Основополагающая единица жизни. Болезни клетки, микроскопы и рудольф Вирхов

 

Как только мы узнали, что болезнь – это не что иное, как жизненный процесс в измененных условиях, концепция исцеления трансформировалась в проблему сохранения или восстановления нормальных условий существования.

Рудольф Вирхов

 

Метафизики, идеалисты, биомеханики, биохимики, физиологи-экспериментаторы, философы-натуралисты, мистики, гипнотизеры, экзорцисты, галенисты, современные последователи теории гомункула Парацельса, шталианцы, гуморальные патологоанатомы, гастристы, инфарктисты, бруссеанцы, контрастимулисты, естественные историки, физиотерапевты, идеалисты-патологоанатомы, немецкие христианские теософы, шенлеанские эпигонисты, псевдошенлейнцы, гомеопаты, гомеобиотики, изопаты, гомеопаты-аллопатисты, псористы и скористы, гидропаты, электрики, последователи физиологии Хамбергера, гейнротианцы, саксианцы, кайзерианцы, хегелианцы, морисонианцы, френологи, биостатистики.

Только что вы прочитали составленный в 1840 году список различных научных направлений, на которые в то время была разделена теоретическая медицина. Каждая школа по-своему объясняла до сих пор неразрешенную загадку, почему болезнь возникает в организме человека и каковы наилучшие методы лечения. В работах Морганьи, Биша, Лаэннека и других ученых были идентифицированы и даже классифицированы многие из видимых изменений, вызываемых болезнями в тканях и органах, но по-прежнему никто не знал, как появляется патология. Каждая философская школа имела свою систему, основанную на конкретной оригинальной теории. Несмотря на их изобилие, причины нарушений природных физиологических процессов в организме оставались тайной.

Некоторые из создателей систем, например экзорцисты и мистики, явно выходили за границы рациональных доводов, а другие, такие как философы-натуралисты и гуморальные патологоанатомы, строили свои концепции на поддающихся объективным доказательствам свидетельствах, которые врачи наблюдали и изучали тысячелетиями. Адепты последней группы, являясь, по сути, наследниками теории о четырех гуморах, облачившими древние понятия в квазинаучные формулировки, искали ключ к болезни, принимая за аксиому существование неких гипотетических жидкостей, влияющих на состояние организма. Несмотря на то что гуморолисты девятнадцатого века имели в своем распоряжении гораздо больше данных о человеческом теле, чем длинная череда их предшественников, они по-прежнему продолжали использовать старые ошибочные методы интерполяции, экстраполяции и домыслы для интерпретации различных явлений. Возможно, они были просто слишком нетерпеливы: не имея информации для заполнения пробелов в своих знаниях, они стремились разобраться в сути вещей раньше, чем наука вырвала у Природы ее секреты. Апологетами систем естественной философии, гуморальной патологии и некоторых других течений были весьма многообещающие студенты, изучающие биологию и медицину. Они были одаренными, наблюдательными и искренними в своих намерениях, но их ошибка состояла в том, что они переходили от одного проверенного фактора к следующему, не проводя достаточно глубоких исследований.

Основную путаницу вызывали попытки каждого упорядочить нарастающее число беспорядочных научных наблюдений, пополняющих хранилище человеческих знаний, согласно собственным представлениям. Проблема решалась путем построения перечисленных выше разнообразных систем взглядов, которые на самом деле представляли собой не более чем различные взгляды на болезнь, позволявшие вписать новые факты в уже существующую теорию. Сторонники каждой системы полагали, что именно их концепция является той системой взглядов, благодаря которой накопленные знания станут фундаментом величественного храма для обитания медицинской науки.

До настоящего момента в повествовании этой книги рассматривались только локализация и диагностика очагов заболевания, а также последовательность развития патологических процессов. О лечении говорилось немного. Несмотря на достоинства метода физического обследования Лаэннека и глубину понимания Хантером процесса воспаления, ни один из них не мог предложить обращавшимся к ним больным людям эффективных методов лечения. Когда они выбирали оружие из своего терапевтического арсенала, им вновь приходилось прибегать к туманным представлениям о гуморах, потоках и изменчивых состояниях разбалансированности. Бо́льшая часть их методов, согласно ошибочным представлениям того времени, была направлена на восстановление нарушенного баланса. Они пускали своим пациентам кровь, давали им рвотное, предписывали слабительное и прикладывали компрессы, как делали их предшественники; они усугубляли состояние больного применением лекарственных средств, составленных из немыслимых сочетаний растительных ингредиентов, реальные свойства которых были известны лишь частично или не изучены вовсе. Они прибегали к стимуляторам в случаях, когда пациент казался недостаточно энергичным, и к успокаивающим средствам – в противоположных ситуациях. Короче говоря, если речь не шла о таких очевидных манипуляциях, как ампутация или вскрытие абсцесса, лекари вообще не понимали, что именно они делают.

Причина их невежества была проста: несмотря на разнообразие созданных человечеством философских систем, ни одна из них не объясняла тайну возникновения болезней. Согласно учению древних греков, человек заболевает из-за наложившихся друг на друга негативных факторов, вступающих во взаимодействие с физиологией пациента, окружающей средой и внешними раздражителями. Поэтому эффективное лечение должно заключаться в устранении вредного влияния и восстановлении внутреннего баланса в организме. По логике этой системы, заболевает весь человек, а не какая-то его часть или отдельные органы. Затем, вследствие исследований Морганьи, у больного стали идентифицировать именно больные органы; а после Биша – больные ткани. Хотя создатели теорий возникновения болезни стремились все глубже и глубже в скрытые недра пациента (и, как это ни парадоксально, уходили дальше и дальше от самого человека), это тем не менее никак не приближало их к определению настоящих причин заболевания.

Но несмотря на то, что окружающие условия, индивидуальные привычки и жизненная ситуация в целом по-прежнему считались первичными причинами болезни, врачи все же могли кое-что предложить для излечения появившихся в организме нарушений. После Морганьи внимание стало смещаться на менее доступные внутренние объекты, но вместе с тем цель также становилась все более недоступной для терапии. Прежде чем лечить человека, необходимо обнаружить источник патологии. Но такой возможности еще не существовало, и поэтому идея о специализированном лечении с конкретной и очевидной целью все еще оставалась фантазией. В этом и состояла основная проблема врачей середины девятнадцатого столетия. Еще не были открыты методы локализации первичных очагов болезней и способы анализа элементов структур, твердых или жидких, которые изначально послужили причиной возникновения патологии, и как они, в конечном счете, приводят к видимым отклонениям, которые новое поколение патологоанатомов описывало в процессе все нарастающего числа вскрытий. Только при условии правильной идентификации очага заболевания исследователи могли перестать строить гипотезы и направить свое внимание на решение проблем, связанных с терапией конкретных процессов.

Заслуга открытия основополагающей причины развития различных нарушений в работе человеческого организма принадлежит одному ученому. Речь идет, конечно, о немецком патологоанатоме Рудольфе Вирхове, высшим достижением которого стало обнаружение клетки, являющейся как главной виновницей болезней, так и фундаментом здоровья и самой жизни.

Как только клеточная теория получила достаточно широкое распространение, исчезла необходимость размышлять об изменениях в состоянии жидкостей организма, о чрезмерной или недостаточной нервной возбудимости и о влиянии неопределенных внешних факторов. После успешных научных изысканий Вирхова наступило время для анализа протекающих внутри клетки процессов, с помощью которых она поддерживает здоровье организма – то, что называется нормальной физиологией. Осознав, что именно изменения в клетках организма приводят к его заболеванию, ученые начали изучать патологическую физиологию, или патофизиологию клеток. Патологическая физиология, а следовательно, и болезнь, сводится, таким образом, к набору аномальных биохимических феноменов, поддающихся коррекции специфическими терапевтическими средствами или путем удаления групп клеток, тканей или органов, в которых наблюдаются патологические изменения. Именно в этом состояло научное наследие Рудольфа Вирхова, на базе которого была создана фундаментальная основа медицины двадцатого века.

В этой истории немало парадоксального. С помощью микроскопа Вирхов выявил очаг заболевания, при этом сам он был наглядным примером популярного в то время тезиса, утверждавшего, что человек формируется под влиянием условий своей жизни. Воздействие окружающей среды, род занятий, наследственность, даже принадлежность к определенному социальному классу играли такую же важную роль в понимании заболевания пациента, как и патологические изменения, которые ученый видел сквозь свои мощные линзы. Он был выразителем философии как древних книдских докторов, так и гиппократиков-косийцев. Как и многие его современники, он осознавал, что необходимо в первую очередь понимать суть патофизиологических процессов для успешного их излечения и принимать во внимание все аспекты жизни пациента для предотвращения развития заболеваний. Наилучший подход в медицине объединяет обе концепции: и профилактику, и лечение. Вирхов заслужил звание героя как среди сегодняшних прогрессивных мыслителей, признающих значение науки для человечества, так и среди студентов-патофизиологов, движимых состраданием к больным людям. Рудольф Людвиг Карл Вирхов родился 13 октября 1821 года в Померании, самой северо-восточной провинции Пруссии. Его родной город, лежащий приблизительно в ста двадцати километрах от современной границы Польши вглубь страны, сегодня называется Свидвин. Но в 1821 году этот маленький городок Шифильбайн был одной из самых влиятельных помещичьих общин Германии, несмотря на несомненные польские корни некоторых семей, в том числе рода Вирховых. Отец Рудольфа был фермером и одновременно выполнял обязанности казначея Шифильбайна. Остается только надеяться, что он обходился с деньгами муниципалитета лучше, чем со своими собственными, поскольку он часто оказывался в стесненных финансовых обстоятельствах, вкладывая капитал в неудачные коммерческие предприятия.

До тринадцати лет Рудольф учился в общинной школе и брал частные уроки, готовясь к поступлению в гимназию или лицей в Каслине, крупнейшем городе округа. Освоив к тому времени латынь, в Каслине он стал лучшим учеником класса и окончил среднюю школу в 1839 году. Название его дипломной работы, похоже, стало предзнаменованием не только его карьеры, но и преддверием зарождения в обществе осознания важности труда, возвышающего человека: «Жизнь, наполненная благородным упорным трудом, – не бремя, но благословение».

Осенью 1839 года Рудольф поступил в институт Фридриха-Вильгельма – учреждение, целью которого как подразделения Берлинского университета было обучение медицинских работников для прусской армии. Провинциальных юношей из малоимущих семей привлекало бесплатное обучение, а также тот факт, что в момент начала бурного развития немецкой медицины, которая в скором будущем достигнет выдающихся высот, на факультете института работали прекрасные преподаватели, и среди них знаменитый в Европе физиолог Иоганн Мюллер. Известному биологу в то время было тридцать восемь лет, и он уже написал большую часть работ, принесших ему признание как основателя научных медицинских исследований в Германии. Если и есть в Европе человек, чьи ученики прославили девятнадцатый век своими достижениями в области медицины, то это Иоганн Мюллер, сравнительный анатом, биохимик, патологоанатом, психолог и талантливый преподаватель. Его многочисленные воспитанники стали лидерами следующего поколения врачей, значительно ускоривших научный прогресс, самым выдающимся из которых был Рудольф Вирхов.

Институт Фридриха-Вильгельма был по существу военной академией, в которой готовили военных медиков. Жизнь в школе отличалась спартанским характером. Учебная программа, накрахмаленная до жесткости с характерной для немцев строгостью, оставляла мало времени для самостоятельного обучения. Подкрепившись входившими в обычный ежедневный рацион квашеной капустой, колбасой и пивом, студенты отправлялись на занятия: шестьдесят часов каждую неделю, из которых сорок восемь проходили в лекционном зале. В письме к отцу Рудольф писал: «Итак, ежедневно занятия длятся непрерывно с шести утра до одиннадцати ночи, за исключением воскресенья, и ты сам можешь представить, как быстро пролетают дни и недели. К вечеру так устаешь, что смотришь на кровать с вожделением, а утром поднимаешься таким изможденным, как будто и не спал вовсе».

Однако, несмотря на переутомление, студент-медик находил время для занятий на собственный выбор. Он посещал лекции по логике, истории и арабской поэзии. К тому времени он мог читать на греческом, латыни и иврите, а также свободно говорил на нескольких европейских языках, в том числе итальянском, который выучил самостоятельно за лето между окончанием средней школы и началом занятий в институте. Кроме этого, он интересовался археологией и имел намерение расширить свои знания о политике. После двухлетнего пребывания в Берлине он написал отцу, что собирается познать как минимум «все универсальные законы природы, начиная с божественных высот и заканчивая камнем на дороге».

Его отец Карл Кристиан Людвиг Вирхов не одобрял увлечение сына таким широким набором предметов для изучения. Неудачливый предприниматель, чье состояние целиком зависело от годового урожая картофеля, больше всего на свете хотел, чтобы его сын стал хорошим специалистом, удачно женился и завел процветающую буржуазную медицинскую практику. По мнению Карла, Рудольф заслуживал обеспеченное будущее, комфорт и другие атрибуты респектабельной жизни высшего слоя среднего класса в награду за все трудности, которые ему пришлось пережить в прокрустовой атмосфере института Фридриха-Вильгельма. Он не мог представить себе, насколько скучной и бездушной была обстановка в этом заведении и какой удушливой и единообразной была повседневность студентов. Даже если бы он услышал что-нибудь об этом, он бы не смог понять, что бо́льшая часть лекций строилась без всякой логики, и несчастные студенты просто учили их наизусть, не вникая в смысл и не размышляя о предмете. Такой человек, как Карл, не мог оценить драгоценные мгновения, проведенные в кругу людей, подобных Иоганну Мюллеру, учившему своих воспитанников не навыкам построения успешной прибыльной практики, а методам волнующих исследований основ человеческой биологии. Карл Кристиан Людвиг Вирхов не понимал своего сына. Он обвинял его в чрезмерном самомнении и неуважении к своим учителям. В феврале 1842 года Рудольф написал отцу следующее письмо:

 

Мой дорогой отец,

Вы утверждаете, что я эгоист; возможно, это правда. Но вы обвиняете меня в чрезмерной самоуверенности, а это далеко не так. Подлинное знание не заблуждается насчет собственного невежества; я, как никто, осознаю пробелы в своей компетенции. Именно по этой причине я до сих пор не занимаюсь научными исследованиями. Я учусь с удовольствием, но отстаиваю свое мнение только когда считаю, что оно правильное…

Я чувствую тревогу и неуверенность… Мое будущее слишком неопределенно. На данный момент обстоятельства не благоволят мне, однако, кажется, удача еще не совсем покинула меня. Поэтому мне приходится заниматься тем, что мне не нравится, и я не надеюсь достичь того, к чему стремлюсь. Вот так обстоят дела. Вы хотели бы видеть меня уважаемым светским человеком, но даже сейчас меня это не сильно беспокоит. Каждый раз, приезжая домой на каникулы, я слышал от вас, что без положения в обществе мои знания бесполезны… Все свое время я полностью посвящаю лекциям, изучению и повторению довольно скучного материала; для того, что меня действительно интересует, я могу найти время практически только за счет своего здоровья. Тем не менее я усердно занимаюсь тем, что нахожу неинтересным и неприятным, потому что, вполне вероятно, когда-нибудь это может стать для меня единственным средством заработка. Я примирюсь с этим и даже смогу отказаться от любимого дела…

Я хочу сказать только одно: во мне, безусловно, много гордости и эгоизма, больше, чем необходимо; а также я люблю предаваться фантазиям и мечтам, от которых, вероятно, немного пользы. Но вы напрасно считаете, что я горжусь своими знаниями, недостаточность которых для меня абсолютно очевидна; моя гордость опирается на сознание, что я хочу чего-то лучшего и большего, а также искренне стремлюсь к интеллектуальному развитию в отличие от большинства людей.

 

Получив в 1843 году степень магистра, Вирхов был направлен в берлинскую больницу Шарите на стажировку, по сути эквивалентную сегодняшней интернатуре. Несмотря на то, что невысокому, худому, белокурому врачу нравилась работа с лежащими в палатах пациентами, его все больше привлекали исследования патологоанатома Роберта Фрорипа, в лаборатории которого он научился пользоваться микроскопом. Поскольку Фрорип был соредактором журнала, публиковавшего обзоры зарубежных медицинских исследований, Вирхов вскоре был в курсе всех последних работ, проводимых во Франции и в Англии, где научные разработки велись на более высоком уровне.

В течение первых трех лет после окончания медицинской школы восторженный молодой ученый совершил два из трех главных открытий, которые современные медики ассоциируют с его именем. Первым было обнаружение лейкемии в 1845 году, а вторым – демонстрация в начале 1846 года истинной природы процесса формирования из сгустков крови тромбоза и эмболии – оба термина были введены Вирховом. Одновременно с ним лейкемию открыл шотландский физиолог Джон Хьюз Беннетт, который думал, что то, что он наблюдал с помощью своего микроскопа, было формой пиемии или инфекцией крови. Вирхов, однако, с самого начала понял истинную природу явления, назвав его белой кровью, а позже придумал название «лейкемия».

Исследования Вирхова тромбоза-эмболии опровергли излюбленную теорию врачей старшего поколения. Поскольку сгустки крови очень часто обнаруживаются в кровеносных сосудах при вскрытии, французский патологоанатом Жан Крювелье популяризировал ошибочную концепцию о том, что флебит (воспаление вен) является общим явлением при всех заболеваниях. Он придерживался мнения, что La phlebite domine toute la pathologie («Флебит господствует над всей патологией»). Когда Вирхов начал свое сотрудничество с Фрорипом, ему был поручен проект по изучению этой французской теории. В первую очередь он решил установить критерии, с помощью которых сгустки, образующиеся после смерти, можно было бы отличить от тех, что являются частью процесса развития заболевания в теле живого пациента. В результате своих химических и экспериментальных исследований на животных он определил два типа сгустков, блокирующих сосуды: тромб, образующийся в кровеносном сосуде и расположенный на месте возникновения, и эмбол – тромб, отделившийся от места происхождения, переместившийся с потоком крови и закупоривший какой-нибудь отдаленный сосуд. Он ответил на вопрос, который ставил в тупик патологов со времен Морганьи: каково происхождение больших, часто обнаруживаемых сгустков, перекрывающих главную легочную артерию у внезапно умерших пациентов? В статье «Окклюзия легочных артерий», опубликованной им в январе 1846 года, он написал, что именно такой эмбол, образующийся обычно в венах ног или таза, и является причиной смерти у этих пациентов. Теория эмболии, утверждавшая, что сгусток крови может передвигаться на большие расстояния и блокировать сосуд в другой части тела, была совершенно новой, оригинальной идеей 24-летнего патологоанатома. Такой вариант никогда не рассматривался его предшественниками.

Крювелье был первым медицинским светилом, который направил в нужное русло научные изыскания проницательного Рудольфа Вирхова. В следующей серии развенчания идолов его чрезмерная импульсивность в сочетании с юношеской самоуверенностью заставляли современников обвинять молодого ученого в излишней жестокости. В процессе доказательства своей правоты он приводил такие сокрушительные и выверенные аргументы, что не оставил от умозрительной теории возникновения заболеваний самого уважаемого в Европе патологоанатома Карла фон Рокитанского из Вены камня на камне. Ошибочная доктрина Рокитанского возникла на базе неточных наблюдений, для обоснования которых он использовал ложные рассуждения. И хотя она заслуживала того, чтобы ее низвергли с пьедестала, Вирхов так рьяно бросился в атаку, что его нападение было больше похоже на шквал насмешек над лидером сторонников этой теории, поэтому его коллеги открыто выразили ему свое неодобрение. На какое-то время уважение, которым заслуженный врач пользовался в медицинском сообществе Европы, было подорвано. Свидетельством научной честности Рокитанского стало признание ошибочности своей теории; его позиция в данной ситуации позволила не только сохранить ему собственную репутацию, но и помогла его противнику с честью выйти из сложившегося затруднительного положения. Несколько лет спустя более зрелый Вирхов станет в значительной степени сдержаннее в своих высказываниях.

Позже, в 1846, году Вирхов сменил Фрорипа на должности прозектора в отделении патологии Шарите. В следующем году в содружестве с Бенно Рейнхардтом он опубликовал первый выпуск журнала, который до сих пор существует под названием «Архив Вирхова». Его официальное название – это утверждение взаимосвязи тех аспектов человеческой биологии, которые редактор издания до конца жизни провозглашал триадой научной медицины: The Archive of Pathological Anatomy and Physiology, and Clinical Medicine («Архив патологической анатомии, физиологии и клинической медицины»). В основе взглядов Вирхова на процесс возникновения заболевания лежало изучение нарушений не только нормальной структуры, но и естественных функций организма.

Самая первая статья в Archive вызвала волну возмущения врачей Германии. В ней Вирхов изложил свою точку зрения на болезнь не как на некое отклонение, внедрившееся в здоровое тело, а просто как на расстройство нормального функционирования организма. Признанные теоретики того времени рассматривали болезнь как состояние, совершенно отличное от здорового, развивающееся в теле или вызываемое внешними причинами, существующее внутри своего невольного хозяина, высасывающее и истощающее его силы, подобно какому-то чужеродному паразиту. По их мнению, патологические ткани образуются de novo из абстрактного исходного вещества или даже крови, когда что-то в организме пошло не так. Согласно этим представлениям, больные структуры настолько отличаются от здоровых, что узнать что-либо о первых, изучая вторые, совершенно невозможно, и именно эту концепцию Вирхов оспаривал в своем первом эссе «Точка зрения в научной медицине», подчеркивая свое понимание термина «научная медицина»:

 

Научная медицина призвана изучать изменения условий, под влиянием которых находится больной организм или отдельные нездоровые органы, и идентифицировать отклонения в проявлениях нормальной жизнедеятельности, возникающие в особых измененных условиях, а также искать средства для нормализации аномальных состояний. А это предполагает знание нормально протекающих жизненных процессов и условий, которые их обеспечивают. Следовательно, основой научной медицины является физиология. При этом научная медицина включает две составляющих: патологию, которая должна предоставлять информацию об изменениях условий и изменениях физиологии, и терапию, которая находит средства восстановления и поддержания нормальных условий. По существу, клиническая медицина – это не научная медицина, даже если практикуется величайшим мастером своего дела; клиническая медицина – это прикладная научная медицина.

 

Следует признать, что сейчас не время для создания систем, а время для подробных исследований… Окончательное решение этих вопросов связано с наукой, которая находится в самом начале своего развития и когда-нибудь в отдаленном будущем заменит общую патологию. Я имею в виду патологическую физиологию… Патологическая анатомия – доктрина о нарушенных структурах; патологическая физиология – доктрина об аномальном функционировании. Необходима наука о патологической физиологии… Патологическая физиология происходит отчасти от патологической анатомии, отчасти от клинической медицины; ответы на свои вопросы она получает отчасти из наблюдений за больными… а отчасти от экспериментов над животными. Эксперимент – это высшая инстанция патологической физиологии…

Не будем обманываться насчет состояния современной медицины. Нельзя отрицать, что наша решимость скована бесчисленными гипотетическими системами, которые постоянно опровергаются и заменяются новыми. Однако еще несколько неудачных теорий, это смутное время пройдет и станет очевидно, что только беспристрастная, добросовестная, кропотливая работа, объективные наблюдения и эксперименты имеют непреходящую ценность. Тогда патологическая физиология постепенно выполнит свое предназначение, но не как творение нескольких отчаянных голов, а как результат сотрудничества многих самоотверженных исследователей – патологическая физиология, которая станет оплотом научной медицины.

 

В этом заявлении двадцатишестилетний ученый сформулировал кредо для всего профессионального медицинского сообщества, а также наметил программу своей жизни: изменения в структуре вызывают изменения в функционировании; ключом к пониманию и лечению болезней является знание того, каким образом нормальные процессы жизнедеятельности становятся аномальными. Поэтому изучение патофизиологии позволит одержать победу над заболеванием. Наблюдение, эксперимент, упорная работа и непоколебимый отказ от неоправданных спекуляций послужили в этой битве интеллектуальным оружием, унаследованным Рудольфом Вирховом от Везалия, Гарвея, Хантера и Лаэннека. Неустанно изучавший историю медицины, он понимал, насколько значителен был их вклад в науку.

Ведущим врачам Германии не нравилось, что какой-то юнец укоряет их в приверженности различным системам, основанным на неправильных представлениях о природе. Тем не менее непоколебимая уверенность Вирхова заставляла их прислушиваться к его словам. Он сам написал об этом в своем письме отцу:

 

Я не обманываюсь на свой счет. Сегодня реальные знания и сила убеждения могут произвести впечатление на любого, невзирая на самый высокий ранг и звание, потому что все прогнило снизу доверху. …Повсюду нужно начинать с нуля, при этом необходимо сделать так много, что иногда чувствуешь настоящее отчаяние. Если бы я не был уверен, что в Шарите меня воспринимают как эксперта в научных вопросах и с уважением относятся к моему мнению, я бы наверняка уже сдался. Я, кто работает совсем недавно и знает так мало, я – авторитет? Это смешно! Но если я невежда, то те, кто задает мне вопросы, должно быть, еще большие неучи.

 

Это довольно точное описание ситуации. Некоторые из приверженцев различных систем осознавали, что блуждают на ощупь в темноте, но они были еще не готовы внимать новому оракулу, несмотря на всю его кажущуюся уверенность. Тем более что наставляющий на путь истины голос принадлежал молодому человеку, всего несколько лет назад закончившему медицинскую школу, но уже сделавшему два важных открытия, вызвавших большой интерес медицинского сообщества. К тому же непогрешимая логика, с которой Вирхов изобличал ошибки Рокитанского, и рвение, с которым он его преследовал, создали ему такой имидж, что робкие коллеги по цеху не решались оспаривать его точку зрения. Он был молодым рыцарем Лохинваром[18], прискакавшим верхом на коне, чтобы увести невесту от недостойных претендентов на ее руку. Однако в данном случае награда была намного больше, чем прекрасная Эллен* на брачном ложе, поскольку он искал способы, которые позволили бы ему открыть сокровенные тайны природы.

Вирхов также хотел раскрыть связь между болезнью и окружающей средой, в которой она возникала, и он, не колеблясь, обвинял современный социальный строй в тех проблемах, которые видел вокруг себя. В начале 1848 года до столицы дошла весть о начавшейся среди ткачей Верхней Силезии эпидемии тифа. Ситуация усугублялась голодом и неспособностью местных властей исправить положение. Все это стоило жизни многим обнищавшим крестьянам, проживавшим в этом регионе. В одном из писем к отцу Вирхов писал: «Это бедствие в Силезии – просто позор для правительства, и все их оправдания ничего не стоят. Невозможно замять скандал, связанный с тысячами смертей. С медицинской точки зрения, эпидемия представляет большой интерес, и я очень хотел бы увидеть все своими глазами».

Берлинская пресса пыталась добиться от прусского короля Фридриха Уильяма IV каких-то действий по исправлению сложившейся ситуации. Наконец под давлением общественного мнения правительство сформировало комиссию по расследованию под управлением тайного советника по вопросам здравоохранения. Желание Рудольфа Вирхова исполнилось, когда он был назначен одним из ее членов в качестве офицера-медика. Он прибыл в Силезию 20 февраля 1848 года и провел почти три недели, изучая не только медицинские аспекты эпидемии, но и внешние условия, под влиянием которых она возникла. Он выступил с докладом, гневно осуждая власти за их пренебрежительное отношение к беднейшим слоям населения. Тот факт, что он опубликовал свое сообщение в «Архиве», не принес ему симпатии в высших кругах.

Вирхов писал свой доклад с чувством неукротимой ярости и негодования. После подробного описания результатов вскрытия жертв тифа, применяемых методов лечения и аспектов, касающихся вспышки эпидемии, он не стал пускаться в научные рассуждения, а вместо этого изложил свой главный тезис: основной причиной охватившего Силезию бедствия было преступное правление прусского самодержавия.

Власти оказались неспособны обеспечить автономное самоуправление, строительство дорог, развитие сельского хозяйства и поддержку промышленности, что и привело к катастрофе. Но корнем зла был отказ Берлина от полноценной демократии и всеобщего образования, вследствие чего крестьяне Силезии находились в состоянии нравственной деградации, личной антисанитарии и апатии. Как врач, он болезненно ощущал собственную ответственность за происходящее: «Медицина – это социальная наука, и как наука о человеке она должна воспринимать эти проблемы, как собственные, и предлагать средства, с помощью которых они могут быть разрешены». Он имел ряд идей и был готов посвятить все свои силы и время на их реализацию:

 

Существует простой и прямой ответ на вопрос о том, каким образом можно предотвратить подобные эпидемии в будущем: развитие Культуры и, как следствие, Свободы и Процветания. Не так легко, однако, найти практическое решение огромных социальных проблем. Мы не отдаем себе отчета в том, что современная медицина вторгается в социальную сферу, где встречается с большими трудностями. Следует понимать, что здесь мы сталкиваемся не с лечением пациента с помощью лекарственных средств и изменения его домашней обстановки. Нет, мы имеем дело с культурой полутора миллионов наших сограждан, деградировавших физически и морально.

 

Французский философ-медик конца восемнадцатого века Пьер Кабанис писал: «Болезнь – это следствие просчетов общества». Теперь Вирхов стал ведущим выразителем этого тезиса среди ученых Европы. За годы своей профессиональной деятельности он неоднократно демонстрировал взаимосвязь между широко распространенными заболеваниями и социальным неравенством. Не только сыпной тиф, но и холера, туберкулез, цинга, некоторые психические заболевания и даже кретинизм он включил в длинный список тех болезней, которые являлись результатом неравного распределения благ цивилизации. Он снова и снова подчеркивал свое убеждение в том, что профессия медика обязывает прилагать все свои способности для упразднения социальных условий, способствующих возникновению заболеваний: «Врач – естественный и закономерный адвокат бедных».

Однако вся власть находится в руках правителей. Его соотечественники-эмигранты Карл Маркс и Фридрих Энгельс могли бы («Коммунистический манифест» был также опубликован в 1848 году) подписаться под словами, написанными Вирховом в заключение своего доклада о Силезии: «Каждый человек имеет право на жизнь и здоровье, и государство несет ответственность за обеспечение гарантий его реализации». Он составил внушительную программу для своих коллег врачей и подробный список требований к деятельности правительства. Уже будучи одним из перспективных молодых генералов, ведущих битву за победу науки над болезнью, теперь он начал быстрое продвижение в ряды бойцов социальной политики, имевших в своих руках самое мощное оружие – право создавать законы. Позже он напишет, что вышел на поле политических сражений, поскольку: «Развитие медицины в конечном итоге увеличит продолжительность человеческой жизни, но улучшение социальных условий могло бы приблизить достижение этого результата быстрее и более эффективно».

Не прошло недели после возвращения Вирхова из Силезии, как на бульварах Берлина начались демонстрации, вылившиеся в народное восстание, которое вошло в историю, как революция 1848 года. Он и тысячи его соратников-либералов бросились на уличные баррикады против правительственных войск, подобно тому, как это происходило в других столицах Европы. Пользуясь кратковременной победой демократических сил, молодой бунтарь выступал с мятежными речами перед толпами страстных революционеров, в результате чего был избран в новое Прусское собрание. Поскольку он был слишком молод, чтобы стать членом парламента, он сам создал для себя трибуну, почти такую же превосходную, как та, от которой ему пришлось отказаться из-за своего слишком юного возраста: он основал журнал «Медицинская реформа», на страницах которого делился с читателями своими научными и политическими взглядами.

В этот бурный период своей жизни Рудольф Вирхов вел себя весьма неосмотрительно, ставя под угрозу дальнейшую профессиональную карьеру. Мало того, что многие его политические речи были откровенно провокационными, время от времени он позволял себе отстаивать свою точку зрения в довольно оскорбительной манере по отношению к консервативным властям. В религиозном ортодоксальном обществе, где лояльность к церкви считалась эквивалентом лояльности к короне, он открыто провозглашал свой агностицизм. Его язвительные остроумные шутки над Гогенцоллернами с удовольствием повторяли его сторонники, вызывая ярость и гнев прусских роялистов.

На самом деле, откровенно дразня правительство своими статьями и очень популярными у народных масс речами, Вирхов рисковал своим местом в Шарите. И ему не простили такого эпатажного поведения. Даже его блестящие исследования лейкемии, эмболии и тромбоза не помогли ему сохранить работу. Он получил отставку.

Увольнение продлилось одну неделю. Осознав, что силы реакции вновь одержали победу и что радикализм может положить конец его важнейшим исследованиям, Вирхов выбрал прагматичный подход. Когда ему предложили вернуться на свою должность в обмен на подпись под обещанием отказаться от открытого выражения своих политических убеждений, он не стал возражать.