Габриэль алмонд о содержании и логике исторического развития науки о политике - по второй части его статьи “ separate tables : schools and sects in political science ”.

Прояснение Нашей Профессиональной Истории.

Многие политологи находят некомфортным, что сидят на этих удаленных столах. Став крупной академической профессией только в последние 2-3 века, мы не собираемся отказываться от профессиональной честности, превращая наши исследования и преподавание в политическую пропаганду.

Точно так же большинство из нас обеспокоено тем, что общественный выбор и статистические политологи лишили нас знака профессионализма, а остальных понизили до донаучного статуса.

Примечательно, что каждая из этих школ или сект представляет нам свою версию истории политической науки. Тот, кто контролирует интерпретацию прошлого в нашей профессиональной истории, прошел долгий путь к управлению будущим.

В последние годы левые "мягкие" почти полностью вытеснили из истории профессиональной политологии писателей.

Я думаю, что им удалось убедить некоторых из нас в том, что мы отклонились от истинного пути. И Риччи, и Зейдельман хотели бы, чтобы мы поверили, что современная политическая наука с ее акцентом на методологию и объективность могла развиваться только в Соединенных Штатах, где на короткий промежуток времени казалось, что либеральная демократия и объективный профессионализм возможны. По мере того, как этот американский оптимизм ослабевает, а партийный и классовый антагонизм неизбежно обостряется, утверждают они, политически нейтральная политическая наука становится несостоятельной. Согласно этому взгляду, политическая наука должна снова стать активной частью политического, а для некоторых и революционного движения.

Взгляд на профессиональную историю, представленный жесткими правыми, очень узок. Согласно этой точке зрения, до появления математической, статистической и экспериментальной методологий не существовало политической науки и теории в собственном смысле слова.

Но большое методологически эклектичное большинство политологов и тех, кто стремится контролировать идеологическую предвзятость в ведении профессиональной деятельности—то, что я называю «столовой центра»,—не должны уступать написание дисциплинарной истории ни одной из этих школ.

История политической науки ведет не к какой-то одной из этих отдельных позиций, а скорее к методологически смешанной и стремящейся к объективности науке Центра.

Неверно утверждать, что политическая наука отклонилась от классической политической философии в XVI-XVII веках и с тех пор идет по ложному пути. Штраусцы не могут законно претендовать на исключительное происхождение от классической греческой философии. Научный импульс в политических исследованиях зародился у классических греческих философов. Роберт Даль, на мой взгляд, более законный последователь Аристотеля, чем Лео Штраус.

Существует политическая социологическая традиция, восходящая к Платону и Аристотелю, продолжающаяся через Полибия, Цицерона, Макиавелли, Гоббса, Локка, Монтескье, Юма, Руссо, Токвиля, Конта, Маркса, Парето, Дюркгейма, Вебера и продолжающаяся вплоть до Даля, Липсета, Роккана, Сартори, Мура и Лайфарта, которая стремилась и стремится связать социально-экономические условия с политическими конституциями и институциональными механизмами и связать эти структурные характеристики с политикой склонности к войне и миру.

Стоит отметить, что полярность "твердая наука-мягкая наука", которую мы склонны считать недавним феноменом, приписываемым ереси американского поведенческого движения, на самом деле была эндемичной для этой дисциплины с момента ее возникновения.

В XIX и начале XX века Огюст Конт, Маркс и Энгельс, а также их последователи Макс Вебер, Эмиль Дюркгейм, Вильфредо Парето и другие рассматривали политику в более широких социальных научных перспективах, с правовыми закономерностями и необходимыми отношениями.

Для Джона Роберта Сили политическая наука была сводом положений, почерпнутых из исторического знания. Он ожидал взлета в развитии политической науки из-за развития историографии в 19 веке. Если современникам суждено было сделать это намного лучше, чем Локку, Гоббсу и Монтескье, то только потому, что их историческая база данных была намного богаче.

Для Сили, который ввел политическую науку в Кембриджский Трипос, это означало научиться “... рассуждать, обобщать, определять и различать... а также собирать, проверять подлинность и расследовать факты...."

Эти два процесса составляли политическую науку. “Если мы пренебрегаем первым процессом, мы будем накапливать факты с незначительной целью, потому что у нас не будет критерия, с помощью которого можно было бы отличить важные факты от несущественных".; и конечно, если мы пренебрегаем вторым процессом, то наши рассуждения будут беспочвенны, и мы будем только плести схоластическую паутину" (1896, 27-8).

Для Макса Вебера предмет социальных наук—человеческая деятельность-включает в себя ценностную ориентацию, память и обучение, которые могут дать только “мягкие" закономерности, “объективные возможности" и вероятности.

Культурные изменения могут ослабить или даже разрушить эти отношения. Точно так же Дюркгейм рассматривал культурные феномены как слишком сложные и открытые для человеческого творчества, чтобы поддаваться той же степени причинной определенности, что и естественные науки.

В течение первых десятилетий профессиональной политической науки в Соединенных Штатах—с 1900 по 1930—е годы Мерриам и Кэтлин взяли на себя ведущую роль в пропаганде внедрения научных методов и стандартов в изучение политики.

Вклад Мерриама был главным образом программным и рекламным. Он защищал, набирал персонал и финансировал определенную исследовательскую программу в Чикагском университете. Он также был одним из основателей исследовательского совета по социальным наукам. Кэтлин писал о методологических вопросах, проводя различие между историей и политической наукой и помещая политическую науку среди социальных наук.

В своем манифесте 1921 года "современное состояние изучения политики" Мерриам (1925) выступал за внедрение психологических и социологических подходов в изучение политических институтов и процессов, а также за внедрение статистических методов в попытке повысить строгость политического анализа.

Джордж Кэтлин, возможно, был первым, кто заговорил о "бихевиористской трактовке политики" (1927, xi), и в своих рассуждениях о науке о политике, похоже, избавился от всех тех возражений, которые отличали бы социальные и человеческие предметы от предметов естественных наук.

Дюркгейм и Вебер, полностью посвятив себя научным исследованиям, ясно осознавали, что социальный ученый имеет дело с предметом, менее поддающимся объяснению с помощью жестких научных форм.

Когда он разговаривал с капитаном парохода на Миссисипи, с фермерами в глубинке, с буржуазными обеденными компаньонами на восточном побережье и с чиновниками в Вашингтоне, округ Колумбия, он явно думал о выборке американского населения. Карл Маркс составил шестистраничный вопросник для изучения условий жизни, условий труда, взглядов и убеждений французского рабочего класса в начале 1880-х годов. Большое количество экземпляров было роздано социалистам и рабочим организациям. Собранные данные должны были быть использованы на предстоящих всеобщих выборах (1880 год).

Большинство важных открытий в развитии статистики были сделаны европейцами. Ла Плас и Кондорсе были французами, семья Бернулли-швейцарцами, Байес, Гальтон, Пирсон и Фишер-англичанами, Парето-итальянцем, Марков-русским. Первым теоретиком “общественного выбора” был валлиец Дункан Блэк (1958). Мнение о том, что количественный подход к анализу социальных наук был сугубо американским, не выдерживает исторической критики.

Что было особенно американским, так это совершенствование и применение количественных методов, таких как опросные исследования, контент-анализ, агрегированный статистический анализ, математическое моделирование и т. п., а также стремление к эмпирической глубине психологических и социологических гипотез, в значительной степени порожденных европейской литературой по социальным наукам.

В самый мрачный момент европейской истории—в 1930—е годы-произошло сильное вливание Европейской социальной науки в Соединенные Штаты через таких беженцев, как Пауль Лазарсфельд, Курт Левин, Мари Яхода, Вольфганг колер, Ганс Шпайер, Эрих Фромм, Франц Нейман, Отто Кирхаймер, Лео Левенталь, Франц Александер, Ханна Арендт, Ганс Моргентау, Лео Штраус и многие другие.

Из имен должно быть совершенно ясно, что эта эмиграция несла в себе различную полемику в области социальных наук и что противопоставление европейского и американского подходов к социальным наукам вокруг вопроса о гуманистической и научной науке просто не будет иметь дневного света. Существует четкая преемственность между европейским происхождением и развитием социальных и политических наук в Соединенных Штатах.

Призыв к "релевантности", связанный с "пост-бихевиорализмом", подразумевает большую озабоченность политическими последствиями в нашей научной работе, но он не может подразумевать приверженность определенному курсу политических действий. Политолог не обязательно социалист, и уж точно не социалист особого рода.

Версию дисциплинарной истории, представленную нам в Страусской политической философии, нельзя принимать всерьез. Твердолобая версия общественного выбора нашей истории ошибочно принимает технику за сущность. Основная политическая наука открыта для всех методов, которые освещают мир политики и публичной политики.

У нас есть все основания для профессиональной гордости за развитие политической науки в последние десятилетия. И как американцы мы внесли важный вклад в многовековые, всемирные усилия по использованию силы знания для решения трагических дилемм мировой политики.