Глава 3. Кто такой джон глэд

 

«Расистские теории, какова бы ни была их природа или об­личье, должны быть объявлены вне закона. Их нечего обсуж­дать».

Это сказано о знаменитой научной работе Дженсена, де­монстрирующей межрасовые различия в интеллекте, которую ученый провел в шестидесятые годы. Кто же автор приведен­ной цитаты? Быть может, красные пропагандисты из социали­стического Советского Союза, гневно осудившие буржуазную лженауку, как ранее они осуждали генетику и кибернетику? Предположение небезосновательное, уж больно похоже на них по стилю. Но на самом деле это написал об исследованиях Дженсена левый американский либерал Джозеф Наэм. Про­должим цитирование:

«В своей длинной, изобилующей статистическими выклад­ками и техническими подробностями статье Дженсен дал про­стой ответ на этот вопрос. Ответ с точки зрения расиста. Он утверждал, что IQ и школьную успеваемость негритянских детей можно повысить очень незначительно, потому что их врожденные умственные способности ниже, чем у белых де­тей... Он посвятил 78 страниц своей статьи “доказательствам” того, что интеллект на 80% обусловлен наследственностью и на 20 % — влиянием окружающей среды».

Такова логика левака: раз обнаружил статистически значи­мую разницу в параметрах IQ между белыми и черными, зна­чит, расист!.. Как видите, мышление левых западных интел­лектуалов ничем не отличается от мышления самых тупых и замшелых красных пропагандистов, сделанных из мореного советского дуба. Почему так? Разве могут умные люди (не зря же их называют интеллектуалами!) реагировать, как глупые? И в этом один из основных парадоксов нашего времени! Наука этот парадокс заметила.

Вернемся к тому же Кирееву. Он насобирал и привел любо­пытные данные, говорящие о том, что по некоторым вопросам интеллектуальная элита голосует «лучше», чем самая тупая часть населения, по другим — так же, как тупая, а вот по от­дельным вопросам реакция интеллектуальной элиты Запада го­раздо «глупее», чем здравое суждение простонародья. Какие же это вопросы?

Например, глупые люди меньше склонны думать о будущем и потому чаще поддерживают сентенции о том, что «жить надо сегодняшним днем» (только 11,7% умных согласились с такой жизненной философией и 44,7% глупых). Иными словами, прогностические способности людей с маленьким 1Q ниже, чем у людей с высоким коэффициентом.

Умные люди по большей части в курсе научных изысканий и знают, что сексуальная ориентация определяется генами. По­этому только 17% умных согласны с утверждением, будто го­мосексуализм — это личный выбор человека. Среди глупых же людей таковых набралось аж 49 %! Для глупых людей мнение о том, будто гомосексуализм — сознательный выбор, есть раци­онализация ненависти или форма самозащиты, ведь если при­знать, что гомосексуализм — природная предрасположенность, с которой ничего не поделаешь, то как тогда выступать против гомосексуалистов? Как тогда реализовать собственный консер­ватизм, выраженный в гомофобии? Нет уж! Будем считать это личным выбором и преследовать!..

Умные люди более склонны соглашаться с тем, что «астро­логия — не наука» (84,6% против 71,3%). Они чаще выступают за аборты...

Иными словами, там и тогда, где и когда надо думать о бу­дущем, прогнозировать, делать выводы, противоречащие соб­ственной животной нетерпимости, рулят умные.

Если вопрос несложен и в нем на равных участвуют разум и чувства, степень согласованности между умными и глупыми растет. Таков, например, вопрос об эвтаназии. Его, по данным Киреева, поддерживает практически одинаковое число умных и глупых (70,1 % и 71,4%). Это значит, что в социальном смыс­ле умные подтянули к своему миропониманию глупых, взломав их религиозные стереотипы в пользу здравого смысла и гума­низма. Это нормальный процесс. И это нам нужно запомнить: глупые поддаются перепрограммированию! Что естественно. Ведь как развивается мир? Сначала вершины науки и культуры берет очень небольшая часть человечества. Потом накопленные информационные ценности постепенно опускаются вниз, за­хватывая все более широкие слои. И неизбежно упрощаясь при этом. Происходит смысловая редукция. Идеи, которые поняты единицами наверху, внизу превращаются в разновидность веры. Кто понимает теорию относительности? Немногие. Остальные в нее просто верят, потому что им сказали: это вер­но. Кто видел микробы? Мало кто. Остальные в них верят под давлением авторитета науки.

Алмазная пыль рухнувшей Римской империи покрыла всю Европу. И Европа после крушения великой цивилизации нача­ла подниматься уже не с нуля, а с некоторой подложечки. По­теряно было не все. Память о великом свете, который сиял над миром, осталась. Представления о римском праве остались. Римская культура в виде свитков, хранящихся в монастырях, осталась. Язык остался и превратился в язык науки.

Так и идет развитие цивилизации. Накопление небольшой частью людей — сброс на большую часть с неизбежной смысло­вой редукцией. С девальвацией сложности.

Сейчас, в эпоху очередной варваризации, когда на циви­лизацию накатывают новые волны варваров из Третьего мира, а та уже не имеет сил сопротивляться, импотентно сдавая ру­беж за рубежом, над миром снова поднимается тень Средневе­ковья. Все процессы в современном мире ускорились, и пото­му, сколько продлится это новое Средневековье, никто не ска­жет точно — тыщу лет, как прежнее, или сто. Но наша задача — погибая, если это суждено, передать дикарям осколки сияния — обаяние современной цивилизации, которое неотра­зимо. Вот ведь ненавидят мусульмане западный развратный мир! А удержаться не могут, лезут и лезут в него, не желая жить в туземности своих кишлаков, стараясь прикоснуться телом к комфорту Запада, а в душе ненавидя разврат Запада.

А на самом Западе?.. На самом Западе есть вопросы, кото­рые западные интеллектуалы решают уже хуже средней массы. Какие же это вопросы?

Это вопросы, связанные с идеологией. Например, с тезисом «положение негров в США улучшается» соглашается меньше умных людей (51,7%), чем простых (64,5%). Почему? Потому что простые что видят, то и говорят. Раньше они видели, как Солнце вращается вокруг Земли и прямо об этом заявляли. По­том их переучили. Теперь они видят, что положение негров ре­ально улучшилось, и прямо говорят об этом. Переучить их еще не успели. А вот затуманенные неорелигией эгалитаризма и по­литкорректности мозги современных левых интеллектуалов не могут согласиться с реальностью, которая хуже придуманного ими идеала! И потому упрямо твердят: не улучшилось! В этом они напоминают просвещенных христиан, снисходительно смотрящих сверху вниз на полуязыческую народную толпу. Только им, просвещенным, ведома великая истина настоящей религии!

Те простые истины, которые видны простым людям про­стым невооруженным глазом и которые они не стесняются признавать, — что женщины и негры добиваются в жизни мень­ших высот, чем белые мужчины, из-за своих меньших же спо­собностей, — интеллектуалы, исповедующие эгалитаризм, упор­но признавать не хотят (разница в проценте согласных между умными и глупыми: 4,2% против 12,9% по неграм и 24% про­тив 37 % — по женщинам).

Так что мало иметь хорошие мозги. Нужно еще, чтобы они не были поражены плесенью религии или псевдорелигии.

Задача цивилизации — проскочить в игольное ушко здраво­го смысла — между простонародно-глупыми и элитарно-умными, но при этом пораженными энтропийными идеями эгалита­ризма. Людей нужного пошиба — неглупых и при этом достаточно жестких — не так уж много. Мелочь в сравнении с массивом простонародья! Но именно они — потенциал буду­щего, как когда-то потенциалом будущего стали мелкие тепло­кровные, совершенно незаметные на фоне царивших на плане­те огромных ящеров.

Вот только какие шансы у умных и безрелигиозных? Не за­топчут ли их тупые слонопотамы Традиции? Не заразят ли обезоруживающей импотентностью розовые либералы Пост­модерна?

Есть такой американский фильм «Идиократия». Это коме­дия. Но рассказывает она о серьезной проблеме. Как видно из названия, фильм о мире, в котором правят идиоты. Смысло­вой фундамент, на котором строится действие ленты: у умных людей очень низкая рождаемость, а у дураков — крайне высо­кая. Вывод: перспективы цивилизации печальны, ее затопчут идиоты.

Ситуация и вправду не радует. Согласно гэллаповскому опросу, проведенному в 2000 году (это был год выборов прези­дента США), 34% американцев не смогли назвать кандидатов в президенты! Причем среди лиц с низким IQ (то есть лиц со средним образованием и низким заработком) это число вы­растало до 55 %.

Вот еще пара фактов: 56 % американцев не смогли без каль­кулятора отнять 37 и 55 из 100. А 25 % американцев не смогли изобразить цифрами число «триста пятьдесят шесть тысяч де­вяносто семь». И 21 % американцев не знают, что Земля враща­ется вокруг Солнца.

Совсем плохая ситуация среди молодежи. Среди людей в возрасте от 18 до 24 лет трое американцев из десяти не могут найти на карте Тихий океан.

Я даже боюсь представить, сколько из них решили бы при­веденный мной в начале книги небольшой тест...

Возможно, именно факт усиленного размножения тупых маргинальных слоев и послужил толчком для второго рождения евгеники. Как вы, наверное, знаете, евгеника — это людская селекция. Она возникла в конце XIX века и поставила своей целью улучшение человеческой породы. Однако, несмотря на то что евгеника преследовала вполне благородные цели, ее сначала взяли на вооружение злобные расисты, которые по­лагали некоторые расы более «правильными», потом подоспел Гитлер со своими страшными практиками, и на какое-то время интерес приличной публики к евгенике угас. Она стала счи­таться чем-то предосудительным, почти фашистским. Но через некоторое время, с появлением генной инженерии, этот инте­рес возник снова.

В Америке одним из пропагандистов возрожденной евгени­ки является профессор Мэрилендского университета Джон Глэд, которого «пугает мысль, что дисгеническая рождаемость, присущая современному обществу, создает популяцию с мень­шими врожденными способностями, чем у предшествующей».

Профессор отмечает, что идиократия, над которой смеется Голливуд, уже наступает: женщины более умные получают об­разование и делают карьеру, соответственно рожают позже, и у них остается физически меньше времени на производство умного потомства. Тогда как глупые бабы из низов выскакива­ют замуж рано, на аборты у них денег нет, работы нет, пособия есть, вот они и плодят в изобилии низкоинтеллектуальный продукт. Который потом оседает на маргинальном дне и пита­ется социальными пособиями, требуя хлеба и зрелищ.

Начался этот процесс не вчера: «В 1979 году средний про­цент абортов среди женщин двадцати лет и старше был: 44,3 для тех, кто окончил среднюю школу, и лишь 3,2 для тех, кто имел меньше восьми лет школьного образования». Иными словами, жертвуя первыми детьми ради образования, умные женщины сокращали поголовье умных людей. Впрочем, об абортах и их пользе для человечества мы еще поговорим, а пока дадим слово Глэду:

«...Согласно нью-йоркскому исследованию, женщины, от­носящиеся по умственному развитию к нижним пяти процен­там, рожали первого ребенка на семь с лишним лет раньше, чем те, которые входят в высшие пять процентов. При этом у 20% супружеских пар в США откладывание беременности оборачивается бездетностью».

Джон Глэд обращает внимание на самоубийственное пове­дение цивилизации:

«...Необходимо задуматься над последствиями вознагражде­ния женщин с малым IQ — по принципу, чем больше они ро­жают, тем больше денег они получают, а также над последстви­ями для генофонда отказа им в оплаченных абортах». То есть социальные пособия стимулируют некачественную рождае­мость, а платность абортов препятствует их доступности для маргиналок. Не в пример целесообразнее иная политика — по­собия максимально сокращать, стимулируя самозанятость, а аборты, напротив, сделать для беднейших слоев бесплатными и поощряемыми.

С последним — проблема. Не только в пуританской Амери­ке, но даже и у нас часто и довольно бездумно аборты называ­ют социальным злом. Между тем реальность такова, что если вы желаете использовать понятийный аппарат, идущий от ре­лигии («добро», «зло»), то аборты логичнее было бы назвать со­циальным добром!

Это доказал в своей блестящей работе коллега Джона Глэда по науке Стивен Левитт — экономист и профессор Чикагского университета. Он занялся связью абортов с преступностью.

Преступность в США после Второй мировой войны не­уклонно увеличивалась. И вскоре стала настоящим бедствием для страны. Причем, что самое печальное, быстрее всего росли тяжкие преступления. Обычно в числе правонарушений льви­ную долю составляет мелочевка, а в Штатах к 1990-м годам 80 % преступлений составляли тяжкие и особо тяжкие. Крими­налисты, видя ужасающий тренд, строили прогнозы один дру­гого страшнее. Однако в начале девяностых преступность вдруг перестала расти и начала снижаться. Для всех это стало прият­ной, но все же абсолютной неожиданностью. А преступность меж тем, поражая экспертов, все падала и падала, достигнув едва ли не послевоенного уровня. И, что характерно, продол­жает падать по сию пору.

Что же случилось? Куда вдруг делись преступники? Почему их поголовье резко сократилось? Было выдвинуто около десят­ка разных версий, среди которых, правда, по идеологическим соображениям не значилась версия о росте вооруженности на­селения (для американских либералов это — табу), зато значи­лась выдвинутая левыми же либералами версия о том, что сы­грали свою благостную роль законы о контроле над оружием.

Вообще-то оружие - не тема настоящей книги, но вкратце мне придется кое-что прояснить, раз уж речь зашла о падении преступности. Дело в том, что в первой половине девяностых годов президент Клинтон протащил через конгресс закон — Assault Weapons Ban, запрещающий торговлю так называемым «штурмовым оружием». Запрет был введен на волне истерии после нескольких массовых расстрелов. Запрету подлежали ма­газины емкостью более 10 патронов и полуавтоматическое ору­жие, го есть гражданские версии Калашниковых, штурмовых винтовок М-16, израильских пистолетов-пулеметов «Узи»... Гражданские версии отличаются от военных тем, что в них ликвидирована возможность ведения огня очередями, посколь­ку это всегда было запрещено.

(Кстати, как только в прессе заговорили о введении закона, Америка кинулась в оружейные магазины и скупила огромное количество Калашниковых и штурмовых винтовок. Аналогично реагировали американцы и в конце 2012 года, когда случилась еще пара расстрелов и пресса вновь загомонила о необходимо­сти оружейных запретов. Тогда американцы вновь бросились в магазины сметать оружие и патроны, скупив запасы стволов, магазинов и боеприпасов на годы вперед! Вот вам еще один пример, когда масса реагирует адекватнее интеллектуалов.)

Клинтоновский запрет был введен сроком всего на 10 лет, иначе конгресс не соглашался его пропустить. Но поскольку криминалистические данные не подтвердили положительного влияния данной меры на преступность, через десять лет его продлевать не стали, несмотря на то что противники оружия кричали, будто огнестрельное оружие убивает каждый день 13 детей и вообще оно страшное и некрасивое. Позже выясни­лось, что статистика леваков дутая, и они включили в нее «де­тей» в возрасте до... 24 лет! Если же взять официальную стати­стику ФБР, то можно увидеть, что детей гибнет вдесятеро меньше.

Между прочим та же ФБР-овская статистика показала, что пик применения преступниками огнестрельного оружия тоже пришелся на 1993 год — то есть на то самое загадочное время, когда преступность вдруг перестала расти и начала падать.

(Чтобы вы, не дай бог, не связали по ошибке клинтонов­ский запрет на полуавтоматическое оружие с уменьшением числа «огнестрельных» преступлений, скажу, что падение пре­ступности продолжалось и после отмены запрета. Да запрет на «штурмовое» оружие и не мог снизить его преступного при­менения, поскольку законодательные запреты всегда касаются только законопослушных граждан, которые преступлений не совершают по определению. А преступники на запреты плюют и продолжают пользоваться нелегальным оружием.)

Так что же случилось в начале девяностых? Почему вдруг кривая преступности поползла вниз, если это не было связано с оружием? Сыграло свою роль укрепление экономики? Изме­нение демографической картины? Рост численности полиции? Другие причины?

Самым тщательным образом изучая и отбрасывая версию за версией, Левитт в конце концов пришел к парадоксальному выводу: на столь резкое падение преступности повлияло... раз­решение абортов в США в начале семидесятых! Смысл прост... Кого абортируют? Нежеланных детей. Тех, которые вырастают в нелюбви, нищете, в маргинальном слое, у матерей-одиночек, у пьющих, в неблагополучных семьях. Именно такие ненуж­ные, недолюбленные дети и пополняли армию преступников. Но после разрешения абортов в разных штатах матери переста­ли «через силу рожать» этих ублюдков — будущих насильников, грабителей, убийц, членов молодежных банд, наркоманов. И примерно через двадцать лет — аккурат к девяностым годам — преступный мир постигла демографическая яма.

Самым приятным в падении преступности было резкое со­кращение числа убийств. Так что если вы хотите добра нации, сделайте аборты простыми, доступными и бесплатными для маргиналов. И вовсю пропагандируйте их в «придонных» слоях общества как легкое и доступное средство контрацепции.

Кстати, еще одним фактором снижения преступности стал некоторый отход законодательной и судебной систем от полит­корректности. Раньше, в эпоху бурного роста преступности и одновременного роста политкорректности, правоохранитель­ная машина была чересчур гуманной к преступникам из опасе­ния обвинений в расизме, поскольку огромное число преступ­лений совершалось черными и латиносами. Добрые белые люди их журили, давали маленькие сроки... В таких условиях чего ж не быть преступником?

И лишь ужесточение наказаний, в том числе увеличение сроков за рецидивные преступления, сыграло свою положи­тельную роль. Поэтому когда я в 2000 году побывал в тюрьме на Аляске, то увидел там одних индейцев (алеутов), белых было всего пара человек. «Угнетенных» перестали стесняться сажать.

Считается, что треть общего спада преступности обеспечи­ли именно эти меры. Небольшую роль сыграло также увеличе­ние на руках у граждан легального оружия. А все остальное сде­лало разрешение абортов, которые — в контексте нашей кни­ги — чрезвычайно полезны, ибо повышают средний интеллект нации, выбивая малоумных маргиналов.

История абортов в США вообще весьма замысловата. Когда-то давно, при заселении материка и формировании госу­дарства, их спокойно делали, потому что была вольница, а в XIX веке стали запрещать, потому что пришло государство со своими заморочками. И к началу XX века аборты уже были запрещены во всех штатах. Столь печальная ситуация длилась примерно до 1960-х годов. Дыхание Нового времени отогрело и заторможенные США. Сначала несколько штатов разрешили аборты по медицинским показаниям и после изнасилований, а через десять лет в десятке штатов аборты стали легальными уже просто по желанию. Затем, в 1973 году, случился знамени­тый процесс Рои против Уэйда (по которому в 1989 году даже был снят фильм). В ходе этого суда техасская женщина доби­лась отмены запрета на аборт. Процесс спустил лавину, и абор­ты были легализованы по всей стране. Легализация тут же сбросила цену на аборты с 500 долларов до 100, сделав их более доступными для потребителей.

Американские женщины оценили эту свободу: число абор­тов уже в первые годы вольницы достигло 1 на 4 рождения, а к началу восьмидесятых приблизилось к отметке 1:2,25. Есте­ственно, аборты в первую очередь делали малолетки, девушки из бедных слоев населения, малообразованные, бесперспектив­ные, залетевшие и брошенные... Миллионы нежеланных детей не были рождены, не были нелюбимы, не стали тягостью, не влились через 15-20 лет в преступный мир.

Разумеется, после того как Левитт заявил, что аборты сни­жают преступность, его завалили гневными письмами клери­кальные ортодоксы, противники абортов и прочие моралисты. Они твердили, что такого быть не может, ибо аборты — это зло, а зло не может приводить к добру!.. Логика, как видите, же­лезная.

Но с выводами Левитта не на эмоциональном, а на научном уровне спорить было невозможно. Он показал, что в тех шта­тах, где аборты были разрешены на несколько лет раньше остальных, - Нью-Йорк, Калифорния, Вашингтон, Аляска, Гавайи — и уровень преступности начал падать на те же не­сколько лет раньше! Больше того, прослеживалась строгая кор­реляция между числом абортов, сделанных в данном штате, с падением в нем преступности. Много абортов — больше паде­ние, мало абортов — меньше падение. В Нью-Йорке был самый высокий процент абортов и соответственно самое высокое па­дение преступности — на треть.

В русскоязычном Интернете (и американской демокра­тической прессе) получила большую популярность «теория раз­битых стекол», которая объясняла падение преступности в Большом Яблоке так: полиция Нью-Йорка при новом мэре Джулиани стала больше обращать внимание на мелкие право­нарушения, поэтому тяжелые чудесным образом снизились сами по себе. Однако реальность состояла в том, что в городе просто-напросто снизилась демографическая база преступно­сти — преступники были абортированы в начале семидесятых. Элегантное решение!

Левитт кидал на стол козырь за козырем и лупил по вытя­нувшимся мордам гуманных демократов и религиозных кон­серваторов одной мокрой тряпкой за другой. Он показал, что от начала семидесятых до начала девяностых никакой корреля­ции между абортами и преступностью не наблюдалось, потому что молодежь, родившаяся в начале семидесятых, до начала де­вяностых еще не подросла, чтобы пополнить преступный мир. А как подросла — тут и стала наблюдаться корреляция между числом абортов в штате и падением преступности. Далее. В штатах, где было много абортов, снижение преступности на­блюдалось именно среди молодежи, а не «старичков». И это го­ворило о том, что молодое пополнение не пришло. Наконец, исследования, проведенные в Австралии и Канаде, также пока­зали связь между числом абортов и уровнем преступности с ла­гом в 15-20 лет.

Механизм снижения преступности был двояким — так ска­зать, близкодействующим и дальнодействующим. Неродившиеся мальчики-маргиналы не пополнили ряды уличных банд (близкое действие), а неродившиеся девочки-маргиналки не стали потом матерями-одиночками, повторив судьбу своих мамаш (в «придонных» слоях общества дочери матерей-малолеток тоже, как правило, становятся малолетними мамашами-одиночками). А раз они не стали матерями-одиночками, через поколение не были воспроизведены очередные уголовники — вот вам дальнее действие, через поколение.

Любопытный факт в ту же копилку: средний IQ у молодых матерей, которые родили ребенка вне брака, на 10 пунктов ниже, чем у замужних матерей.

И еще подкину фактологический сувенир в абортивную кла­довую Левитта: европейские ученые установили, что не только тупость (и вытекающая из нее бедность) передаются генетиче­ски, но и склонность к совершению преступлений — через на­следуемые признаки типа агрессивности и импульсивности в сочетании с низким 1Q, неспособностью контролировать себя и прогнозировать последствия своих действий. Серия исследо­ваний, проведенных в восьмидесятые годы в датских судебных архивах, продемонстрировала эту зависимость количественно. Изучив дела усыновленных нарушителей закона с 1924 по 1947 год, ученые подсчитали, что уровень преступности среди усы­новленных детей составлял 2,9%, если их биологические роди­тели никогда не совершали преступлений. Но если хотя бы один из биологических родителей совершал преступления, это число сразу возрастало до 6,7%. А если преступниками были оба биологических родителя, уровень преступности в среде усыновленных подскакивал уже до 12,1 %... Почему изучали именно преступность усыновленных детей, понятно — чтобы исключить фактор влияния среды и выделить значимость именно биологического фактора.

Вывод? «В целом полученные данные ясно свидетельствуют о наследуемой склонности к криминальному поведению... На­следственность может детерминировать тот личностный порог, за которым начинается активация специфических нейрогумо- ральных реакций, связанных с агрессивным поведением». То есть трижды прав был профессор Левитт, на основании ра­бот которого мы делаем вывод о благостной роли абортов в среде маргинальной публики.

В общем, Левитт молодец. И мы на добром слове покидаем Стивена и возвращаемся к его коллеге Джону Глэду, а то он уже заждался...

Джон Глэд, напомню, если вы вдруг на секунду забыли, со­временный евгеник, то есть человек, обращающий внимание общественности на плачевное положение, складывающееся с человеческим генофондом. А также на то, что маргинальные и глупые (с низким IQ) слои населения размножаются не в пример активнее приличных и умных людей. Более того, они почти и не смешиваются. История Золушки, вдруг выскочив­шей замуж за принца, — редкая сказка для бульварной прессы. Да и Золушка-то, выскочившая за принца, каждый раз на по­верку оказывается вовсе не девчонкой из трейлера, что работа­ет в местной забегаловке официанткой и считает доллары до получки, а вполне социализированной девушкой, как правило, из приличной семьи. Даже классический пример — знаменитая Диана, выскочившая замуж за английского принца и представ­ляемая прессой как «народная принцесса», на самом деле ро­дилась в графской семье Спенсеров и является дальней род­ственницей Уинстона Черчилля. Больше того, в ее жилах текла толика королевской крови.

Последний наследный принц Европы — герцог Люксем­бургский Гийом — тоже не так давно женился на «простушке»: его жена, дочь американского миллионера, закончила колледж и пишет докторскую диссертацию... Я, честно говоря, не очень слежу за похождениями евроаристократов, но единственное из­вестное мне исключение из этого правила — когда наследный принц женился не на приличной девушке, а на матери-одиночке, да к тому же еще и бывшей наркоманке — приключилось в Норвегии. Но про норвежцев мы еще поговорим, и вы пере­станете удивляться, что данный факт произошел именно в Норвегии, которая встала на путь энтропийно-эгалитарной нивелировки...

Словом, исключения бывают, но, в общем, правило остает­ся правилом: миллионеры редко ищут жену на помойке. Обыч­но судьба подбрасывает им вариант из своего круга. В резуль­тате порой возникает ощущение, что наш вид раздваивается на элоев и морлоков — умных и добрых, с одной стороны, и бедных, но злобных - с другой. Когда-то аристократия не скрещивалась с простонародьем. Потом ситуация размаза­лась буржуазными революциями. А теперь вот, похоже, воз­никла новая аристократия — интеллектуальная и финансовая, противостоящая маргинальным слоям, требующим хлеба и зре­лищ. Вам так не кажется?

Сложно сейчас сказать, по какому пути пойдет человече­ство — разделения на два вида или по «норвежскому пути». Од­нако читатели, внимательно следящие за моим скромным твор­чеством, из книги «Формула бессмертия» со слов ее героя, эво­люциониста Сергея Савельева, знают о том, что последние несколько тысяч лет мозг homo sapiens уменьшается, а это — весьма тревожный признак.

Данные Савельева подтверждает и генетик из Стэнфорда Джералд Крабтри. По его мнению, человечество было на своем интеллектуальном пике примерно 2—6 тысяч лет назад, и с той поры наш IQ постепенно снижается. Падение началось с вве­дением сельского хозяйства, когда люди стали жить скученно. Влияние коллективизации? Сытости? Повышения безопасно­сти жизни?.. Правда, снижение интеллекта с лихвой компенси­ровалось уплотнением информационных потоков из-за скучен­ности и изобретением письменности, которая позволила нака­пливать полученные знания. Тем не менее сам факт снижения персональных интеллектов печалит. Особенно учитывая общее ухудшение здоровья из-за генетического вырождения человече­ства, о котором нам тоже придется поговорить подробнее. А что делать? О многих неприятных вещах нам придется по­говорить, поскольку в этой книге решается будущее челове­чества!..

Джон Глэд в этой связи утверждает то же самое, что не­устанно повторяю я: наш вид от весьма скорого исчезнове­ния спасет только генная инженерия. Кстати, возможно, имен­но она и углубит едва наметившуюся трещинку между нью-аристократией и социальным плебсом - элоями и морлоками. Как углубит? Да очень просто...

Это раньше, в романах Диккенса, социальное дно было ни­щетой в ее классическом понимании — грязь, заплатки, недо­статок еды, нужда в элементарном, жизнь в картонной коробке или продуваемой всеми ветрами халупе с клопами. Сейчас в развитых странах стандарт бедности совсем иной. Такую жизнь герои Диккенса назвали бы завидной! Голода нет! Еды полно, волшебная машина под названием «телевизор» дает раз­влечения, на кухне стоит не менее волшебная машинка, подо­гревающая еду. Повозка, движущаяся без лошади возле дома. Социальное жилье бесплатно дают. Да еще деньги платят за то, что ты не работаешь, — пособие называется. Чем не жизнь? На что они еще жалуются? Их даже не бьют!

Конечно, те, кто работает и относится к среднему классу, живут получше, чем сидящие на социале. И район поприлич­нее, и машина новая, и дом побольше, и телевизор покрупнее, да не один. Да и вещи купить просто: ни кухонный комбайн, ни компьютер, ни холодильник, ни кондиционер, ни одежда, ни еда никаких проблем в приобретении не доставляют в силу дешевизны. Есть только два массовых товара, которые по-на­стоящему дороги — автомобили и дома. Их почти все покупают в кредит и потом годами расплачиваются. В случае с недвижи­мостью — даже десятилетиями.

Но и эта проблема, возможно, будет решена, и данный тип товаров сдвинется в сторону холодильников и прочего, резко подешевев. Почему нет? Когда-то ведь и сапоги стоили дорого, крестьяне носили их за спиной на палке, чтобы не стаптывать, и, только завидев впереди город, надевали... Но что же придет на смену очень дорогим товарам, ведь надо же как-то привя­зать людей к работе на годы и десятилетия?

Генная инженерия, например.

Если вы в гипотетическом будущем хотите завести ребенка и при этом обитаете в социальном жилье на пособия или про­сто очень мало зарабатываете, ваше будущее чадо совершенно бесплатно избавят от всех наследственных болезней, кото­рыми вы можете его наградить. Просто чтобы в дальнейшем не нагружать социальную систему уходом за дефективным, что выйдет дороже. Почистят, так сказать, набор генов. Мо­жет быть, даже дадут выбрать пол. А вот все остальное — уже за деньги.

Хотите убрать у своего будущего ребенка склонность к ожи­рению, раку, гипертонии? Доплатите.

Хотите убрать уже не болезненные склонности, а «космети­ческие», например, склонность к облысению или плохим зу­бам? Это стоит еще дороже.

А далее уже цена за желаемые качества — по возрастающей. Любой каприз за ваши деньги! Хотите умного? Высокого? Го­лубоглазого? Белокурого? С тонким слухом? С расширенным диапазоном обоняния, зрения и слуха? Чтобы имел лимфати­ческое сердце? Чтобы обладал ультразвуковой локацией? Воз­можностью регенерации утраченных органов? С удвоенной продолжительностью жизни? Склонного к математике? Какой уровень IQ предпочитаете? Более 180 единиц?.. Это все очень дорого. Но вы можете взять кредит на 50 лет. Не беспокойтесь, продолжит расплачиваться уже ваш сын, когда найдет престиж­ную работу — с такими-то данными!..

И вот уже человечество, запустившее подобного рода селек­цию, быстро разделилось на два подвида — очень качественных «деланных» людей и обычных, которые в сравнении с породи­стыми выглядят весьма бледно, глупо и болезненно. Как вы ду­маете, захотят они между собой скрещиваться и вообще иметь дело? Вы приглашаете к себе в гости собак?

Вот такая фантастическая картинка будущего возникла у меня в голове. И не только у меня. Тот же Глэд замечает: «...Универсальное образование в сочетании с тенденцией к спа­риванию внутри своего интеллектуального класса создают все большее и большее генетическое расслоение на генетические классы, да еще с наложением богатства и власти».

Впрочем, нарисованное мною выше живописное полотно — пока фантастика, не имеющая отношения к нашей сегодняш­ней реальности. Будет так или иначе и какие новые социаль­ные и научные проблемы вызовет переход к генетической трансформации человечества, сейчас сказать сложно. Зато ясно одно: сам этот переход неизбежен, если мы хотим вы­жить как вид.

Но что мешает развивать генные технологии применитель­но к человеку? Традиция и ее охранители! Газета «Нью-Йорк Таймс» целиком права: «Сопротивление репродуктивному кло­нированию в конгрессе — всеобщее, и если какой-нибудь сена­тор или конгрессмен втайне разделяет более мягкий взгляд на эту технологию, шанс, что он или она выразит такое мнение публично, равен нулю. Конгресс решил объявить преступным репродуктивное клонирование, хотя единодушие конгресса в научных и гуманитарных кругах разделяется не всеми». Поче­му же тогда они все равно голосуют против? А чтобы «набрать политические очки среди религиозных консерваторов и акти­вистов движения против абортов».

Любопытно, что не только религиозные консерваторы, но и левые либералы, которые, в отличие от консерваторов, вы­ступают за прогресс и аборты, тоже самым парадоксальным об­разом толкают человечество в сторону генетической деграда­ции! Да, защищаемые ими аборты действительно способствуют снижению воспроизводства генетического мусора в маргиналь­ной среде. Но вот перегуманизированность крайних левых, их абсурдная защита прав нерожденных инвалидов ведет нас к пропасти. Левые изо всех сил противодействуют позитивной евгенике! В США, например, общественные организации инва­лидов требуют, чтобы инвалидов стало как можно больше. И это не шутка. Данные организации заявляют, что сепарация в пробирке хороших и плохих генов есть ущемление прав не­рожденных (от дурных генов) инвалидов! Что ставит под со­мнение ценность жизни уже живущих инвалидов. Им как бы говорят, будто они — неполноценные.

Ну, вообще-то, так и есть, — неполноценные. Но в совре­менном политкорректном пространстве нельзя называть вещи своими именами — из опасения кого-то нежного ранить.

Глэд приводит вопиющее по своему античеловеческому ма­разму воззвание указанных защитников инвалидских прав:

«Главная тема в обсуждении евгеники заключается в том, что кто-то решает на основе открыто заявленных или неглас­ных критериев, какие характеристики имеют право на суще­ствование, а какие — нет... Есть ли рациональный способ сде­лать различия между болезнью Тея-Сакса, бета-талассемией (болезнь крови), серповидной клеточной анемией, болезнью Альцгеймера, фенилкетонурией, неправильной сексуальной ориентацией (если когда-нибудь отыщется способ предсказы­вать ее), душевными заболеваниями, кистозным фиброзом, це­ребральным параличом, расщепленным позвоночником, ахондроплазией (недоразвитостью роста), гемофилией, синдромом Дауна, сердечно-сосудистым заболеванием, остеопорозом и ожи­рением?.. Идет война характеристик, которая исключит многие свойства из движения за права человека и из равноправия. Этому должен быть положен конец».

Вот так. Дискриминации нерожденных инвалидов должен быть положен конец! Пусть расцветают сто цветов! Пусть вы­рождение правит бал!

Обо всем этом необходимо поговорить подробнее, и мы сейчас поговорим — и о политкорректных заскоках высоколобых интеллектуалов, и о низкоинтеллектуальной узколобой публике, которая мешает выживанию цивилизации ничуть не меньше. Начнем в хронологическом порядке — с застарелых болезней цивилизации.

 

ЧАСТЬ II. Бог как реальность

 

«Прощайте глупых?..» Черта с два!

Убейте глупых — вот дорога! С

ейчас их рядом только два,

А не убьешь — их будет много.

Они нахлынут всей толпой,

Задушат мысль во имя бога.

Страшны дремучей темнотой,

Хотя и выглядят убого.