “мировоззренческий полюс” - интернационализм, который тот же Г.П.Федотов понимал как “сплав потерявших свой духовный облик народов”, как “противный персоналистической природе христианства”. Лишь национально ориентированное сознание философа позволило ему сделать вывод о том, что “национальное самосознание России есть в то же время и воскрешение ее к духовной национальной жизни. Углубляясь в этот огромный духовный мир, мы поймем, как нелепы и даже кощунственны сусальные краски для описания его и фашистские приемы для овладения им”.[64] Вл.Соловьев подчеркивал, что “национальные различиядолжны пребыть до конца веков: народы должны оставаться на деле обособленными членами вселенского организма”.[65] Формулируя национальную задачу России как задачу достойного существования ”сообразно с высшей целью”, он отмечал национальную миссиюРоссии в воплощении идеи исторического универсализма и всеединства человечества.
В.Короленко считал идею отечества одним из наивысших достижений на пути человечества к единству, которое будет достигнуто только объединением отечеств. Н.Бердяев утверждал, что Россия стоит перед “великой задачей - соединить национальное единство и культурное развитие”. Нация, как и личность, “должна себя охранять и укреплять не во имя свое, а во имя своего высшего назначения”.[66] Как на индивидуальном уровне каждый человек осознает себя единственным и неповторимым миром, так и на общенациональном, по мнению Ф.М.Достоевского, “всякий народ верит и должен верить, если только хочет быть долго жив, что в нем-то, и только в нем одном, и заключается спасение мира, что живет он на то, чтобы стоять во главе народов, приобщить их всех к себе воедино и вести их в согласованном хоре к окончательной цели, всем им предназначенной”. Именно эта вера возвышала все великие нации “до готовности...иметь в свои сроки огромное мировое влияние на судьбы человечества”. Но прежде чем понять общечеловеческие интересы, необходимо “усвоить себе хорошо национальное, потому что после тщательного только изучения национальных интересов будешь в состоянии отличать и понимать чисто общечеловеческий интерес....Только тогда человечество и совершит полный цикл своего развития, когда каждый народ...исполнит свою задачу”.[67] И.А.Ильин с развитостью национальной идеологии напрямую связывал условия реализации творческой природы человека, напряженность его духовной жизни. “Есть закон человеческой природы и культуры, - писал он, - в силу которого все великое может быть сказано человеком или народом только по-своему, и все гениальное родится именно в лоне национального опыта, уклада и духа. Денационализируясь, человек теряет доступ к глубочайшим колодцам духа и священным огням жизни. Ибо эти колодцы и эти огни всегда национальны: в них заложены и живут целые века всенародного труда, страдания, борьбы, созерцания, молитвы и мысли. Национальное обезличение есть великая беда и опасность: человек становится безродным изгоем, беспочвенным и бесплодным скитальцем по чужим духовным дорогам, обезличенным интернационалистом, а народ превращается в исторический песок и мусор”.[68] Однако “истинным, морально и логически оправданным”, по мнению евразийцев, может быть признан только такой национализм, который базируется на самопознании и “исходит из самобытной национальной культуры или направлен к такой культуре”. Характеризуя подлинную национальную идеологию, Н.С.Трубецкой предостерегал от возможных “подделок” под нее в форме ложного национализма, который может обнаруживать себя в трех видах. 1) Он может проявляться как стремление во что бы то ни стало получить государственную самостоятельность, быть признанным “большими народами" и “великими державами”. Для такого национализма самобытность национальной культуры народа неважна - он хочет походить на “большой” народ, хочет быть “как другие”, но не “самим собой”. В таком случае государственная самостоятельность без стремления к самобытной национальной культуре бессмысленна и аморальна, тем более, если во имя этой самоцели приносится в жертву национальная культура.
2) Ложным национализмомявляется воинствующий шовинизм, т.е. стремление распространить язык и культуру своего народа “на возможно большее число иноплеменников, искоренив в этих последних всякую национальную самобытность”. Заблуждения идеологов агрессивного шовинизма заключаются, по мнению Н.С.Трубецкого, в игнорировании “соотносительности всякой данной культуры с определенным этническим субъектом”, в непонимании того факта, что самобытность национальной культуры ценна лишь постольку, поскольку она “гармонирует с психическим обликом ее создателей и носителей. Как только культура переносится на народ с чуждым психическим укладом, весь смысл ее самобытностии сама оценка культуры меняется”. Подлинное национальное самопознание делает немыслимым воинствующий шовинизм, основанный “на тщеславии и на отрицании равноценности народов и культур, на эгоцентрическом самовозвеличении”.[69] 3) Разновидностью ложного национализма является так же культурный консерватизм, который “искусственно отождествляет национальную самобытность с какими-нибудь уже созданными в прошлом культурными ценностями или формами быта и не допускает изменения их даже тогда, когда они явно перестали удовлетворительно воплощать в себе национальную психику”. В этом случае также “игнорируется живая связь культуры с психикой ее носителей в каждый данный момент и культуре придается абсолютное значение, независимое от ее отношения к народу: “не культура для народа, а народ для культуры”. Этим самым устраняется “моральный и логический смысл самобытности, как коррелята непрерывного и непрестанного национального самопознания”.[70] Все виды ложного национализма, считал Н.С.Трубецкой, приводят к гибельным для национальной культуры последствиям: - стремление к государственной самостоятельности, не преследующее цели сохранения национальной культуры, ведет к национальному обезличению, к денационализации культуры; - воинствующий шовинизм - к утрате чистоты расы носителей данной культуры; - “культурный консерватизм” - к застою, - ”предвестнику смерти” общественного организма. Истинный национализм, вытекая из национального самопознания, “основан на признании необходимости самобытной национальной культуры, ставит эту культуру как высшую и единственную свою задачу, расценивая всякое явление в области внутренней и внешней политики, всякий исторический момент жизни данного народа именно с точки зрения этой главной задачи”.[71] Евразийцы считали, что “национальным субстратом того государства, которое прежде называлось Российской Империей, а теперь называется СССР, может быть только вся совокупность народов, населяющих это государство, рассматриваемая как особая многонародная нация и в качестве таковой обладающая своим национализмом”.[72] Катастрофу 1917 года они непосредственно связывали с утратой и вырождением национальной идеи, когда “помрачились русские государственные и общественные горизонты”, когда развитие страны и державная политика “не имели никакого идеологического национально-духовного выражения и оглавления”.[73] В предшествующих революции десятилетиях потеря “духовно-культурного лика России” выражалась в помрачении державного самосознания народа, ощущении бесцельности великодержавного бытия, которое “перестало действовать как органический стимул единства мощи”. Поэтому революция стала “политическим фактом добровольного санкционирования распада и разложения всей державно-государственной формы Российской империи”, признаком “падения всех сил, сопрягающих воедино разнородные данности великого государства”.[74] Одной из “глубочайших проблем русской государственности и культуры” того периода евразийцы считали кризис славянофильской идеологии, которая к тому времени “была почти полностью изжита”, ибо показала свою “фатальную нежизнеспособность”, особенно в период турецкой кампании. Идеи К.Леонтьева, который своеобразно развивал славянофильское направление, воспринимались обществом как “анахронизм и мракобесие”. Официальная правительственная позиция все больше тяготела к западнической идеологии. Теократический утопизм Вл. Соловьева, в чем-то продолжая традицииславянофильства, существенно видоизменял его основные элементы, а своей концепцией “национального самоотреченияи всемирной теократии” практически полностью отказывался от славянофильской критики европейской культуры как “культуры раздвоения и рассудочности”. Даже в мировоззрении Ф.М.Достоевского в тот период акценты существенно поменялись: от формулы “мир должен быть спасен одной только русской мыслью, Русским Богом и Христом” - к утверждению, что “все славянофильство и западничество наше есть одно только великое у нас недоразумение”.[75] В такой атмосфере “безысходности и озлобления, скуки и страха” складывались “самые мрачные и оправдавшиеся пророчества о русском будущем”. Таким образом, основной причиной гибели религиозного и государственно-бытового уклада России стала та “метафизическая пустота, муки безысходности и опустошенности”, которая была характерна для предшествующего периода. Предотвратить грядущий кризис можно было лишь в том случае, если бы в национальных масштабах была создана своя перспектива развития, включающая “целый ряд жизненно необходимых реформ”, “психологически удовлетворительных и хозяйственно-целесообразных”, ориентирующихся на “строительство и творческое охранение религиозно-государственного существа России”, сбережение ее внутренней структуры и исторического лика.[76] И сегодня разброс мнений по проблеме национальной идеи достаточно велик - от отрицания ее социально-культурного смысла, признания историческойи социально-философской исчерпанности русской идеи в ее традиционных содержательных аспектах до утверждения русской идеи как одной из составляющих национального менталитета, попыток сформулировать значимую альтернативу русской идеи в соответствии с сегодняшней социокультурной и политическойситуацией.[77] Корректную с культурологической точки зрения позицию по данному вопросу можно сформулировать следующим образом: 1. Национальная идеяесть важнейшая форма понимания народом своей культурной самобытностии духовной миссии, глубин и перспектив общественного развития, она есть форма единства историческойпамяти и образа будущего. Поэтому национальную идеологию, которая рождает и питает идею, можно рассматривать как необходимую компоненту духовной жизни общества, его самопознания и развития (как стремление народа понять о себе то, что Бог думает о нем в вечности - Вл.Соловьев). 2. Возможные опасности при экспансии национально-ориентированной идеологии не более, чем те негативные последствия, которые ожидают общество от воплощения любой другой системы ценностей - например, концепции прав и свобод человека- абсолютизация и доведение до крайности любой идеи и стремление осуществить ее на практике неизбежно рождают зло. Оно может быть результатом агрессивного национализма, классовой ненависти, но также и гуманизма, приоритета прав человека, когда каждый субъект может претендовать на обладание тем, что, как ему кажется, должно ему принадлежать (именно этот мотив можно обнаружить в основе революционной активности народных масс в 1917 году). 3. Критерием подлинности русской идеи является не “сиюминутное общественное мнение”, которое “фабрикуется и продается по дешевой цене оппортунистической прессой”, а путь нации, засвидетельствованный совестью и религиозным характером народа и указанный важнейшими событиями и личностями его истории.[78] Если обратиться к содержанию русской идеи, то можно обнаружить, что само возникновение идеи, динамика ее развития, смысловые акценты всегда зависели как от внутреннего, так и внешнего “контекста” - интенсивность и новые грани русская идеяполучала, как правило, в критические для российского государства и общества моменты (русско-турецкая война, балканский кризис, вторая мировая война, революция и последующие беды российского народа). Понимание собственного предназначения во многом определяется (и стимулируется) характером и интенсивностью социально-культурной проблематики в микро и макромасштабе и открывается как ответ на “свои” трудности, обнаруживается в диалоге и противопоставлении “мы - они”. Истоки национальной идеи уходят в глубь веков российской истории. Они обнаруживаются в одном из первых проявлений национального самосознания и понимания духовной самобытности - выдающемся произведении древнерусской мысли первой половины Х1 века “Слово о законе и благодати”, в котором повествуется о том, как “закон Моисеев отошел, а Благодать и истина всю землю исполнили, и вера на все языки простерлась и на наш народ русский”, а также содержится “похвала государю нашему Владимиру, им мы крещены были; молитва богу от всей земли нашей”.[79] Однако временем подлинного зарождения русской идеи считается ХУ век, когда русская идея обрела четкую идеологическую форму - в ответ на “падение в ереси” первого Рима (принявшего “латинство” и подчинившего “благочестие мирским делам”) и разгром второго Рима - Константинополя, который оставался “стойким в вероучении”, но был захвачен “погаными” (в 1453 году Константинополь, как известно, захватили турки). И сразу же формулируется историческая миссия Руси, которая в послании псковского инока Филофея Великому князю московскому Василию звучит следующим образом: “Так знай, боголюбец и христолюбец, что все христианские царства пришли к концу и сошлись в едином царстве нашего государя, согласно пророческим книгам, и это - российское царство: ибо два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не бывать”.[80] Первоначально русская идея“Москва - Третий Рим” содержала религиозно-провиденциалистский смысл, но с усилением актуальности государственной проблематики стала приобретать политический характер, сращиваясь с национально-государственной политикой русского государства и вбирая в себя ее объединительные и экспансионистские задачи, обеспечивая их легитимность авторитетом Вселенской Православной Церкви. В ХУII1 веке духовный смысл идеи Москвы как третьего Рима был окончательно поглощен имперской идеологией Санкт-Петербурга, частично сохраняясь в русской церкви и вероучениях раскольников.[81] В ХIХ веке происходит возрождение первоначального смысла русской идеи, однако ее религиозная проблематика вновь замещается - теперь уже социально-культурным содержанием. Наиболее полное воплощение это находит в идеологии славянофильства, формирующейся в интенсивном социальном и духовном “энергетическом поле”. Русское общество того периода все еще переживало (правда, уже на исходе, по инерции) национальный подъем, вызванный победой над Наполеоном, которая воспринималась как подвиг всего русского народа. В то же время в общественном самосознании начинает усиливаться комплекс национальной неполноценностина фоне западноевропейских социальных и политических институтов. А.С.Хомяков, один из духовных лидеров славянофильства, писал: “Временное оживление было обманчиво. В глубине души и мысли просвещенного сословия... таилась болезнь сомнения в самой России. Россию беспрестанно и невольно сравнивали с остальною Европой, и с каждым днем глубже и горше становилось убеждение в превосходстве других народов”. В этом смысле славянофильство возникло как “сомнение в правоте сомнения в Россию”, а славянофилы - это “люди, которые усомнились в правоте общего сомнения” и увидели, что “русский народ не просто материал, а духовная сущность”.[82] Одним из первых и в очень острой форме симптомы кризиса русского национального самосознания “озвучил” П.Я.Чаадаев, заявив в своих “Философических письмах”, что Россия никогда не шла “об руку” с прочими народами и что она не принадлежит “ни к одному из великих семейств человеческого рода”, а живет “одним настоящим в самых тесных его пределах”, среди “мертвого застоя”, без прошедшего и будущего. “В нашей крови есть нечто, враждебное всякому истинному прогрессу....История всякого народа представляет собой не только вереницу следующих друг за другом фактов, но и цепь связанных друг с другом идей”. Русский народ, по его мнению, “такой истории идей не имеет”.[83] Эпатирующее заявление Чаадаева об отсталости и неисторичности России спровоцировало и ускорило в русском обществе оформление двух взаимоисключающих идеологий: почвенничества, отстаивающего идею духовного превосходства России, утверждающего ее особую миссию и самобытный путь развития, и западничества, выдвинувшего идею отсталости России и крайне негативно оценивающего ее разрыв с Европой. В такой ситуации позиция славянофилов- это естественный ответ на кризис национальной и культурной идентичности, выражающийся в историческом пессимизме, отрицании ценности прошлого, настоящего и будущего России, утрате духовной общности с историей и культурой. Даже А.Герцен - друг Чаадаева и человек, далекий от славянофильской идеологии, - оценивал его выводы как не выдерживающие серъезной критики. Он писал: “Письмо Чаадаева - это безжалостный крик боли и упрека петровской России”, это “своего рода последнее слово, рубеж,... выстрел, раздавшийся в темную ночь; тонуло ли что и возвещало свою гибель, был ли это сигнал, зов на помощь, весть об утрате чего или о том, что его не будет, - все равно надобно было проснуться”. Чаадаев “мстил русской жизни, посылал ей выстраданное проклятие”.[84] И такой голос, естественно, должен был вызвать против себя оппозицию - негативный полюс отношения к собственной истории и культуре породил противоположную реакцию, которая затем, по законам маятника, столь же далеко отклонилась от истины, как и ее источник.[85] Отклик П.В.Киреевского на “Философическое письмо” стал одним из первых звеньев в формировании идеологии славянофильства: “Это проклятая чаадаевщина, которая в своем бессмысленном самопоклонении ругается над могилами отцов и силится истребить все великое откровение воспоминаний, чтобы поставить на их место свою одноминутную премудрость... отзывается, по несчастью, во многих, не чувствующих всей унизительности этой мысли, - так меня бесит, что мне часто кажется, что вся великая жизнь Петра родила больше злых, нежели добрых плодов.... Я с каждым часом чувствую живее, что отличительное, существенное свойство варварства - беспамятность; что нет ни высокого дела, ни стройного слова без живого чувства своего достоинства, что чувства собственного достоинства нет без национальной гордости, а национальной гордости нет без национальной памяти”.[86] Близкой по сути была реакция А.С.Пушкина: “Что же касается нашей историческойничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться....Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора - меня раздражают, как человека с предрассудками - я оскорблен, но - клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал”.[87] Следует отметить, что и сам Чаадаев после такой реакции общества скорректировал свои позиции, убрав категоричность и снизив нигилистический пафос в оценках России: “Я думаю, что большое преимущество иметь возможность созерцать и судить мир со всей высоты мысли, свободной от необузданных страстей и жалких корыстей, которые в других местах мутят взор человека и извращают его суждения. Больше того: у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество....Мы самой природой вещей предназначены быть настоящим совестным судом по многим тяжбам, которые ведутся перед великими трибуналами человеческого духа и человеческого общества”.[88] Духовными истоками славянофильства стал созданный в 1823 году философский кружок - общество любомудров (В.Ф.Одоевский, И.В.Киреевский, А.С.Хомяков и др.), где и была рождена идея всечеловеческого братства, в котором один народ дополняет другой; идея исторического прогресса человечества, эстафета которого передается от одного народа к другому; а также идея исторического преимущества отставших, “не-исторических” народов, не обремененных грехами и стереотипами мышления перед народами, вырвавшимися вперед (изложенные в эпилоге романа В.Ф.Одоевского “Русские ночи”). Последняя идея стала основой аргументации славянофилови точкой отсчета в системе доказательств особого духовного призвания России - концепции, которая спустя несколько десятилетий в новом историческом контекстеи с новыми акцентами вошла в идеологию “евразийства”. Начиная с изучения Запада, оценки его заслуг и былого величия, а на каком-то этапе даже преклонения перед “великой старой Европой”, славянофилы вышли на критику Запада как общества, утратившего нравственные идеалы. Начало духовного кризиса западного общества они усматривали в торжестве католицизма (“латинства”), который поменял систему христианских ценностей, утвердил приоритет материальных начал жизни и формального права над началами духовными, рассудка над цельностью живого знания, ритуала над животворящей верой, установил культ индивидуализма, перерастающего в эгоизм и подавляющего любовь к ближнему. Славянофилы искали правду в Европе, но нашли ее в России, в ее православной душе, символизированной в образе “Святой Руси”. Изучая историю России, образ жизни ее народа, предания, традиции, они сформулировали тезис о высоком предназначении России и ее особом пути развития, который на протяжение нескольких лет развивали и последовательно защищали. Историко-культурную уникальность России они понимали не только в смысле “правой веры” и ее оплота (с чего когда-то начиналась русская идея), но видели в ней особый культурный организм, способный консолидировать народы и “примирить” Восток и Западна славянско-православной системе ценностей.[89] Таким образом, концепция славянофиловутвердила новый - культурологический смысл русской идеи “Москва - третий Рим”, дополнив ее религиозный мессианизммессианизмом культурным. Социально-культурное содержание концепции славянофильства определялось их особым подходом к задачам и путям духовного преображенияРоссии: - достижение социального идеала путем пробуждения и общественного воспитания русского общества на началах, “угаданных” в русском народе. “Все наши слова, все наши толки имеют одну цель, цель педагогическую”; - самопознание и личностное самосовершенствованиечеловека; - медленное и кропотливое утверждение идеалов общественной нравственности и духовного здоровья народа. “Никто из нас не доживет до жатвы. Не должно слабеть. Наше дело - борьба нравственная, а в такой борьбе победа покупается не днями, а годами труда и самоотвержения....Только медленно и едва заметно творящееся полезно и жизненно; все быстрое идет к болезням”.[90] Новый этап развития русской идеи начинается со второй половины ХIХ века, когда духовные поиски были стимулированы очередным “стрессом” национального “унижения и позора”, в котором Россия оказалась в результате неудачного ведения Крымской войны. Крупнейшими представителями консервативного крыла русской мысли того периода были К.Н.Леонтьев и Н.Я.Данилевский, отвергавший понятие общечеловеческого как лишенное культурологического смысла и утверждавший абсолютную самобытность и самоценность русской культуры и путей ее развития. Он рассматривал человечество как коллективное и конечное существо, являющееся в истории в виде различных культурно-исторических типов, а в славянстве видел особый культурно-исторический тип, не развернувший еще своих творческих потенций, но которому принадлежит великое будущее. Основой хозяйственной независимости видел русскую общину, которая при соответствующих преобразованиях станет гарантией экономического развития России.[91] Если Н.Данилевский, в основном, повторил ряд идей славянофилов, то К.Леонтьев выступил с критической оценкой их славяноцентристской концепции, полагая, что чисто славянское содержание русской идеи слишком бедно для всемирного духа России. “Россия - это не просто государство - это целый мир особой жизни, особый государственный мир, не нашедший еще своеобразного стиля культурной государственности”. Поэтому ему еще предстоит “развитие своей собственной оригинальной славяно-азиатской цивилизации”. К.Леонтьтев считал, что национальная идея в духе славянофилов есть ни что иное, как вывернутый наизнанку космополитизм- она не может стать альтернативой отходящей Европе, которая вступила в фазу “вторичной однообразной пустоты”, выражением которой является “эталитарно-либеральный строй”, не способный к творчеству. Возродить Россию и привести ее к “цветущей сложности” может не славянская кровь, но православный дух и авторитет государственной власти, которая станет “скрепляющей формой”.[92] Идеи К.Леонтьева о славяно-азиатской цивилизации были продолжены Ф.М.Достоевским, а затем Н..А.Бердяевым и евразийцами. Достоевский в “Дневнике писателя” упрекал русское общественное сознание в том, что оно мало обеспокоено ясным пониманием миссии Россиив Азии. Такое пренебрежение недопустимо, потому что “Россия не в одной только Европе, но и в Азии; потому что русский не только европеец, но и азиат” и что “в грядущих судьбах наших, может быть, Азия-то и есть наш главный исход!”, “наше богатство” и “наш океан”. “Ошибочный стыд наш, этот ошибочный наш взгляд на себя единственно как только европейцев, а не азиатов (каковыми мы никогда не перестали пребывать), - этот стыд и этот ошибочный взгляд дорого, очень дорого стоили нам в эти два века, и мы поплатились за него и утратою духовной самостоятельности нашей, и неудачной европейской политикой нашей”. С “открытием” Азии Достоевский связывал возрождение и возвышение духовной самостоятельности и самобытности России, перевоспитание и духовное перерождение народа, развитие науки и предприимчивости, общий “подъем духа и сил”.[93]
|
|||||||||
Последнее изменение этой страницы: 2017-01-25; просмотров: 348; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.141.200.180 (0.036 с.) |