Один из ритуалов режима и его персонажи

Начиная с первых послеоктябрьских дней всевозможные съезды (конференции, пленумы, слеты) стали важными элементами в системе ритуалов большевистского государства. Они вносили определенную легитимность в деятельность террористического режима, создавали механизмы достижения консенсуса между раздираемыми противоречиями территориальными, национальными, профессиональными, политическими, классовыми группами партийных и беспартийных большевиков.

В начале 30-х годов «великий перелом», или ликвидация кулачества как класса, дал новый импульс этой торжественной ритуальности проведения съездов, совещаний, встреч руководителей партии и правительства с передовиками, шумных церемоний награждений, встреч и проводов. Писатели не были исключением. Как следствие апрельского (1932 года) постановления ЦК о перестройке творческих организаций был создан оргкомитет (ОК) ССП, логической кульминацией которого должен был стать созыв писательского съезда в Москве. Первый и последний съезд советских писателей сталинской эпохи собрался в Москве во второй половине августа 1934-го.

Как часто бывало в сталинской и в неосталинской России, принятое письменное решение немедленно становилось законным поводом для его негласной корректировки, уточнения, а по сути дела, саботажа. В чем причина подобного феномена, ясно не совсем. Однако это факт: российская политическая культура воспринимает написанный закон как приглашение к его нарушению или, в лучшем случае, к невыполнению. Как только утихает первоначальный шум и ажиотаж рекламной кампании по поводу принятия очередного эпохального решения, наступает тишина рутинного течения времени. В российско-советской системе власти эффективно действуют неписаные законы и секретные инструкции. Апрельское постановление было декларировано на всю страну. Полное внутренних противоречий, оно долго и упорно не выполнялось.

Некоторые его пункты так и не были реализованы. На два десятилетия задержалось создание Союза писателей РСФСР. Не было проведено консолидированное объединение деятелей искусств смежных фронтов. Если Союз советских архитекторов собрался на Первый съезд в 1937 году, то это произошло только благодаря строительному ажиотажу по поводу грандиозного Дворца Советов (очередной провальный мегапроект). Первый съезд Союза композиторов собрался в 1948 году. Съезд Союза художников — при Хрущеве в 1957-м. Союз кинематографистов провел учредительный съезд в 1965 году при Брежневе, а Союз театральных деятелей СССР вообще был образован при Горбачеве за несколько лет до краха режима в его неосталинской форме. Таким образом, Союз советских писателей на протяжении многих лет оставался единственной и неповторимой, эталонной формой практического руководства сферой официального подцензурного искусства.

Ущербность и изначальная противоречивость апрельского решения заключалась еще и в том, что ядром союза должна была стать так называемая партийная группа оргкомитета. Коммунистов вне РАПП было мало. Но Сталин доверял только коммунистам. Следовательно, рапповцы (Фадеев, Ставский и др.) автоматически становились руководителями союза, который должен был покончить с рапповщиной. Разогнав РАПП, Агитпроп тут же передал бразды правления в новом Союзе организационно разгромленным рапповцам. Без РАПП — по рапповскому пути. Типичная шаманская абракадабра сталинских кадровых революций.

Максим Горький в роли председателя оргкомитета в глазах руководства страны оказался непредсказуемой и капризной фигурой. Его сомнения по поводу нового курса были понятны. Симпатизируя Леопольду Авербаху, Киршону[61] и Афиногенову, с одной стороны, и бывшим оппозиционерам Льву Каменеву, Николаю Бухарину и отчасти Карлу Радеку — с другой, он генетически отвергал комсомольских бардов (Жарова, Безыменского и др.) и группу деклассированных крестьянских писателей, перешедших на рапповскую платформу (в первую очередь Федора Панферова), к которым благоволил Сталин. Но особенно Горький отрицательно отнесся к агит­проповским функционерам от литературы, которые курировали Союз писателей по партийной линии и по линии СМИ (Павел Юдин[62], Лев Мехлис[63], Валерий Кирпотин[64], в меньшей степени Алексей Стецкий[65] и Иван Гронский).

Иван Гронский в роли куратора, поставленного в 1932 году Сталиным во главе организации писательского союза, оказался некомпетентным аппаратчиком. Главный редактор «Известий», «Нового мира», а в негласной, но влиятельной семейно-клановой иерархии режима — протеже Валериана Куйбышева (родственник его жены), Гронский подменил методы куртуазного политико-полицейского руководства специфической формой русской кадровой политики. Консолидацию он понял как организацию совместных попоек с писателями, в том числе с участием Куйбышева. Последовал монарший окрик. Гронский был отстранен от курирования писателей, а заодно и от редактирования газеты «Известия». На его место в «Известия» был назначен Николай Бухарин. А наследником в Союзе писателей оказался Валерий Кирпотин, по совместительству — главный авторитет по вопросам литературы в Агитпропе ЦК. Его методы также не станут продуктивными. Лишь Александр Щербаков — молодой, но опытный партийный функционер, совместивший руководство писательским Союзом и Культурно-просветительским отделом ЦК во второй половине 1934 и в 1935 году, добьется относительной стабилизации писательского хозяйства. Он был знаком с Ждановым с Нижнего Новгорода[66], а литературой, по его собственным словам, занимался как читатель[67].

Проблемы организации съезда

Внутренние конфликты, ведомственный раздор, кадровые неурядицы и организационная неразбериха оттягивали созыв съезда. Намеченный первоначально на срок «не позднее середины мая» 1933 года, он был затем перенесен на 20 июня. Его повестка дня была утверждена таким образом, что с основным докладом должен был выступить Гронский, а Горькому с его вступительным словом отводилась роль свадебного генерала. Единственному предметному обсуждению предполагалось подвергнуть драматургию. Это был логичный шаг в свете сталинского тезиса, озвученного на совещании писателей-партийцев в октябре 1932 года («Я считаю, что сейчас нам нужны, главным образом, пьесы»). Доклад Кирпотина и содоклады Киршона, Толстого и Погодина[68] должны были осветить сталинские тезисы, проложенные в даль пятилетки. Но в 1933 году съезд так и не собрался. Гронский заболел. Здесь следы подготовки съезда, по крайней мере на уровне высших партийных эшелонов, теряются до весны 1934 года.

Дата нового съезда была формально утверждена только в июне 1934-го. Повестка дня отпечаталась в документах Политбюро, в его официальной протокольной части характерным документом. 15 июня утвержден написанный рукой Жданова пункт. Сначала решили «принять предложение Оргкомитета Союза Советских писателей», но затем зачеркнули и без шифровальных фокусов переписали на: «Принять предложение Культпропа ЦК об открытии съезда писателей 15 августа». «За» — Сталин, Куйбышев и Жданов[69]. Ровно за месяц до выхода на финишную прямую, 15 мая, Оргбюро ЦК поручило «секретарю ЦК т. Жданову руководство работой Оргкомитета в области подготовки и проведения съезда писателей». Оригинал написан рукой Кагановича. «За» проголосовали Сталин, Каганович, Молотов и сам Жданов[70]. На сцену литературного театра ВКП(б) вступил один из самых его выдающихся актеров. Со сцены его вынесут уже к Кремлевской стене в сентябре 1948 года.

К началу лета руководство страны понимало, что съезд плохо подготовлен и может быть отложен в очередной раз. Его проведение стало для Жданова экзаменационным билетом на аттестат зрелости большевистского руководителя высшей сталинской школы. Незадолго до этого Жданов был назначен заведующим планово-финансовым отделом ЦК с освобождением от обязанностей зав. сельхозотделом ЦК. 9 июля по новому прошению Жданова его освободили от работы заместителя заведующего транспортным отделом ЦК ВКП(б), «оставив за ним общее наблюдение по вопросам водного транспорта». Сегодня трудно даже гипотетически осмыслить такой уровень многостаночности. Могло ли при этом соблюдаться качество в работе? Многопрофильное руководство не мешало Жданову готовить уникальное мероприятие — писатель­ский съезд.

16 июня «Правда» напечатала все-таки постановление от имени президиума Всесоюзного оргкомитета ССП. Указывалась дата созыва съезда и повестка дня. Пункт первый — «Советская литература — М. Горький». Пятый пункт: «Советская поэзия — Н. Бухарин и Н. Тихонов». Последний: «Выборы руководящих органов ССП». Принципиален в этом решении был ответ на вопрос: «Кто же созывал съезд? «Правда» однозначно утверждала, что президиум ОК ССП. Подлинник протокола расшифровывает эту очередную байку демо­кратического централизма по-другому: тройка вождей.

Формальный список утвержденных докладчиков разыскать не удалось. Возможно, все это спрятано в альбомах с руководящими резолюциями Сталина, возможно, прошло как беспротокольное решение Политбюро (режим любил конспирацию в делах). Основной доклад делал Горький, неизменными остались несколько докладов о драматургии, содоклады о национальных литературах. Новым моментом стали доклады Бухарина о поэзии и Радека об интернациональной литературе.

За месяц до съезда, 16 июля 1934 года, Радек обращается к Сталину: «Дорогой товарищ Сталин. 1. Посылаю Вам набросок доклада на съезде писателей с просьбой указаний». Многозначительны финальные слова: «Я убежден, что за время, когда Вы направляете моей публицистической работой, Вы смогли убедиться в том, что я пытаюсь серьезно продумать положение и что всякое Ваше указание я пытаюсь не только выполнить, но и осмыслить <...>» Можно предположить, что здесь имелась в виду не только статья Радека о «ночи длинных ножей» в Германии, во время которой Гитлер уничтожил Рэма и компанию[71], но другие публицистические выступления Радека. Статью о Рэме подверг резкой критике сотрудник Коминтерна Кнорин. Резолюция Сталина: «Т. Кагановичу. Надо сказать т. Кнорину, чтобы он не ругал т. Радека. И. Ст.»[72]. В случае с Бухариным и Радеком высокой политикой было все. Доклад Радека «Современная мировая литература и задачи пролетарского искусства» с резолюцией вождя Сталин не стал держать у себя: «тт. Кагановичу и Молотову. И. Ст. № 212/ 8.34» — точная дата проколота дыроколом. Возможно, Кагановичем отмечено знаком вопроса на полях: «Большинство буржуазных писателей мира будут готовы принять фашизм. Если бы германские фашисты не поспешили своим походом против литературы, что объясняется тем фактом, что большинство германских писателей евреи, они бы имели не только Герхарта Гауптмана на своей стороне, они бы имели целые хоры, воспевавшие германский фашизм»[73].

Таким же монаршим вниманием одарил Сталин и Буха­рина.