Посмотрите на себя с другой перспективы

 

Писатели всегда озабочены проблемой перспективы, с которой происходит изложение, и рассказчика. Они выделяют объективную перспективу, рассказ от третьего лица, рассказ от первого лица, общую перспективу и ограниченно‑общую перспективу.

При использовании объективной перспективы писатель занимает позицию удаленного наблюдателя, не сообщая читателю больше того, что можно почерпнуть из диалогов героев и их действий. При рассказе от третьего лица писатель не принимает участия в событиях. Мы узнаем все о героях из рассказа внешнего наблюдателя.

В рассказе от первого лица писатель – непосредственный участник описываемых событий. Здесь достоверность изложения может оказаться под вопросом, поскольку может страдать объективность. В случае общей перспективы писатель знает все о своих героях и их действиях, а при использовании ограниченно‑общей перспективы он знает то же об ограниченном числе героев или событий.

В реальной жизни нам приходится свои истории писать самим. Некоторые люди достаточно высокомерны, чтобы рассматривать свою жизнь в объективной или общей перспективе. Немногие настолько отстраненно смотрят на свою жизнь, что могут говорить о ней от третьего лица. Многие питают иллюзию, что могут видеть свою жизнь с любой перспективы. Может быть, это и возможно, но только на доли секунды. В основном мы видим жизнь от первого лица. Поэтому, как и в художественной литературе, возникает вопрос: насколько мы можем такому взгляду доверять.

Поскольку мы пишем историю своей жизни от первого лица, нам нужно понимать, что именно мы и вкладываем наше понимание в себя и в других окружающих нас персонажей.

Есть ряд факторов, которые определяют ваш мысленный внутренний имидж. И вы можете формировать и реконструировать этот имидж всегда, когда он перестает вам нравиться. Важно помнить, что ваш внутренний имидж не должен оставаться застывшим, независимо от того, что вы меняете в себе: обновляете прическу или сбрасываете вес, исправляете дурные привычки или приобретаете новые навыки, меняете внешние аспекты (например, имя) и т. д. Если вы убедили себя в том, что вы ленивы, не умеете говорить, неорганизованны, легко разбрасываетесь или эгоистичны, то такая ваша самоконцепция не должна иметь право на вечное существование. Вы всегда можете посмотреть на себя с другой перспективы, а затем и стать другим.

 

 

Глава 9

Общая картина

 

Психическое нездоровье индивидуумов – это редкость, но в группах, партиях, государствах и эпохах оно является правилом {33}.

Фридрих Ницше

 

Жизнь на разных уровнях полна сложностей и неопределенности. Мы не знаем, сколько проживем, у нас возникают кризисы в семейной и личной жизни, а также в карьере. Окружающий мир еще более непредсказуем. Я всегда удивляюсь тому, что дела у человечества еще идут так, как идут.

Мысль о том, что вы должны чувствовать общее направление движения к вашим целям, очень полезна. Так же полезна и идея о том, что не следует проявлять чрезмерную жесткость. Необходимо оставаться открытым различным возможностям: пускать в свой мир разных людей и не упускать удобных случаев.

 

Жизнь – дело случая

 

Мне кажется, что вся моя жизнь была пронизана непредвиденными обстоятельствами, совершая удивительные рывки то влево, то вправо. Это была отнюдь не череда рациональных, хорошо спланированных шагов. Поэтому мне всегда тяжело дать ответ в тех случаях, когда студенты просят посоветовать им что‑то насчет профессиональной карьеры.

Я стараюсь сказать им что‑то полезное, но в моем изложении получается какая‑то линейная и рациональная линия жизни, хотя я отлично понимаю, что шансов на такое развитие событий крайне мало. Иногда я говорю: «Наша жизнь – приключение, поэтому расслабьтесь, перестаньте все просчитывать заранее и плывите по течению». Мне не кажется, что этот ответ удовлетворяет их всех. Поэтому я разыгрываю этот небольшой спектакль, в душе понимая, что очень скоро их жизнь начнет отклоняться от того рационального жизненного пути, который они, возможно, уже себе наметили.

У меня нет ни времени, ни сил рассказать студентам, как я добился того, что живу и преподаю в Стэнфорде. Но на страницах этой книги я сделаю это.

Мы с женой выросли в одном и том же районе Нью‑Йорка неподалеку от Бронкс‑парка. Несмотря на мой совершенно невыдающийся старт в качестве слегка ленивого ученика старшей школы, который проводил б о льшую часть времени на улице, я все же поступил в местный колледж. Откуда чуть не вылетел. Роль будильника для меня сыграло письмо директора колледжа, в котором говорилось, что мне устанавливают испытательный срок.

Постойте, но меня нельзя выбрасывать из колледжа! Я задумался. Я знал, что вообще‑то я не такой уж и болван.

С тех пор я стал учиться только на «отлично». Я привил себе любовь к учебе, хотел продолжить свое образование и пошел в докторантуру. В качестве докторанта я начал читать лекции в City College, преподавательская работа мне понравилась. Приближался срок защиты докторской диссертации в Колумбийском университете. Я имел тогда разговор со своим научным руководителем о моем будущем. К полному моему восторгу, он предложил мне место преподавателя в Колумбийском университете. Руководитель осторожно заметил, что стоит направить свои резюме еще куда‑нибудь: в то время на инженерно‑механическом факультете университета была кампания против приема в штат выпускников‑докторантов.

Мой руководитель упомянул, что в Корнелльском университете ищут молодого доцента. А я вспомнил, что несколько лет назад провел лето в Лос‑Анджелесе и тогда счел Стэнфорд очень приятным местом для проживания. Я спросил руководителя, знает ли он кого‑нибудь из профессуры Стэнфорда. Он знал профессора Арнольда. Так в результате череды совпадений я оказался в Стэнфорде, где провел более 50 лет своей жизни.

В марте 1961 года в Йельском университете проходила международная конференция преподавателей механики под эгидой Национального научного фонда. Организаторы послали приглашение профессору Арнольду из Стэнфорда.

На инженерно‑механическом факультете Стэнфордского университета тогда работало два человека с фамилией Арнольд. Один из них, Джон Арнольд, был профессором и на инженерно‑механическом факультете, и в Школе бизнеса. Этот известный ученый стоял у истоков отделения дизайна. Фрэнк Арнольд был преподавателем на отделении термодинамики. Он не интересовался механикой, но активно занимался аэродинамикой. Приглашение на конференцию по ошибке попало Фрэнку, а не Джону Арнольду. Не обратив внимания на явную ошибку, Фрэнк принял его и посетил конференцию, на которой встретил моего научного руководителя.

Таким образом, когда мой руководитель писал письмо с рекомендацией по поводу меня, он писал не тому человеку. К счастью, на этот раз Фрэнк Арнольд переадресовал его Джону Арнольду. У моего научного руководителя в академических кругах был очень высокий авторитет, и Джон Арнольд пригласил меня в Стэнфорд на собеседование.

Тем временем я получил предложение от Колумбийского университета. Я стал доцентом и должен был приступить к исполнению своих обязанностей в сентябре. Мне хотелось преподавать в этом университете, где я мог заниматься научными исследованиями рядом с моим бывшим научным руководителем. Но я был рад свалившемуся на меня бесплатному путешествию в Калифорнию. В конце июля мы с женой наняли няню для ухода за двумя нашими сыновьями и моей 12‑летней сестрой, которая жила с нами, и на поезде отправились в Калифорнию.

В Стэнфорде Джон Арнольд произвел на меня потрясающее впечатление. Я узнал, что он был очень популярным профессором в Массачусетском технологическом институте и лишь несколько лет назад перешел в Стэнфорд. На созданном им отделении дизайна работали всего три молодых преподавателя, и атмосфера здесь сильно отличалась от той, к которой я привык в Колумбийском университете. У Джона был особый подход к преподаванию технических дисциплин (сказывалось то, что до техники он изучал философию). Больше всего меня завораживал блеск его глаз. Он вселял в меня уверенность, что с этим человеком будет очень интересно работать.

Мне было очень приятно, когда после нескольких часов собеседований и совместного обеда декан факультета объявил мне, что деканат будет рекомендовать руководству университета заключить со мной трехлетний испытательный контракт с назначением на должность доцента. В тот вечер мы с женой были очень взволнованы. Ей нравилась Калифорния. Меня привлекала возможность работать с Джоном Арнольдом. Но я любил свой родной Нью‑Йорк, своего научного руководителя и Колумбийский университет. Кроме того, осенний семестр в нем начинался через месяц и я уже принял назначение. Что было делать? Если я переберусь в Стэнфорд, то через месяц окажусь здесь с семьей без жилья. Я уже внес авансовый платеж за дом в Нью‑Йорке. Я понимал, что вернуть его вряд ли удастся и я буду вынужден остаться там. В поезде по пути домой мы с женой мучительно размышляли над ситуацией.

Когда я появился в Колумбийском университете, мой научный руководитель спросил меня, как прошла поездка в Калифорнию, и я признался ему, что получил предложение о работе. Без колебаний он рассказал мне, что обсуждал мою ситуацию со своими коллегами и что, по имеющейся информации, в Стэнфорде есть большие планы по расширению инженерно‑механического факультета. Все они пришли к выводу, что в Стэнфордском университете начинается новая эра и в моих интересах принять предложение калифорнийцев. Более того, они решили, что мне не следует корить себя за отречение от Колумбийского университета в последнюю минуту. В мгновение ока проблема с альма‑матер была решена. Осталась только задача проинформировать наши семьи о том, что мы забираем детей и уезжаем за три тысячи километров от Нью‑Йорка. А моя сестра была шокирована предстоящей разлукой со своими школьными подругами.

В Стэнфорде у меня сложилась долгая и успешная карьера. Но чтобы я попал туда, необходимо было стечение невероятных обстоятельств. Моя жизнь пронизана событиями, которые никогда бы не произошли, если бы не незапланированное и немыслимое вторжение «его величества случая». Большинство моих знакомых прошли такой же отнюдь не прямой жизненный путь. А вы? Было ли в вашей жизни достаточно неожиданных событий, чтобы вы поверили, что жизнь – дело случая? Если да, то наслаждайтесь ею и не тратьте попусту время на то, чтобы принимать только такие решения, которые уберегли бы вас от ухабов и кочек.

 

Возможности

 

Некоторые люди никогда не мучаются при принятии решений. Жизнь течет сама по себе, и когда в ней случаются большие события, эти люди узнают об их важности, только обернувшись назад. Я один из таких людей. Я считаю себя счастливчиком, потому что моя профессиональная жизнь сложилась именно так. Но, вспоминая о том, как много было перекрестков на моем долгом и насыщенном профессиональном пути, теперь я понимаю, что, если бы я не пользовался открывавшимися возможностями, моя жизнь сложилась бы иначе. Конечно, я не могу знать, насколько именно. Но я ни о чем не жалею. В мире есть два противоположных типа людей: те, кто говорит «да» любой новой возможности, и те, кто говорит «нет». Я где‑то посередине.

Я понял, что людям важно осознавать свою реакцию на возникающие возможности. Заранее никто не знает, куда они нас приведут. Некоторые могут привести в никуда, а некоторые даже завести в беду. И все же, когда появляется очередная возможность, нам не остается ничего, кроме как реагировать на нее. (Игнорирование возможности – тоже одна из форм нашей реакции на нее.) Несколько возможностей, которые сильно повлияли на мою жизнь, буквально свалились на меня в виде звонков, прозвучавших как гром среди ясного неба. Первый такой звонок раздался, когда я работал в Стэнфорде второй год. Я ответил по служебному телефону из своего кабинета, и меня попросили подождать: со мной хочет поговорить доктор Терман. Конечно, я знал это имя. Фредерик Терман был проректором Стэнфордского университета и легендарным специалистом в области электротехники. Он учил Билла Хьюлетта и Дэвида Паккарда. А я никогда с ним не встречался. Что ему может быть нужно от молодого доцента?

Терман сказал, что звонит мне, чтобы предложить помочь с разработкой техники Джону Маккарти, математику, который только что выиграл большой правительственный грант на создание в Стэнфорде лаборатории искусственного интеллекта. Часть гранта пойдет на разработку робототехники. Терману сказали, что Джон Маккарти слишком увлечен теорией математики для того, чтобы успешно справиться с созданием реальных устройств, и что я мог бы оказать ему помощь как инженер. После звонка Термана начался долгий период тесного сотрудничества с лабораторией искусственного интеллекта Стэнфордского университета. Я погрузился в робототехнику, которая стала важнейшей темой моей творческой научной работы на протяжении более 40 лет. Я был одним из создателей роботов нового поколения, а с Джоном мы до сих пор близкие друзья. Он стал открывателем новых областей в искусственном интеллекте, настоящим гением с невероятно любознательным и творческим умом. Скоро я понял, что Маккарти гораздо ближе к практике, чем думал Терман. У Джона было очаровательное качество: он верил, что может решить любую проблему.

В самом начале нашего сотрудничества мы ездили с ним в Хьюстон, где в роскошном конференц‑зале на вершине огромного небоскреба встречались с руководителями нефтедобывающих компаний. Джон пытался убедить их профинансировать разработку управляемого роботом угледобывающего комбайна. Мы никогда не занимались ничем, что хотя бы отдаленно походило на такого робота, но Джон в деталях рассказал бизнесменам, чего можно добиться с помощью такой машины. Он показал им фильм, снятый нашими студентами, о том, как робот кладет кирпичную стенку. Музыкальным фоном послужила мелодия Скотта Джоплина Entertainer («Артист эстрады») из фильма «Афера», в котором двое ловких пройдох (их играют Пол Ньюман и Роберт Редфорд) вытягивают из криминального авторитета кучу денег. Находясь в том роскошном зале, я вдруг понял, что Джон не замечает сходства между своими завлекательными предложениями и сюжетом фильма. Никаких денег нам тогда не дали. Я и сейчас уверен в том, что нефтяники тоже усмотрели иронию в той встрече и от души посмеялись, когда мы ушли.

Первая моя реакция на звонок Термана была в лучшем случае нейтральной. Поначалу я считал, что эта новая возможность отвлечет меня от главной темы моих исследований. Однако оказалось, что я смог внести свое видение в то, что делал Джон. А работа в сфере робототехники, в свою очередь, расширила мой кругозор в той области, которой я непосредственно занимался: в кинематике.

Другой судьбоносный телефонный звонок поступил от моего друга Майка Рабинса, профессора Техасского университета A&M. Он спросил, не хочу ли я организовать летний семинар по креативности. Я сразу ответил «Никогда», но, повесив трубку, понял, что это было бы хорошей возможностью для моего друга Рольфа Фэйста укрепить свой авторитет и получить повышение. Закончилось все тем, что мы вели эти семинары в течение 10 лет. Это предложение, неохотно принятое по расчету, который не оправдался (Рольф так и не подал заявление на повышение по работе), оказало на меня огромное влияние. Преподавательские методики и преподавание на основе практики прочно вошли в мою жизнь в качестве важной составляющей и дали мне базу для активного взаимодействия с коллегами по всему миру.

Эти две большие перемены в моей жизни произошли в результате двух звонков, которых я совсем не ожидал. Оглядываясь назад, я вижу, что не представлял себе всю важность этих будущих перемен. Каждая тогда казалась вполне обычным событием. Не было вымученных решений, выстраивания долговременных жизненных планов. Только ровное течение моей жизни. Я не искал этих перемен и, возможно, и без них прожил бы насыщенную и богатую событиями жизнь. К счастью, они принесли мне большое удовлетворение.

Глядя в прошлое и размышляя о тех звонках, я понимаю сегодня, что мог тогда легко ответить и отказом и упустить две из самых важных возможностей в моей профессиональной жизни. Жизнь полна совпадений и благоприятных случаев, и заранее никогда нельзя знать, по какому пути пойти или каким шансом воспользоваться. Мне очень повезло, что я сказал «да» открывшимся тогда возможностям.

 

Благословенная работа

 

Уже много написано об автоматизации производства и замене человека машиной. Есть два распространенных оправдания для механизации работ, когда‑то полностью выполнявшихся человеком. Одно состоит в том, что рабочие операции часто утомительны и опасны, поэтому, мол, лучше, если их будут выполнять машины для блага самих же рабочих. Другое – рабочие дороги и ненадежны, поэтому машины, заменив их, могут сэкономить предпринимателям деньги и по крайней мере сохранить, если не улучшить, качество продуктов.

Эти идеи появились на свет в результате широкого распространения в мире категории работников, которых называют «голубыми воротничками». Но сегодня они мало что дают для понимания таких явлений, как компьютерная революция, и гигантских изменений, которые произошли в составе рабочей силы в результате замены машинами огромной армии хорошо подготовленных и образованных технических работников. Мода на все б о льшую автоматизацию производств выводит на первый план вопрос о том, что мы понимаем под словом «работа».

Еще с ранних дней великой Промышленной революции писатели в каком‑то смысле предвидели возникновение нынешней ситуации. Одним из самых пророческих в этом плане стал роман‑антиутопия Курта Воннегута «Механическое пианино»[31], написанный сразу же после Второй мировой войны. Воннегут описывает Америку будущего, в которой большинство людей либо безработные, либо заняты на ненавистных и чуждых им работах, либо служат в распадающейся армии, либо реализуют бессмысленные инфраструктурные проекты {34}. Они живут по ту сторону реки (но это может быть и противоположная сторона дороги или шоссе) от места, населенного небольшой группой образованной элиты, которая управляет экономикой. В этом обществе основную работу выполняют машины, а большинство населения занято трудом, который не приносит никакого удовлетворения.

Более точное понимание перемен, которые приносит в общество развитие современных технологий, можно найти в классическом труде Генри Бравермана «Труд и монополистический капитал». Он особо выделяет тезис о том, что работа, дающая человеку возможность самовыражения, удовлетворяет его внутренние потребности. Автор прослеживает корни современной тенденции к тому, чтобы лишить саму работу и работников необходимости применять специальные навыки. По терминологии Бравермана, машины, которые расширяют способности и возможности человека, называются жизнеобеспечивающими. Те же механизмы, которые обесценивают навыки работников и их труд, называются жизнеразрушающими {35}.

Но самым активным сторонником необходимости правильно определить роль машин в обществе был, пожалуй, Махатма Ганди. Когда его спросили, выступает ли он против машин, он ответил: «Как я могу выступать против них, если даже наше тело является одной из тончайших машин? Крутящееся колесо – это машина, даже маленькая палочка для зубов и то машина. Я выступаю не против машин как таковых, а против машиномании. Помешательства на том, что некоторые называют трудосберегающими машинами. Сильные мира сего доходят в этом “трудосбережении” до того, что тысячи людей остаются без работы и уходят на улицу умирать от голода. Я хочу, чтобы время и труд сберегались не у маленькой группы людей, а у всего человечества. Сегодня машины всего лишь помогают немногим ездить на спинах миллионов людей» {36}.

Вопросы, поднятые Браверманом и Ганди, выразительно описаны у Эрнста Шумахера[32], который рассматривает их в том числе с позиций буддизма. В своем классическом очерке «Буддистская экономика» он указывает на то, что труд удовлетворяет нашу глубинную потребность во взаимодействии с другими людьми. Труд отвечает важнейшим нуждам человека {37}.

1. Он дает нам возможность применять и развивать свои способности.

2. Он позволяет нам преодолевать собственную эгоцентричность путем присоединения к другим людям или группам людей в решении общих задач.

3. Благодаря ему производятся продукты, которые обеспечивают будущее существование человечества.

 

С учетом этого, как отмечает Шумахер, труд можно отнести к важнейшим функциям человека. Он в таком контексте выходит за пределы его обычного экономического понимания.

В этом контексте такая организация труда, которая делает его бессмысленным, скучным, отупляющим и вредным для психики работника, преступна. Она будет означать, что лица, ее осуществляющие, больше озабочены самим процессом производства, а не рабочими. Она будет означать злонамеренное отсутствие у организаторов сочувствия к работнику и стремление сделать его бездушным субъектом самой примитивной формы общественного существования.

Но если поощрять стремление человека к свободному времяпрепровождению как альтернативе работе, то это станет демонстрацией полного непонимания базового закона человеческого существования, по которому труд и отдых – неотъемлемые взаимодополняющие составные части жизни. Они не могут быть отсоединены одна от другой без того, чтобы не разрушить радость от труда и удовольствие от отдыха. Я покорен человечностью и красотой мыслей Эрнста Шумахера о том, как правильно должно быть организовано производство по концепции буддистской экономики, а что можно сказать о нынешних условиях? Лично я нашел ответ на этот вопрос в неожиданном месте: в книге Лоуренса Вешлера «Увидеть – это значит забыть название того, что ты увидел». Книга представляет собой исследование жизни и творчества современного художника Роберта Ирвина {38}.

В работах Ирвина поражает смелость, с которой он исследует границы возможного в своем творчестве. С моей точки зрения, оно должно стать примером для людей из самых разных сфер. Творчество Ирвина утверждает: «Будь хозяином своей жизни и работай». Вместо того чтобы шагать по проторенной тропе, Ирвин следовал за своей любознательностью и создал свой уникальный путь исследования и удивления жизнью, который дал ему удивительную способность к самовыражению. Когда мои студенты читают биографию Ирвина, с ними случаются два события. Первое и самое важное: они понимают, что им не обязательно оставаться в границах своей профессии, как их учили в университете или как поступают многие их ровесники. Второе: они узнают о том, что такое мироощущение, и это становится для них новым и важным методом изучения мира. Точно в соответствии с названием книги.

Даже те, кто остается в своей профессии, могут осознанно принять для себя важные решения, соответствующие их принципам и отличающие их от коллег. Например, некоторые ученые, включая меня, принципиально не работают над темами, связанными с военно‑промышленным комплексом. Другие выбирают для себя важные в социальном плане проекты. Но даже более важным, чем собственно содержание работы, оказывается отношение индивидуума к ней. Многие люди связывают свободу в выборе объекта труда с работами, требующими высоких профессиональных навыков. По своему опыту скажу, что такая свобода есть и в выборе непрестижных работ.

Пока я учился, я перепробовал много самых разных работ. Я был заправщиком на бензоколонке, клепальщиком, подручным, грузчиком, коммивояжером, кладовщиком, курьером, уличным торговцем, почтовым служащим, птичником, инженером и преподавателем. Был ли я глупее или представлял собой менее самостоятельную личность до того, как перед моим именем появились слова «доктор наук»? Независимо от того, какой работой каждый из нас занимается или в какой семье вырос, мы сами решаем, как видим себя в этом мире {39}. Когда ты сам себя уважаешь и веришь в свое будущее, другие обычно делают то же. Выбирая значение, которое мы придаем людям и вещам, нас окружающим, мы становимся хозяевами своей жизни, независимо от того, чем занимаемся.