Художник посещал молитвенные дома старообрядцев в селе

Преображенском под Москвой. «Там, в Преображенском, все меня знали. Даже старушки мне себя рисовать позволяли и девушки-начётчицы.

Нравилось им, что я казак и не курю».

Дольше всего искал Суриков образ самой боярыни.

Однажды у старообрядцев он увидел женщину, приехавшую с Урала. Её лицо поразило его – это было то, что он искал. Суриков написал этюд с неё за два часа. Этюд – это небольшая по размеру картина, написанная красками. В нём художник работает над какойнибудь отдельной частью своей будущей картины. По первому этюду художник создал потом другой, окончательный вариант, который хранится в Третьяковской галерее. Он называется «Голова боярыни Морозовой». Суровое лицо боярыни будто освещено внутренним огнём.

Без конца писал Суриков этюды зимы... «Всё с натуры писал: и сани, и дровни. Мы на Долгоруковской жили... Там в переулке всегда были глубокие сугробы, и ухабы, и розвальней много... Как снег глубокий выпадет, попросишь во дворе на розвальнях проехать, чтобы снег развалило, а потом начнёшь колею писать».

Так работал Василий Иванович Суриков. Он шутил над собой, говоря: «Если бы я ад писал, то и сам бы в огне сидел и в огне позировать заставлял».

Кроме того, большое значение в работе художника имеют накопленный опыт, различные воспоминания, или, как часто говорят, ассоциации. И чем больше впечатлений и наблюдений откладывается в душе и памяти художника, тем ярче и глубже его искусство. Когда художник работает над картиной, то эти ассоциации вдруг возникают, иногда совсем неожиданно для него.

Суриков в «Боярыне Морозовой» долго искал сочетания чёрного цвета платья Морозовой и белого снега.

В поисках этого цветового решения он вспомнил, как сильно поразил его когда-то контраст – чёрная ворона на ослепительно белом снегу.

Перспектива и композиция позволили художнику «построить» и уместить на полотне всё, что он хотел изобразить, а светотень и колорит помогли передать бесконечно разнообразный и живой мир.

 

(440 слов)                                                              По Л. Каменевой

Творческое задание

Напишите подробное изложение.

Если бы вы были художником, задумавшим историческую картину, то о чём и о ком бы она была? Аргументируйте свой выбор.

Образец ответа

История любого государства и всего человечества складывается из массовых эпохальных событий и судеб отдельных людей. И мне кажется, что зрителю проще понять крупное историческое событие, увидев его глазами рядового участника. Поэтому в центре моей картины были судьбы и образы простых людей.

Если бы я создал, подобно Илье Глазунову, цикл «На поле Куликовом», то центральными персонажами сделал бы не русских князей, и даже не их дружинников, а простых крестьян-ратников, бросивших недопаханные поля, чтобы защитить родную землю от врагов.

Если писал бы Бородинское сражение, то центральным персонажем сделал вот того «дядю» из стихотворения М.Ю. Лермонтова, который под командованием бравого полковника поклялся «умереть под Москвой» ради защиты отечества.

Героями картин о Великой Отечественной войне я бы сделал обычного солдата, медсестру, партизана, штрафбатника, ведь смерть за родину делает равными и равно достойными всех!

А еще я мог бы написать картину о сегодняшнем будничном дне моей Республики, люди которой стоят на защите ее рубежей, работают, учатся, отстаивая свою независимость и личное человеческое достоинство.

 

Текст 6

 

В НЕДРАХ ЗЕМЛИ

 

Раннее весеннее утро – прохладное и росистое. В небе ни облачка. Только на востоке ещё толпятся, бледнея и тая с каждой минутой, сизые предрассветные тучки. В густой буйной траве там и сям дрожат, переливаясь и вспыхивая разноцветными огнями, брильянты крупной росы. Степь весело пестреет цветами: ярко желтеет дрок, скромно синеют колокольчики, белеет целыми зарослями пахучая ромашка, дикая гвоздика горит пунцовыми пятнами. В утренней прохладе разлит горький, здоровый запах полыни, смешанный с нежным, похожим на миндаль, ароматом повилики. Высоко в воздухе трепещут и звенят жаворонки. Неугомонные кузнечики давно подняли свою торопливую, сухую трескотню. Степь проснулась и ожила, и кажется, будто она дышит глубокими, ровными и могучими вздохами.

Резко нарушая прелесть этого степного утра, гудит на шахте обычный шестичасовой свисток, гудит бесконечно долго, хрипло, точно жалуясь и сердясь. Звук этот слышится то громче, то слабее; иногда он почти замирает, как будто обрываясь, захлёбываясь, уходя под землю, и вдруг опять вырывается с новой, неожиданной силой.

На огромном зеленеющем горизонте степи только одна эта шахта со своими чёрными заборами и торчащей над ними безобразной вышкой напоминает о человеке и человеческом труде. Длинные красные закопчённые сверху трубы выпускают, не останавливаясь ни на секунду, клубы чёрного, грязного дыма. Ещё издали слышен частый звон молотов, бьющих по железу, и протяжный грохот цепей, и эти тревожные металлические звуки принимают какой-то суровый, неумолимый характер среди тишины ясного, улыбающегося утра.

Сотни две человек толпятся на шахтенном дворе. Совершенно чёрные, пропитанные углём лица, лохмотья всевозможных цветов и видов, лапти, сапоги, старые резиновые калоши и просто босые ноги˅ – всё это перемешалось в пёстрой, суетливой, галдящей массе.

Но понемногу толпа уменьшается, вливаясь в узкую деревянную дверь, которая ведёт в ламповую. Десять человек, сидя за длинным столом, беспрерывно наполняют маслом стеклянные лампочки, одетые сверху в предохранительные проволочные футляры.

Получив лампочку, шахтёр проходит в другую комнату, где старший табельщик отмечает его фамилию в дневной ведомости, а двое подручных тщательно осматривают его карманы, одежду и обувь, чтобы узнать, не несёт ли он с собою папирос, спичек или огнива.