Человек как потребительная стоимость

Итак, разбирая теории стоимости, в предыдущей главе мы установили, что человек как продукт отраслей, которые постоянно работают над его непосредственным производством, не обладает стоимостью, не является товаром. Чувства, мысли и поведенческие установки людей нельзя продать, поскольку их нельзя отделить от того, кто испытывает их и кто обладает ими, а производятся именно они, а не их отражение. Развитое товарное производство предполагает личную юридическую свободу индивида. Люди непосредственно не продаются, как рабы в рабовладельческом строе[6] и именно поэтому вынуждены продавать свою рабочую силу.

Более того: эти отрасли производят промежуточный продукт, который не является для его потребителя товаром. Он не обладает стоимостью для индивида, но зато обладает потребительной стоимостью для него. К таким вещам относятся, например, социальные сети, телепрограммы, разнообразнейший интернет-контент, или например, внутреннее убранство торговых центров, часть развлекательных программ, сериалы. Само их потребление как раз и является производственным моментом. Именно поэтому, множество продуктов люди получают бесплатно, и часто вне зависимости от того, хотят они этого или нет. Но для того, чтобы процесс был эффективным, люди не только должны хотеть этого, но и формировать такое желание у других, делиться этими продуктами и этим желанием.

Множество сверхсовременных социальных технологий разрабатывается и используется именно для производства взаимодействия. Люди, таким образом, встраиваются в производственную цепочку, задействуются в производственный процесс в так называемое «свободное» время. Причём, момент мнимой «свободы» здесь имеет огромнейшее значение, и это даже не просто «свобода» выбора в рамках предложенного, а «свобода» взаимодействия по поводу потребления промежуточных продуктов (в самом широком смысле слова) нетоварного производства – производства людей. Такая «свобода» позволяет индивидуализировать промышленно штампованные «практики», чувства и установки, субъективировать их, то есть сделать их субъективными, но не субъектными.

Через действия огромных масс людей, которые имеют свой ритм, цикличность, повторяемость, воспроизводится несубъектная субъективность и частичная квазиколлективность как способ и пространство её осуществления. Расширяется зона культивируемого и контролируемого комфорта. Если вы не лайкаете, не расшариваете, не обсуждаете, что является необходимым звеном продуцирования «практик», значит эффект или не достигнут производителями или достигнут только отчасти. Но для того, чтобы вы это делали, продукт должен содержать то, что представляет для вас ценность в не зависимости от тех «бонусов» которые идут с ним в комплекте, удовлетворять вашу потребность в со-переживании, со-бытии. Причём речь идёт об идеальных продуктах, а делиться идеальными продуктами, тем более на базе современных технологий, не значит отчуждать их от себя.

Возьмем, к примеру, сериал, поскольку этот пример наиболее наглядный. Коммерческая успешность сериала напрямую зависит от его рейтинга. Зритель не покупает право его смотреть, как это происходит с кино в кинотеатрах, где прибыль зависит от кассовых сборов. Наоборот, задача состоит в бесплатном «впаривании» продукта, обладающего для зрителя потребительной стоимостью, но не стоимостью. Потребитель платит временем, на него потраченным, причем это – «свободное» время. Но потребление этого продукта налагает на потребителя обязанности: формировать себя определенным образом, в процессе или в результате этого потребления. Речь идёт не только о рекламе, как о прямой, так и о скрытой (всех разновидностей), но и об усваивании определённых образцов поведения.

При производстве сериала экономический смысл исчисляется разницей между бюджетом сериала и доходом от рекламы, которую он приносит, или разницей между средствами, затраченными на его производство, и прямым финансированием. Может иметь место и то, и то. Это не так уж важно. Важно, что сериал формирует определённые поведенческие установки, нужные тому, кто его финансирует прямо или косвенно, покупая рекламу, удовлетворяя при этом имеющуюся у населения потребность в зрелище и сопереживании.

Рассмотрим теперь эти, хорошо известные всем и мало интересные сами по себе, факты в понятиях теории стоимости.

1) Продукт не является товаром ни для потребителя, ни для производителя. Грубо говоря, он не производится на продажу, не продаётся и не покупается (продажу прав на трансляцию мы здесь не рассматриваем);

2) Следовательно, в процессе производства не создается стоимость – отношение людей как отношение продуктов их труда в обмене;

3) Соответственно, соотношение необходимого и прибавочного рабочего времени не определяет норму прибавочной стоимости.

4) Прибыль от сериала зависит от масштабов его социального функционирования, которое, конечно, связано с количеством общественно-необходимого рабочего времени, содержащегося в продукте, но определяется не им, а теми социальными эффектами, которые сами по себе стоимости не имеют.

5) Продуктом (результатом) потребления этого товара индивидами являются мысли, чувства, способы восприятия, другие состояния (переживания) и установки зрителей.

Не трудно заметить, что все эти пункты выпадают из логики капиталистического производства. Более того, даже из логики товарного производства как такового, поскольку и производство, и распределение, и потребление продукта осуществляется не через обмен. В логике товарного производства остается только оплата труда актёров, операторов и остального персонала, задействованного в сериале. Однако экономически в данном случае они подпадают под категорию непроизводительных рабочих. Они не производят стоимости, а обменивают одну потребительную стоимость (свою собственную деятельность с её специфическими характеристиками) на массу потребительных стоимостей, выраженных в сумме денег, уплачиваемой им. О чём, опять же, свидетельствует то обстоятельство, что сама эта сумма, как правило, поставлена в зависимость от рейтинга сериала (от того полезного эффекта, который приносит их труд), а не от издержек, необходимых для производства и воспроизводства их рабочей силы.

Но производство и социальное функционирование сериала выпадает из логики капиталистического производства, только если остановить анализ на вышеизложенных пунктах. Конечно, сериал как способ проведения досуга выполняет ряд других функций, без которых он не обладал бы потребительной стоимостью для индивида. Но он обладает потребительной стоимостью не только для индивида, но и для капитала. И производство осуществляется лишь постольку, поскольку производится потребительная стоимость для последнего. Для капитала сериал обладает потребительной стоимостью не только постольку и в той мере, поскольку и в какой мере он обладает потребительной стоимостью для целевой аудитории, – но, главным образом, поскольку это меняет поведение этой аудитории.

Для тех, кто оплачивает сериал, имеет экономический смысл только то, чтобы посредством сериала производить человеческих индивидов, наделённых определёнными качествами, обеспечивающими их поведение как покупателей массы товаров. Если этот эффект не достигнут, сериал экономически нецелесообразен. Если образ жизни массы зрителей не меняется должным образом (пусть даже это микроизменения, в общем-то, незаметные для индивида, но очень заметные и исчисляемые вполне определёнными суммами – для капитала), сериал закрывается.

Таким образом, не просто простое товарное, а капиталистическое производство, в конечном счете, определяет производство нетоварное, а не наоборот, как это может показаться на первый взгляд, если рассматривать только влияние нетоварного производства на товарное. Последнее не просто имеет место, а постоянно возрастает, и на сегодняшний момент является необходимым моментом товарного производства. Существуя отдельно от него в пространстве и времени в виде совокупности отраслей, где не производится стоимость, оно, тем не менее, определяется возрастанием стоимости. Поэтому зависимость такого нетоварного производства от капиталистического - двоякая.

С одной стороны, его продукт является необходимым элементом производства прибавочной стоимости, с другой же – этому соответствует способ финансирования как получения части доли прибавочной стоимости создаваемым в производстве, основанном на классической капиталистической эксплуатации. Это имеет важнейшее и определяющее значение для понимания места, роли и, главное, характера развития отраслей нетоварного производства (производств человека), а также значения их для воспроизводства общества как исторически определённой целостности. Причём речь идёт не только о том, что эти отрасли обеспечивают формирование людей под нужды капиталистического производства. Без них уже невозможно воспроизводство – как простое, так и расширенное как общества капиталистического.

В идее того, что современное общество уже имеет черты общества некапиталистического, есть глубочайший смыл. Причём эти черты существенны. Разнообразнейшие теории современности как посткапитализма и прямого эволюционного перерастания современного общества в нечто более высокого порядка как раз вытекают из этой фактической основы. Но, будучи представителями рядящейся в разные одежды старой партии в общественной науке, теоретики останавливаются на уровне констатации отдельных черт только этой тенденции, предавая им всеобщее значение. При этом они всячески стараются не замечать того, что эти черты, в свою очередь, определяются капиталом как сущностным общественным отношением, да и других тенденций тоже.

К таким теориям относятся, например, незабытые в общественной науке поныне теории информационного общества, разнообразнейшая апология Постмодерна и т.д. Теоретики правы, отмечая это пост. Но, в любом случае, даже подчёркивая посткапиталистичность (постмодерность), они не в состоянии определить это общество, указав на экономические основания его бытия, отличные от капиталистических. В лучшем случае, в экономических определениях этого общества фигурируют все те же категории, которыми описывается классический капитализм, если теоретики не скатываются в своем понимании к представлениям докапиталистическим, или характерным для ранней стадии капитализма, связывая производство стоимости с определённым видом труда. И это, в том числе, как раз вскрывает отсутствие собственных некапиталистических оснований развития и у этого общества в целом и у нетоварных отраслей в частности.

Как мы уже отмечали, общественный уклад определяется теми производственными отношениями (в эпоху формаций), которые подчиняют себе все производственные отношения. Таким отношением является капитал как самовозрастающая стоимость. Поэтому экономическую специфику этих отраслей производства имеет смысл рассматривать как некапиталистическую капиталистичность.

Все некапиталистические производственные уклады основываются на производстве членов производящей общности. Поэтому, например, философы древней Греции рассуждая об общественном богатстве, говорили не о стоимости (в виде денег, например), а о том, какими должны быть условия для наилучшего и наиполнейшего развития граждан. Поэтому с развитием отношений стоимости античный полисный уклад приходит в упадок. То же самое происходит и с феодализмом. И только капиталистический уклад базируется на производстве вещественного, отдельного от индивидов, из которых состоит общество, богатства как такового – стоимости. Здесь потребительная стоимость имеет только то значение, что через неё производится стоимость.

В этом смысле вышеупомянутые отрасли, производящие потребительные стоимости, но не стоимости, абсолютно вписываются не просто в логику товарного, а именно капиталистического производства. Конечным результатом производственного процесса в этих отраслях является потребительная стоимость для капитала. Точно так же, как и рабочая сила, эта потребительная стоимость осуществляется как таковая только в процессе самовозрастания стоимости. Но то, что капиталистическое производство не может существовать без порождённого высокоразвитым капитализмом нетоварного производства, в котором задействованы самые сложные и самые передовые, причём массовые технологии – факт более чем показательный, заслуживающий пристальнейшего внимания.

Сам факт специального непосредственного производства людей под вещи свидетельствует о наличии тотального перманентного кризиса перепроизводства общественного богатства, отделенного и противопоставленного индивидам в форме стоимости. Здесь еще больше обнажается противоречие между потребительной стоимостью и стоимостью, которое требует постоянного разрешения. Но такое частичное решение не только полагает это противоречие снова и снова (в том, что человек всё снова и снова должен подвергаться обработке, чтобы было возможно производить противопоставленную ему стоимость), но и создает не только техническую, но и технологическую базу для того, чтобы капитал при других общественных условиях смог окончательно выполнить свою историческую роль.  Вопрос в том, как с учётом вышесказанного эти условия возможны, ведь революции же делаются людьми.

 

Фрагментарный коллектив = фрагментарный индивид

Вопрос о производстве человека в любом случае является вопросом о производстве определённого типа коллективности, то есть связей между людьми, в которых и через которые осуществляется воспроизводство культуры. Эта коллективность в разных обществах приобретала различный характер. Но даже когда мы имеем дело якобы с отдельными индивидами, не связанными, слабо или почти не связанными между собой, связь которых только частична, только фрагментарна, по касательной, или даже только негативна,  мы всё равно так или иначе говорим о разного рода коллективности, - пусть даже это квазиколлективность, не предполагающая для членов коллектива единой цели и тем более самого коллектива и его членов как цели», и индивиды выступают модусами коллектива. Определённый исторически сложившийся тип коллективности и есть способ вписывания индивида в дело общественного производства и воспроизводства, вне зависимости от того, осознаёт индивид дело и своё место в нём, или нет. И даже наличие или отсутствие индивидности как таковой, тоже определяется характером коллективности. В свою очередь, способ воспроизводства культуры – само дело – определяет те отношения между людьми, в которые они вынуждены вступать в процессе дела.

«Человек есть в самом буквальном смысле ζωον πολιτικον,  не только животное, которому свойственно общение, но животное, которое только в обществе и может обособляться» [6] – заметил когда-то Маркс, и поставил вопрос об условиях этого обособления, о производстве связей между людьми; связей, характерных для общества обособившихся индивидов. Вопрос о коллективности – это вопрос о характере непосредственных связей. Они могут быть очень разными и приобретать самые разнообразные формы - точно так же, как и вещное опосредование (например, при простом товарном производстве и при капиталистическом – это не одно и то же). Однако и они, и способы их изменения закономерны, имеют свою логику. Даже если по видимости это логика «броуновского» движения, в конечном итоге, через неё прокладывает себе дорогу закономерность. Знание этой закономерности необходимо даже для частичного, фрагментарного освоения социальной формы движения материи на практике. Потому-то так много средств тратится разнообразными компании для того, чтобы выявить и использовать эту закономерность.

Человеческие индивиды как действующие определённым образом существа, с определёнными социальными органами, могут быть произведены двояким образом: или опосредованно, то есть опосредованно вещами, как побочный продукт их производства и функционирования, или непосредственно – путём производства коллективов и коллективности, в которой они формируются. Обычно, когда говорят о производительных силах и производственных отношениях, обращают внимание на их несоответствие друг другу на определённых этапах развития общества, особенно, когда говорят о капитализме. Из энгельсовских работ эта идея перекочевала в т.н. популярную марксистскую литературу в урезанном виде. И здесь акцент делается на том, что производственные отношения – это нечто другое по отношению к производительным силам и даже внешнее по отношению к ним. При этом абсолютно забывают о их единстве, то есть о том, каким образом производительные силы и производственные отношения – одно и то же, о том, что они по отношению друг к другу не просто другое, а своё-другое. Этот момент нельзя выпускать из виду, размышляя о коллективности, нельзя упускать из виду целое – базис. И в этом единстве речь может идти только о человеке с его органическим и неорганическим телом: о единстве человека как производительной силы и совокупности всех общественных отношений.

С тех пор, как вещь отделилась от человеческого индивида в его жизненных функциях (а этот процесс произошел в истории не сразу), с тех пор вещное опосредование стало составлять основу коллективности определённого типа. Отношения между людьми выступают как отношения между вещами, с характерной для них вещной логикой. Это видно не только по тому, что рабочая сила (сама способность к труду) с помощью денег (как представителя всех вещей, ставших товарами) реально приравнивается к другим вещам, но и по тому, что человек в таких вещных производственных функциях может и заменяется машиной, то есть вещью, если это выгодно. Логика вещей определяет функционирование тела индивида, и именно поэтому отпадает необходимость прямого физического принуждения к тому или иному виду деятельности. Она, таким образом, стоит над ним, как чуждая, объективная внешняя сила, диктующая те или иные виды деятельности, те или иные способы взаимодействия, определяет связи между людьми.

Это, конечно, так. Но вполне правомерны возражения о том, что связи между людьми через вещи, или через деньги как представители всех вещей – это далеко не все связи и не все отношения. И пусть процесс создания и функционирования предметного мира человека, который является его неорганическим телом, происходит как создание внешних по отношению к индивиду предметов, воспроизводство живых человеческих индивидов как членов общества всегда предполагает непосредственные контакты между людьми, непосредственные отношения, определяемые самим этим производством. Здесь под непосредственностью связей имеется в виду только то, что отношения людей не выступают как отношения вещей, и не являются таковыми через деньги. Разговор по телефону, коммуникация в соц. сетях и т.д. в этом смысле являются актами непосредственной связи. Сами эти коммуникации являются условиями этой непосредственности, точно так же, как и воздух, проводящий звуки, является необходимым условием того, чтобы люди могли говорить. Характер же этих взаимоотношений еще не делает их виртуализированными только потому, что они разворачиваются на мониторах компьютеров (хотя там виртуализация проявляется очень ярко), если под виртуализацией иметь в виду особый вид некапиталистической капиталистичности. Важна сама «природа», сам характер этих отношений, а не технические средства, с помощью которых они осуществляются – специфика виртуализированной коллективности, которая разворачивается не просто в пространстве и во времени, а как пространство и время культурных практик. Вот эта непосредственная коллективность нас как раз интересует.

Но эти непосредственные отношения не являются и не могут не быть зависимы от исторически выработанного характера вещного опосредования. Частный характер присвоения продуктов труда, без которого невозможно товарное производство, определяет непосредственную связь между индивидами в первичных коллективах, и их непосредственную связь с другими первичными коллективами. Последние в современном мире являются общностями, не только воспроизводящими индивидуализацию индивидов [1], но и воспроизводят их исключительно в определённых функциях и качествах. Семья, школа, производство, сфера досуга, включают индивида в коллективы, занятые разными, а не одним и тем же делом, которое, не смотря на его разные аспекты, едино. Если в производственной функции индивид теряет себя, свою самость, то это компенсируется в сфере частной жизни, в сферах воспроизводства себя как индивида. Благодаря обобществлению труда происходит разграничение сфер проживания и работы, а дальше - сфер проживания, работы и отдыха, на что в свое время обратил внимание М. Вебер [2]. Но на этом процесс размежевания сфер деятельности, а, следовательно, и дробления коллективов, не заканчивается.

Виртуализация социальных процессов предполагает точечные коллективы и точечное включение в них индивидов. Поскольку первичные коллективы связаны между собой или опосредовано, через деньги, или только потому, что один и тот же индивид является их членом или входит в коллектив, образованный на их пересечении, индивид воспроизводится в таких коллективах тоже не целостно, а частично, фрагментарно. Не просто одномерно, а именно фрагментарно. На различные аспекты этой фрагментарности уже обращали свое внимание современные исследователи. «Вместе с разделением труда разделяется и сам человек» – пишет Энгельс в «Анти-Дюринге». «И это – как нельзя более краткая и емкая характеристика мира «дивидуумов» («делимых»), людей, раз за разом расщепляющихся вместе с тем, как они сталкиваются все с новыми и новыми закрытыми, «замкнуто-органическими» общностями, частью которых вынуждает их становиться мир частной собственности. Новые встречи и новые люди, вместо того, чтобы стать еще одной ступенькой на пути становления универсальной, разомкнутой навстречу миру личности, лишь усугубляют ее внутреннюю раздробленность. Ведь подлинной универсальности никогда не родиться из нагромождения частичных масок» [8] - добавляет Дмитрий Столяренко, рассуждая об этой тенденции разделения доведённой до крайности.

Тотальная фрагментарность человеческой жизни, где в различных сферах жизнедеятельности и различных «практиках» человек занимается не различными аспектами одного и того же дела, а разными делами. На этом основывается и такое явление как межролевой конфликт, хорошо знакомый каждому современному человеку, в нём же – корень одиночества людей, которые являются фрагментарными членами фрагментарных и тоже делимых первичных коллективов, в которых человек живёт только как отдельный какой-то аспект, фрагмент себя же. Если говорить о производстве живых человеческих индивидов, то в этом процессе особое место занимает семья как форма коллективности. Но семья, как первичный коллектив по производству людей, может сама не являться индивидуумом в греческом значении этого слова – то есть чем-то неделимым, в той мере, в которой любой член этого коллектива может быть не только целью, но и средством, а, значит, заменимым и даже лишним элементом. И именно поэтому семья оказывается отделенной от таких отношений как любовь и дружба – такого предполагающего универсальность отношения, где другой человек – исключительно цель. Не являясь коллективом по воспроизводству таких отношений, современная семья далеко не обязательно распадается, так как совсем не эти функции она выполняет в современном стандартизированно-фрагментизированном обществе. И, хотя это может разрушить отдельные семьи, это не колеблет семью как тип коллективности – как потребительскую ячейку по воспроизводству индивидов, который предполагает всё разнообразие ущербных и недосемей, даже сводящихся к одинокому индивиду.

Любое дело предполагает коллективность. Вопрос состоит только в отношении и соотношения коллектива и общества. Процесс отделения непосредственного коллектива от общества как от целого, а затем отделение индивида от коллектива и противопоставление себя ему, далее, включение в коллективы лишь частично – продукт длительного исторического развития, доведённого до конца как раз в эпоху империализма. Эта отделённость во многом завершилась с появлением капитализма как такового, но именно в эпоху монополистического капитализма она становится тотальной, в той мере, как капитал становится общественным отношением, обязательным для всех.

Именно поэтому психика такого индивида могла быть стандартизированной и быть мыслимой как психика человека вообще, а вопрос отделения внутреннего от внешнего через призму включения в практику по отношению к индивиду обернулся вопросом о природе человека и человеческого общества. С этих позиций (диспозиций, контрпозиций) рассматривались различные состояния индивида: страдание, счастье, идентификация с самим собой в ХХ и ХХІ веке. Именно так вопрос о субъективности был поставлен Зигмундом Фрейдом. В его интерпретации, подавление обществом личной свободы как возможности удовлетворения своих желаний, деформирующее индивида – главная беда цивилизованного человека. Речь идет о характере связей, характере отношений индивида с обществом, то есть, о характере коллективности, даже если мы не употребляем этого слова, а всё время сконцентрированы на индивиде и только на нём, на его проблемах, страданиях, желаниях, удовлетворении. Последователи и критики Фрейда так или иначе крутились вокруг не просто осознанной, а поднятой на щит Фрейдом границы обособления индивида как границы внутреннего и внешнего, на которой разворачиваются все драмы личности. Не просто вопрос соотношения индивида и общества, который был поставлен еще в эпоху Нового времени и много раз поднимался в классической и неклассической философии, а также в марксизме, но именно вопрос о границе, отделяющей одно от другого, -  поставленный, что немаловажно, с точки зрения такого индивида, да еще и практически: как вопрос воздействия на индивида через эту границу и вопрос воздействия на эту границу, вопрос её модификации.

Вроде бы ничего нового Фрейд не сделал – просто смена акцента. Но смена, имеющая практическое значение для производства и воспроизводства общества индивидов – общества товарного производства, которое уже не просто определяет индивидов как побочный продукт, а становится зависимым от их определённости. Поэтому именно вокруг этой границы в ХХ и в ХХІ разворачивается мысль об индивидуальности и о коллективности. Как последователи Фрейда, в том числе, такие как представители франкфуртской школы (Маркузе [7]), Фромм), пытавшейся соединить фрейдизм с марксизмом, так и его критики, среди которых выделяются французские постмодернисты, перерабатывающие и критиковавшие идеи Фрейда (тоже иногда соединяя их с марксистскими), и многие другие исследовали говорили об этой границе – о её характере, о её изменении, о её построении. В этом духе, например, и метафора «машины желаний» Делёза и Гваттари [3].

Заслуга Фрейда, за которую западное общество поныне платит ему дань уважения, несмотря на всю несостоятельность его теории, в том, что не индивидуальность как таковая, а именно граница индивидуальности была зафиксирована как предмет познания, да еще и с определённых позиций – с позиции деятельного вмешательства.

Непонимание природы человека и его желаний, отождествление индивидуализма цивилизованного человека с зоологическим индивидуализмом, другие вульгарно-материалистические философские выводы из психоаналитической теории – все эти аспекты фрейдизма, вся его несостоятельность в дальнейших разъяснениях и рассуждениях, меркнут перед идеей о том, что можно выйти (точнее войти) за эту границу, можно её расширить или сузить, видоизменить, двигать, покопавшись в прошлом, что она сама носит процессуальный, неустойчивый характер, а значит, поддаётся воздействию. Это имело огромнейшее влияние на гуманитарное знание ХХ века, и хотя основные идеи Фрейда, отождествляющие человека с индивидом, характерны для всей эпохи капитализма, здесь была найдена своеобразная точка опоры для бурно развивающихся социальных наук как наук практических, а именно частично-практических, индивидуализировано-практических. Именно как частично-практические они и стали востребованы в воспроизводстве стоимости.

Вместе с концентрацией на границе, в комплекте «2 в одном» была дана и её интерпретация, которая очень быстро перешла в науки, изучающие деятельность масс людей – социальную психологию и социологию. Урезание идущей от Декарта традиции в познании субъективности от «Я мыслю» (то есть, по-латыни «просто мыслю» – глагол в определённой форме, но даже без личного местоимения) до этого местоимения, зажатого между абсолютно животным и общественным началом, как внешним, так и интериоризированным, было свидетельством завершения процесса индивидуализации в западном обществе. Направить прожектор именно на границу индивида – вот в чём соль. Фиксация исторически созданной границы индивидуальности как основы такого типа индивидуальности оказалась важной для виртуализирующегося капитализма – как в стратегии выживания индивидов, так и в глобальном экономическом масштабе. Производя эту фиксацию, он заявлял о существующих и общезначимых, с необходимостью воспроизводящихся моделях взаимодействия индивидуализированного индивида с социальным миром. Эдипов комплекс Фрейда – не что иное, как попытка осознания таких стандартных «практик» по установлению психологической границы в самоидентификации индивида. И здесь не столько имеют значение отдельные положения (их истинность или ложность), сколько сам подход к различным аспектам становления (производства) индивидуальной психики.

К различным аспектам бытия (а значит, и производства) таких индивидов, как раз в ХХ и ХХІ веке было и продолжает быть прикованым внимание исследователей, интересующихся тем, как возможна солидарность в таком мире. Вопрос об индивиде оборачивался вопросом о коллективности, где самое главное – природа того дела, которое в ней осуществляется.

Виртуализация коллективности заключается в виртуализации самих социальных процессов, порождающих отделение коммуникации по поводу дела от дела. Это связанно с фрагментарностью и дальнейшей фрагментализацией, когда коммуникация становится отдельным делом, приобретающим самостоятельное значение по отношению к тому делу, по поводу которого она осуществляется. Поэтому она вполне может полностью «заминать» дело, или занимать намного больше места, чем дело, быть более важной, значимой и обязательной чем дело, и, в конечном счёте, выполнять совсем не те функции, которым она якобы служит.

Потому перепроизводство никому и ни зачем не нужной информации является неотъемлемой и обязательной частью современных социальных процессов, неотъемлемым элементом производства частичной коллективности. Оно вовлекает и утилизирует значительные человеческие ресурсы в любой «реальной» сфере деятельности. Этот процесс, беспощадный в своей бессмысленности, превращает человека в машину по производству бессмысленной информации. Особенно это относится к воспроизводству управления некоммерческими сферами в формах, необходимых для функционирования капитала как господствующего общественного отношения.

Источники

1.        Бауман З. Индивидуализированное общество. / Зигмунт Бауман; [пер. с англ. под ред В. Л. Иноземцева]. – М.: Логос, 2002. – 324 с.

2.       Вебер М. Избранное. Образ общества. / Макс Вебер; [пер. с нем.]. – М.: Юрист, 1994. – 704 с. – ІSBN 5-7357-0048-0. – (Серия "Лики культуры")

3.       Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения /Жиль Делез, Феликс Гваттари; [пер. с франц. и послесл. Д.Кралечкина; науч. ред. В. Кузнецов]. – Екатеринбург: У-Фактория, 2007. – 672 с.

4.       Майкл Хардт, Негри А. Империя. / Майкл Хардт, Антонио Негри [пер. с англ., под ред. Г. В. Каменской, М. С. Фети-

сова]. – Москва: Праксис, 2004. – 440 с.

5.       Маркс К. Капитал Критика политической экономии. Т2. / Карл Генрих Маркс [пер. с нем.] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. – 2-е изд. Т - 24. – Москва: Издательство политической литературы – 644 с.

6.       Маркс К. Экономические рукописи 1857-1859 годов. Т. 46 Ч.1 / Карл Маркс; [пер. с. нем.]: К.Маркс, Ф.Энгельс: соч. в 50 т., 2 издание. – 564 с.

7.       Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Одномерный человек: Исследование идеологии развитого индустриального общества / Герберт Маркузе; [пер. с англ., послесл., примеч. А.А. Юдин, сост., предисл. В.Ю. Кузнецова]: - М.: ООО "Издательство ACT", 2002.

8.       Столяренко Д. О коллективности действительной и мнимой // Э.В.Ильенков: диалектика и культура (к 90-летнему юбилею). Материалы XVI Международной научной конференции «ИЛЬЕНКОВСКИЕ ЧТЕНИЯ» (Москва, 10-12 апреля 2014 года) – Москва: Изд-во СГА, 2014. – C. 391-394.