Глава 3. Как стать правым либералом, если умом не вышел

 

Вы замечали, что все дети — стихийные патриоты? Вы заме­чали, что все дети — стихийные социалисты? Это нормально. Это период взросления такой. Это естественные животные приспособительные механизмы так проявляют себя.

Дети бездумно и без всяких на то оснований любят родину. И эта безусловная любовь сродни любви к родителям. Мама всегда кажется самой красивой, потому что биология! А дети и в школьных сочинениях, и во время опросов вполне искрен­не называют свою страну самой лучшей по той же причине — биология. Мы же стадные животные! Мы же территориальные животные!

Любовь детей к родителям и родителей к детям — это при­думанная природой эмоциональная веревка, привязывающая генетически близких для сохранения своих генов. Чужие дети — хрен с ними, а за своих глотку порву! И детенышу лучше быть привязанным к родителям — потому что чужие своих будут кормить, а ты им до фени. Поэтому буду-ка я держаться к папе- маме поближе, чтобы не потеряться, тем паче, что узнать их просто - они самые красивые и самые лучшие.

То же самое и с любовью к родине, то есть к запечатленно­му с детства ареалу обитания. Импринтинг!.. Любимое место надо защищать от конкурентов. А любимым оно, как и роди­тели, становится автоматически. Сначала это малая родина, а потом, по мере социализации, малое вырастает до размеров страны.

Дальнейшее поумнение, сравнение и критический анализ многим помогают преодолеть животный импринтинг и начать относиться к родине более взвешенно. И тогда человек может поменять родину (родину не в этимологическом смысле, как место, где родился, а в логическом — родину как любимое ме­сто обитания). Но это если мозги есть. А если мозгов нет, так и будет до смерти твердить, что слаще морковки фрукта не бы­вает. Иными словами, упертый патриот, который не оценивает обстановку по разным параметрам, а просто оголтело принима­ет на веру, что его страна — самая лучшая, являет собой яркий пример человека недалекого. Религиозного в каком-то смысле, поскольку верующего. Недоразвитого.

Точно так же инфатильны взрослые социалисты. Они за­стряли в детстве, так и не смогли перерасти тот детский этап, когда детсадовцы и школьники младших классов остро хотят быть как все и понимают несправедливость как выбивание из нормативного ряда.

Воспитательница всем велела сесть, скрестив ножки. Во­вочка сел по-другому. И вот уже бдительная Машенька сигна­лизирует:

— Мариванна! А чего он сел не как нужно!

Малые дети хотят быть как все. И других к этому склоняют. Поэтому дразнят толстых, очкариков, рыжих и прочих непо­хожих. Стадный инстинкт так срабатывает. Детеныш ведь еще очень мало знает о мире. Поэтому, чтобы выжить, он должен учиться, то есть подражать. Выделишься, сделаешь не так — сожрут.

Из этого первобытного, животного подражательного пове­дения вытекает животное же понимание справедливости как равенства всех. Почему Ване дали две конфетки, а мне одну? Чем он лучше?

У людей, которые набрались знаний, но не поумнели, эта детская обида сохраняется до гробовой доски. Организм проте­стует! Почему Депардье имеет миллионы и не хочет делиться?! Несправедливо!..

Такой человек, до седых волос подверженный детскому уравнительному комплексу, выглядит, конечно, жалко. Но за ним весьма поучительно наблюдать — как его детский комплекс проявляет себя в виде рационализации. Ну, действительно, нужно ведь как-то объяснить словами свои тонкие душевные переживания о «несправедливости» мира! И начинаются сло­весные навороты и теории типа марксизма, который успокаи­вает болезного: это не ты такой дурак, это просто они хитрым способом у тебя отняли, потому что злые и плохие, а ты хоро­ший и моральный. Хоть какое-то утешение.

Как мы уже знаем, вера в разного рода учения типа марк­сизма есть разновидность религиозного поведения. Вместо того чтобы поменять что-то в себе и хотя бы постараться до­стигнуть вершин хоть в чем-то, люди предпочитают утешаться нью-религией или религией традиционной. Первым увлекают­ся либералы, вторым — консерваторы. Вера в Отца (небесного или земного — без разницы) тоже есть свидетельство инфан­тильности мышления. Если человек до седых волос не созрел для того, чтобы выйти из-под опеки строгого Папы, о чем тут еще говорить?..

Большая часть человечества — взрослые дети. Иногда это бывают умненькие, нахватанные дети, выучившие умные сло­ва, но душа этих отличников остается незрелой. Жаждущей Отеческой ласки или Отеческого ремня. Просто левые — это умненькие инфанты, а консерваторы — глупенькие инфанты, вот и вся разница.

Тут-то у думающего читателя и может возникнуть вопрос: а что же делать с этими неповзрослевшими людьми? Особенно учитывая тот факт, что политические пристрастия человека определяются его внутренним строением, то есть генами.

Хороший вопрос. И на него нужно ответить. Это вопрос о судьбе нашей цивилизации. Леволиберальные инфанты, мозг которых поражен розовой религией Эгалитаризма и Политкор­ректности, слишком добры, чтобы сопротивляться жестоким и малограмотным диким детям из стран Третьего мира, мозг которых поражен черной плесенью традиционной религии.

Людей, мыслящих трезво, меньшинство. Тупик?

Однако людей умных всегда было меньшинство. Но именно они и двигали прогресс. Правда, тогда не было демократии...

До демократии мы еще дойдем, а пока разберемся с генети­кой, которая определяет политические пристрастия...

Генетика дает только склонность. Она определяет «сложно­составное» свойство, скажем на 80%. А остальные 20% дают нам вилку фенотипа. Коридор возможностей. Это касается не только интеллекта, например, но даже такой штуки, как сексу­альные предпочтения. Есть истинные геи, которые никогда на женщину не посмотрят. А есть бисексуалы разной степени на­вороченности. В рамках 20% мы всегда можем вести воспита­тельную раскачку, склоняя особь в ту или иную сторону.

Можно натренировать меткость. Можно развить интеллект. Даже рост человека, который задается генетикой, можно кор­ректировать питанием в юном возрасте. Хорошо кормите — вы­растет на всю заданную программу. Плохо кормите — получит­ся задохлик. Будет в паре однояйцевых близнецов один брат мышцы качать, выйдет из него бугристый культурист. А вто­рой, который у компьютера просидел, так и останется бледной макарониной.

Давайте попробуем поискать спасение в этом направ­лении...

Что нам подсказывает биология? В биологии известен так называемый эффект Болдуина. Джеймс Болдуин — американ­ский психолог, которого, как и нас с вами, очень интересовал вопрос: а в какой степени связаны заложенные генами про­граммы поведения с возможностью их генетической корректи­ровки? Болдуин еще в конце XIX века заявил, что поведенче­ская корректировка может сказаться на генах. То есть то, чему научили, может закрепиться на генетическом уровне.

Не спешите бросать в парня тухлыми яйцами! Я понимаю, что вас так возмутило. «Благоприобретенные признаки не на­следуются!» — эта формула сидит внутри каждого культурно воспитанного человека со школьной скамьи. И она правильна. Но не менее правильно и утверждение Болдуина.

Тезис, что приобретенный признак может наследоваться, впервые придумал биолог Ламарк. Он полагал, что изменчи­вость видов происходит следующим образом: если зверь будет упорно тренироваться и тянуть шею за верхними веточками, у него родятся дети с чуть более длинной шеей. Ламарк жил еще до эпохи дарвинизма и генетики, и ему эта ошибка про­стительна. А вот сталинскому любимцу академику Лысенко — нет. Однако мичуринец Лысенко тоже разделял данную точку зрения, полагая ее весьма марксистской. И преследуя со всем возможным чекизмом «проклятых вейсманистов-морганистов».

Ходит исторический анекдот, будто, узнав, что Лысенко всерьез разделяет точку зрения Ламарка, Лев Ландау (по другой версии Петр Капица) воскликнул:

— А как же вы тогда объясните рождение необрезанных евреев? И почему женщины все время рождаются девствен­ницами?

Тем не менее эксперименты, доказывающие очевидную не­правоту Ламарка, ставились: мышам поколение за поколением отрезались хвосты, но так и не дождались появления на свет бесхвостых мышек.

И как мы должны в этой связи реагировать на заявление господина Болдуина?

Вдумчиво!

Мы должны понять, каким образом благоприобретенный признак мог бы повлиять на наследственность. Такое возмож­но, если включить естественный отбор, а не просто кромсать хвосты и крайнюю плоть.

Классический пример, который обычно приводят, иллю­стрируя эффект Болдуина, это пример с залезанием на дерево. В ареал пришел новый хищник. Какой-нибудь варан, напри­мер. И начал кушать местных обитателей. Скажем, козочек. Одна из козочек спаслась от варана, запрыгнув на дерево. Это не фантастика. Козочки весьма проворны, они легко лаза­ют по горам, прыгают с уступа на уступ. И если ствол дерева не горизонтален, а расположен под углом и ветвист, отчего бы козочке на него не взлететь в панике?

Мы знаем, что в рамках, заданных генотипом, всегда есть фенотипическая вилка. То есть тот или иной признак можно натренировать, как культуристы накачивают мышцы. И всег­да одни особи (более талантливые) будут лучше выполнять некие действия, а другие чуть хуже. Если хищники сожрали тех, что менее талантливы в запрыгивании на дерево, значит, включился естественный отбор, выбивающий одних и позво­ляющий выживать другим. Обучение козочками детенышей несвойственному от природы лазанию приводит к тому, что выживают лучшие лазальщики, передающие свои гены по­томству.

В 1936 году украинский биолог Ефим Лукин опубликовал статью, доказывающую реальность эффекта Болдуина на осно­ве наблюдаемых фактов. Так влияние обучения на наследствен­ность было подтверждено в рамках дарвинизма.

У нашего вида этот отбор тоже шел. Когда-то, во времена совсем древние и дикие, самки заглядывались на тех самцов, которые обладали силой и примативностью, но потом, по мере социальной эволюции, больше шансов передать свои гены в будущее стало у тех, у кого меньше воняло изо рта, — хитрых, умных, благородных, умеющих зарабатывать и устраиваться в искусственной техносреде, построенной цивилизацией. А вы- сокопримативные быстро заканчивали свою бурную жизнь в тюрьме, а также погибали в геройских подвигах во имя чего- либо...

В общем, всем хорош эффект Болдуина, одним плох — нету у нас времени на такого рода селекцию. Мы могли бы его ис­пользовать, но наш вид, похоже, доживает последние денечки на планете. И спасти его от вымирания может только культур­ный отбор. Что я имею в виду?

Политические учения и религиозная мифология — это над­стройка, выстроенная культурой на инстинктивном базисе. Словесный рисунок. Рисунок можно менять, и он неоднократ­но менялся по мере социальной эволюции. Менялись идео­логии, биологический базис оставался. Язычество сменилось христианством, проповедующим предельную кротость («возлю­би врагов своих»), но это не помешало, как и прежде, убивать врагов внешних и внутренних. Эволюционировало и само хри­стианство, разделившись на многочисленные толстые и тонкие ветви. Потом религия ушла в тень, уступив место светскому гу­манизму. Это случилось в развитом мире, и это была эпоха, когда поколебалась сама биологическая база, на которой зиж­дились идеологии! Потому что в условиях урбанизации возник­ли коллапсирующие сообщества, поведение особей в которых разительно отличалось от поведения особей в любые прежние времена. Отличалось своей принципиальной неагрессивностью, низкой конфликтностью. И низкой рождаемостью. Мы это уже проходили.

И вот на базе такого угасающего, потерявшего от сытости свою алертность общества нам и надо городить мир будущего. Взяв за зерно кристаллизации правый верхний угол политиче­ского поля.

Задач две. Как стимулировать иммунологическую актив­ность социального организма? Как поменять свинско-розовую психологию в головах западных граждан на гордую и орлиную, если, как нам говорят генетики, политические воззрения зави­сят от генов? Нужно поменять политический рисунок! Когда- то марксизма не было, а потом он овладел массами. Которые никогда «Капитал» не читали, но прекрасно реализовали в но­вом Учении свои генетические предрасположенности.

Большинство людей устроено так, что они верят авторите­там. Сказано, что теперь Земля вращается вокруг Солнца, зна­чит, так тому и быть.

То есть те, кто придерживается правого либерализма, пото­му что так устроены, будут его естественным образом придер­живаться и дальше. А у остальных просто будет иная картинка действительности. В пределах которой они могут колебаться, реализуя свои природные склонности. Наша цель не менять ге­нетику (это задача завтрашнего дня), а всего лишь сместить центр тяжести общества вверх и вправо.

Для этого социальная эволюция должна оформить новую парадигму, человек — штука сложная, и жесткой заданности в таких тонких вещах, как мировоззренческие картинки, гене­тика не предполагает. Там всегда возможен люфт. Генетика определяет склонность, реакцию. А уж как она будет реализо­вана, это задача воспитания и питания. Или, говоря церковным языком, окормления.

Корм должен быть в коня. Грубый религиозный «корм» телу современной цивилизации не подходит, он ее убивает. Сладкая быстроуглеводная розовая патока либерального лева­чества тоже приводит к сгниванию организма заживо. Поэто­му, чтобы сбежать от политического диабета и самому не стать кормом серым волкам из Третьего мира, указанный организм должен активно двигаться.

И тут мы возвращаемся к первому вопросу — как заставить это ожиревшее и раздобревшее тело двигаться?

Срезанием слоев социального жира! Когда пособия сверху не капают, когда твоя жизнь зависит не от общества, которое обязано помочь, а от тебя самого, когда твои дети и ты сам можете подохнуть, если ты будешь лениться, вот тогда насту­пает отрезвление и происходит бешеная стимуляция. И в этом смысле у меня большие оздоровительные надежды на гряду­щий экономический кризис, который должен урезать соци­альную халяву и прополоскать от розовой плесени многие мозги на Западе. Главное, чтобы в этих мозгах на фоне кри­зис-терапии не поселился «микроб брейвика». Сохранить то ценное, что нагуляла цивилизация за сытое время, и сбро­сить балласт розового жирка — вот первоочередная задача для самоспасения.

Главные формулы нового мира просты:

• Нужно быть толерантным во всех случаях, кроме одного: нельзя быть толерантным к нетолерантности. Потому что толерантность есть цивилизованность. А нетерпимость есть дикарство. Бороться со злом непротивлением ему — значит сразу сдаться.

• Свобода лучше несвободы. Общество свободных людей всегда богаче общества несвободных, потому что полностью раскрепощает способности каждого. Но всякая свобода предполагает ответственность — в первую очередь за себя и своих близких. А значит, рассчитывать ты должен в пер­вую очередь на себя, поскольку тебе никто ничего не дол­жен, ведь вокруг — такие же свободные люди, как ты. Но зато ты сам можешь выстроить себе и своей семье такую жизнь, на которую хватит твоих способностей и твоих ста­раний. И у тебя есть для этого лучший инструмент — твоя свобода. Свобода — это единственное, что ты получаешь бесплатно. А если тебе кто-то что-то дал безвозмездно — че­ловек или общество — это его милость, а не его обязан­ность. Будь благодарен за милость, а не требуй милости. При этом надо помнить, что свободное общество — это об­щество богатых людей и потому незлых, а значит, свобод­ное общество больше склонно к благотворительности. Адаптивность общества к политическим картинкам лучше всего иллюстрируют Америка и Россия. Несмотря ни на какую генетику, ведь удалось же истории вытянуть абсолютное боль­шинство американцев в политической плоскости по диагонали «левый верх — правый низ», а в России — по диагонали «левый низ — правый верх». Тем паче, что задачей выживания цивили­зации является, повторюсь, не сгон всех в правый верхний угол (мы помним, что единство идеологии невозможно в современ­ном социуме), а обеспечение всего лишь таких условий функ­ционирования социальной машины, при которых носители иных точек зрения не ущемляли бы чужих прав. Не имели бы такой технической возможности.

Одни люди будут искренне придерживаться правых, сво­бодных (либеральных) убеждений; равнодушное «болото» ста­нет тупо повторять новомодные парадигмы, как раньше оно повторяло парадигмы христианские, а сегодня леволибераль­ные; ну а те, кто придерживается иных точек зрения, могут их придерживаться, сколько влезет. Важно только, чтобы эти точ­ки зрения никак не влияли на практику жизни. А для этого должна быть правильно отстроена социальная система.

Это сделать несложно. Или вы полагаете, народ в Англии или Норвегии в основной массе своей очень радуется лево­либеральному тренду, который запрещает защищать свою жизнь от преступников, проникших в твой дом, или проводит пораженческую эмиграционную политику? Нет, не радуется. Сама биология человека этому сопротивляется! Именно поэто­му леволиберальная профессура и журналистишки все время пугают друг друга угрозой фашизма, гроздьями гнева зреющего во глубине народных масс.

Вместе с тем нужно отметить большую толерантность и не­злобивость норвежского (да и вообще западного) общества в сравнении с российским. А российское, в свою очередь, бо­лее мягко, толерантно и образованно, чем дикари Третьего мира. Как видите, массы воспитуемы. И воспитуемы средой.

Наверху зреющей, словно сыр, народной массы обычно плавают самые легкие фракции, а внизу — продукт потяжелее. Леволиберальную пену сверху надо сдуть, дикий темный оса­док отцедить и выкинуть, то есть отделить по главному прин­ципу самогоноварения «головы» и «хвосты» — и взять с собой в будущее только здоровую середину. Как вы понимаете, я сей­час говорю не о людях, а об идеологиях...

Какой же должна быть воспитующая среда жизни? Свободу личности необходимо поставить во главу угла. Демократия должна уступить место республике. Демократия — штука хоро­шая, но уж больно близка к охлократии, при которой глупые и некомпетентные, коих всегда большинство, могут решать об­щественные вопросы, выходящие за пределы компетенции «дяди Васи». Например, вопрос о нужности для страны атом­ных станций. Или того хуже — охлос может большинством про­голосовать за дискриминацию или даже уничтожение неболь­шого, но ненавидимого меньшинства — евреев, геев, рыжих, врагов народа, далее везде... Поэтому животные инстинкты на­родного тела должны находиться под контролем закона. У ци­вилизованного человека всегда так и происходит — хочется самку в кусты уволочь, а нельзя. Хочется испражниться, а нель­зя этого сделать в столовой, нужно терпеть и топать в туалет. Ничего, приучили.

Никто не запрещает цивилизованному человеку думать что угодно или испытывать «стыдные» чувства. Но гадить на улице или в автобусе негигиенично и потому неприлично. Непри­лично настолько, что и законов никаких не нужно принимать о запрете отправления нужды в маршрутке. Мораль здесь срабатывает сильнее закона. Срабатывает она и в других слу­чаях. Мы понимаем, что, если не любим дядю Васю за огром­ную бородавку на носу, говорить это вслух дяде Васе неловко. Только непосредственный ребенок может такое ляпнуть. Но у взрослых приличных людей — политес. Не любишь дядю Васю, негров или геев — имеешь на это право; в конце кон­цов, насильно мил не будешь. Но вот подходить к дяде Васе, негру или гею и бить его по лицу за то, что он тебе не нравит­ся, — дикость...

Ровно за день до того, как я написал эти строки, возле стен Государственной Думы состоялся очередной митинг гей-сообщества и сочувствующих им антифашистов против принятия депутатами абсолютно дикарского закона, ущемляющего сво­боду слова для одной из категорий населения, отобранной по признаку сексуальных предпочтений. Православные фа­шисты налетели и избили митингующих девчонок и парней. Били по лицу. За что? За то, что данная категория населения фашистам просто не нравится. Как датским мусульманам не нравятся узкоглазые жители Гренландии. Как собакам не нравятся кошки.

Нечто подобное происходило полвека назад в Штатах, ког­да за свои права боролись негры. Другое дело, что там после победы равноправия началась аффирмация, то есть предостав­ление вчерашним угнетенным преимущественных прав — маят­ник проскочил дальше. «Перегибы» — такое знакомое нам сло­во! Не обходится без них, как видим, и в Америке... Но нам тут, в России, не до аффирмации, у нас даже простое требование равноправия вызывает слепую ненависть с брызгами слюны.

Перегибать не надо. Выпрямить — необходимо.

Как выпрямлять будем?

Начнем, как уже было сказано, с Республики. Если мы хо­тим обеспечить всем равные права, значит, мы должны не до­пустить ситуации, при которой большинство будет ущемлять свободу меньшинства. Права неотъемлемы и должны защи­щаться государством. Это его главная и первоочередная задача. Все остальные функции - оборона, инфраструктура, диплома­тия — потом.

Если большинство проголосует за то, чтобы рыжие немед­ленно перекрасились или чтобы никто не носил в ухе сережку в виде свастики, на их голосование можно наплевать и забыть про него. Потому что задача государства - обеспечивать лич­ные свободы. До тех пор пока рыжий (носитель свастики и проч.) не заставляет тебя стать рыжим (носить свастику), он в своем праве. И цель государства — защитить тех, против кого ополчилось большинство. Это уже не демократия. Это за­кон и свобода личности.

И с голосованием не все так просто. Давайте подумаем, кто может и должен голосовать, решая судьбы страны? Может кли­нический идиот голосовать? Может осмысленно подойти к это­му процессу даун? А алкоголик Вася из Урюпинска, давно про­пивший все мозги? А просто тупой?..

Вот вам пример. Моя жена зачем-то решила получить вто­рое образование. На сей раз психологическое. Поступила в ка­кой-то свежеобразованный институт, читала учебники, сдавала экзамены, писала курсовые, потом диплом настрочила и защи­тила... Так вот, она была единственным человеком в группе, кто все писал сам. Все остальные просто скачивали курсовые и дипломы из Интернета. А когда у них в группе однажды за­шел разговор о низком качестве современного образования — модная тема! — ее сокурсники выдвинули радикальную идею повышения знаний:

— Да надо просто запретить Интернет — и все!

На полном серьезе. И Галка была единственным человеком, которого данное предложение возмутило. Парадокс — те, кто сами по глупости не могли сделать ни диплома, ни курсовой работы, а скачали все из Сети, шизофренически предложили Сеть запретить! У тупых на все случаи жизни один аргумент: запрет. И они считают это нормальным — когда тупые запре­щают умным то, что им, тупым, кажется вредным.

Знаете, если у вас под рукой нет тестов на интеллект, мо­жете воспользоваться простейшим — дать человеку задачку на мнимый вред, приписав таковой чему-либо, и, если из его уст первым вылетит слово «запретить», можете сразу перестать с этим дураком общаться — тест на интеллект не пройден. Го­лосовать такому человеку не надо. И быть избранным.

Еще пара примеров из жизни.

В начале 2013 года самолет, следовавший рейсом Москва — Пхукет совершил вынужденную посадку в аэропорту Ташкента, потому что пьяный пассажир устроил дебош. Пресса тут же припомнила еще пару похожих случаев, и в депутатской среде сразу всплыл очередной законопроект — а давайте запретим ма­газины беспошлинной торговли, чтобы люди не проносили на борт спиртное! То есть давайте из-за десятка придурков нака­жем миллионы пассажиров.

Требование запрета — признак дурака. К сожалению, дура­ков много. И, к великому сожалению, люди уже привыкли к инфантилизирующему влиянию государства. Помню, едучи в машине, услышал по радио обсуждение какого-то очередного запретительного закона. И ведущий произнес:

— А сработает ли запрет? Вот нам уже запретили пить пиво на улицах...

Я поразился построению фразы. Она прозвучала совсем обыденно. «Нам запретили...» Как будто есть некие воспитате­ли-марсиане, которые нам, словно детям, что-то запрещают, а мы проглатываем.

Люди низкоинтеллектуальные подсознательно считают себя детьми под присмотром строгого Отца. Они полагают, что им можно что-то запрещать для их же блага, что их необходимо наказывать за нарушение запрета, потому как: «Ну, вот такие мы люди, без кнута никуда. Сталина на нас нет...» Но если у этих дураков вдруг отобрать право голоса, они будут искренне возмущены! Хотя детям голосовать не положено в силу незре­лости.

Повторю вопрос: нужно ли предоставлять право голоса че­ловеку, чей IQ ниже 90? Вопрос не такой уж простой. С одной стороны, если человек активно функционирует в экономи­ческой среде и зарабатывает деньги, например, тачая сапоги, он бесспорно имеет право участвовать в распределении своих денег, часть которых у него отнимают в виде налогов (голосо­вать). А пусть и умный человек, но не зарабатывающий сам, а сидящий на бюджетной зарплате, конечно же, голосовать не должен. Военный, судья, милиционер, учитель в государ­ственной школе, чиновник — все они наняты государством, то есть людьми, зарабатывающими деньги, — создающими ре­альный продукт в виде вещей или услуг. Пенсионер и инвалид, которых кормит государство, тоже не должны голосовать — по той же причине.

С другой стороны, избирательное право всем уже даровано. А подаренное не вырвешь из рук, ибо оно уже воспринимается как свое. Что же делать?

Выход лежит на поверхности: платные выборы. Состоятель­ный и здравомыслящий человек — тот, кто платит налоги и тем самым содержит государство, придя на выборы, с полной от­ветственностью заплатит за свое голосование. Предлагают и бо­лее щадящий, хотя и несколько замысловатый вариант: за ме­сяц до выборов человеку выделяется из бюджета некая сумма, которую он должен внести в выборную кассу перед тем, как бросить свой бюллетень в урну. Если он эти деньги пропил или потратил, на выборах ему делать нечего. И слава богу! Нам не нужны маргиналы и деграданты, продавшие свое первород­ство за миску похлебки и стопку водки.

— С последним согласны, — перебьет меня иной гума­нист. — Но ведь если человек будет лишен права избирать и быть избранным из-за низкого интеллекта, ему будет обидно, не так ли?

На этот вопрос есть ответ, который дают люди, думающие в том же направлении, что и я:

— Просто нужно уважительно относиться ко всем. Если у человека нет голоса, ему не стать певцом. Если у него от рож­дения одна нога короче другой, его не возьмут в балет. Но это никоим образом не ущемляет базовых прав человека и не дела­ет его изгоем. Он и сам не чувствует себя отверженным, потому что понимает: нет ничего постыдного в том, чтобы не танце­вать на сцене. Точно так же нет ничего постыдного в том, что­бы не ходить на выборы. Многие, имеющие право голоса, тоже не ходят на выборы. Графоман, человек без голоса, плохой тан­цор, человек с низким IQ — это все из одного ряда. Они все нормальные люди. Просто кого-то не пустят на сцену или в из­дательство, а кого-то — решать судьбы страны. Быть дураком должно быть не стыдно, как не стыдно быть одноногим, лы­сым, очкариком, низкорослым. Не всем же быть Эйнштей­нами!..

Вот где-то на пересечении этих предложений и лежит исти­на нового мира. Сейчас же мир пока идет по противоположно­му и совершенно дурацкому пути. После того как на Западе все большее число людей стало отказываться от участия в выборах, вместо того чтобы воспользоваться этой просадкой для вне­дрения той или иной разумной системы (например, дважды не проголосовавших лишать избирательного права), поглупев­шие розовые элиты пошли другим путем. Тем, которым всегда идут глупцы. Путем глупой поверхностной регулировки.

Что это такое? Это регулировка не экспертная, а идущая от перепуганного обывательского сознания. Если спросить обыва­теля, кого он боится больше, акул или слонов, он без колеба­ний ответит: акул! Акулы страшные, а слоники хорошие! И если поинтересоваться у гражданина, во что лучше вклады­вать деньги — в спасение людей от слонов или от акул, ответ будет очевиден: от акул надо спасаться!.. А вот экспертное мне­ние будет полностью противоположным. Потому что шанс у среднего землянина погибнуть от доброго слона примерно в 50 раз выше, чем от нападения акулы

Обыватель в Америке очень боится школьных расстрелов. И требует от парламентариев «ужесточить», «принять меры», «усилить контроль над оружием». А вот придомовых бассейнов и своего автомобиля обыватель не боится. Напротив, желает поиметь дом с бассейном и тачку покруче!

Между тем у американского ребенка в 1,6 раза больше шан­сов погибнуть, будучи запертым своим родителем летом в ма­шине, чем во время школьного расстрела. Помните отврати­тельный российский закон имени Димы Яковлева, запрещаю­щий американцам усыновлять русских детей? Усыновленный русский мальчик Дима Яковлев как раз так и умер — прием­ный отец закрыл его в машине и отлучился в магазин, маши­на на солнце нагрелась, и ребенок скончался от теплового удара. В среднем в год так погибают 38 американских детей. И только 24 ребенка (в среднем) уносят пули сумасшедших, ворвавшихся в школы с полуавтоматической винтовкой. Зато около 550 детей тонут в бассейнах возле дома и еще 450 - в ванных и джакузи.

Идем дальше по степени опасности... Вероятность умереть, подавившись пищей, вчетверо больше, чем утонуть. Вероят­ность умереть, играя в футбол, еще в десять раз выше!.. Но чего боятся люди? Бассейнов и ванн, игры в футбол или приема пиши? Оружия! Именно по его поводу проходят многотысяч­ные демонстрации с требованием перепуганных обывателей запретить «все это проклятое оружие».

И, что печально, законодатели, которые также не являются экспертами, а являются плотью от плоти народной и зависят не от экспертного сообщества, а от голосующей толпы, часто идут на поводу у охлоса, все более ужесточая торговлю ору­жием.

Вот еще пример. После терактов 11 сентября 2001 года Ва­шингтон под давлением воющей нации начал ежегодно выде­лять на борьбу с терроризмом умопомрачительные суммы. В 2012 году, например, было выделено 2,7 миллиарда долларов. Но представляет ли собой терроризм реальную опасность? Да, конечно. Однако вероятность для рядового американца погибнуть во время теракта (даже с учетом гигантского теракта 11 сентября, когда погибло несколько тысяч человек) состав­ляет 1 к 3,5 миллионам, что примерно равно вероятности по­пасть под молнию. Но разве кому-то в правительстве могло прийти в голову выделить почти три миллиарда на громоотво­ды? А на теракты — пожалуйста! Потому что теракты плебс пу­гают, а молнии нет.

Собственная ванна в доме в несколько раз опаснее терро­ристов, но разве люди боятся ванн? Людские страхи иррацио­нальны. И столь же иррациональны действия власти, идущей на демократическом поводу у электората. Это — примеры реф­лекторного реагирования власти. Примеры глупой поверхност­ной регулировки. Именно этим путем в вопросе выборов по­шли сейчас отдельные дикие и многие развитые, но просоциалистиченные страны.

Например, в Пакистане избирателю, не явившемуся на вы­боры, грозит на первый раз штраф в размере 60 долларов (что по местным меркам немало), а в случае рецидива, то есть злост­ного уклонения от реализации своего избирательного права, - лишение свободы на срок до 5 лет.

Не правда ли, напоминает насильственные попытки Петра I заставить учиться детей дворян? Схожая практика существует также в Турции и Египте. Приучают, так сказать, диковатое на­селение мыть руки перед едой с помощью кнута.

Однако и на противоположном цивилизационном полюсе тоже кое-где пошли аналогичным путем. В странах Первого мира люди поколениями привычны к демократии. И на выборы не ходят уже просто по лености. И вот левацки настроенные западные элиты (а они практически везде на Западе в той или иной степени настроены социал-демократически) идут по пути простейшего решения: не пользуешься своим правом? За­ставим!

В Греции, Бельгии, Австрии, Италии, Германии, Австралии избирателя тоже заставляют ходить на выборы под угрозой штрафа. Причем за вторичную неявку штраф возрастает. Так, например, в Бельгии штраф за первое неиспользование своих конституционных прав — 50 евро, а за рецидив — 125.

А не лучше ли просто воспользоваться ситуацией электо­ральной апатии, когда люди низко ценят свое право, и аккурат­но начать переход от тупого эгалитаризма к не всеобщему или платному избирательному праву?

Воистину мы живем в мире абсурда, когда право превраща­ется в обязанность!

Избирательное право надо заслужить. Заработать. А блага, доставшиеся даром, не ценятся. И, как видим, даже парадок­сальным образом превращаются в обузу.

Знаете, что мне напоминает эта история с насильственным всучиванием блага под угрозой наказания? Знаменитый боль­шевистский принцип «загоним человечество к счастью желез­ным кулаком». И совсем неудивительно, что этот тоталитарный левацкий лозунг получил свое второе воплощение на пролеваченном Западе. Узколобый верующий всегда знает, что людям нужно для счастья. И даже если люди сопротивляются, он го­тов насильно навязать им это счастье.

Христианство когда-то внедряли огнем и мечом. Теперь теми же инструментами внедряют демократию. И, как вы по­нимаете, я сейчас не только политику США в мире имею в виду.

 

Глава 4. На жирном примере

 

Однажды в Лондоне мы с женой стали свидетелями демон­страции, на которой группа англичан протестовала с плакатами против очередного ущемления их прав левацким английским правительством. Как объяснили нам митингующие, на сей раз готовился закон по ограничению траволечения и самолечения.

Понятно, что подобного рода законы на руку только фар­мацевтической индустрии, которая производит химические препараты. Но ясно также, что не интересами многочисленных фармкомпаний руководствовались английские депутаты. А ис­ключительно своими представлениями о благе народа, исходя­щими из царствующей сегодня мировоззренческой картины. Нынче у нас во главе угла — наука, поэтому запретим «лженау­ку»! Пятьсот лет назад во главе мировоззренческого стола сиде­ло христианство, но результат был тот же — преследовали ведьм, занимавшихся траволечением.

Властительные радетели за народное благо (выборные и на­значенные чиновники) готовы простым людям едва ли не все запретить — ради их же блага. В 2010 году по мировым сред­ствам массовой информации прокатилась новость: английские кардиологи предложили законодательно запретить продажу сливочного масла. А почему бы и нет? Ведь наркотики, кото­рые вредят людям, запрещены, так отчего бы и масло не запре­тить, там же сплошной холестерин! Они (люди) жрут его и гу­бят себя. Заставим людей не губить себя! Загоним их железным кулаком к здоровью!

Английский хирург-кардиолог Шайам Колвекар, призвав­ший власти принять закон о полном запрете сливочного масла, заявил, что только так, по его мнению, можно сократить число сердечных приступов.

Кто такой хирург? И современный врач вообще? Хирург — это рукодельник, набивший руку на кромсании тел, — тут он бесспорный мастер! Правда, давно забывший биохимию. И не имеющий представления о диетологии. Просто когда-то где-то он прочел о вреде холестерина. И запомнил. Но отстал от по­следних веяний науки.