Оценка психического состояния родителей, проходивших КСППЭ в спорах о воспитании ребенка

 

Всего в рамках КСППЭ обследовано 49 матерей, 47 отцов, 7 замещающих лиц (мачеха, кандидаты в усыновители и одна старшая сестра, в течение нескольких лет осуществлявшая воспитание ребенка).

Обращаясь в суд с исковым заявлением об определении места проживания ребенка с ним, истцы часто ссылаются на то, что второй родитель страдает психическим заболеванием, вследствие чего его поведение неадекватно и оказывает негативное влияние на психическое состояние и развитие ребенка. Оценка психического состояния родителя в рамках комплексной экспертизы относится к компетенции эксперта‑психиатра. В материалах гражданского дела содержались сведения об имевшихся у обследуемого родителя симптомах психического расстройства (патопсихологических личностных особенностях, злоупотреблении спиртными напитками, неадекватном поведении, эмоциональных расстройствах) в 44 случаях (42,72 %). В связи с конфликтным, враждебным характером взаимоотношений между супругами во многих случаях следует с осторожностью относиться к содержащимся в материалах дела сведениям о психическом неблагополучии другого родителя, особенно при отсутствии медицинской документации. Ведущими основаниями для экспертного заключения о наличии или отсутствии у родителя психического расстройства должны оставаться результаты комплексного клинического и патопсихологического исследования. При проведении КСППЭ признаки психического расстройства были выявлены у 15 родителей, из них диагноз психического расстройства был установлен в 10 случаях, т. е. в 66 % сведения о наличии у родителя каких‑либо нарушений, обусловленных психическим заболеванием, не подтверждались.

В качестве иллюстрации приведем следующий типичный случай.

 

Экспертиза проводилась отцу Г., 45 лет, в гражданском деле по его иску к бывшей супруге об определении порядка общения с 3‑летним ребенком и по встречному иску о лишении его родительских прав. В материалах дела содержались сведения о том, что во время брака, в течение 2 лет Г. злоупотреблял спиртными напитками, у него были запои продолжительностью до недели, сопровождавшиеся двигательным беспокойством, обманами восприятия, «провалами в памяти». Имелись сведения, что после того, как супруги стали проживать раздельно, Г. считал, что бывшая супруга ребенком не занимается, ограничивает его активность, содержит в манеже, дает ему седативные препараты. С целью подтверждения данных фактов он оставлял в детской диктофон, приходил на встречи с ребенком с видеокамерой. В материалах дела имелось заявление подэкспертного в ОВД, в котором он сообщал, что «установил наблюдение за квартирой», ссылаясь на сделанную им аудиозапись, обвинял бывшую жену в пренебрежении родительскими обязанностями. Указывал, что намерен «потребовать помещения сына в детский медицинский стационар для исследования против воли его матери». Согласно постановлению об отказе в возбуждении уголовного дела по заявлению о попытке похищения ребенка, во время прогулки с ребенком и его бабушкой подэкспертный схватил мальчика на руки и побежал в ожидавшее его такси, откуда вызвал наряд «скорой помощи» в связи с тем, что у сына якобы были судороги. Согласно показаниям бывшей супруги подэкспертного, которые приводились в постановлении об отказе в возбуждении уголовного дела, Г. вел себя неадекватно, считал, что она хочет его отравить, угрожал ей. Высказывала убежденность, что Г. представляет опасность для ребенка и для семьи, не всегда может контролировать свои действия. Также в материалах дела имелись представленные подэкспертным фотографии пакетов с вещами и продуктами, которые он в присутствии свидетелей приносил для ребенка и оставлял в подъезде или возле дома. При судебно‑экспертном обследовании было установлено следующее. Родился в многодетной семье. По характеру формировался активным, общительным. После окончания средней школы поступил на лечебный факультет медицинского института, откуда в дальнейшем перевелся на стоматологический факультет. Закончил медицинский институт со средним баллом «4,7», клиническую ординатуру. В дальнейшем работал по специальности, активно занимался научной деятельностью, имел ряд патентов на свои изобретения, являлся директором частного стоматологического Центра, членом‑корреспондентом Академии медико‑технологических наук РФ. В 38‑летнем возрасте познакомился с будущей супругой, через 3 года они зарегистрировали брак, от которого через год у них родился сын. Через 2 года брак между супругами был расторгнут, ребенок проживал с матерью. Г. дважды обращался в суд с исковыми заявлениями об определении порядка общения с ребенком, указывая, что бывшая жена препятствует его общению с сыном. При клинической беседе подэкспертный находился в ясном сознании, был правильно ориентирован, доступен продуктивному контакту. На экспертизу пришел со своим представителем, однако не настаивал на его присутствии при клинико‑психологическом исследовании, легко согласился побеседовать с врачами и членами комиссии наедине. На вопросы отвечал в плане заданного, отмечалась его грамматически правильная, последовательная, интонационно выразительная речь с богатым словарным запасом. Анамнестические сведения сообщал подробно, верно датируя основные события жизни. Рассказывая о своих взаимоотношениях с женой, сообщил, что отношения были нормальные, однако жена отказывалась проживать с ним отдельно от своей матери, с которой у него отношения не сложились. Подчеркивал, что беременность жены была для него очень радостным событием, он хотел ребенка, надеялся на рождение мальчика. После рождения сына брал на работе отпуск, вместе с женой ухаживал за новорожденным. Рассказывая о том, как ребенок рос и развивался, называл игрушки, к которым мальчик проявлял интерес в разном возрасте, описывал свои совместные игры с сыном. Указывал, что из‑за большой занятости на работе не имел много времени заниматься с ребенком и всегда хотел, чтобы это делали специалисты, например, педагоги детского дошкольного учреждения. Высказывал озабоченность тем, что сын воспитывается в замкнутых условиях, не посещает детский сад, мало общается со сверстниками, лишен возможности общаться с отцом. Считал, что из‑за этого сын формируется по характеру более тихим, менее общительным, чем мог бы быть. В связи с тем, что, по мнению подэкспертного, на первом году жизни мальчик был очень шустрым, полагал, что данные индивидуально‑психологические качества могли «не быть природной характеристикой» мальчика, а сформироваться в условиях воспитания его в семье матери. Пояснял, что не испытывал обеспокоенности за развитие ребенка до того момента, как, разговаривая с женой по телефону, узнал от нее, что мальчик, которому на то время был 1 год 10 месяцев, сидит в манеже. Был этим очень недоволен, сделал вывод, что ребенку «не дают бегать по квартире», ограничивают его активность. Считал, что сын стал менее подвижным, у него ухудшился цвет лица, стал «желтоватый». Указывал, что на первом году жизни ребенок был полностью здоров, а на втором году находился на учете у нескольких специалистов в связи с рядом появившихся у него заболеваний, в том числе «синусовой аритмии», что связывал в частности с тем, что мальчик недостаточно много гуляет. После этого стал беспокоиться об условиях воспитания сына, искать подходящее для него детское учреждение, записал его в развивающую группу Монтессори, куда жена сына не отвела. При расспросе о содержащихся в материалах дела данных об убежденности подэкспертного в наличие у сына психического или неврологического расстройства, намерении госпитализировать его в стационар для обследования, – пояснил, что пытался таким образом «привлечь внимание» органов исполнительной власти, суда к ситуации в семье. Говорил, что специально «усугублял ситуацию», потому что «суды и органы опеки – на стороне матери». При общении с сыном Г. проявлял теплое, эмоционально‑ценностное отношение к нему. Называл его ласкательными именами, стремился к контакту с ним, брал его при возможности на руки, обнимал его. Продуктивных психотических расстройств в виде бреда, обманов восприятия при целенаправленной клинической беседе у подэкспертного выявлено не было. Злоупотребление спиртными напитками в течение жизни, сведения о запоях, в том числе с психотическими эпизодами, категорически отрицал. Заявил, что он воспитывался в религиозной семье, не курит, спиртных напитков не употребляет. Интеллект, память нарушены не были. В поведении был адекватен, упорядочен. Эмоциональные реакции полностью соответствовали контексту беседы. Критика к состоянию и сложившейся ситуации была сохранена. При экспериментально‑психологическом исследовании каких‑либо нарушений в интеллектуально‑мнестической сфере подэкспертного отмечено не было. Среди личностных особенностей подэкспертного были выявлены, в частности, низкий уровень тревоги и высокий контроль над эмоциями и поведением, высокий уровень эмпатии, конформность в поведении при отсутствии зависимости в принятии решений, сформированность личностных и эмоциональных структур. Анализ результатов методики АСВ не выявил у подэкспертного нарушений в стиле воспитания. Было дано заключение, что Г. каким‑либо психическим расстройством, в том числе синдромом зависимости от алкоголя, не страдает. Выявленные в ходе патопсихологического обследования индивидуально‑психологические особенности, а также стиль воспитания Г. не оказывают негативного влияния на психическое и психологическое состояние несовершеннолетнего. Подчеркивалось, что взаимоотношения между Г. и его сыном основаны на эмоциональном принятии, стремлении к кооперации и сотрудничеству.

 

В связи с тем, что психическое расстройство родителя может повлечь за собой различные правовые последствия от определения порядка общения с ребенком с ограничением частоты и продолжительности встреч или с обязательным присутствием третьих лиц, – до ограничения родительских прав, экспертное заключение об отсутствии признаков психического расстройства у родителя имеет важнейшее юридическое значение.

При выявлении у родителя психического расстройства предметом экспертизы являлось установление наличия или отсутствия неблагоприятных для психического развития ребенка и опасных для его жизни последствий осуществления родительских прав данным родителем, с учетом психического состояния и динамики его заболевания. Следует отметить, что большинство зарубежных авторов подчеркивали, что сама по себе постановка психиатрического диагноза не является задачей экспертизы в спорах о воспитании; наличие у родителя психического заболевания должно учитываться лишь в той степени, в которой оно может отразиться на его способности к выполнению родительских функций (Herman, 1990; Baerger, 2002; Ackerman, 2006).

Заключение о том, что пребывание ребенка с родителем, страдающим психическим расстройством, которое с учетом актуального психического состояния, динамики заболевания, его выраженности и тяжести представляет непосредственную опасность для ребенка или определяет неспособность родителя к адекватному обеспечению индивидуальных потребностей развития ребенка, было дано в четырех случаях (остаточная шизофрения, два случая параноидной шизофрении, паранойя), что составляет 40 % от всех подэкспертных, у которых при экспертизе было выявлено психическое расстройство.

В остальных случаях (60 %) было дано заключение, что наличие у родителя психического расстройства (в связи с его клиническими особенностями и динамикой) не оказывает негативного влияния на психическое состояние и развитие ребенка, не оказывает существенного влияния на характер детско‑родительских взаимоотношений.