Вождь, долженствовавший вести россию на новую дорогу, воспитывался Во времена смут и мятежей

«Народ собрался в дорогу и ждал вождя». Это ожидание вовсе не было спокойное; это было тревожное, томительное ожидание. Сильное недовольством настоящим положением, раздражение, смута – вот что мы видим в России в то время, когда в ней воспитывался Вождь, долженствовавший вести ее на новую дорогу. Прежде в сфере нравственной был могуществен авторитет Церкви, сильной своим единством, но теперь в Церкви раскол. Страшное впечатление производится, когда слышатся выходки против имен, с которыми привыкли соединять нравственное освящение, нравственную неприкосновенность. «Патриарх, архиереи – еретики, изменники православию!»[376]

Софья, действуя по инстинкту самосохранения, отбивается изо всех сил, всеми возможными средствами от судьбы, от терема, от монастыря… Обманом она решает заставить стрельцов истребить мнимых убийц царевича Иоанна, истребить людей, советом, помощью которых была сильна царица Наталья. Этим истреблением уничтожить возможность примирения между стрельцами и Царем Петром, Его матерью и оставшимися в живых ее приверженцами, связать неразрывно интересы стрельцов со своими интересами, заставить их действовать в свою пользу. Кровавая программа была в точности исполнена: родственники и приверженцы царицы Натальи истреблены, хотя царевич Иоанн оказался жив и невредим; его провозгласили царем, но свергнуть младшего брата Петра, прежде провозглашенного, которому уже присягнула Россия, не решились, отняли только правление у царицы Натальи и отдали его Софье.

Позднее Софья обращается вновь к стрельцам, желая поднять их на свою защиту. Но стрельцы не трогаются, они чувствуют всю безсмысленность борьбы с Царем, располагающим средствами всей России; они чувствуют всю безсмысленность борьбы силы материальной и силы нравственной, против права, несомненного в глазах России. Стрельцы выдают Софью, и то, чего больше всего она боялась, совершается: монастырская келья принимает в свои печальные, гробовые стены существо плоти и крови, существо, жаждущее мирской жизни.

14.4.2. Петр с мозольными руками – вот олицетворение всего русского народа в эпоху преобразования

Вот первое письмо Царя Петра к матери из Переяславля, когда Ему было 17 лет: «Сынишка твой, в работе пребывающий, Петрушка благословения прошу…»[377]. Итак, вот первое слово нам Петра, которого мы зовем Великим, первое им самим себе сделанное определение: «в работе пребывающий». Это первое определение останется навсегда за ним и дружно уместится подле определения Великий. Петр работник, Петр с мозольными руками – вот олицетворение всего русского народа в так называемую эпоху преобразования. Здесь не было только сближения с народами образованными, подражания им, учения у них; здесь не были только школы, книги, здесь была мастерская прежде всего, знание немедленно же прилагалось, надобно было усиленною работою, «пребыванием в работе» добыть народу хлеб насущный, предметы первой необходимости. Народы в своей истории не делают прыжков: тяжелая работа, на которую был осужден русский народ в продолжение столько веков. Борьба с азиатскими варварами при условиях самых неблагоприятных, борьба за народное существование, народная самостоятельность кончилась, и народ должен был естественно перейти к другой тяжелой работе, необходимой для приготовления к другой деятельности. Перейти к деятельности среди народов с другим характером, для приготовления себе должного, почетного места между ними [как и подобает народу, который Себе избран Богом и который Всемогущий особо пестует и оберегает], для приготовления средств бороться с ними равным оружием. Это-то оружие и надобно было выработать, и выработать как можно скорее, ибо время не терпело.

Над чем же прежде всего и больше всего работает Царь-работник, представитель своего времени, выразитель его потребности? Он работает над кораблем, это Его любимая работа, вода – Его любимая стихия, Он ищет все большего простора на ней, из подмосковного пруда переходит на озеро, с одного, меньшего озера на большое, от последнего к морю. Богатырю древней России было тесно в городе, он рвался в широкую степь, но зачем? Для безплодного гулянья, для того, чтобы гулять за счет тех, которые трудились. Человек, одаренный страшными силами, богатырь новой России, Петр рвется также на широкий простор, но этот простор – море. В степи богатырь мог встретить дикого кочевника и упражнять над ним свою физическую силу, нравственные и умственные его силы не развивались от этой борьбы; новый богатырь может быть безопасен, может успешно бороться с грозною стихиею, морем, не иначе как посредством знания, искусства. На море, на его берегах он встретит людей, противоположных кочевым варварам, людей, богатых знанием, искусством, от которых есть чем позаимствоваться, и когда придется вступить с ними в борьбу, то для нее понадобится не одна физическая сила, понадобится чрезвычайное напряжение умственных сил.

В жизни русского народа совершался переход из одного возраста в другой; этот переход естественно выражался в повороте от степи к морю. И Вождь этого народа строит корабль. Когда мы припомним это страстное желание моря, корабля, обнаружившееся в Росси XVI и XVII века, обнаружившееся в деятельности Иоанна IV и Алексея Михайловича, то мы поймем ясно отношение Великого человека к народу, к его потребностям в известное время. И другое значение получит для нас эта страсть к морю [Царя] Петра, который скучал в тесных гористых пространствах, был спокоен и доволен только на море, и печальная по природе своей, но близкая к морю и богатая водою местность была для Него раем.

Но, быть может, скажут: для чего же было Царю становиться работником? Дело Царя царствовать [и давать отчет Своим делам и действиям только Богу], а не плотничать [обучаясь мастерству у мастеров из простого народа]. Признавал Петр необходимость завести флот и завел бы, для чего же самому участвовать в постройке судов? Эти суждения по видимому [на первый взгляд] справедливы, но в сущности применительно к известному явлению совершенно неверны, происходят от нашей привычки высвобождаться от своих настоящих условий жизни и переноситься в условия того времени, которое хотим изучить, понять и которое никак не поймем, если не отстанем от этой привычки.