Глава III. Психоаналитическое направление.

 

Мы упоминали о психоаналитическом направлении, связанном с именем Фрейда. За рубежом, особенно в США, понятия психотерапия и психоанализ стали сино­нимами. Произвольные и чрезвычайно громоздкие по­строения Фрейда требуют обстоятельной и развернутой критики с позиции диалектического материализма, преж­де всего, конечно, под углом зрения марксистско-ленинского учения о сознании. В рамках нашего практического пособия по психотерапии нет никакой возможности изла­гать и развертывать критику учения Фрейда, а тем более эпигонов его. Но в этом, по крайней мере, для нас, психо­терапевтов, нет и особой нужды, ибо спорить о психоана­лизе, как лечебном мероприятии, едва ли приходится. Психоанализ неизменно сводится к вскрытию в человече­ской психике тех переживаний раннего детства, тех, как выражаются фрейдисты, - комплексов, которые совершенно произвольно сконструированы самим психоанализом. Это — заколдованный круг. Психоанализ, не касаясь его явно реакционных политических выводов, требующий от больного систематического, из года в год, копания в вос­поминаниях раннего детства и в судьбах своей сексуаль­ности, глубоко чужд сознанию советского человека.

Учение Фрейда явилось отправной точкой теоретиче­ских концепций и, в соответствии с ними, психотерапев­тического направления венского врача Альфреда Адлера, которое следует кратко здесь осветить ввиду того, что, термины, введенное Адлером, вошли в арсенал психопатологических понятий, хотя в целом концепция Адлера для нас также совершенно неприемлема.

Чтобы понять, чего хочет Адлер, достаточно, строго говоря, усвоить два основных понятия: чувство недоста­точности и воля к власти.

Адлер набрасывает следующую схему жизни человека вообще и невротика в частности. Принимая в принципе понятие инфантильно - внесознательного от Фрейда, Ад­лер наполняет его, однако, совершенно иным содержа­нием. Ребенок на каждом шагу принужден осознавать свою недостаточность: он — в полном подчинении у взрос­лых, он слаб, беззащитен, несведущ. Сопоставляя себя со взрослыми, которые представляются ребенку всесиль­ными, бесстрашными, свободными, он не может не чув­ствовать, полагает Адлер, своей ущемленности, своей недостаточности. Это чувство еще больше усиливается у болезненного, хилого, физиологически так или иначе неполноценного ребенка. С другой стороны, это чувство своей малоценности поддерживается в нем неразумным, излишне строгим воспитанием — непрерывными прика­заниями, запретами, окриками, а нередко и побоями.

Так культивируется присущее в зачатке каждому ре­бенку чувство недостаточности, слабости, малоценности, а отсюда возникает стремление компенсиррвать это чув­ство. Но все дело в том, что оно не просто компенси­руется, а компенсируется с избытком, сверхкомпенсируется. Подобно тому, как рубцевание раны сопровож­дается избыточным возмещением дефекта (напр, кост­ная мозоль), психическая компенсация сопровождается сверхкомпенсацией: «Я самый слабый, самый ничтож­ный. Я хочу быть самым сильным, самым могучим». Но опыт ребенка ограничен детской. Кто для него самый сильный, самый могучий? Отец, старший брат, учитель, но всегда — мужчина. Последнее обстоятельство, по мне­нию Адлера, обусловлено той ролью, которую вообще в современном капиталистическом обществе играет муж­чина. Так приходит ребенок к формуле, призванной за­глушить в нем чувство малоценности — «Хочу быть муж­чиной»; это то, что Адлер называет «мужской протест».

Все поведение ребенка, учит Адлер, определяется этой формулой, т. е. по существу волей к власти (Шопен­гауэр), и ею же формируется характер: ребенок приме­няет самые разнообразные способы «самовозвеличения» — он бывает груб, дерзок и непослушен, или, наоборот, он беспрекословно повинуется старшим, но и в том и в другом случае он таков с той лишь целью, чтобы утвердиться и утвердить других в положительной оценке самого себя.

Все эти детские установки, конечно же, фиктивны. Ребенок плохо ориентируется в окружающей жизни, он наивен в своем эгоцентризме, он не разбирается во взаимоотношениях «я» и «они». Но не только ребенок, и невротик являются жертвой этих фикций, поскольку он наивен и эгоцентричен, поскольку он сохранил и не преодолел те фиктивные установки, которые выкристаллизо­вались в нем в детстве. Невротик застревает в инфан­тильном чувстве недостаточности и в инфантильном же идеале быть самым могущественным; с такого рода «планом» он вступает в жизнь.

Но жизнь — это, прежде всего, коллектив и в этом коллективе средний рядовой человек должен занять свое место, как правило, оркестранта, а не обязательно дири­жера. Это противоречит «плану» невротика, на каждом шагу вырастают препятствия осуществлению этого «пла­на». Агрессивность, т. е. воля к власти, прикрытая или неприкрытая, терпит то и дело поражения. Раз так, то лучше отойти от жизни, проще не принять боя, чем рисковать поражением и ущемленным самолюбием.

В любом неврозе, учит Адлер, можно вскрыть эти два начала — мужской протест, возникший из инфан­тильного чувства недостаточности, как его сверхкомпенсация, и стремление застраховать себя от ущемлений самолюбия, другими словами, сохранить за собой где-то в глубине это право протеста. Отсюда, с одной стороны, честолюбие, деспотизм, гневливость, агрессивность, с другой — трусливость, нерешительность, мимозность и т.д. Вместо спокойной и рассудительной оценки людей и их поступков возникает бурно аффективная реакция на все окружающее, неизменно преследующая опреде­ленную цель: оправдать свой отход от реальной жизни с ее многообразными требованиями, не подвергаться ри­ску обнаружить свои недостатки, засесть в раковине, втайне завидуя всем другим, либо явно всех презирая.

Это, собственно, и есть невроз: невроз — не болезнь, а определенный стиль жизни, определенная «аранжировка», исходящая из преувеличенных и ложных представ­лений о себе, о своем месте в жизни, представлений, восходящих к раннему детству. Проявляется ли невроз в истерических или астенических симптомах, раздражи­тельности или самобичевании и т.д., — это несущест­венно: все это — варианты одной и той же «аранжи­ровки».

Чем обусловлено разнообразие этих вариантов? Вовсе не конституцией, полагает Адлер, а исключительно лишь условиями развития, т. е. воспитанием и влиянием среды. Ребенок — это tabula rasa. В процессе само­утверждения ребенок использует все возможные приемы и в зависимости от неблагоприятных условий своего ро­ста, фиксирует те из них, которые оказываются наиболее подходящими для сверхкомпенсации чувства недостаточ­ности. Здоровый или относительно здоровый человек, приспособляясь к жизни, к коллективу, сдает эти, порож­денные фикциями, представления в архив, изживает их. Невротик остается в их власти.

Разоблачение этой подсознательной позиции, заня­той невротиком в жизни, и составляет цель психотерапии по Адлеру.

Своим учением о «чувстве недостаточности» и «сверх­компенсации» его, Адлер, несомненно, затронул вопрос большой важности. Не удивительно, что понятие «адле-ровских механизмов» прочно вошло в арсенал психоло­гических и психопатологических терминов.

Тем не менее, необходимо подчеркнуть, что все в це­лом учение Адлера, неприемлемо с точки зрения совет­ской психотерапии. Во-первых, это учение порочно, как целиком основанное на идеалистической философии и, кроме того, оно полностью противоречит клинике. Сво­дить все разнообразие психопатических конституций и развитии, процессов и дефектов, реакций и психогений к телеологической формуле «аранжировки» невроза, как «сверхкомпенсации», мог, конечно, только лишь человек, далекий от клиники. Если Дюбуа мог говорить о невро­зах вообще, то это было 50—60 лет тому назад. К Адле­ру, нашему современнику, мы вправе предъявить иные требования. Коротко: для того, чтобы строить на Адлере всю вообще психотерапию, нужно основательно забыть о клинике.

Второе обстоятельство, делающее учение Адлера для нас неприемлемым, обусловлено его прямой приурочен­ностью к тем социальным условиям, которые для нас давно уже не существуют. У советского ребенка нет и не может быть среды, питающей пресловутую шопенгау­эровскую «волю к власти». Тем самым, для нас, естественно, отпадают самые предпосылки конструкции А. Адлера.