Владимир сокольников. Нелетная погода

 

Эта повесть не документальная в строгом смысле слова, но в ней нашли отражение дела о валютчи­ках и спекулянтах золотом, о которых в свое время писалось в центральной и местной печати.

И хотя основные герои повести носят собирательный характер, некоторые из них имеют прототипы в реальной жизни, но, естественно, носят другие фамилии.

Конечно, не было ничего удивительного в том, что мощный скоростной экспресс обходил все «Запорожцы», «Москвичи» и даже новые «Волги». Странным было лишь то, как он делал это, – слишком уж резко, отчаянно, не соблюдая решительно никаких мер предосторожности. В таких случаях наметанный глаз автоинспектора сразу определяет: водитель в нетрезвом виде.

Но на этот раз ошибся бы многоопытный страж дорог: человек за рулем пьян не был. Лицо его было напряжено, он мертвой хваткой вцепился в баранку, не отрывая глаз от дороги. По лбу сбегали струйки пота, но водитель ни разу не позволил себе смахнуть их. Да и как смахнешь, если стрелка спидометра дрожит между цифрами 120 и 130 и автобус уже еле касается колесами земли, словно намереваясь взлететь.

Наконец за поворотом открылись приземистые строения аэропорта. И только тогда водитель чуть‑чуть сбросил скорость. Взвизгнув тормозами, автобус, еще вздрагивая всем корпусом после сумасшедшей езды, замер на конечной остановке. Из кабины выпрыг­нул полный человек с чемоданчиком и бросился к зданию аэровокзала, на ходу доставая из кармана билет.

...А посадка в лайнер ТУ‑104 уже закончилась. У трапа осталась одна стюардесса, проверявшая у пассажиров билеты. Но вот и она поднялась по лестнице, встала в дверях.

– Все, что ли, Ниночка? – Из салона вышел высокий парень в форме ГВФ. – Пора отправляться.

– Ну и пожалуйста. – Девушка равнодушно пере­дернула плечами.

– Как все? – Из‑за спины парня в летной форме высунулась румяная физиономия молодого человека лет двадцати двух. – Уверяю вас, девушка, есть опоздавшие.

Следом за ним из салона выглянул еще один парень – невысокий, черноволосый, худощавый.

– Во‑первых, опоздавших нет! – отрезала стюардес­са. – Все, кто прошел регистрацию, на месте. А во‑ вторых... – Она грозно посмотрела на ребят. – Сюда нельзя выходить.

– Давайте‑ка, ребята, давайте, – поддержал ее пи­лот, разводя руками. – Не положено...

– Девушка! Одну минуточку! – взмолился румяный, увидев, что по знаку стюардессы трап начал медленно отплывать от борта. – Я вам все объясню...

Но девушка внезапно подняла руку.

– Глянь‑ка, Эрик, – кивнув в сторону аэровокзала, бросила она пилоту, – а похоже, что наш.

От аэровокзала что есть духу бежал полный человек с маленьким чемоданчиком в руках, тот самый, что примчался в аэропорт на «сумасшедшем» автобусе. Девушка знаком вернула трап, и опоздавший птицей взмахнул по нему на борт. Сунув девушке зажатый в руке билет, он, судорожно дыша, смахнул ладонью пот со Лба и даже попытался улыбнуться:

– Фу! Успел! Лучше поздно, чем никогда, верно?

Стюардесса улыбнулась, но ответить не успела,

замерев с билетом в руках. Два пассажира, умолявшие ее подождать, дружно подступили к опоздавшему. Девушке показалось, что они кинулись пожимать ему руки, но когда парни отступили на шаг, на запястьях у человека с чемоданчиком уже поблескивали... наручники.

– Ну вот и ладно, – удовлетворенно сказал румяный, любуясь своей работой. – А то уж мы прямо волновались.

А в дверях салона, закрывая спинами все происходя­щее от любопытных взглядов, стояли плечом к плечу еще двое – руки в карманах, спокойные.

Очевидно, меньше всего ожидал опоздавший такого оборота. Все еще не справившись с дыханием, он изумленно воззрился на появившиеся на руках «украше­ния» и вдруг выронил чемоданчик, который, тяжело стукнувшись об пол, раскрылся.

Ахнула, округлив глаза, стюардесса, По полу покати­лись золотые монеты. К ногам девушки упало богатое ожерелье. Чемодан оказался набитым драгоценностями: бусами, кольцами, золотыми часами. В уголке чемодана, полузасыпанный кольцами, лежал какой‑то мешочек, похожий на табачный кисет.

Румяный парень, поглядывая на эти сокровища, укоризненно покачал головой:

– Ай‑ай‑ай, Михаил Дмитриевич. Что же вы так неаккуратно со своими сбережениями?

 

Ошибка

 

– Что вы натворили?! Вы понимаете, что вы натворили! – с отчаянием повторял человек лет пятидеся­ти со следами ожогов на лице. Он стоял у стола и с гневом смотрел на вытянувшихся перед ним двух молодых людей, тех самых, что задержали валютчика в самолете. Один, широколицый, атлетического сложения парень со значком мастера спорта на лацкане пиджака, лейтенант милиции Александр Антонов, глядел на рассерженного начальника с деланным смирением, но в глазах виделась ирония. Другой, лейтенант милиции Геннадий Фомин, серьезный, спокойный, очень худой, хмурился, опустив глаза.

– Вы что, не поняли задание? – спросил начальник.

– Разрешите объяснить, товарищ подполковник, – с готовностью отозвался Антонов, но Геннадий Фомин бесцеремонно перебил его:

– Нечего объяснять. Промахнулись – и все. Погна­лись за дешевым эффектом.

– Вот и я думаю – погнались, – вздохнув, спокойно сказал подполковник и, пододвинув стул, сел. – Ну что ж, упущенного не вернешь... Да садитесь вы, чего там... – Он махнул рукой, одновременно указывая этим жестом на стулья, стоящие около стола. Кроме того, жест этот означал, что «разнос» окончен и разговор выходит из официальных рамок. Оба провинившихся поняли это.

– Нет, давайте все же разберемся, Иван Николае­вич, – торопливо заговорил Антонов. – В чем же траге­дия? Вы приказали взять Чубарова в самолете. Вы понимаете, самолет вот‑вот взлетит, трап убирают, а его нет. Мы уж собрались выходить. И тут – поспешает, сердешный. Мы его на радостях –цап! Уж больно красиво вышло. И чемоданчик очень кстати расстегнулся. Все по науке... – Он усмехнулся.

Подполковник постучал зажигалкой по столу:

– Да, по науке... Я где вам приказал брать его?

– В самолете! – уверенно сказал Антонов.

– А точнее?

– В Адлере. После посадки, помним. Но какая разница – чемоданчик‑то всё равно при нем. Не отвертит­ся. Так даже быстрее. Опять же экономия на билетах, это раз...

– Ладно, Иван Николаевич, не слушайте его, – вмешался Фомин. – Он сейчас такой базис подведет... А дело простое: переволновались – нет и нет. Может, думаем, рейс поменял... Ну, и... – Он развел руками.

– Да понятно... – протянул подполковник. – Я тоже хорош. Надо было четче поставить задачу: в Адлере – и точка. А я понадеялся на вашу... – Он внимательно взглянул на смущенных ребят и не стал продолжать. Но оба и без того все поняли. Фомин еще больше нахмурился, а Антонов обиженно дернул подбородком.

– Но если вы думаете, что у него в самолете был человек, – напрасно, – сухо сказал он. – У нас есть список пассажиров. Никого из наших знакомых. Опять же никто не заволновался, что нет его. Мы глядели.

Подполковник улыбнулся и тут же вздохнул:

– Эх, гуси вы мои лебеди, разве я об этом? Только смекните, пожалуйста: чего это я вас, четырех атлетов, вооруженных до зубов, на одного Чубарова посылаю. Да ему бы, возможно, простой повестки хватило.

– Ага! – недоверчиво сказал Саша Антонов. – Будь­те, мол, любезны, принесите чемоданчик с золотом...

Подполковник серьезно посмотрел на него.

– А что? Может быть, и принес бы. Оно ему скорей всего самому осточертело...

Саша улыбнулся – он оценил шутку. В тон подпо­лковнику сказал:

– Тем более. В конце концов, Чубаров у нас. Вещдоки налицо. – Он указал на лежащий на столе чемодан... – Открутиться немыслимо. Да он с места в карьер начнет сейчас дружков закладывать.

– Это Чубаров‑то? – Подполковник насмешливо со­щурился. – Что ж, давайте пробовать. Только едва ли...

И вот он сидит перед подполковником, так торо­пившийся к своему аресту владелец сокровищ. Ни следа волнения не видно на его лице. Покуривает сигарету и доброжелательно смотрит на подполковника Хлебникова, на сидящих сбоку ребят. Кажется, он ничуть не обескура­жен арестом.

И заговорил он не как арестованный, а как давний хороший знакомый.

– Вы хорошо выглядите, Иван Николаевич. А я, вот видите, и брюшко накопил – так сказать, трудовая мозоль, – да и лысину никак не укроешь... А ведь мы, если мне не изменяет память, ровесники.

– Работа у нас здоровая, не то что у вас, – насмешливо сказал Хлебников. – На воздухе много бываем.

– Однако давление у вас было, не соврать, двести на сто двадцать.

– Ничего, притерпелся. Богатая у вас память. Вы, по‑ моему, четырехзначные числа в уме множите?

– Помните! – восхитился Чубаров. – Ну, спасибо. Да, способностями бог не обидел, не жалуюсь. Счастья вот недовесил всевышний малость, ну да бог с ним. Счастье – товар дефицитный, грех не нажиться, не так ли?

Он повернулся и заговорщически подмигнул ребятам.

Подполковник усмехнулся.

– Что‑то у вас всевышний на плутоватого завмага похож. Союзника ищете? Свой своего в обиду не даст?

– А как же! В моем положении больше надеяться не на кого...

– Не прибедняйтесь, Михаил Дмитриевич, зачем? Чуть дело дойдет до суда, столько рычагов заработает, что всевышнему и сунуться, будет некуда. Я помню...

– Эх, Иван Николаевич, что там за рычаги! Я ведь тоже не маленький, жизнь как‑нибудь знаю. Уж если мне в тот раз не удалось вас, рядового капитана милиции, закружить, что же я нынче с подполковником Хлебнико­вым сделаю? С начальником ОБХСС. Мне бы помоложе кого, а? Не по зубам вы мне, гражданин подполковник, прямо вам признаюсь. Иначе...

Он присвистнул и вдруг улыбнулся:

– Но рычаги‑то, конечно, будут, не сомневайтесь, Иван Николаевич. И неприятности у вас из‑за моего ареста тоже будут. И выглядеть вы будете гораздо хуже, это я вам обещаю.

– Потерпим. А коль вы так хорошо считаете, потрудитесь прикинуть, сколько получится по совокупно­сти статей? Перечислить, каких?

– Упаси бог! За кого вы меня принимаете? Я свои статьи назубок знаю, и комментарии к ним, и разъяснения. Неужели я не учитывал возможность нашей приятной встречи?

– Что же у вас насчиталось, если не секрет?

– Секрет, Иван Николаевич, глубочайший секрет. Сколько я насчитал, это мне знать. Сколько вы насчитае­те – вот вопрос. Вам‑то считать будет потруднее – ваш счет в доказательствах нуждается. А у меня, между прочим, есть и программа‑максимум и программа‑мини­мум. Смотря по обстоятельствам. Так сказать, гибкая тактика, вы же меня знаете.

– Ну, вот что, гражданин Чубаров. На этот раз сосчитаем все. С точностью электронной машины. И мак­симум ваш тяжело тянет, Михаил Дмитриевич, куда тяжелей вашего чемоданчика...

– Давайте сразу договоримся, гражданин подполков­ник. Этот чемоданчик я вижу второй раз в жизни.

– Что вы говорите?! – притворно изумился подпол­ковник.

– Представьте себе... Нашел между сиденьями авто­буса. Дай, думаю, захвачу. Виноват, конечно, но сдать находку не было времени – опаздывал на самолет. Но в Адлере я бы сдал – это же все равно, не так ли?

Подполковник с презрительной гримасой на лице молча слушал. Чубаров, подождав секунду‑другую, не скажет ли чего Хлебников, неожиданно улыбнулся:

– Иван Николаевич, вы не сердитесь, – мягко сказал он. – Я вовсе не принимаю вас за идиотов. Но обстоятель­ства сегодня исключительные: речь идет о жизни и смерти, к сожалению, не в переносном смысле. Я знаком со статьей о хищениях соцсобственности в особо крупных размерах. Соответственно этому и я буду защищаться. Только не толкуйте мне про чистосердечные признания, в данном случае – увы! – ничего не смягчает, а даже наоборот. Я лишен возможности даже объяснить вам, почему.

Поэтому и разговор у нас будет один – я приму только то, что вы сумеете до‑ка‑зать. И ни миллиграмма больше. В колонии жизнь не мед, я знаю, но все‑таки понимаете, Иван Николаевич... – он на секунду прикрыл глаза, – все‑таки жизнь...

Он открыл глаза и снова усмехнулся.

– А я как‑то привык жить, гражданин подполковник, и очень не хотелось бы расставаться с этой привычкой.

– Во как, гуси‑лебеди, – заметил подполковник, когда Чубарова увели из кабинета. – Вместо показа­ний – шекспировский монолог. И будет стоять на своем. Короче, не он нам, а мы ему должны рассказывать его вторую, главную жизнь. И обязательно с иллюстрациями, то бишь с доказательствами.

– Не понимаю, на что рассчитывает, – сердито сказал Саша. – Яснее ясного: прохвост – пробы ставить негде, жулик, валютчик, спекулянт.

– На нас рассчитывает, лебедь, прежде всего, на нас. На нашу недоработку, небрежность, головотяпство, если хочешь... До чего‑то не докопаемся, чего‑то не усмотрим, не поймем. Глядишь, и счет окажется не больно велик. Ну, и еще кое на что рассчитывает, сами скоро убедитесь. Ладно, хватит с нас психоанализа. Давайте‑ка займемся презренной прозой. У вас, стало быть, список пассажиров завелся? Позвольте взглянуть.

Геннадий Фомин вытащил из папки список, положил на стол.

– Ничего подозрительного, Иван Николаевич. Толь­ко... ерунда все это. Что такое фамилия на билете? Какую хочешь, такую назвал. Проверить бы надо.

Подполковник бросил на него быстрый взгляд.

– Ты думаешь, надо? А вот Саша считает...

Антонов обидчиво вскинул голову:

– Что Саша? Ничего я не считаю. Надо – значит, проверим. Ну, совершили глупость, что ж теперь делать‑ то?

– Исправлять, больше ничего, – равнодушно сказал подполковник, не отрываясь от списка. – Вот этих, пожалуй, можно исключить. – Он быстро поставил не­сколько галочек в списке. – Я их знаю. Стало быть, остается примерно половина. Тут уж ничего не подела­ешь...

– Как проверять, Иван Николаевич? Всерьез или как? – спросил Фомин.

– А‑а, – протянул подполковник. – Зачем же всерь­ез? В чем, собственно, мы их подозреваем? Нам нужно одно: все ли пассажиры летели под своими фамилиями. Ну, и хотя бы чисто формальные данные.

– Понятно, – проговорил Саша и тут же показал подполковнику еще фамилию в списке. – Вот этого еще можно исключить, Гнедых А. С.

– Почему?

– Мы с Фоминым его знаем. Он режиссер, в НИИ работает, в киноотделе. Какие‑то производственные филь­мы снимает. Собственно, и всю его группу можно исключить. Вот эти четверо на съемку летели.

– Откуда же у вас знакомства в киносферах? – насмешливо спросил подполковник.

– Так, встречались в Доме актера...

– Во‑он вы куда вхожи! – с искусственным трепетом протянул подполковник и поставил в списке еще несколько галочек. – Сражен! Сражен!

В дверь постучали, и на пороге вырос дежурный.

– Товарищ подполковник! К вам кинорежиссер Гнедых.

Подполковник вопросительно посмотрел на ребят.

– Ваш?

Антонов коротко кивнул.

Подполковник повернулся к дежурному:

– Давай заказывай пропуск. Повращаемся и мы в киносферах.

 

Оля

 

– Скажите, в каких отношениях вы находились с этойдевушкой?

– В товарищеских. Но, я думаю, это к делу не относится.

Из допроса Геннадия Фомина в судебном разбира­тельстве

Геннадий и Александр вышли из управления. Длинные тени исполосатили всю улицу. Солнце с того берега реки, словно привстав на цыпочки и ухватившись лучами за верхушки деревьев, чуть выглядывало из‑за них, как из‑за забора.

Друзья двинулись через площадь со сквером посереди­не, где вокруг памятника все еще «кипела» ребятня, а на скамеечках восседали отдыхающие старики: кто с газетой, кто с шахматами, кто с вязаньем, а кто просто наблюдал за прохожими. Друзьям не нравились эти пристальные изучающие взгляды, и они, не сговариваясь, прибавили шагу. Кафе находилось неподалеку – в самом устье вливающейся в площадь улицы.

Собственно, кафе не было таковым в полном смысле этого слова. Самый обыкновенный «стояк», которых немало развелось в последнее время во всех наших городах. В них почти все можно определить словом «мини». Мини‑удобства, мини‑выбор, но зато и мини‑ затраты времени. Благодаря именно последнему «мини» такие «стояки» пользуются успехом, главным образом, у молодежи.

Взяв подносы, ребята с очередью поплыли мимо витрины, уставленной небогатой снедью. И если Геннадий сумел выловить оттуда лишь бледно‑розовый винегрет, пару пирожков да чашку кофе, то поднос следовавшего за товарищем Саши Антонова оказался заполненным до последнего квадратного сантиметра. Больше того, таре­лочку с куском студня Саше пришлось нести в другой руке. Кассирша так долго считала Сашины приобретения, что Геннадий почти покончил с ужином, когда Саша, балансируя подносом, подошел к столику.

– У вас свободно? – Он бесцеремонно составил на соседний столик пустые тарелки и стал расставлять свою разнообразную снедь. Геннадий, хмуро поглядев на это обилие, покачал головой:

– Опускаешься.

– Геныч, мы с тобой в разных весовых категориях. А ничего студень! – Саша отправил в рот солидный кусок.

– Между прочим, на востоке говорят: завтрак съешь сам, обед раздели с другом, а ужин отдай врагу. Саша мгновенно отпарировал:

– Хочешь, могу считать это обедом. Придется поужи­нать позже, только и всего. Хочешь ватрушку?

– Нет уж, опускайся один. – Фомин, улыбнувшись, отрицательно покачал головой. – Я тебе не попутчик.

На лице Саши вдруг явственно проступил ужас:

– Караул! Опускаюсь! Тону! – Он чуть не целиком отправил в рот трубочку с кремом. – Спаси, друг!

Фомин не выдержал и фыркнул. Он знал Сашину давнюю привычку много есть, доставлявшую столько хлопот тренерам общества «Динамо». Был случай, когда в самый канун спартакиады выяснилось, что Антонов почти на пять килограммов вышел за пределы своей весовой категории, и этот излишек два тренера, сменяя друг друга, выгоняли из него вениками в парной. Да, собственно, и в финал первенства Европы Саша не попал по той же причине. Перед встречей с болгарином Жечевым пришлось париться до изнеможения. А у Жечева Саша обязан был выиграть: все предыдущие схватки между ними закончились в пользу Антонова. Ну, а теперь, вдали от тренеров, удержать Сашу будет просто немыслимо. Все‑ таки, когда Антонов принялся за вторую чашку кофе, Геннадий заметил:

– А немцы говорят: первая чашка кофе – лекарство, вторая – яд.

– Геныч! Ты глубоко, хотя и несколько узко образо­ван, – тотчас отозвался Саша. Он задумчиво оглядел пустые тарелки и сказал с сомнением в голосе: – Повторить, что ли?

– Не дури! – уже всерьез забеспокоился Геннадий. Он быстро допил кофе. – Пошли, пошли отсюда...

– Мальчики, вы куда? – Высокая, подчеркнуто мед­лительная девушка подплыла к их столику с чашкой кофе и бутербродами. – А я надеялась, что вы составите мне компанию. Я же вас сто лет не видела.

Она уверенным движением составила на соседний столик пустую посуду и вдруг, лукаво поглядев на друзей, указала на тарелки:

– Однако...

– В среднем на двоих это немного, – скромно сказал Саша.

Девушка улыбнулась. Она спокойно начала есть бутерброд, нимало не сомневаясь, что Саша и Геннадий останутся здесь. Она привыкла, что все всегда дорожат ее обществом, и держалась соответственно этой привычке. Действительно, ребята остались. Саша повернулся к Ген­надию:

– Ну что, Геныч, теперь‑то уж явно надо что‑нибудь взять... Я принесу.

Неожиданно девушка сказала:

– Слушайте, мальчики, про вас говорят ужасные вещи: будто вы поймали подпольного миллионера... или даже миллиардера с полным чемоданом золота. Есть тут какая‑нибудь правда?

– Это кто же говорит? – насторожился Фомин.

– Господи! – воскликнула девушка. Давсе без исключения.В троллейбусах,трамваях, на крытом рынке. А больше всех, наверное, у нас в театре. Увидишь двоих разговаривающих, смело подходи и включайся. Золото, мол, золотом, а какие там были камни!

Ребята переглянулись.

– Послушайте, Оля, – неуверенно проговорил Са­ша. – Ужель и вы такой ерунде поверили?

– А как же? – удивилась девушка. – Во‑первых, интереснее поверить. Во‑вторых, ваш смущенный вид говорит сам за себя. И в‑третьих, – насмешливо глядя на своих собеседников, заключила Оля, – наша несосто­явшаяся актриса, а ныне стюардесса рейса девятнадцать‑ двенадцать видела этот чемоданчик собственными глаза­ми...

Она торжествующе тряхнула головой.

– Ну и как? Хорошо мое «в‑третьих»?

– Прилично, – согласился Саша. – В спорте это называется хорошо подготовленной атакой.

Оля вздохнула:

– Не говорите! Чего стоило только номер рейса зазубрить. Но я знала, что тружусь не напрасно! Так как же? Признаете себя виновными?

– Что вам сказать? – серьезно проговорил Генна­дий. – Вы же знаете: действительность всегда скучнее легенды. Должны вас разочаровать: никакого миллионера нет и в помине.

– Ну‑у, мальчики, – обиженно протянула девуш­ка. – Это не серьезно. Лучше скажите – секрет. И я не буду спрашивать. Только знаете что: хороши секреты – всему свету, копия – базару.

– Базар, Оленька, ненадежный источник информа­ции, – с важным видом сказал Саша. – Лучше послу­шайте Геннадия.

– Никакого миллионера нет, а есть самый банальный, заурядный спекулянт.

– И мошенник, – уточнил Саша.

– А золото? В чемоданчике? – требовательно спроси­ла Оля.

– И золота тоже нет. Анодированные штучки, металлолом.

– Но сбывать‑то собирался за золото, – словно успокаивая девушку, заметил Саша.

Оля недоверчиво глядела то на одного, то на другого и жалобно выговорила:

– Стало быть, пропала моя хорошо подготовленная атака.

– Нет, почему же, – галантно улыбнулся Фомин. – Просто противник не стоил ее. И потом... вы же узнали правду.

Девушка была откровенно разочарована:

– Ну‑ну... Лучше бы и не знать. Вечно все оказыва­ется... скукой.

...Ребятам пришлось проводить девушку до самого театра. У маленькой и узкой служебной дверцы, так не гармонировавшей с вызывающей роскошью залитого светом главного входа, Оля остановилась. Заметив, что друзья несколько шокированы неказистостью служебного входа, она усмехнулась:

– А между прочим, удивляться не стоит. В сущности, точное отражение восприятия искусства. Так дорогу в него, – она указала на парадный подъезд, – пред­ставляют любители искусства, а так – служители.

 

«Высокий гость»

 

...Не умаляя значения оперативно‑розыскной дея­тельности органов милиции, все же следует отдать предпочтение работе профилактической. ‑

...В этом смысле значение документального фильма, задуманного режиссером А. С. Гнедых, трудно переоце­нить...

Из письма, приобщенного к материалам следствия управления политико‑воспитательной работы МВД

Что и говорить, идея была неплохой. Снять на кинопленку весь процесс разоблачения преступника от самых первых допросов до вынесения приговора в суде – да, ценность подобного фильма не выразить ни в каких единицах. И, конечно, не ему, начальнику отдела ОБХСС, ставить палки в колеса киношникам, задумавшим снять фильм о милиции.

Но что‑то все же не нравилось Хлебникову в этой идее, и режиссера, рассказывающего ему о замысле, он слушал насупленно, недоверчиво, словно тот затевал какую‑то противозаконную махинацию. И странное дело – чем ярче повествовал Аркадий Семенович о своем будущем фильме, напирая на то, что это даже не кинонаблюдение, а киноисследование, новое слово в кинодокументалистике, что фильму почти обеспечен всесоюзный экран, а скорей всего, и международный, тем больше тускнел Хлебников. Тем туже стягивал к переносице густые и жесткие, уже заметно тронутые сединой брови.

Наконец, верный своей давней, выработанной привыч­ке трезво анализировать каждое свое чувство и ощуще­ние с позиций, как он выражался, критического реализма, подполковник задал себе вопрос: а чем, собственно, он недоволен? Он отлично знал, что весь отдел политико‑ воспитательной работы старается установить более тесные контакты с разными творческими союзами – писателей, кинематографистов, художников, отделением Всероссий­ского театрального общества, старается привлечь их внимание к работе милиции. Да и, честно говоря, сам он с интересом посмотрел бы такой занятный фильм, о котором столь восторженно рассказывает Аркадий Семенович. А вот поди‑ка – явился к нему режиссер, сам, без приглашения, предлагает интересную и не совсем обычную идею, а он, Хлебников, колеблется. В чем дело, товарищ Хлебников?

Иван Николаевич не выдержал, усмехнулся. Как всегда, сработало старое, солдатское: стоило построже спросить себя, даже чуть‑чуть прикрикнуть – сразу же нашелся и четкий ответ. Ему не нравился сам режиссер. Толстенький, коротенький, чрезвычайно уверенный в себе, он обладал быстрой, прямо‑таки сверхскоростной манерой говорить. А главное – говорил слишком уж выспренно, демонстрируя полный набор расхожих формулировок о милиции, газетных шаблонов и громких фраз. И все это – со значительным видом, с полной убежденностью, что говорит на профессиональном языке.

Да еще эта амикошонская манера через две‑три минуты знакомства переходить на «ты». Ужасно, ужасно не нравился он Хлебникову. И эти его «поединок умов», «преждевременное торжество преступника», «момент пе­релома, кульминация», «запоздалое раскаяние» резали ухо, как музыканту‑профессионалу фальшивина ресто­ранного «лабуха». «Вот так небось и фильм снимет, – с неприязнью подумал Хлебников, – треску будет много, а толку – чуть». И тут же себя одернул – а почему обязательно так? Справедлив ли он к режиссеру, не судит ли по внешнему впечатлению? Допустим; Гнедых не относится к типу людей, вызывающих у Хлебникова симпатию. Ну и что? Разве это главное? И если интересы дела ставить в прямую зависимость от своих симпатий и антипатий, эдак можно зайти далеко. «Неужели старею? – с тревогой подумал он. – Начинаю все и вся оценивать применительно к себе? Нет, так не годится». Да и чем ему не угодил режиссер? Красно говорит? Но у них там, у киношников, свои законы. Где‑то он прочитал или слышал, что если автор фильма не в состоянии красочно рассказать о своей будущей работе, он никогда не пробьет ее даже через худсовет. Отсюда и его велеречивость, это вполне понятно. Да, да, конечно, все так. И все же... есть что‑то еще, какая‑то заусеница, неверность, не дающая ему покоя. Что бы это?

А режиссер уже с минуту молчит, ждет, с удивлением глядя на постукивающего зажигалкой подполковника. Чтобы хоть что‑то сказать, Иван Николаевич вяло произнес:

– Я все же не понимаю, чем вас заинтересовало именно это дело, Аркадий Семенович. Оно только начато...

– Именно этим, именно, – обрадовался режиссер. – Мы хотим идти от истоков. Я еще выскажу свое «фе» вашим ребятам. Не могли в самолете шепнуть мне на ушко, что сейчас произойдет... Мы бы прямо задержание сняли.

– Они не могли, – хмуро сказал подполковник. – Служебная тайна.

Режиссер поморщился:

– Ох ты, опять тайна! Ну до чего же вы любите в тайны играть, спасу нет! Да нынче об этом на всех углах кричат. Все равно на суде все будет оглашено.

– На суде – другое дело. А пока...

– Да поймите вы, потом будет поздно снимать. Это же документальный фильм. Не могу же я заставить пре­ступника играть сцены допросов, да и вас тоже не могу. Вы же не актеры, вы не сыграете, фальшь поползет из каждого слова! А Чубаров просто откажется – и вся любовь.

– А вы полагаете, сейчас он...

Режиссер отчаянно замахал руками.

– Ни в коем случае!. Только скрытой камерой! Чтоб даже следователь не знал. Иначе он невольно потеряет естественность, зажмется – и прощай правда жизни!

– Чем же все‑таки вас заинтересовал Чубаров? – уже настойчивее спросил подполковник.

Гнедых ответил, не задумываясь:

– Хочется создать обобщенный кинопортрет стяжате­ля. Конкретного носителя тех пережитков, против которых мы ведем борьбу. Так сказать, живое воплощение их. Это немало...

– Да... – задумчиво подтвердил подполковник, – немало...

– Вот видите! Даже вы это понимаете. Еще неизве­стно, от чего будет больше пользы: от нашего фильма, воздействующего на миллионы, или от изоляции одного‑ двух мерзавцев. Не обижайтесь, пожалуйста.

– Я не обижаюсь, на что же... – равнодушно сказал Хлебников. Его беспокоило, что он никак не мог выявить таинственную заусеницу, тем не менее, реально существу­ющую и немало мешающую их разговору о фильме. Во всяком случае, дело было уже не в симпатиях и антипати­ях. В процессе беседы он не то чтобы изменил первое впечатление о режиссере, а скорее примирился с ним. В конце концов, Гнедых не в друзья ему набивался и не в штатные сотрудники. Надо его принимать таким, каков он есть. А дело свое он, кажется, знал, по крайней мере отчетливо представлял, что он хочет видеть в своей картине. Это уже неплохо. И если дать ему толкового консультанта...

Аркадий Семенович некоторое время следил за подполковником и вдруг, улыбнувшись, сказал:

– Есть такой романс у Чайковского – «Я вам не нравлюсь».

– Да не в этом дело, – досадливо пристукнул зажигалкой Хлебников и тотчас же спохватился: – Что вы сказали?

Режиссер засмеялся – искренне, без всякой натуги.

– Не хитри, Иван Николаевич, – просто сказал он. – Тебе это все равно не удастся. Но не любовником я пришел к тебе, Великий Новгород! – с пафосом процитировал он и резко меняя тон заключил: – Давай лучше дело делать – это в наших общих интересах. А остальное... – Он беспечно махнул рукой. – Стерпится‑слюбится.

«Ух ты, черт глазастый», – с невольным уважением подумал Хлебников и сразу же испытал некоторое облегчение. Показалось, что он ущупал‑таки проклятую заусеницу.

– Ответьте‑ка мне еще на один вопрос, Аркадий Семенович. Почему именно вы снимаете такой фильм? У вас же, насколько я понимаю, совсем другой профиль?

Гнедых разочарованно присвистнул:

– Э, дорогой Иван Николаевич, это в тебе говорит ведомственная узость. У нас ведь не контора: этот – то, а тот – другое. Я профессиональный режиссер. Неужели я буду снимать одни железки? Да пропади они! Вам угодно мандат? Пожалуйста...

Он вытащил из кармана членский билет Союза кинематографистов, а уже из него – вчетверо сложенную бумажку.

– Видите? Студия телевидения поручает мне съемки документальных фильмов, сюжетов и прочая, прочая. Я им знаете сколько фильмов сделал. Я ведь почему в НИИ‑то пошел? Времени – вагон. Да и зарплату не сравнить. А это еще пока тоже имеет значение, верно?

– Я понимаю, – увядшим голосом сказал подпол­ковник, снова почувствовав, что беспокойство его не исчезло, выявленная было причина оказалась явно не той. Он встал, показывая, что беседа окончена. – Словом, ничего вам не скажу, Аркадий Семенович. Надо ваше предложение обсудить.

– Посоветоваться с народом? – Гнедых насмешливо указал пальцем в потолок.

– А что ж, – спокойно согласился подполковник, – тоже надо.

И только полчаса спустя, раздумывая над визитом «высокого гостя», Хлебников понял причину своего беспокойства: ему не хотелось допускать этого легко­мысленного человека к материалам расследования.

 

Оправдательный аргумент

 

– Мне позвонил мужской голос и сказал, что должен срочно поговорить со мной... об отце. Я ждала в магазине минут пятнадцать. Потом появились эти...

Из протокола допроса Тани Чубаровой в судебном разбирательстве

– Да, махнули мы лихо, – говорил Фомин, когда ребята, проводив Ольгу, неторопливо шли по набережной. – Еще эти наручники дурацкие. За­чем ты их вообще‑то приволок? Тоже мне – старший группы... Пижон.

– Приволок... А я знаю, зачем? Выдали – я взял...

– Брось, Санька, – серьезно сказал Фомин. – А то я не знаю. Наручники выдают по особому требованию. Как ты их выпросил – ума не приложу!

При последней фразе Фомина Саша даже остановился.

– Старик! Можешь верить или не верить. Даю честное слово: я не просил. Мне приказал их взять сам Хлебников!

Фомин удивленно присвистнул.

Они подошли к ярко освещенному «Гастроному». Саша схватил товарища за локоть:

– Геныч, яви божескую милость. Давай конфеточек каких‑нибудь.

Фомин погрозил кулаком:

– Ты... тип, не удовлетворенный желудочно. Когда ты уймешься?

– Перед зарплатой, Геныч, денька за два, не раньше. Обожди, это еще что за представление?

Из дверей магазина вывалилась группа подвыпивших парней. Они увлекали за собой испуганную девушку, которую цепко держал за руку высокий парень в берете.

– Что вам надо? – отбивалась девушка. – Пустите меня.

– Отпустить такую киску! Плохо вы о нас думаете, – насмешливо говорил парень в берете. – Да не бойтесь... Прогуляетесь с нами – и порядок.

– Оставьте меня! – Девушка попыталась вырваться. Компания пьяно захохотала.

– Ого! Классная чувишка...

– В порядке.

– Ты, козел, пусти ее в натуре...

Хохот.

Фомин грустно покачал головой:

– Ну вот, снова врезались. Теперь опять неприятно­стей не оберешься.

– Здрасте, пожалуйста! – возмутился Саша. – За что же, неприятности? Мы все же в первую голову милиционеры, а все остальное потом.

– Ага! – язвительно согласился Геннадий. – А что в прошлый раз сказал Хлебников: «Ходите‑бродите, сами всех задираете. Бравируете своим чемпионством. Надо уметь наводить порядок спокойно, без методов Жана Маре». Помнишь?

– Так что же? – зло сказал Саша. – Может, заво­пим: милиция!?

– Пустите! Милиция! – тоненьким голосом выкрик­нула девушка.

– Ну вот, прямой и ясный призыв, глас трудящего­ся, – усмехнулся Саша, наблюдая, как редкие прохожие стараются обойти сторонкой опасную компанию. Двое мужчин, бормоча «хулиганье, распустились», прямо около друзей деловито перешли на другую сторону набережной, к парапету.

Ребята молча направились к веселящимся пар­ням.

– Только без драки, слышишь, Сань, – торопливо сказал Геннадий.

Саша, не отвечая, раздвинул парней и шагнул в самую середину. Сказал уверенно и властно:

– Стоп! Детские игры отменяются из‑за позднего времени. Участников просят расходиться по домам!

Парни, ошеломленные столь внезапным и дерзким вмешательством, на минуту растерялись, и Саша неторопливо вывел девушку из круга. Рядом с ней тотчас же стал Геннадий. Но, сообразив, что добыча ускользнула, парни грозно надвинулись на Сашу, поскольку он стоял ближе. Послышались возгласы:

– А это что за фраера?

– Вас кто сюда звал?..

– Ну‑ка валите отсюда!

Парень в берете властно поднял руку:

– Парни, цыц! С этими заступничками мы сейчас потолкуем!

Саша, не оборачиваясь, бросил через плечо:

– Старик, развлекай девушку, а со мной тут хотят о чем‑то потолковать. Любопытно будет узнать.

Геннадий прикинул: противник не из опасных, его помощь Александру едва ли потребуется.

– Пойдемте отсюда, – предложил он девушке. Та посмотрела на него с удивлением и гневом.

– Вы что, с ума сошли? Они же его изобьют.

Геннадий с сомнением покачал головой:

– Вряд ли... Но смотреть тут действительно не на что. Пойдемте, пойдемте... – Он попытался взять ее за рукав. Девушка резко выдернула руку.

– Эх вы! Это же ваш товарищ! А вы... Это же бандиты... с ножами!

– Да ну, какие там бандиты, – пренебрежительно сказал Геннадий. – Так, шантрапа. А ножи, ножи... не знаю. Сейчас увидим...

Он стоял спокойно, не изъявляя ни малейшего желания броситься на помощь товарищу. Девушка растерянно смотрела на него.

– Вы что ж, так и будете стоять? – тихо спросила она.

– Ага! Мне приказано вас развлекать, – как можно беззаботнее ответил Геннадий.

– Тогда я пойду! – Она рванулась к Саше, но Геннадий схватил ее за руку:

– Стоп! Это нечестно. Вы нарушите нормальное соотношение сил. Их же только пятеро. – Он пристально следил за событиями.

Между тем парни все плотнее обступали Сашу, и он был вынужден попятиться. В центре наседал парень в берете.

– Ты, фраер тухлый! Стоишь?

– Точно подмечено, – улыбнулся Саша. – Вы чело­век наблюдательный.