Серб испугался и выпятил глаза на лейтенанта.

- Ты кровью человека на стенах рисовал, сволочь!

- Крвь.. Это не сам. Это… третчий – ответил Драган, вспомнив, как Бриджит макал тряпку в открытую рану.

- А убил кто? Тоже не ты, да?

- Такоже… такоже третчий.

Что придется придумывать дальше, Павлович не знал. И хотя ему было противно оттого, что убийцей был его лучший армейский друг Джейк, сидящий рядом и непонимающе вслушивающийся в чуждую ему славянскую речь, спихнуть вину на Брэда Бриджита с пробитым черепом было легче. «Никому не хочу ставить ногу на грудь»[53] - откуда-то всплыли в его памяти не вполне понятные ему слова. Ну да, конечно, он пел это на Брайтоне. И ему почему-то казалось, что они подходят к этой ситуации.

- Это еще сейчас выяснять будем: кто, как, зачем… - пробурчал мент на пассажирском сидении и включил радио.

Играл конец песни группы Ricchi e Poveri «Cosa Sei». Музыка планомерно затухала, уносясь куда-то вглубь. Вдруг еще не умершую мелодию оборвала громкая и, надо сказать, весьма неприятная заставка. Высокий и самоуверенный мужской голос затараторил так быстро и пафосно, что Драган совсем ничего не понял:

- Это были легендарные Рикки э Повери – звезды фестиваля Сан-Ремо, со своей песней про самую настоящую любовь. «И, наверное, как раз твой невозможный характер/ И заставляет меня любить тебя еще сильнее» поют неподражаемые итальянцы. И вам, мои дорогие слушатели, я от души желаю найти именного того человека, которому вы простите все-все его недостатки, потому что он – ваш и больше ничей.

Ну а теперь, если вы не против, перейдем замечательному британскому певцу Стингу! Потому что именно сегодня в 1993 году он дал свой первый концерт в столице нашей Родины Москве! [54] И по этому случаю я включу самую спорную и проблемную песню в его творчестве. Песню о нас с вами, друзья. Песню о том, что самое главное и для России, и для Европы и для Америки – это спасти наших детей от страшной вещи, которую когда-то изобрел Роберт Оппенгеймер. Пусть же в нашем небе всегда будет только одно солнце, а ядерные ракеты навсегда останутся в своих шахтах! Итак, Стинг – «Russians».

Раздались слегка пугающие аккорды, похожие на колокольный звон. В общий фон влились речи двух дикторов – на русском и английском языках. После этого суховатый голос запел по-английски:

Европа и Америка не знают, что и делать

В ответ на резкие Хрущева те слова.

Все на кону сейчас, любое промедленье -

И в оба дома наши в раз войдет беда.

Ты говоришь, что ты нас закопаешь?

Прости, но не согласен я с тобой.

Ведь неужели ты, генсек, не знаешь,

Что нам не справится потом со всей чумой?

Неужто у тебя ума не хватит сделать

Всего, лишь только б не было войны?

Прекрасно знаю я, что, хоть вы коммунисты,

Детей своих вы любите, как мы.

 

Хочу рукой закрыть свое я чадо

От страшного, смертельного гриба.

Пусть Занавес не будет как преграда!

И здравый смысл восторжествует навсегда!

Ведь то, что кровь у нас одного цвета

Знают и недалекие умы.

И верю я, что, хоть вы коммунисты,

Детей своих вы любите, как мы.[55]

Джейк заметно задергался. Родная речь, пусть и с ее британской, излишней, как ему казалось, аккуратностью в произношении как будто бы штык-ножом медика Гэриса вырезала каждое слово песни на его груди. Тем самым штык ножом, которым ковырялся в теле еще живого русского парня. После чего он умер. «Но убил его все равно я – резанула его по виску безжалостная мысль – Я убил, Гэрис скрыл за мной следы, а Бриджит… Бриджит все же надругался над ним. Даже если мне, атеисту, этого до конца не понять. Картинки и картинки. Но все равно, даже если это просто картинки…»

«Этого уже не вернуть, не вернуть, не вернуть, это навсегда, навсегда, на-все-гда. Я убил человека навсегда!» - эта только что осознанный факт придавил его, как бетонная плита. В глазах сначала потемнело, а потом как-то сами собой потекли слезы. Джейк уперся лбом в подголовник водительского кресла и сложил ладони на макушке. Он снова вспомнил тот момент, когда они со Стэном гнали на его Mustang`е из Атланты в Ноксвилл и как он ударил своим пистолетом по пикапу того старика… Он мог сделать это еще тогда. Но сделал это сейчас… навсегда. «И наверное, это был первый раз в истории, когда американский солдат убил русского. Первый. Тот самый первый раз, который всегда меняет все и который нельзя вернуть. Даже это нельзя вернуть». Джейк сомкнул локти под подбородком и беззвучно плакал.

Драган посмотрел на друга с еще оставшейся тенью осуждения, хотя умом он был готов вычеркнуть из памяти то, что случилось сутки назад. Джейк часто погружался в себя, и тогда трудно было понять, что и зачем он делает. И все же их с Драганом было двое. Двое, которые не во всем соглашались друг с другом, имели разные планы на будущее. Двое, каждый из которых считал себя взрослее и умнее другого, хотя обоим было по 23. Драган не знал о Джейке все, как Стэн, но за эти два с половиной года они сблизились сильно.

Вдруг в голове Эрапта вспыхнула еще одна мысль: Бриджит! Старший уорэнт-офицер 3 класса, который вчера вел тот непонятный микроавтобус…

Из колонок уже играла новая песня – что-то быстрое, исполняемое несколькими мужскими баритонами по-русски. Мент за рулем сделал погромче. Джейк смотрел на Драгана, выжидая нужный момент.

- Брэд умер, - первым сказал Павлович по-английски быстро и тихо, чтобы сидящие спереди не услышали.

Эрапт снова спрятал голову, обхватив ее руками и упершись в переднее сидение. Из глаз произвольно текли слезы. Локти стали мелко труситься. Его тошнило.

«Гэриса чуть не порвали собаки, Бриджит погиб. Чего ждать мне?» - резануло в его висках.

Глава X

Третьи сутки на российской территории не рассматривались даже пессимистами. Когда вслед за ночью минул и еще один знойный день ожидания троих товарищей, говорить об истории уже никто не мог. Раз за разом моряки припадали губами к своим флягам в надежде, что на дне осело еще хотя бы несколько капель. Короткие разговоры в несколько фраз начинались и почти сразу же угасали. В основном это были какие-то совершенно пустые робкие слова, произносимые с неясной целью. Наверное, чтобы просто чем-то заполнить угнетающую тишину:

- Сова. Прямо над нами вон.

- По мне какая-то зараза ползает!

Странно, но глупость подобных реплик доходила до матросов ровно через секунду после того, как все было уже сказано. «Что придется делать в ближайшее время?» - в разных интерпретациях и даже на разных языках, эта мысль вертелась у каждого в голове. И хотя Филдер вроде говорил что-то в течение дня, что место надо покидать, мало кто мог поверить в то, что капитан готов забыть о Бриджите, Эрапте и Павловиче. Хотя выбор в данной ситуации был и впрямь непростой.

«Это серьезно? Это по-настоящему? Я – солдат?»- спрашивали себя и главный старшина Эштон Тич, и недавно рассказывавший про своего деда Фенерсен, и недотепа Бенкс и даже совсем незаметный Джо Амбрейдж. Но услышать от самих себя желаемый ответ удавалось не всем.

Ободряющее, время от времени неизбежно всплывающее из глубин головы, как пузырь «Со мной произошло такое, чего не было еще ни с кем! Я же в самой России! Как партизан, как диверсант, как... Если я выберусь отсюда, я буду героем!» беззвучно и быстро лопалось об уродливый шипастый факт, что единственная победа, которую им пока удалось одержать в ходе этой невероятной истории – это победа не над отрядом каменных духом японцев, появлявшихся среди джунглей ниоткуда, и даже не над конговцами. «Солдаты» победили, безоружного парня, у которого против них не было ни малейшего шанса. Они убили любопытного пятнадцатилетнего ребенка, чья тонкая белая майка, была прошита, как листок бумаги, какими-то четырьмя граммами свинца, которые едва можно ощутить на ладони, но летящими со скоростью самолета. А за майкой и кожа, и мышцы и легкие. И само тонкое облако его жизни развеялось через несколько минут после того, как через него пронеслись эти три крошечных самолета.

«Ну... тогда, наверное, стойкость. Стойкость с которой мы здесь находимся. Это можно включить нам в заслугу в независимости от того, как мы тут оказались» - срабатывала в ответ самооценка Фенерсена. Ему вдруг вспомнилась газетная статья, которую он прочитал года 3 назад, когда дед еще был жив. В ней писалось про двух японцев: лейтенанта и ефрейтора, обнаруженных где-то в филиппинских лесах прямо тогда, в 2005-м. Ефрейтор был старше деда на год, лейтенант – на все пять. И хотя именно про этих двоих дедушек было рассказано очень мало, вроде бы, даже их встреча с властями почему-то сорвалась, в качестве примера были представлены истории тех солдат императора, что были пойманы раньше.

Пара громких историй была в семидесятых. Тогда сдался знаменитый Хироо Онода, который потом открыл «Школу природы», где восьмидесятых и девяностых учил японских детей выживанию в лесу. Вывод о том, как те ефрейтор и лейтенант провели последние 60 лет, легко можно было сделать, исходя из судьбы Хироо. Как ни крути, а все такие истории были похожи одна на другую. Наверняка они не верили регулярно сбрасываемым листовкам об окончании Второй мировой войны, а некоторые, что имели доступ даже к радиоэфиру, считали грязной американской пропагандой и сообщения о начале экспорта в Америку автомобилей Toyota, и репортажи с Олимпийских игр в Токио в 1964. Наверняка они хранили, как зеницу ока, свои примитивные винтовки Арисака образца 1905 года, смазывая ее на протяжении долгих лет животным жиром и экономя каждый патрон. Наверняка они знают о своих товарищах, живущих в джунглях по сей день, но не видят смысла искать их, потому что те все равно не поверят в поражение Императора, который, согласно их боевому кличу «Банзай»[56] должен жить 10 000 лет.

Вот только какая разница жителям какой-нибудь маленькой отдаленной филиппинской деревни, кто течение целых десятилетий регулярно угонял скот, грабил убогие местные лавочки и, не моргнув глазом, убивал мирных жителей, направлявшихся домой по безлюдной лесной дороге с мешком или корзиной чего-то, что нужно ему? Какая разница, зачем ему нужна рыба: просто чтобы влачить свое существование или же чтобы подкрепить силы и продолжить несение караула во имя победы Японии, если рыбак в обоих случаях лежит на берегу, оставляя в каждой новой набежавшей волне все те же красные разводы? И уж тем более им будет все равно, тщательно он чистил свою раритетную винтовку или же нет. Эти двое восьмидесятилетних самураев, должно быть, за шестьдесят лет пожертвовали несколькими сотнями невинных жизней ради своего бессмысленного подвига. Если Филдер сумеет представить начальству случившееся в правильном свете, героическими станут и эти дни, проведенные возле вонючей свалки. Рассказанная нужными словами, это история может впечатлить и какую-нибудь, даже не самую плохую девушку. Только… Фенерсен уже вспомнил другое, на этот раз сцену из одного фильма, где не самый положительный сын едко, но остроумно ответил упомянувшему свои былые призовые места по прыжкам в воду отцу: «Это не спорт, ты просто падаешь в воду»[57]. Брендан смеялся над этим эпизодом, и это воспоминание нарисовало на его лице идиотскую улыбку. Потому что он был согласен с тем туповатым сынком. Все верно. Это не война. Мы просто убили человека и теперь прячемся на свалке.

Его мысли прервал звук приближающегося по грунтовой дороге автомобиля, чем-то гухающего и звенящего. Вся команда уткнулась в землю, стараясь поскорее спрятаться за ветками кустов или присыпаться травой. За те два дня и две ночи, что им пришлось провести здесь, по дороге вдоль свалки проехали три машины. Кроме серой угловатой легковушки ментов, это были укороченный русских джип и совсем уж старый бледно-желтый Mercedes.

Первым отреагировал Филдер. Даже уставившись носом в сухую землю, по одной вибрации коммандер вдруг понял, что у машины есть какой-то прицеп. Не приподнимая тела, он выгнул шею вверх, до боли в позвонках и увидел на нем старую, но все же достаточно большую моторную лодку. Синий Volkswagen-универсал, с громыханием волочил ее по разбитой грунтовке. Из открытого окна даже были слышны недовольные голоса. Тяжелая и неизбежная мысль, как черная корабельная крыса, проскочила у него в голове.

- Вставайте! Этих мы берем! – не очень громко, но слышимо для всех скомандовал капитан. Одним скачком он допрыгнул до кустов и стал яростно ворошить кители, с завернутыми в них винтовками. Поняв, что сейчас будет, моряки, кривясь и морщась, поползли за своими M-16. Еще через несколько секунд их капитан рванул вверх, на дорогу. Забравшись на совсем не высокий, но крутой обрыв, Филдер погнался за автомобилем. До выезда на асфальт оставалось каких-то 130-150 метров, но скорость машины вполне позволяла догнать ее, прямо на бегу засунуть в окно ствол и… Но эту мысль пришлось отбросить. Выстрелы, конечно, услышат, да и пулевые отверстия в дверях с большой вероятностью привлекут ненужное внимание. Вот уже и прицеп, вот сцепка… Смотреть в зеркало заднего вида, проезжая по узкой грунтовке водитель, вероятно, нужным не считал, иначе бы он увидел грязного сорокапятилетнего мужика, несущегося за ним с американской винтовкой в руках. Выбежав метра на два за капот, Филдер развернулся, и, взяв оружие наперевес, остановился прямо на пути Volkswagen`a. Старенький Golf испуганно глянул на него своими слегка наивными овальными фарами и остановился. Слева из кустов вылез еще один грязный мужик, но значительно моложе. Это был Эштон Тич. Резко дернув ручку, он открыл дверь машины и взял за грудки сидящего на пассажирском месте парня. «Эмка» в руках неизвестного заставила его оставить мысли о сопротивлении. Старшина показал ему на кусты и подтолкнул стволом в спину. Сзади раздались всхлипы. Теперь винтовка Тича смотрел туда... Следующим на очереди был водитель. Его вытащил Филдер. Приподняв руки, худой и высокий русский парень, что-то приговаривая, обошел капот и скрылся вслед за товарищем. В машине осталась одна лишь девушка. Она сидела за водительским местом, закрыв свое правильное овальное личико худенькими ладонями, и изо всех сил старалась не заплакать.

- Get out! [58] – спокойно, но твердо сказал ей капитан.