Война: государство и новая коллективность

Проблема войны при империализме в экономической литературе рассматривается обычно под углом её причин, под углом экономических показателей и показателей человеческих потерь в соразмерности их с теми целями, которые в войне были достигнуты. Сравниваются потери сторон и т.д., а также производственные показатели до, во время и после войны. Часть литературы, посвященная первой и второй мировым войнам, рассказывает, как в её результате установился новый миропорядок и какую роль сыграл в этом ход войны, состояние и организация экономик стран-участниц. Сейчас всё больше появляется исследований по истории частных военных компаний и т.п. способах организации ведения войны при помощи частного подряда. Это всё, безусловно, очень интересно и требует пристального изучения. Однако, оставим это всё «за кадром».

Мы попробуем рассмотреть военную экономику сквозь призму всеобщих определений производства (потребление и распределение – тоже моменты производства) войны как производства общественных индивидов. В предыдущей главе была упомянута война как процесс, дающий новые нетоварные формы организации труда и распределения, дающий формы непосредственного производства человека как солдата. На некоторых важнейших аспектах этого мы сейчас и остановимся.

1) Система распределения на войне с необходимостью отрывается от денежного хозяйства. В существенных для военной экономики отраслях потребительная стоимость продуктов труда становится ценной сама по себе, вне зависимости от стоимости. Произведённый продукт является в этой системе просто продуктом, а не товаром. Это происходит тогда, когда военные предприятия не просто выполняют внешний заказ на началах денежно-товарных отношений, а когда предприятие, финансируемое из госбюджета изготавливает определённую продукцию, определённого качества, в определённые сроки, однако эта продукция не продаётся, а поставляется её потребителю не опосредованно деньгами. При этом потоки финансирования предприятия исходят не из той «точки», куда переходит продукт. Потоки финансирования и потоки отчуждения продукции не пересекаются между собой, существуют автономно, как в рамках одного и того же общественного хозяйства, так и в пределах предприятия. Таким образом, как с точкой, из которой исходит финансирование, так и з точкой, куда направляется продукция, предприятие не находится в полной мере в старых привычных денежно-товарных отношениях. Более того, средства производства (сырой материал и энергетические ресурсы) могут в свою очередь быть поставлены предприятию как продукты, обладающие потребительной стоимостью как средство производства, но не как товар – не быть обмененным на деньги. Таким образом, капитализм вынужден в предвоенное время и особенно во время войны становиться госкапитализмом.

2) Системы прямого распределения продуктов, предназначенных для личного потребления, во время войны также приобретают колоссальное значение. Это касается как вещевого и производственного довольствия солдат, так и продуктов первой необходимости для населения. Государство, не справляющееся с этой задачей, обречено (или само по себе, как государство, или вместе с населением). Сама по себе задача налаживания такой системы предполагает в ряде пунктов притеснения отдельных капиталистов в интересах капиталистов как класса, что не всегда может быть осуществлено в полной мере и с достаточной степенью эффективности. Способствует развитию новых форм конкуренции между ними.

3) Читатель помнит, что потребление – это всегда производственное потребление, не только в непосредственном функционировании производительного капитала (потребление рабочей силы и средств производства в процессе создания товара), но и в случае личного потребления. В последнем случае это потребление является производственным двояко: во-первых, как простое производство (воспроизводство) живых человеческих индивидов, во-вторых, как производство живых человеческих индивидов, обладающих определёнными этим потреблением качествами. Эти моменты в акте потребление не отделены друг от друга. И, тем не менее, они – разные стороны потребления, которые получают свое развитие, когда производство потребления становится важнейшим моментом функционирования производительного капитала.

4) На войне же личное потребление – как продуктов питания, так и предметов вещевого довольствия – не может обеспечиваться в порядке частного характера присвоения продуктов труда, то есть в том частном порядке присвоения, который является основой капитализма. Солдат, даже если он – наёмник, во время ведения войны должен быть обеспечен своим работодателем, как минимум, оружием, пропитанием и обмундированием. В противном случае армия превращается в разбойничьи шайки, которые способны лишь поддерживать определённый, иногда нужный для обеспечения баланса сил, беспорядок (который может затягиваться на годы). Но эти шайки не способны вести современную войну. Для ведения войны современная армия нуждается в высокотехнологичном оружии, средствах личного потребления, необходимых для воспроизводства живой личности солдата, а так же средствах личной защиты. И даже если это всё обеспечивается путём прямого грабежа населения захваченных территорий, это не может быть личным делом отдельных солдат. Причём получать их солдаты должны точно так же, как получает работник предприятия средства труда на работе. Это – всего лишь условие того, чтобы он мог выполнять свою работу. Но это условие само по себе отличается от условий наёмного труда, основанного именно на частном характере присвоения. Присвоение продуктов труда во всех своих существенных и значительных для социального воспроизводства индивида моментах в классических капиталистических отношениях купли-продажи рабочей силы вынесено за рамки производства, основанного на наёмном труде. Личное потребление определяется частным характером присвоения продуктов труда, опосредованным деньгами. И это, в свою очередь, гарантирует, что работник снова и снова будет вынужден приступать к труду, для обеспечения себя всем необходимым. На войне дело кардинальным образом отличается. И это отличие требует, чтобы социальное производство индивидов осуществлялось непосредственно не только в сфере производства потребления, политэкономическую «анатомию» которой мы уже разбирали. Потребление в этом случае не может быть даже формально отдано на откуп самих индивидов.

5) Таким образом, современная империалистическая война – это, кроме всего прочего, конкуренция выработанных форм нетоварного производства – непосредственного производства человека. Причём здесь имеется в виду и армия как собственно-военная сила, так и трудовая, армия, по-разному формирующаяся. Акцент смещается. Если для нормального хода капитализма на первый план выступает то, что человек должен делать своё дело, чтобы жить, то здесь – наоборот, человек должен жить, чтобы делать своё дело. Государство, или другие организации, берущие на себя функции государства, должны брать на себя ответственность за это. Причём, денежно-товарные отношения становятся очевидным препятствием для выполнения этих функций.

6) Любая армия, да и не только армия, но и мирное население во время войны должны, во-первых, обладать определёнными качествами, которые стихийно или сознательно должны быть произведены. Солдат должен производиться как солдат, обыватель – как минимум как патриот, чтобы быть если не активной, то хотя бы соглашательски-пассивной базой поддержки тех мероприятий, которые составляют основу войны. Мы не будем здесь вдаваться в критику патриотизма, который является испытанным способом представить интересы правящего класса в качестве интересов всего общества, так, что даже критика государства и правителей по частным вопросам делает обывателя соглашателем в том, что касается основной линии войны. На этот счёт уже было сказано много. В некоторых случаях эта возвратная форма может даже сейчас сыграть положительную роль в истории. Здесь важно только, что патриотизм – это форма идейного единения индивида с чем-то большим и более значимым, чем он сам или его семья. И это идейное единение должно стать устойчивой чертой массы индивидов. В современном обществе такие черты не просто складываются стихийно, а производятся с помощью социальных и культурных технологий. Точно так же, как и многие другие качества индивидов в мирное время. Причём эти технологии применяются в общественном масштабе и применяются государством, вне зависимости от того, кто является конкретным «подрядчиком». Любое государство, как социалистическое (если оно не может так же эффективно, быстро и массово производить более высокий уровень восприятия индивидом себя в обществе), так и капиталистическое, чтобы выстоять, должно применять комплекс этих мероприятий. Государство должно пользоваться самыми передовыми технологиями непосредственного производства человека, пусть эти передовые технологии оказываются технологиями производства отсталости. Политэкономическую «анатомию» сферы непосредственного производства индивидов как потребительной стоимости, которая в условиях империалистической войны все больше и больше выходит на передний план, мы разбирали выше. Здесь же важно подчеркнуть, что успешность её работы является важным фактором ведения войны. Причём в определённых условиях он может быть более важным, чем, собственно наличие тех или иных вооружений.

С помощью этих технологий может производиться самое отсталое, самое дикое и самое архаичное сознание и мироощущение, и, тем не менее, оно будет эффективным. Важнейшей его чертой является противостояние тотальной фрагментарности и фрагментации, а также атомарности индивидов – предложение хоть какого-то уровня целостности сознания и понимания индивидом себя как части чего-то большего, чем он сам. Это – производство смысла жизни и смерти. Пусть даже это идейный возврат к исторически отсталым формам единства и целостности – это всё равно оказывается более эффективным, чем атомарность и фрагментарность индивидов на уровне сознания, массово производящаяся сегодня в мирное время. В качестве наиболее успешного современного примера применения этих технологий можно привести ИГИЛ с его развитой системой идейного воздействия как внутри своей армии, так и за пределами, для вербовки новых членов. Успешная работа в этом направлении позволяет ИГИЛ не только противостоять регулярным армиям при помощи не самого передового оружия, но и постоянно пополняться кадрами. Таким образом, производство отсталости и темноты, но претендующей на целостность, на то, чтобы быть мировоззрением – является тенденцией противостоящей стихийности производства фрагментарных индивидов.

Для этого производства в данный момент используются те же технологии, которые используются для производства фрагментов индивидов в относительно-мирное время, поскольку они – самые развитые технологии производства человека на сегодняшний день. Однако они требуют значительной модификации, если речь идёт о производстве целостности. Эта модификация заключается в апелляции к прошлому, к фактически разрушенным и не нужным для существования и производства фрагментарных индивидов формам общественного сознания. Главным образом речь идёт о такой репрессивной форме общественного сознания как мораль. Часто речь идёт и о религии, но и здесь особое значение приобретает то, что касается религиозной морали. Мораль выступает и как инструмент преодоления атомарности индивидов, так и как собирательный инструмент, увязывающий фрагменты индивида в определённый тип целостности. Тут важно выделить этот самый момент целостности как отправную точку, где капитализм с одной стороны воссоздает и соединяет разрушаемые им самим формы общественного сознания и ежедневные практики «индивидов», а с другой – отрицает всякие формы общественного сознания в качественно-безразличных потоках информации, где (в безразличии) растворяются всякие формы. Налицо вполне реальное противоречие производства человека в современном мире, которое обостряет война. Но оно не может быть решено без выхода за пределы общественных отношений, которые его породили и которые породили войну.

7) Война прямо отрицает базовые буржуазно-демократические свободы, что, так или иначе, закрепляется на законодательном уровне

8) И всё-таки война (а речь, главным образом идёт о мировых войнах) способствует выработке средств для разрешения обнажённых ею глобальных общественных проблем, при чём вне зависимости от воли и сознания воюющих сторон. Не случайно волны социалистических революций поднимались ближе к концу мировых войн.

Война делает невозможными старые, довоенные способы и формы деятельности людей. Если брать организующую сторону государства, которое на себя перебирает множество функций по непосредственному производству человека и которое необходимо усиливается во время войны, война в то же время отрицает его. Государство, как, показано выше, объективно усиливается, берёт на себя функции распределения в процессе непосредственного производства человека как в армии, так и в тылу, занимается налаживанием и поддержанием (крышеванием) хозяйственных связей. Но государство как аппарат подавления одного класса другим, а именно подавления меньшинством большинства, в принципе не может решить эти задачи, и уж тем более не ставит себе те задачи, которые не служат интересам правящего класса. Но именно такого рода проблем во время войны у общества становится очень много, они объективно встают перед людьми потому, что от их решения зависит в том числе и их физическое существование. Государство эти проблемы часто даже и не берётся решать, оставляя их на откуп разнообразнейшим внегосударственным организациям и объединениям людей. Это вынуждает миллионы людей искать новые формы организации, которые бы перебирали на себя государственные функции. И эти органы общественного самоуправления, перебирающие на себя функции государства, строго говоря, в своей тенденции и являются, и не являются государством.

Наиболее важная и формообразующая из формообразующих задач – прекращение войны и минимизация для общества потерь и разрушений в результате её хода. Реализация этой важнейшей задачи как раз и противоречит интересам виртуализированного капитала, который не высосал из войны всё, что мог высосать. С этой задачей неразрывно связано противостояние милитаризации общества, противостояние военным диктатурам в странах – участниках войны, терроризирующим собственное население. Подчеркнём, что тут имеет исторический смысл не война сама по себе, не насилие само по себе, а сопротивление насилию реакционного класса, осуществляемого группировками этого класса во имя своих корыстных интересов, да еще и руками другого класса. В СОПРОТИВЛЕНИИ и формах сопротивления, а не в войне самой по себе. В противном случае, даже те способы непосредственного, не опосредованного вещами-деньгами производства человека и экономические механизмы их осуществления, не могут стать отправной точкой перехода общества на новые основания развития. Не могут стать «практиками», способными поначалу (поскольку в этом процессе они сами трансформируются и превратятся в нечто иное) быть практиками по уничтожению товарного производства (разделения труда).

Эти, рождённые войной и как противостояние войне, формы являются переходными и могут двигаться в трёх направлениях: 1) интеграция с государством; 2) вырождение-исчезновение (первое не всегда означает второе); перебирание на себя всех функций государства, превращаться в новую государственную власть. Эти организационные формы, таким образом, объективно являются к тому же формами классовой борьбы там, где они вынуждены противостоять государству, перебирая на себя функции тех или иных государственных органов, а значит, лишая аппарат политического господства правящего класса своих полномочий. И если в определённых условиях это фактически облегчение для этих органов, как сами они выполнять эти функции не могут, то дальнейшее движение по этому пути неизбежно наталкивается на противостояние государства, на попытки ограничить функции и влияние форм самоорганизации населения. Каким будет исход и характер этого противостояния, зависит от конкретных обстоятельств борьбы и действий борющихся сторон.

Если рассматривать историю ХХ века наиболее ярким и наиболее успешным примером таких форм были советы (подчеркну, что это – не единственная и уж, тем более, не единственно-возможная форма). Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, которые одновременно являлись представительно-законодательными, распорядительными и контрольными органами. И хотя советы возникли еще в 1905 году, реальное их разворачивание в государственную силу, двоевластие, и уж тем более лозунг «Вся власть советам», а так же конкретные шаги от лозунга к его реализации могли возникнуть только в условиях политического банкротства старого государства в процессе изнуряющей войны. После февральской революции это банкротство государства как аппарата, претендующего на то, чтобы организовывать жизнь общества, стало очевидным, так как не только царское правительство, но и Временное правительство было бессильно в этом отношении. В то же время поднимались и активно включались в дела, как местного самоуправления, так и государственного управления, советы. Создавалась ситуация двоевластия как в тылу, так и в армии. В связи с этим особенно важно учитывать возможность в будущем ситуации, которая имела место весной и в начале лета 1917 года. Тогда возможен был мирный путь передачи власти советам как шаг по пути в сторону социальной революции – созданию условий для социализма. И возможность это существовала благодаря двум обстоятельствам – сила и общественная значимость самих советов, вооружённость населения в результате войны. Лозунг «Вся власть советам» в то время был констатацией наличия такого мирного пути революции. И только после июльских событий 1917 года мирный путь стал уже невозможен. Но сам факт такой возможности, для нас наиболее важен. Ведь, если сложатся такие условия очень важно их не прозевать, тем более, в условиях современного вооружения, он вполне может оказаться вообще единственно-возможным для реализации.

И, как это не парадоксально звучит, одним из условий мирного пути передачи власти органам управления большинства – перехода, от представительской псевдодемократии к реальной демократии является наличие и достаточное количество оружия у населения. «Винтовка рождает власть» – говорил когда-то Мао Цзэдун. А Ленин в своё время в июле после разоружения питерских рабочих с позволения советов, говорил, что возможность мирного пути на данном этапе исчерпана. Тем не менее, сама форма советов как органов, которые могут перенять на себя функции государственной власти и стать органами диктатуры пролетариата, отнюдь не была исчерпана только потому, что именно эти советы оказались несостоятельными. Но это уже другой, более узкий, вопрос, который и тогда, и если подобные вопросы будут подниматься в будущем, требует вовсе не общетеоретического решения.

 

Диктатура пролетариата

Эта работа посвящена, главным образом, виртуализированному капитализму. Тем не менее, само исследование имеет смысл лишь в свете поставленной задачи: понять как в этих условиях возможно совершить выход на новые основания общественного развития. Как возможен переход к коммунизму? Эту задачу мы поставили себе в самом начале исследования и не выпускали из виду до сих пор. Здесь не ставится вопрос, возможен ли этот переход, так как он праздный и абстрактный, а потому лишённый смысла. От того, найдем ли мы ответ на вопрос как возможен коммунизм, зависит и ответ на вопрос, возможен ли он. И это отнюдь не теоретическая проблема, хотя без теории тут не обойтись, а практический вопрос жизни и развития человечества. Поэтому проблема диктатуры пролетариата опять становится самой актуальной и в теории.

Что вкладывается в понятие «диктатура пролетариата»? В «Критике Готской программы» Маркс употребил это словосочетание следующим образом: «Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата» [ 4 ]. Эти слова были подобраны Марксом специально, чтобы обозначить классовый характер всякого государства и конкретно исторический классовый характер государства переходного периода. Речь шла о сущности. На смену диктатуре буржуазии, которая приобретает различные формы, пусть даже форму демократической республики со всеобщим избирательным правом, должна прийти диктатура другого класса – пролетариата, какую бы именно форму не приобретала последняя. Здесь под словом «диктатура» имеется в виду сущность государства. Имеется в виду то, что государство проводит волю этого класса и навязывает её всему обществу, что в руках этого класса рычаги государственного управления как личные, так и вещественные. Маркс не говорил здесь о конкретной форме этого государства. А в слове «диктатура» подчёркивалось лишь то, что любое государство - это аппарат принуждения и подчинения всего общества воле класса. Вопрос о том, какими именно средствами будет проводиться эта воля в том или ином случае - это уже дальнейший вопрос практического движения. Тем не менее, людей, не пытающихся вникать в марксизм, пугает в этом слове именно ассоциация с «диктаторскими» - жёсткими (хотя конечно жёсткости никто не исключает) и, главное бессмысленно жестокими методами проведения воли. Ничего подобного ни Маркс, ни обширно цитирующий его в своей работе «Государство и революция» Ленин не говорили.

Ленин определял диктатуру пролетариата следующим образом: «Сущность учения Маркса о государстве усвоена только тем, кто понял, что диктатура одного класса является необходимой не только для всякого классового общества вообще, не только для пролетариата, свергнувшего буржуазию, но и для целого исторического периода, отделяющего капитализм от "общества без классов", от коммунизма. Формы буржуазных государств чрезвычайно разнообразны, но суть их одна: все эти государства являются так или иначе, но в последнем счете обязательно диктатурой буржуазии. Переход от капитализма к коммунизму, конечно, не может не дать громадного обилия и разнообразия политических форм, но сущность будет при этом неизбежно одна: диктатура пролетариата» [ 1 ] Вопрос же о конкретных формах и методах ставила и решала сама жизнь, сам ход развития революционного движения. Потому, как известно, и Маркс и Ленин так трепетно относились к урокам Парижской коммуны.

Но анализируя уроки коммуны, Ленин, по большому счёту, думал и говорил не о ней, а пытался с помощью неё понять современный ему исторический процесс. Практически, его тогда волновал вопрос о Советах – сложившихся на тот момент политических органах как формах политической власти пролетариата. Могут или не могут они быть такими органами диктатуры пролетариата? Если могут, то как именно могут и что для этого нужно делать? Вспомним, что книга «Государство и революция» [2] была написана в августе-сентябре 1917 года. В этот самый период Ленин также много думал о том, как возможен мирный переход власти к Советам, чтобы избежать гражданской войны.

Вот на чём акцентировал внимание Ленин в борьбе со своими оппонентами: «Корыстная защита капитализма буржуазными идеологами (и их прихвостнями вроде гг. Церетели, Черновых и Ко) состоит именно в том, что спорами и разговорами о далеком будущем они подменяют насущный и злободневный вопрос сегодняшней политики: экспроприацию капиталистов, превращение всех граждан в работников и служащих одного крупного "синдиката", именно: всего государства, и полное подчинение всей работы всего этого синдиката государству действительно демократическому, государству Советов рабочих и солдатских депутатов» [ 1 ].

И далее: «Речь идет не об оппозиции и не о политической борьбе вообще, а именно о революции. Революция состоит в том, что пролетариат разрушает "аппарат управления" и весь государственный аппарат, заменяя его новым, состоящим из вооруженных рабочих. Каутский обнаруживает "суеверное почтение" к "министерствам", но почему они не могут быть заменены, скажем, комиссиями специалистов при полновластных и всевластных Советах рабочих и солдатских депутатов? Суть дела совсем не в том, останутся ли "министерства", будут ли "комиссии специалистов" или иные какие учреждения, это совершенно неважно. Суть дела в том, сохраняется ли старая государственная машина (связанная тысячами нитей с буржуазией и насквозь пропитанная рутиной и косностью) или она разрушается и заменяется новой. Революция должна состоять не в том, чтобы новый класс командовал, управлял при помощи старой государственной машины, а в том, чтобы он разбил эту машину и командовал, управлял при помощи новой машины, - эту основную мысль марксизма Каутский смазывает или он совсем не понял ее».

Это – самое важное в учении Ленина о государственных формах, наряду с разъяснением сущности государства и чёткой фиксации тех условий, при которых социалистическое государство как таковое может отмереть.

«С того момента, когда все члены общества или хотя бы громадное большинство их сами научились управлять государством, сами взяли это дело в свои руки, "наладили" контроль за ничтожным меньшинством капиталистов, за господчиками, желающими сохранить капиталистические замашки, за рабочими, глубоко развращенными капитализмом, - с этого момента начинает исчезать надобность во всяком управлении вообще. Чем полнее демократия, тем ближе момент, когда она становится ненужной. Чем демократичнее "государство", состоящее из вооруженных рабочих и являющееся "уже не государством в собственном смысле слова", тем быстрее начинает отмирать всякое государство. Ибо когда все научатся управлять и будут на самом деле управлять самостоятельно общественным производством, самостоятельно осуществлять учет и контроль тунеядцев, баричей, мошенников и тому подобных "хранителей традиций капитализма", - тогда уклонение от этого всенародного учета и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться, вероятно, таким быстрым и серьезным наказанием (ибо вооруженные рабочие - люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить они с собой едва ли позволят), что необходимость соблюдать несложные, основные правила всякого человеческого общежития очень скоро станет привычкой. И тогда будет открыта настежь дверь к переходу от первой фазы коммунистического общества к высшей его фазе, а вместе с тем к полному отмиранию государства». Эти азбучные истины марксизма стоило здесь повторить именно потому, что они часто подвергаются прямому перевиранию в устах сознательных врагов марксизма, и искажению со стороны таких «друзей», которые хуже всяких врагов.

Теперь перейдём непосредственно к рассмотрению вопроса о диктатуре пролетариата в нынешних условиях виртуализированного капитализма. Важно отметить, что они - не только результат развития капитализма, но и результат того движения, которое пришёл социализм. Откат в социальной истории по-новому ставит эту проблему. И тот путь, который прошли революции ХХ века, то, обо что они споткнулись, имеет колоссальное значение.

Распад СССР заставил задуматься, а почему советы как переходная политическая форма государства на пути от капитализма к коммунизму привели общество назад в капитализм? Что было с советами не так? Или что случилось с самими советами? Как и почему они сами изменились? Объяснить этот объективный процесс предательством или оппортунизмом отдельных членов партии невозможно. Точнее, так делают, но это простоватое и наивное объяснение больше подходит для успокоения потрёпанной совести, чем для прояснения сути дела.

Тот же вопрос встаёт и относительно китайской революции. В Китае сейчас жёсткий капитализм под социалистической ширмой. Это намного опаснее, чем привычная ширма "демократии". Китаянка Ву Яцзюнь входит в двадцатку самых богатых женщин мира. Китай осуществляет многомиллиардные инвестиции в разные и в перспективе, по видимости, очень прибыльные проекты (по капиталистическим меркам прибыльные). При этом в части областей в сельской местности существуют докапиталистические способы эксплуатации. В августе 2015 года юань пришлось девальвировать, но это были всего лишь шаги, обеспечивающие стабильность бизнеса. Именно в "категориях" пользы для бизнеса, прибыли и т.д. рассуждает китайское руководство, а в стране пропагандируется культ "великого Китая" (сильного государства), где государство представляется как обеспечивающее ЕДИНСТВО и консолидацию общества. Это видно и за тысячи километров от Поднебесной (несмотря на постоянное крики западных либералов о полной закрытости китайского общества). Вспомним хотя бы олимпиаду в Пекине. Самое время читать Мао: «борьба противоположностей – это диалектика, а единство противоположностей – это ревизионизм». И если понимать единство, так как его многие понимают, Мао в этом абсолютно прав: единство противоположностей в их борьбе, а единство в духе примиренчества - это действительно ревизионизм и фактически идеология капитала, который теперь господствует и в сфере производственных отношений и в сфере идеологии. Это чисто империалистический ревизионизм теории социализма и коммунизма, уже перешедший точку невозврата, отражающий вполне определённую практику.

Кубинская революция тоже переживает далеко не самые лучшие времена. На Кубе семимильными шагами восстанавливаются т.н. «экономические средства» регулирования экономики, которые в своё время в СССР способствовали отнюдь не движению к коммунизму, а реставрации капитализма. И сознание часто здесь остаётся бессильно перед лицом производственных отношений и даже не фиксирует идущий процесс как процесс если не поражения, то уж точно отступления социализма.

Исходя из этого, хотелось бы обратить внимание читателей на некоторые, на мой взгляд, очень важные моменты, чтобы потом совместными усилиями подумать над ними.

Нам нужно для начала зафиксировать то, на какой версте мы находимся, а именно: мы находимся в новых условиях передела мира между представителями разных групп капитала, главным образом, виртуализированного. Социализм как движение к коммунизму и, соответственно, и идея диктатуры пролетариата и практика осуществления такой диктатуры во всём мире переживает поражение или, как минимум, если воспользоваться военной терминологией, отступление в глубь своей территории. Общественные отношения переживают тотальный регресс. Но мало просто сказать, что мы вернулись обратно в капитализм - потому, что мы не вернулись. Капитализм-то хоть и является капитализмом, и закон стоимости господствует над всеми остальными производственными отношениями, всё же его действие определяется в том числе рядом иных обстоятельств – развитой капиталистической некапиталистической капиталистичностью – сферой нетоварного производства, которая обеспечивает товарное производство, создавая для человека как потребительную стоимость для капитала и тем самым потребительную стоимость товаров. В конце концов, логике этих изменений и посвящена небольшая книжечка, которую вы держите в руках.

К сожалению, эти, вещи не столь очевидны. С одной стороны, осознанию этого мешает представление о том, что имеющееся поражение связано с тем, что капитализм еще недостаточно развит для социализма во всём мире. Следовательно, успех государства диктатуры пролетариата в таких условиях невозможен. Это утверждение, в общем и целом, очень похоже на теорию развитых и развивающихся (недоразвитых) капиталистических стран. Тем не менее, мы видели, что сама неразвитость и отсталость, а также докапиталистические уклады и способы эксплуатации человека человеком всё время воспроизводятся капитализмом.

Отсталость – это не пережиток феодального и т.д. прошлого. Современная отсталость хоть и является воспроизводством докапиталистических экономических укладов, тем не менее, порождает её капитал, и существует она исключительно благодаря действию закона стоимости – благодаря тому, что стоимость стремится к самовозрастанию. Однако приведённое выше замечание не совсем лишено смысла, поскольку сторонники такой точки зрения апеллируют к состоянию развития капитализма как такового. Тем не менее, исходя из этой апелляции, делается дальнейший вывод, что, якобы никакого социализма до сих пор и не было, а то, что называли «диктатурой пролетариата», было диктатурой узкой привилегированной касты. По сути, если, как в детской игре, искать десять различий между господствующей идеологией нынешнего правящего класса и рассуждениями таких горе-коммунистов, то найти их будет очень трудно как в отношении того, что касается прошлого, так и по отношению к будущему. Потому, что в отношении прошлого речь пойдёт о преждевременности социализма, и если эту линию провести последовательно до конца, то выходит, что не нужно было и начинать в неподходящих условиях, - потому, дескать, у нас ничего и не вышло. А в отношении будущего на деле это сведётся к проповеди ожидания, пока капитализм разовьётся во всём мире до тех «высот», на которых мог бы базироваться социализм. Причём подобные проповеди, как показала история, начинают звучать во сто карт громче в момент, когда нужны решительные действия класса.

Еще пониманию того, на какой версте мы находимся в отношении развития общественных отношений, может мешать общее понимание развития как постоянного движения вперёд и постоянно «модернизирующаяся» мишура потребления, постоянное появление чего-то «нового» в этой сфере. Это относится как к развитию технологий, так и к развитию способов общения между людьми. Ведь действительно, постоянно появляются новые технологии. Следовательно, производительные силы развиваются при этих - капиталистических - общественных отношениях, а потому их потенциал не исчерпан, а наоборот, они способствуют развитию новых технологий. В том числе, – скажут сторонники этой точки зрения, читая эту книгу, - и новых социальных технологий, доселе не виданных технологий производства человека. Это и есть, якобы, и развитие общественных отношений, и развитие производительных сил, и главной производительной силы – человека, которая, даже отдыхая, включена в производство потребления. Однако, сама природа виртуализации как было показано выше, связанна с тем, что развитое товарное производство, а капитализм - это не что иное, как развитое товарное производство - упёрлось в собственную товарность.