Год К. С. 14-й день Летних волн

 

1

 

У Гирке все было так же, как и у других. Догорали костры, у которых почти никто не сидел. Ужин давно съели, а усталость валит людей на землю верней картечи. Полковое начальство, впрочем, держалось: Гирке и Валентин что-то обсуждали у своей палатки с командирами эскадронов. При виде подъезжающих генералов «лиловые» прервали разговор и поднялись.

– Добрый вечер, господа. – Жермон бросил поводья здоровенному сержанту, бывают же такие медведи! – Обсуждаете вчера или завтра?

– Мой генерал, я собрал офицеров, чтобы незамедлительно довести до их сведения приказ. – Показавшийся осунувшимся Гирке с обычной холодноватой учтивостью наклонил голову. – Не желаете отужинать?

– Спасибо. Если я сяду и тем более что-нибудь съем, меня поднимет разве что Ульрих-Бертольд. Что у вас? Большие потери?

– Полк к бою готов. Потери есть, но не столь значительные, как если бы пришлось уходить через реку.

– Хорошо. Письменный приказ по всей форме получите к утру, пока главное – ваш полк назначается на правое крыло, которым завтра командую я. Сами видите, дело для вашего брата-кавалериста намечается именно здесь. Как завтрашняя задача представляется вам самим? В то, что вы об этом не думали, не поверю.

Гирке обменялся взглядами со спокойно стоящим рядом Валентином и вежливо предположил:

– Полагаю, нам, и не только нам, в первую очередь придется защищать основную позицию от флангового обхода.

– Именно, – устало подтвердил Ариго. – Хотел бы надеяться, что у вас будет возможность не только защищаться, но лучше не загадывать… Рядом с вами соберется почти вся наша кавалерия. Общее командование принимает Шарли. Что вы о нем думаете?

– Мой генерал, – само собой, полковник Придд был аккуратнейшим образом причесан и застегнут на все пуговицы, – офицеры нашего полка не могут не приветствовать повышение лучшего кавалерийского генерала Западной армии.

С подобными манерами прилично воюют редко, но у «спрутов» как-то получается. Хорошо, что они будут за спиной, Ойген-то уйдет…

– Что ж, господа, если ни у кого не имеется вопросов, мне остается лишь пожелать вам успеха.

Вот ведь сказанул! А что было бы, останься он у «лиловых» на ужин? А на целый день?

– Мой генерал, – в глазах Валентина мелькнуло что-то… не вполне светское, – позвольте обратиться к вам с личным делом.

– Давайте, – кивнул Ариго. Они отошли к лошадям. Барон весело фыркнул и попытался обмусолить хозяину волосы. В отличие от генерала он был вполне свеж и не прочь слегка пробежаться. – Сестра успела уехать?

– Нет. Ирэна в отсутствие Гирке не бросит имение и людей. В крайнем случае они укроются в лесном доме, это довольно далеко от тракта. Мой генерал, вас не беспокоит левый фланг?

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Потому что и по Пфейтфайеру, и по болоту подобный обход невозможен, а Бруно в последнее время полюбилось делать невозможное.

– Если нас обойдут по Пфейтфайеру справа, Павсанию слева просто ничего не останется… Завтра, чем бы ни кончилось сражение, вы возьмете роту драгун и вывезете графиню Гирке в Придду. Если вам с полковником нужен приказ маршала, он будет, но там, где шляются вражеские армии, женщине не место. Разрубленный Змей, а это еще что такое?

– Мне кажется, – вежливо предположил Придд, – это недавно вами упомянутый барон Ульрих-Бертольд.

– Хочешь сказать, накликанный?

Приближение барона незаметным не прошло, главным образом благодаря производимому грозой Виндблуме шуму. Шумный барон искал начальство, дабы доложить, что в подчиненных оному начальству полках все в порядке и беспокоиться не о чем. В результате беспокоиться пришлось окружающим. Дорвавшись до Ойгена и доложив о всяческой ерунде, Катершванц перешел к тому, ради чего и заявился, – к высказыванию господам генералам своего мнения. Ну понятно, свои бергеры уже наслышаны…

Их в очередной раз спас Валентин.

– Господин барон, – улучив момент, Зараза атаковал, ловко вклинившись в воспоминания о битве при Гефлехтштир, – я хочу обратиться к вашему опыту отражения конной атаки под Аустштармом. Я понимаю, что, перебивая вас, поступаю отвратительно, но мне очень нужен ваш совет, и желательно немедленно…

Маневр полностью себя оправдал. Жермон проводил восхищенным взглядом завладевшего вредным старцем Придда и торопливо попрощался с безмятежно спокойным Гирке. Райнштайнер уже сидел в седле.

– Слушай, – задал давно вертевшийся на языке вопрос Ариго, – за какими кошками ты сделал этот гефлехтштирский ужас своим советником и офицером для особых поручений?

– Видишь ли, Герман, – охотно объяснил бергер, – Ульрих-Бертольд – это легенда, пусть порой и докучливая. Он нам напоминает о не столь уж и давних победах, что сейчас просто необходимо. И еще он наш талисман и чуть-чуть – судьба. Или нам, или варитам завтра предстоит очень легендарный день.

– Ты веришь в успех?

– Я знаю, что мой корпус будет стоять или идти вперед, но не бежать. Люди могут подправлять судьбу, даже такую, а мы с тобой – люди. Ты все еще собираешься к нам и Шарли?

– Да. Это единственный, не считая артиллерии, способ избавить Гирке от Ульриха-Бертольда.

 

2

 

– Вы либо перепутали гороскопы, – начала Арлетта, и кардинал немедленно отложил в сторону перо, – либо на что-то намекаете. Как в компанию к Эрнани Последнему, Бланш, Эктору Придду, Алану Окделлу, Шарлю Эпине и Рамиро Алве угодила моя семья?

– Вы не догадываетесь?

– Нет, – и не подумала врать графиня. – Если это не упущение, то бестактность.

– Нижайше прошу меня простить. – Смущенным его высокопреосвященство не казался, скорее самодовольным. – Выходит, я забыл гороскопы Рокэ Алвы, Вальтера Придда, Робера Эпинэ, Эгмонта Окделла и Альдо… Сэц-Придда?

– Вы не забыли, но объяснение этому я нашла…

– Не уверен, что верное. Астрология – точная наука, а я проверял свои выводы у очень хороших и при этом не отягощенных историческими познаниями астрологов. Все они решили, что я над ними издеваюсь. Звезды предупреждают и советуют, а не приговаривают, тем не менее любая жизнь может быть задним числом объяснена при помощи гороскопа, и уж тем более подлежит объяснению любая смерть. Она не неизбежна, но всегда приходится на некий «перекат», который астрологи называют «угрозой» или «гибельным периодом».

– Я об этом слышала.

– А теперь смотрите: Алану и Рамиро в указанные дни смерть не грозила, зато Алан в ближайший год мог потерять самое малое первенца, а то и всю семью. Рамиро звезды обещали второй брак и множество внебрачных связей, Шарлю Эпинэ – внушительное потомство и семейное счастье, а Октавии Алва – единственный брак и долгую жизнь.

– Не может разорванная помолвка Рамиро сойти за первый брак?

– Не проходит по времени. Как видите, только два гороскопа совпадают с судьбами. Бланш и Эктор. Или три. Если считать, что Эрнани жил долго, но потомства не оставил. Теперь наши с вами времена. Потомок Бланш жил и умер, не споря с гороскопом, как и его отдаленный родич Придд, но Эгмонту Окделлу следовало выжить и опять-таки потерять первенца. Рокэ Алва вопреки чудовищно расположившимся звездам пережил свое шестнадцатилетие, даже не заболев, но потерял последнего из братьев и мать. Робер Эпинэ не сгинул в Ренквахе, хотя, по мнению астрологов, должен был уцелеть старший из внуков Анри-Гийома. Нам остается усомниться либо в астрологии, либо в датах рождения и смерти, либо в событиях, но астрология успешно доказала свою правомочность, а остальное подтверждено множеством свидетелей. Что вы скажете?

– Я лучше спрошу. При чем тут моя семья?

– Я очень сожалею, сударыня, но мы гораздо острее воспринимаем связанное лично с нами. Гороскопы семейства Савиньяк я составил для сравнения. Ваш супруг погиб примерно так же, как Рамиро, но в гороскопе графа Савиньяка несчастье пришлось на «гибельный период», а в гороскопе Рамиро – нет. Мало того, в нем отсутствуют сочетания, предполагающие счастливую совместную жизнь, столь четко выраженные у вас, ваших старших сыновей и покойного супруга.

– Остается предположить, что астрология применима к обычным людям, но не к Алве, Эпинэ, Окделлам и настоящим Раканам.

– Браво, сударыня! Вы поверите, если я скажу, что Алонсо Алва, Рене Эпинэ, Джеральд Окделл и десятка три других представителей «странных» семейств прожили свои жизни, не дразня звезды?

– Тогда дело, может быть, в смене Круга?

– Под нее с натяжкой попадают Рамиро и Алан, но не Эгмонт и не бессемейность Эпинэ. Вам ничего не говорит имя последнего лаикского монаха?

– Диамнид… Имя нечастое.

– Диамни Коро. Друг и наперсник Эрнани Святого, которому в потомстве отказывали не только звезды, но и лекари…

– Вы полагаете, что Диамни – отец Анэсти Гранита? Я не помню в императорском роду художников.

– Я тоже, а жаль.

– Чьим бы сыном ни был Анэсти, Эрнани Последний родился королем, а его худородность только порадовала бы взъевшуюся на демонские отродья Церковь.

– И все же имя лаикского затворника настораживает. Оно не более чем штрих, но штрихи создают рисунок. Давайте исходить из того, что этот Диамнид и есть проживший свои годы Эрнани. Я не могу доказать свою правоту, даже взломав гробницу, – все черепа похожи, но другие объяснения меня не устраивают. Вы слушаете?

– Да, но у меня кончился шадди.

– Это легко исправить, – заверил кардинал и полез в бюро за очередной приправой. Туда же устремилась и кошка, вышло смешно.

– Альбина! – Гнев кардинала был чудовищно лицемерен. – Бесстыдница… Сударыня, вы помните, как сын Алана отказался от отцовского титула?

– Нет, с чего бы?

– В самом деле, – согласился Левий, – с чего югу помнить о севере? Ричард Горик сказал единоутробному брату: «Я еще не искупил ошибки отца, а тебе искупать нечего. Надор твой по праву совести». Совести, сударыня!.. Женевьев Окделл-Ларак более чем резко поддержала старшего сына, хотя была горячо предана первому мужу и…

– Я знаю, что Женевьев едва не вцепилась в лицо Франциску.

– И спустя много лет, по сути, согласилась с приговором. Конечно, женщины часто смотрят глазами своих мужчин, но Гвидо Ларак к тому времени был мертв, так же как и Алан Окделл.

– Женевьев могла винить Алана в том, что с ней сделал Франциск. С нами… С женщинами это случается. Графине Окделл с детьми еще повезло, будь Франциск Оллар Фридрихом Железным, он бы убил и семью, Женевьев должна была это понять.

– По-вашему, герцогиня, хорошенько поразмыслив, отомстила казненному мужу за счет сына? Конечно, я не знаю, что творилось в головах всех этих людей, но почему бы не судить о них, исходя из представления о природе человеческой и из того, что доказано? Например, из последнего разговора Алана и Рамиро, который мог слышать и Гвидо Ларак. Мне попалось несколько свидетельств, правда, с чужих слов. Все они сходятся на том, что Окделл спросил и Алва признался в убийстве. На мой взгляд, лучшего доказательства того, что Эрнани был жив, не найти. Корица или кардамон?

– Мне нравится ваша логика. Корица.

– Так и будет… Итак, король где-то прячется, Франциску объявлено, что Эрнани мертв. Теперь попробуйте представить себя Рамиро Алвой. Город сдан. Вы ранены в голову, устали и едва держитесь на ногах. Рядом с вами новые союзники. Вы вместе дрались, что уже немало, но вы им еще не свой. И тут появляется знакомое лицо, Алан Окделл, к которому вы расположены и который расположен к вам, иначе с чего бы Повелителю Скал бегать по стенам в тревоге за «полукровку»?

– Вы, Рамиро, то есть вы, ваше высокопреосвященство, вряд ли могли это знать…

– Я увлекся, вы правы. Поиски Алвы – свидетельство для нас, но у Рамиро наверняка были свои причины доверять Окделлу. Вы отгоняете людей Франциска, протягиваете руку. В ответ вам бросают обвинение в убийстве. Вы можете оправдаться, но вокруг враги вашего короля. Что будет с ним, если они услышат? Что будет с вашей женой? С Шарлем Эпинэ? И вы громко и отчетливо признаетесь в убийстве, наспех придумывая, как выпроводить Окделла, не дав ему наделать глупостей, только вас уже не слушают. Мститель выхватывает кинжал, а вы слишком устали и слишком доверяете, чтобы успеть уклониться…

– Сколько вам лет, ваше высокопреосвященство? Четыреста тридцать?

– Пятьдесят шесть. Я не бывал в Кабитэле, если я правильно понял ваш намек.

– Тогда покажите ваш гороскоп, – усмехнулась Арлетта.

– Не раньше зимы. Он мне не нравится, и я не намерен идти у него на поводу.

– Тогда что, по-вашему, было дальше? Не с Аланом, с Эрнани.

– Только то, что могло быть. Думаю, Франциск быстро понял суть затеянной Рамиро интриги, но не подал виду. Оллара устраивали умерший за него Алва и убитый Алвой король. Не берусь сказать, где скрывался Эрнани и как его нашли. Франциск мог разговорить Эпинэ, кто-то мог проследить, да и в Эрнани могли проснуться гордость или чувство долга. Я уверен, что старый король встретился с новым и они заключили договор: Эрнани остается в Талиге, в танкредианской обители, и занимается своими любимыми рукописями, Франциск правит страной, а Эркюль Сэц-Придд не правит ничем. Эрнани пишет Эсперадору и бывшей жене: он не собирается возвращаться, но если Эркюля решат короновать, он, Эрнани Одиннадцатый Ракан, лично подтвердит свое отречение в пользу Франциска и обвинит супругу в неверности. Письма отправляются к фок Варзов, который, как и было оговорено, ждет в Агарисе вестей от своего государя. Старику остается довести волю Эрнани до Эсперадора и вернуться в Талиг к уже двум королям. И к новой службе. Что скажете, сударыня?

– Ничего. – Арлетта зачем-то перевернула свой собственный гороскоп. – Пока ничего… Добавьте к своим вопросам. Нынешнему герцогу Алва в первой половине 388 года астрологи ничего выдающегося не обещали, однако в это время случилось нечто… определившее всю его дальнейшую жизнь.

– Спрашивать вас о подробностях, видимо, не стоит.

– Вы правы. Как вам моя история?

– Я ее продолжил, – приосанился Левий, – вернее, постарался продлить послевкусие. Альбина, подвинься! Прошу вас.

Там, где сидела кошка, бумага была теплой и к ней прилипла рыжая шерстинка. Когда кошка спит на письмах, это всегда уютно. В Рафиано жили кошки, в Сэ – нет, но исправлять это уже Франческе.

– Сударыня, я жду приговора.

– Я не супрем, – возмутилась Арлетта, поднося к глазам бумагу.

«Оскорбленная Ворона улетела, –  злорадно сообщал его высокопреосвященство. – Пчелы и шмели вновь взялись за свое дело. Ромашка болтала с Ветром, в ветвях чубушника весело щебетала Ласточка, но Малиновка молчала. Это заметили не сразу, просто поняли – что-то пропало. Что-то, без чего стало грустнее. Первым догадался Шмель.

– Малиновка, – спросил он, – почему ты молчишь?

– Мне не хочется петь, – ответила нахохлившаяся Малиновка.

– Почему? – забеспокоилась Ромашка. – Ты заболела?

– Нет… Просто я не морискилла и не соловей… И я ничего не знаю о музыке.

– Ерунда, – сказал Шмель, – ты знаешь о ней все, что нужно, потому что без твоей песни стало хуже.

– Вы так говорите, потому что не слышали морискилл и соловьев. Их здесь нет, но меня это не делает лучше.

– Постой, – пропыхтела, вылезая из своего укрытия, Жаба, – ты хочешь сказать, что поверила этой Вороне?

– Она говорила правду, – тихо сказала Малиновка, – я больше не должна петь.

– Глупости! – прощебетала Ласточка. – Забудь и пой! Я же пою…

– Ты – другое дело… Ты понимаешь в музыке, ты много летаешь и даже зимуешь в Кэналлоа.

– Не важно, сколько я летаю, важно, как ты поешь. Пой!

– Не могу, – прошептала Малиновка, – горло сжимается.

– Ты заболела, – забеспокоилась Ромашка, – ты все-таки заболела…

И тут на самую середину поляны выбралась старая Жаба. Не обращая ни на кого внимания, она взгромоздилась на самый большой валун и подбоченилась.

– Ква! – заявила она. – Я самая прекрасная в этом саду! Все остальные уроды, а особенно эти глупые толстые пионы! Да одного взгляда на них довольно, чтоб уразуметь, что они не розы и не хризантемы! Ква! Да откуда здесь может взяться истинная красота, кроме меня?! Смотрите же на меня! Любуйтесь, восхищайтесь, гордитесь, что я с вами… Что я явилась вам! Ква!

– Жаба заболела! – испугалась Ромашка. – А я не знаю, как такое лечить!

– Квакс! – рявкнула Жаба. – Брекекекс-коакс-коакс! Замолкни, глупое растение. Замолкни и восхитись моей красотой. Уродина! Ну кому нужны твоя желтая серединка и белые лепестки? Существо со вкусом на твоем месте увяло бы со стыда…

– Жаба, – закричала Малиновка, – уходи! Ромашка, не слушай ее… Ты такая хорошенькая. Мы все тебя любим… А Жаба… она просто завидует, она пупырчатая, бурая, вот и злится.

– Правильно, – согласилась Жаба, – я бородавчатая, пупырчатая и противная, а Ромашка хорошенькая и солнечная. И всем нам нужна именно такой. А теперь, дорогая Малиновка, пойми, что ты – это Ромашка, а я – это Ворона».

– Замечательно, – от души похвалила Арлетта. – Именно так надо нести утешением некоторым… малиновкам!

– История все еще не закончена. – Левий обмакнул перо в чернильницу и подал графине. – Сударыня, здесь не хватает последних слов, и они за вами. Или за маршалом Лионелем?

– Я бы не хотела, чтобы наши… притчи пришлось доводить до ума нашим сыновьям, – покачала головой графиня и дописала: «Малиновка поняла и запела, но не раньше, чем извинилась перед Жабой».

 

3

 

Ссориться с Приддом Арно не собирался – когда на носу баталия, не до ерунды. Странная, пришедшая в сумерках мысль и еще более странная тревога заставили искать общества однокорытника, а повод имелся. Такой же необычный, как и желание немедленно переговорить с Валентином, благо тот отправился провожать неуемного Катершванца. И проводил. До победного конца.

– Теперь фы толшны фозфрашатся и оттыхать, – объявил на весь бергерский лагерь отконвоированный к самой палатке барон. – Здорофый зон и хороший зафтрак – ознофа фоинской тоблезти. Топрой нотши. Зафтра я буту готоф оценифать фаши нафыки.

– Доброй ночи, господин барон, – учтиво попрощался с палаткой Придд и вскочил в седло.

Арно послал Кана наперерез.

– Нам по дороге, не так ли, сударь?

– Я возвращаюсь в полк, – объявил Придд.

– Я провожу вас. Полковник, у меня к вам дело.

– Вот как? – Придд ушей не прижал, за него это сделал его серый; ничего, потерпит, как и Кан. – Я внимательно слушаю.

– Я получил письмо от матери. – Он поговорит с этой… заразой, Леворукий ее побери! Спокойно поговорит, очень спокойно! – Я обращаюсь к вам в том числе и по ее просьбе. В Нохе появились призраки. Это монахи, и мать считает, что они туда… ну, переселились, что ли. Очень может быть, что из Лаик. Кардинал с этим согласен. Вы его знаете лучше меня, мать считает этого Левия человеком умным.

– Я целиком разделяю мнение госпожи графини.

Ну и как с ним таким прикажете… беседовать? Да легче…

– Возможно, вы разделите и мнение о том, что происходящее в Нохе важно. Мать знает, что мы видели лаикских призраков, и просит написать про них все, что вспомнится. Любую ерунду. Вы в ту ночь разгуливали по Лаик и тоже могли их встретить.

– Я не видел лаикских монахов ни в ту ночь, которую вы имеете в виду, ни в любую другую. Могу я узнать, почему госпожа графиня связывает призраков Нохи именно с Лаик?

– А… а разве есть еще какие-то?

– Супруга Эктора Придда в своих записках упоминает монахов Доры. До Франциска там была обитель Милосердия.

– Дора?! Никогда о таком не слышал.

– Те, кто ломает, обычно не стремятся донести до потомков подробности. – Валентин ловко осадил щерящегося мориска, вынуждая идти голова в голову с не менее злющим Каном. – Аббатствами, если так можно выразиться, занимались Франциск и ныне святой Ариан. Они начали с Доры, и вряд ли случайно. Поводом могли стать и призраки, но причина, на мой взгляд, была в настоятеле, который в самом деле пытался проявлять милосердие. Моих предков он, во всяком случае, укрыл.

– Франциск не трогал женщин и детей. Вот если б ваш аббат решил укрыть Эктора…

– Если вы думаете, что я стану защищать маршала Эктора, вы очень ошибаетесь. Он принадлежал к тем отцам семейства, чьи дети и жены могут выжить лишь чудом, но мы несколько уклонились от предмета нашей беседы.

«Уклонились от предмета…» Разрубленный Змей! Уклонились! Эктор свою семью хотя бы не угробил, а вот Вальтеру это почти удалось, даже если забыть про Джастина.

– Вы не думаете, что монахи в Лаик пришли из Доры? – Кан упорно нарывался на ссору, но Савиньяки лошадиным капризам не потакают, тем более при «спрутах».

– Не думаю. – А у Придда особо не забалуешь! – Катершванцы упоминали, что лаиские призраки несли знак ордена Знания, а призраки Доры принадлежали к ордену Милосердия. Если следовать этой логике, призраки Нохи должны быть собратьями Валтазара по Домашнему Очагу. Как они выглядят?

– Мать предпочитает спрашивать. Я напишу ей про Дору? С вашего разрешения…

– Напишите.

– Если вы… будете столь любезны, что расскажете.

– Извольте. Герцогиня Гертруда укрылась в Доре наутро после гибели Эрнани. Следующей ночью впервые за несколько сотен лет в аббатстве видели призраков. Одни связали их появление с победой Франциска, другие – со смертью короля, третьи – с тем, что в обитель допустили женщин, но мои предки, в отличие от призраков, в Доре не задержались.

– А когда они пропали?

– Насколько мне известно, мои предки никуда не пропадали и благополучно покоятся в усыпальнице Васспарда. У вас есть другие сведения?

– Фу ты, кляча твоя несусветная! – Можно подумать, он не понял! – Я о монахах…

– Я рад за моих предков. Когда из Доры исчезли призраки – неизвестно, но это было не раньше, чем из обители выселили живых монахов, и не позже, чем там устроили тюрьму. Графиня Савиньяк сейчас в столице?

– Да.

– Если архив Ариана уцелел, в нем может что-то отыскаться. Я могу добавить, что призраки появлялись всегда после полуночи и всегда в одном и том же месте, причем не сразу. Сперва вспыхивало зеленое бездымное пламя, затем начинал звонить колокол, и, наконец, из-за поворота показывалась процессия. Монахи попарно пересекали храмовую площадь, обходя огонь, и исчезали. Я был в Доре всего один раз, к тому же аббатство перестроили, так что могу ошибаться, но мне кажется, сейчас на месте призрачного костра расположен довольно неприятный фонтан.

– А когда монахов видели до того? Ну, до Франциска?

– Во время чумы. Есть сведения, что изначально это был так называемый моровой ход. Постойте… Я знал этот кусок из записок герцогини Гертруды наизусть. «Колокол звонил, святые братья шли и умирали со свечами в руках. Через них переступали и шли дальше. Мор прекратился, когда в последнем аббатстве умер последний монах. Умер, не прекращая молить Создателя о милости к обреченному городу…»

Монахи Лаик тоже могли… переступить. Ну и разговорчик вышел, да еще на ночь глядя, после такого под кровать полезешь.

– Жутковато. – Искушение подъехать поближе к спутнику Арно преодолел лишь благодаря рвущемуся в драку Кану. Лошади не думали о монахах и чуме и вообще были восхитительно живыми и понятными. Как и уже близкие костры, а вот к Ариго возвращаться придется одному.

– В детстве меня пугало моровое шествие, – неожиданно признался Валентин, – и особенно зеленый огонь. К счастью, то, что страшит неясностью, при ближайшем рассмотрении становится четче и понятней, а значит, слабее.

– И когда вам пришла в голову такая чушь?

– Точной даты не назову. Это было в середине прошлых Осенних Скал.

– В Багерлее?!

– Да.

– И как там? – Более дурацкого вопроса не придумаешь. Дурацкого и гадкого. – Извините.

– Ничего страшного. Что до Багерлее… Вы ведь бывали в лекарском обозе. На дознании время от времени достигают сходных результатов, только неприятель не знает, кого именно калечит, к тому же он намерен победить не одного, а безликих «всех». Я, по крайней мере, вижу разницу именно в этом…

Разницу он видит!

– Только не поймите меня превратно. Я был вынужден присутствовать при подобных разговорах, но меня самого расспрашивали иначе.

– Я тебя когда-нибудь убью!..

– У вас не получится. До нападения из-за угла с ножом в вашем доме не опустятся, а фехтую я сейчас лучше. Вам следовало бы начать заниматься с бароном Ульрихом-Бертольдом и графом Ариго. Или со мной.

– С тобой?!

– Разумеется, когда все образуется. Завтра нам обоим предстоит заниматься дриксами, на это в лучшем для нас случае уйдет целый день. Если вы заедете ко мне, я смогу предложить вам «Змеиной крови». Хотите?

– Хочу, кляча твоя несусветная!

 

 

Глава 5

Бакрия. Хандава