Открытое письмо Михаилу Задорнову, юмористу всея Руси

 

Михаил Николаевич!

Пишет вам бабушка двух внучек, которой небезразлично их будущее. Сначала хочу сказать, что в той части, где у вас проблёскивает истина, душа льнёт к ней сразу — это про предательство русского народа, про "еговистов" — от ЕГЭ — Фурсенко и прочей нечисти в нашем образовании (хотя Фурсенко — тоже человек и дверь покаяния для него и иже с ним, открыта), не боюсь об этом публично заявить вместе с вами. Лично меня коснулась проблема прямо-таки уничтожения нашего народа с самого младенчества: когда моя внучка пошла в первый класс, то я должна была носить её портфель весом семь-восемь килограммов — при её весе двадцать. Позвоночник ребёнка продуманно уничтожается, чтоб было потеряно физическое здоровье. Потрясает и до сих пор обилие предметов, вроде так необходимых в школе, моя внучка идёт увешанная пакетами, в которых: сменная обувь, краски, форма спортивная — это всё да плюс восьмиколограммовый ранец — да видеть все это у меня сердце кровью обливается, а кому сказать? Моя мама сразу после войны училась писать карандашом на газетных полях — вот и всё снаряжение, однако, успешно окончила школу и пишет в свои семьдесят пять грамотней некоторых нынешних школьников! При таком изобилии предметов и пособий, казалось бы, нужных для образования, мысль народа заметно измельчала. В этом вы за многие годы телеэфира активно поучаствовали.

Я много смотрела ваших передач, очень ценю хороший юмор, но — приготовьтесь получить от меня по первое число — вы-то и есть первый развратитель всего нашего народа! При таком таланте слова вам дарованного от Господа, и такой популярности у всего народа, вы умудряетесь растлить души зрителей, ещё и плюёте в Церковь, мол, куда она смотрит, почему душами не занимается! А вы для начала бы вошли в неё, просто бы постояли — там ведь не только грешные попы и архиепископы, которые только и утираются от ваших в них плевков, там ещё Господь Бог живёт. Ни один из самых жадных и объедающихся попов (они, кстати, не с неба нам спущены "ангелами", они — это мы с вами, со всеми вытекающими отсюда грехами человеческой плоти и духа, их — каждого по отдельности будет Бог судить, придёт время, да оно уже и приходило — земля наша полита кровью не юмористов, а священников, это время может снова вернуться, тогда и поглядим) не принёс столько зла своей стране, Родине, которую вы, без сомнения любите, сколько принесли ей вы. Вспомните, во скольких душах вы посеяли семена неверия! То у вас — чакры-мантры-кармы начались и конца им не было, в оккультизм, словно в поганую лужу, окунули народ, потом вот на церковь обрушились! Посмотрите на плоды посеянного — читаю отзывы на вашу статью от 3 февраля — там народ называют овцами тупыми, и детей бабушкам нельзя водить в церковь, и культуре православной (в православной стране, заметьте) их учить нельзя (а ведь другой у нас просто нет!) — дети от этого, видите ли, станут стадом послушных баранов — это всё всходы вашего многолетнего упорного сева! А вспомните слова "По плодам их узнаете их". "Два президента" тоже, по-вашему, виноваты, что исповедуют публично Христа(жаль вот только, что и год дракона оба помянули, это выдаёт их — не знают отношения Церкви к «дракону» наши «президенты» дай Бог им понять) — а вот вы бы так попробовали — встаньте — ка с ними в один ряд и ощутите — легко ли это нести только-только начинающим верующим, пока слабые ростки веры пробиваются (сложнейший процесс духовной работы души каждого человека, независимо — президент или юморист), давайте и их заплюем теперь! Для того, чтобы спасти нашу страну от уничтожения (в этом нет преувеличения, потому что А. С. Шишков сказал — "Хочешь уничтожить народ — уничтожь язык") — вам самому лично надо принести глубокое покаяние в церкви, дай вам Бог это понять и найти в себе мужество, учитесь у нерусского человека, тоже наделённого от Господа огромным талантом (хотя и ваш талант силен, да развит по направлению вниз, в ад) глубокоуважаемого мной Василия Ирзабекова, — любить русский народ, его слово, любить Христа, чтоб все бабушки России встали с вами в один ряд — против необразованных и жадных и глупых чиновников — за свою любимую Россию-мать, за своих детей и внуков. Пока не подаю вам руки, Акуловская Татьяна Владимировна, г. Красноярск, служительница храма.

Девять дней в Красноярске «гостила» блаженная Матронушка. Я бы не хотела заключать слово «гостила» в кавычки. Для меня она была гостьей Красноярска — прекрасной доброй долгожданной гостьей. Сегодня, в девятый день, хотелось её проводить, но и ковчежец с мощами, и икону увезли раньше срока — не успела. От остановки автобуса шла вместе с полуслепой женщиной, поддерживая её — ноги у неё еле двигались. Она громко (видимо, плохо слышит) говорила: «Диабет — это страшно. Вот ноги болят, только из больницы вышла, и глаза плохо видят — всё из-за диабета», — она почти кричала, а я улыбалась ни к месту, конечно, мне одной понятной задумчивой улыбкой, потому что несколько дней назад писала эти самые слова, ими пугают нас, диабетиков, врачи… А вообще-то — кто может знать, что с ним случится в следующие пять минут… Ведь я уж не однажды умирать собиралась, да Бог поднимал, давая время на покаяние. И знаю человека, который ходил с палочкой, ему место уступали в автобусе, однако, всё переменилось в его жизни по милости Божией…

Так, по пути провожая бабушку, в раздумьях о том, кто ж подслушал-подглядел мои слова и теперь вот таким радостным солнечным, в тонких кружевах первой нежной зелени, утром, подшучивает надо мной, шла я к храму. Уж не сама ли блаженная Матронушка? Ведь за эти дни она несколько раз давала знать, что слышит мои молитвы, невольно напитанные горечью обид, которые то и дело старались вернуться в убитое сердце. Убитое, но и воскрешённое таинствами.

Мы встречаем святую Матрону. В Покровском храме плотной стеной стоит народ. Рядом со мной охранник, он держит прекрасную жёлто-красную розу — для гостьи. Вот-вот прибудет автобус, все напряжённо ожидают. Телевизионщики пробираются сквозь толпу. Вдруг женщина, что с микрофоном, направляясь прямо ко мне, говорит: «Вот», — указывая ладошкой на меня.

— Я? — удивлённо спрашиваю и оглядываюсь на рядом стоящую Антонину Фёдоровну. Она подталкивает меня вперёд, сама отстраняется.

— Да, да, именно вы. Что вы можете сказать о блаженной Матронушке? Она как-то участвовала в вашей жизни, помогала? — спрашивает журналистка. Я не очень-то привыкла давать интервью, надо прямо сказать, но здесь не смутилась: ведь Матронушка знает, как много раз в моей жизни я получала её зримую помощь. Поэтому пришла уверенность, что это она направила съёмочную группу прямо ко мне — моя обязанность свидетельствовать о её благодатной помощи.

— Да, расскажу известный всем моим знакомым случай помощи. Я в Москве покупала сапожки, очень устала и просила Матрону помочь. Когда меня из толпы выхватила рука мусульманки, торгующей сапожками, то первым делом на её коробке увидела слова: «Матрёна памаги!». Понимаете, Матронушка всем помогает — мусульманке продать, мне — купить. Матронушка ведь была просто слепой бабушкой, понимаете. Но чем ближе к Богу, тем ярче личность, тем ослепительней сияют её грани. Подумать только — при жизни просто слепую старушку ныне встречает город во главе с правящим архиереем и кланяется ей. Это ж только во Христе возможно!

Телевизионщики, мне показалось, отошли вполне радостными. Ко мне склонился охранник с розой, чтоб поддержать в такой ответственный момент: «Слушай, ты молодец — как хорошо сказала-то!». «Во славу Божью», — перекрестилась я, а Матронушка уж «входила» в храм, сопровождаемая священством во главе с митрополитом Пантелеймоном. И начался молебен. Я стояла, радовалась, ликовала душа, говорила молча с нашей гостьей, кланялась ей, ублажая, благодарила за прибытие в Красноярск. Мне думалось: «Вот, дорогая моя Матронушка, помощница наша в житейских нуждах, целительница наших немощей, ты и в гостях у красноярцев. Рады мы тебе. Кланяемся. Помочь просим: пусть станут верующими жители города, которые придут тебе поклониться. Для этого «пригласил» тебя архиепископ. Не оставь уж ты нас своей заботой». И говорила с ней в сердце своём, как с родственницей близкой. И многое другое, наболевшее, изливала ей из нехитрого сердца и радовалась пониманию… Себя не помня стояла, ног не чувствуя — благодаря и благодаря Господа за Его угодницу, за посещение.

В другой из этих девяти дней вышла в сквер почитать — ведь стояли первые тёплые денёчки. Но в сквере было неуютно, серо и ветер тоже был колюч, холоден, неласков. Решение пришло быстро: поеду в храм на вечернюю — не отпускает горечь душу, может, полегчает. Ещё с автобусной остановки увидела очередь и поняла, что в храм-то я не попаду, надо стоять. Хвост этой очередищи стоял возле художественной галереи, огибая небольшую площадь с памятником Василию Сурикову.

— Упокой, Господи, Василия, раба Твоего, — подумала и решила зайти на выставку. Заняв очередь, запомнив накрепко стоявшую впереди армянку, вошла в здание. Выставка православного художника Игоря Башмакова… Поднялась на второй этаж, вошла в зал. Какие-то сцены, актёры, кулисы, старинные платья — ничего не понимаю. А, вот, два ангела — но написаны так, что любой ребёнок нарисует лучше… Я раздражилась от такого искусства, быстро обошла зал. Мысль в голове стучала одна: «Какие красивые рамы, как много потрачено на холсты и краски», — бухгалтерия в моей голове несчастной, а не искусство. А, вот другой зал, может, там глянуть?». На левой стене узнаваемые портреты: Владимир Спиваков, Валерий Гергиев, патриарх Кирилл. Вдруг как солнце осветило внутри меня мир — перед Троицей А. Рублёва, но не перед иконой, а Троицей, что во всё Небо, стоят маленькие папа и сын, замерев в восхищении. От этого солнца, что было в зале без окон, от света, что вдруг залил всё, от их восхищения я заплакала. И засмеялась. И не просто — а как-то очень глубоко. Вот и всё — такое громадное впечатление от одной только картины, что больше уж и не поместилось — надо ещё раз, подготовившись, идти и смотреть другие работы этого автора. Спаси его Бог и благодарю святую Матронушку, что привела созерцать чудо. А потом я стояла в длинной очереди, очень-очень устала. Ругала себя: надо было не на улице стоять, а в храме на Всенощной, там, где стоять положено верующим. А зачем же пришли все эти люди, стоящие в четыре ряда плотной стеной, с иконами, маслицем, поясами, купленными здесь же, в киоске возле храма, еле продвигаясь в храм? Прикоснуться к святыне… А почему они не идут прикоснуться к иконе, например, преподобного Сергия, тоже с частицей мощей? А ещё в монастыре есть икона преподобного Серафима, святителя Николая, святой Елизаветы, 14000 убиенных младенцев и огромный ковчежец с десятками частиц мощей из Киево-Печерской лавры? Почему все эти тысячи людей не идут на службу — там так хорошо, тепло, чисто, красиво, стройно поёт хор, в воздухе храма разлит дивный аромат ладана… Там же Бог живёт! А тут ветер, то и дело накрапывает колючий и очень холодный дождик. Выстояла вместе со всеми почти до конца. Подошла к иконе, о которой все говорят: чудотворная. Наверное, это так. Возле ног Матронушки записок — несть числа. А цветов — все приходящие с цветами. Подняла глаза и как удивилась! Слепая Матронушка, на иконе изображённая во весь рост, так радуется, так радуется… Она будто говорит всем приходящим: «Как хорошо, что вы все пришли, родные, дорогие мои! Как я вам всем рада! Молодцы, вы ребятушки мои, что пришли навестить меня». И даже показалось мне, что радость от неё исходит еле уловимыми глазом волнами. Не свет, не сияние — от иконы шла радость, и радость, и радость от долгожданной встречи близких, очень близких и дорогих людей… Родные сердца…

Всеми силами души старалась не осудить всех приходящих, а непослушные мысли возвращались к язычеству и оккультно-магическому сознанию стоявших в очереди. И вдруг увидела то, чего увидеть не ожидала: любовь Божия накрыла нас всех, скопом, волной Матрёниной радости…

И в третий раз утром, на Литургию возле мощей святой Матроны, приехала, всё просила и просила помощи. «Да слышу тебя, слышу», — словно сказала мне святая Матронушка следующими событиями: утром того дня я вошла через тот вход, где люди выходили — на Литургию же. Подошла к иконе, только приложилась с кратенькой молитовкой, не успела её и выдохнуть, как маленькая монашенка, та самая, что уже вцеплялась в меня при встрече Матронушки, от которой тогда отбиваться пришлось, она опять впилась мне в руку худющей своей рукой со словами: «Ты зачем против всех идёшь? Ты что, не видишь — люди с другой стороны подходят?». Я молча высвободила свою руку и прошла сквозь ворчащую очередь в другой придел Покровского храма, где стояла жалкая горстка Христовых верных грешников — на исповедь. И вдруг увидела, что эта монашенка тоже пробивается сквозь толпу и направляется ко мне — с извинениями. Я и рта не дала ей раскрыть, обняла, поцеловала в платок возле уха: «Христос Воскресе, матушка дорогая. Как имя твоё?». Она попыталась вытащить свою тощенькую ручку из довольно тяжёлой и упитанной моей, но не тут-то было. Теперь вцепилась я, мёртвой хваткой, три раза пытала её: «Как имя», она всё отнекивалась, а я и сама не понимала — чего это я прицепилась к бедной матушке? И поняла, когда услышала её имя. Монахиня тихо сказала: «Пафнутия». Господи, не может быть! Как? «Пафнутия», — тихонько повторила матушка монахиня. Она была уверена, что я не знаю этого святого, в честь которого она наименована. Но я не только его знала, я ему молилась. Потому что он в числе предстоящих на Колочской иконе Богородицы, возле которой в моём доме не гаснет лампада. И ещё я спросила: «Так ведь вот — на днях день его памяти, Ваш Ангел?».

— Да, завтра — засияла всеми морщинками матушка Пафнутия.

А я благодарно поклонилась иконе блаженной Матронушки — она услышала мои молитвы. Она услышала молитвы всех, кто в эти девять дней пришёл ей поклониться.

 

Созидание

 

Нигде не видали мы праздника краше…

Из песни.

 

А было так. Несколько лет назад, пожалуй, лет эдак десять, А. Ф. Пантелеева пригласила меня впервые читать свои рассказы у неё в квартире, в застолье. Тогда мне показалось, что все собрались слушать меня. Для меня это было дело необычайно новое и ответственное, волновалась, готовилась. Но так было не только со мной — с каждым из нас, участников праздника. Не так давно мы были в одном очень гостеприимном доме, хозяйка которого просто мастерица высокого разряда, профессионал и её столы всегда отличаются красотой и изобилием, и на те наши встречи она могла принести с собой огромную тыкву, полную расчудесного плова — постного, с фруктами, изюмом — и красоты и вкуса наитончайшего, изысканнейшего. И всё же, большей частью, те наши обильные трапезы были просты: квашеная капуста с лучком и постным маслом, сдобренная сахарком, огурчики солёные, когда масленица — блины, вареники с грибами, запеканки вермишелевые с яйцами, картошечка отварная с маслицем, облагороженная лимончиком селёдка — эти столы напоминали мне студенческие, когда в общежитии ели всё — что у кого найдётся, вместе, не чинясь и не считаясь. Лучше этих трапез (не о студенческих сейчас речь — хотя те тоже помнятся) не было в моей жизни! Тосты любви с чашей по кругу (обязательно) перемежались чтением стихов, рассказов. И ещё — когда мы были пресыщены едой, питием, разговорами, чтением, то начиналось главное действо — застольные песни. Что — слабо? Давно пели за столом? А мы пели! Да как — от душ, соединяясь! Плачу, вспоминая — самые лучшие это были в моей жизни компании — веселые, душевные, родные, тёплые — все такие свои! Хозяйка дома не разрешала никому — никому — помочь ей — чай ли подавать, тарелки ли мыть: мы встречали такой отпор, что второй раз никто не смел и услуг своих предлагать! Она подавала всё с присловьем: «Должна же я Марфой послужить». Тогда я совершенно не понимала (да и невозможно было себе даже и представить такое развитие наших вечеров скромных) во что они обернутся. Мне думалось, по наивности, что это Господь нас просто радует и балует, как своих родных ребятишек голубит добрый Отец. Это так, конечно, но только отчасти. Потому что — прошло совсем немного лет с такими праздниками — они вспоминаются как один, общий — и Антонина Фёдоровна на какой-то встрече с представителями СМИ познакомилась с Прохоровым С. Т., простым русским мужичком, который в Нижнем Ингаше один, своими силами издавал журнал с хорошим названием «Истоки». Каково же было моё изумление, когда Антонина Фёдоровна подарила мне один номер: там были стихи М. Маликовой, М. Росс, о. В. Теплицкого, Н. Гурьевой, статья Пантелеевой, В. Майстренко, мои рассказы тоже были напечатаны в этом номере! Промысел Божий о нашей творческой группе, созданной Пантелеевой А. Ф. — теперь эту группу можно назвать — творческая община — был нам так откровенно впервые явлен! Ведь все наши встречи проходили на большие праздники: Рождество, Пасха, Крещение — яко с нами Бог! Они начинались тропарём праздника и оканчивались соответствующим благодарением, например, на Пасху: «Ангел вопияше Благодатней: чистая Дево, радуйся», либо на Благовещение: «Достойно есть…»… — всё это с огромной радостью духовной, весельем чистосердечным — ведь мы все в дни постов встречались в храмах, перезванивались, делились скорбями и радостями, исповедовались и причащались, поддерживая друг друга. Центром всякого общения, конечно, была и, слава Богу, остаётся пока ещё наша многотерпеливая труженица Антонина Фёдоровна Пантелеева. Это именно она писала предисловия для наших книжек, которые выходили в Красноярске крохотными тиражами. Это именно она редактировала, да как строго, почти все наши произведения. Но, если Антонина скажет: «хорошо», то тут можно не сомневаться — вдумчивому читателю обязательно понравится. Сколько поначалу не соглашалась одна авторша с таким строгим отбором — столько потом благодарила, потому что в сборнике не оказывалось ни одной слабой вещи, все — словно драгоценные каменья. Потрудилась над нами Антонина! Сил не жалела! Времени! Души! Любви! Сердца! Но, главное — Антонина Фёдоровна всегда молилась и неуклонно, посещая церковь по воскресеньям, желала, чтобы её приятельницы поступали также. Моё мнение, что вот всё её необозримое созидание — оно настолько же от трудов, насколько от молитвы. От правильной её жизни, потому что, помогая, отвечая на молитвы, созидал Сам Господь. Не под силу одному маленькому, немощному человеку, имея даже и огромные возможности (все её труды просто по-монашески безплатны, даже для работающих) так плодоносить, а тут ведь было, сказать прямо, полное отсутствие возможностей. Не затрагивая её деятельность в школе воскресной, нужно сказать ещё, что такими же трудами организован при краевой библиотеке клуб «Благозвучие», а ещё клуб любителей творчества В. Астафьева «Затесь». В первом руководит Е. Воронова, во втором В. Майстренко, но и там и там — вдохновительница, консультант, полноправный участник и организатор — Пантелеева А. Ф. А ещё ею написаны работы для курсов повышения квалификации учителей, создана была специальная программа по изучению русского языка и литературы в контексте православной культуры. Только не подумайте, что я способна объять всю деятельность Антонины Фёдоровны. Одно письмо президенту, написанное с любовью материнской и заботой о Родине Великим постом чего стоит — это отдельная история! Сколько лет отдано изучению Библейских пророков! Её статьи в газетах, переводы, предисловие к книге В. П. Астафьева — всё остро, пронзительно, актуально. Разве может, скажите мне, всё это сотворить скромная пенсионерка из глубинки, если не с нею Господь-Бог? Потому что совсем недавно, в декабре 2011 года, на Знамение Пресвятой Богородице, увиделся вдруг мне снова Промысел Божий о нас всех и обо мне в том числе. Когда мой руководитель потребовал: срочно шли мне все имеющиеся материалы, а я спросила в ужасе: «Какие? У меня нет ничего, ночь у нас, негде мне сегодня взять… Господи — уже в следующую минуту стонала я — что делать? Матерь Божия, помоги мне!» — слава Богу, что знаю Источник всех благ! Как утром 10 декабря посыпались на меня материалы, потому что я звонила своим общинным друзьям: «Выручайте, давайте — всё, что только можете» — и началось моё удивление информационным потоком, изливающимся на меня. Да что ни вещь — то красота-загляденье, едва успевала прочитывать и благодарить Бога, радуясь каждому дару. Осознание трудов Антонины Фёдоровны пришло позже, когда поток приостановился, давая возможность оглядеться, поразмыслить: откуда что берётся. Причём, оказывается, что во главе нашей общины стоит всё-таки не она. Точнее, не она одна. Это стало ясно, когда некоторое время назад, по инициативе В. Майстренко и А. Ф. Пантелеевой увидел свет журнал «Затесь», в котором представлены работы, кроме Красноярских маститых писателей, всей нашей творческой группы — каждого в отдельности, конечно. Оказалось, что почти все знали В. Астафьева лично, имели с ним встречи. Ну, а ближе всех, конечно, Антонина Фёдоровна Пантелеева — хотя она не афиширует эту свою близость с великим писателем — из нормальной человеческой скромности. Это о ней, о её чистом и простом быте, переходящем в бытие, написал он слова: «Красиво живёт Антонина». И молитвенница за него — тоже она. И, без сомнения, именно он именно ей помогает с небес, видя, что она тоже старается не для себя, ведь и он при жизни откликался всей душой на помощь пишущей начинающей братии! Потому, заканчивая набирать материал для Живого Слова, я остановилась, как вкопанная, на стихотворении М. Г. Маликовой, одной из «наших», оно о В. П. Астафьеве. Написано много лет назад. А называется… «Живое слово».

 

ЖИВОЕ СЛОВО

В. П. Астафьеву

 

Живое слово

Летит по свету —

Тебя находит, остаётся жить

В душе и сердце, как друг твой верный,

Тебе дающий путёвку в жизнь.

 

С земного плана уходят люди.

Но остаётся жить на земле

Живое слово… Согреты будем

Зажжённым светом.

Тот свет во мне.

 

Антонина Фёдоровна любит домашние цветы. Жаль, у неё нет условий, но даже и при самых скромных — её балкон во время цветения — единственный в целом доме — такой пышной красоты! Ухода требует посаженное в землю семя. Астафьевское семя — есть наша творческая группа. Заботливо взращенное Антониной — его преданным другом.

 

«Русь ещё жива…»

 

Вспомни как ты жил, чем пропах…

Иеромонах Роман

 

Став к старости неповоротливой и медлительной, если мне сейчас скажут: «Ты свободна, вот денюжки, можешь ехать в Дивеево», — знаю, что взмою птицей, нет — молнией! Так бывало сколько раз. В чём причина? Ведь преподобный Серафим везде одинаков, в Красноярске действует так же, как в Дивеево — знай, молись. Так, да не так… В Дивеево и батюшка ближе, и воздух ароматнее, вкуснее, что ли. «Дым Отечества нам сладок и приятен»… Получилось, что по-настоящему впервые зашла в храм в день преподобного Серафима, может, поэтому духовное Отечество мне — Дивеево. Но в этот раз меня позвал не батюшка Серафим. Ходила себе по квартире, не собираясь особо из дому выходить, ни шатко — ни валко. Звонок. В дорогом голосе твёрдость:

— Татьяна, а вы знаете, что сегодня в семь часов нашу Марию постригают в монахини? В монастыре…

Мгновенно уточняю, в каком именно. Вижу, что остаётся времени в обрез, если застрянешь в пробке, то и опоздать можно, но — срываюсь стрелой, мчусь в храм, удивляясь по дороге своей прыти: так я обычно летаю только в Дивеево…

Застаю окончание всенощной. Вижу двух приятельниц, они сообщают о постриге — тоже пришли посм… нет, помолиться, поучаствовать, сопричастными стать великой тайне. Пока идёт в храме уборка, присела рядом с монахиней. Тихонько проворковала ей: «Я вас знаю. В Дивеево собиралась — дважды встречала вас в автобусе. Понимала, что вы мне Богом посланы и советовалась — надо ли ехать». Монахиня меня не помнит, спрашивает: «И что я вам отвечала — не ехать?».

— Нет, дважды вы мне говорили: «Ехать надо — у тебя не всегда будет возможность».

— Ездили?

— Да, много раз. Люблю Дивеево — там сам преподобный хозяйничает. Хоть иногда и накажет престрого, но вскоре и пожалеет сам…

— Да. Я тоже очень люблю бывать в Дивеево.

— Вы давно в постриге?

— Да, двадцать лет. Постригал архимандрит Серафим, в Чёрной Речке…

— Трудно быть монахиней?

— Почему вы спрашиваете? Какая у вас семья? Чем занимаетесь? — сразу несколько вопросов от матушки. — Монахиней быть хорошо. У меня и мама была монахиней — Анастасия, упокой её Господи…

Рядом с нами плачет-заливается взрослая дочь Марии. Подошёл батюшка: «Ну, чего воешь-то? Разве тут плакать надо?

— Может, она от радости, — вставила я слово.

— Ой уж, будто я не знаю, что от радости так не плачут, ты посмотри на неё-то!

Я посмотрела. Да, слёзы не походили на радостные. Много было горя в тонкой фигурке, слёзы — может, покаянные? Кто знает — с матерью ведь словно прощание предстоит — постриг в монахини, обеты монашеские — отречение от родных… «Кто любит отца или мать более Меня — не достоин Меня».

Постепенно в храме остались только монашки. Взяла благословение у игуменьи, чтоб присутствовать. Почему-то на службах в том же монастыре монахини не казались мне ангелами. Монахини и всё. Свет не включали — горели свечи в каждой руке. Чувствовала, что стою средь ангельского чина — такой трепет, такие слёзы, такое покаяние — на краткий миг, кратчайший миг жизни сподобил Господь коснуться тайны. Крещение видела много раз, иногда подавала батюшке ножницы, лепила лепёшечки из воска — чтоб волосы остриженные ввернуть туда. Иногда говорила о смысле крещения — это всё в храме преподобного Серафима, давно уж было.

— Как второе крещение — монашество-то, — объяснила монахиня. — Вот пойдёт она к Богу-то, ей бесы грехи предъявят — у них всё до мелочей мысленных записано, а она-то и скажет, к примеру: — Нет, этот грех не я, Ирина, совершила. Ирина этого не делала. Это та, что раньше была — Мария. С неё и спрашивай… И нечего бесу-то ей сказать, он и пропустит…

Простое и детское это толкование так мне понравилось — аж самой имя сменить захотелось…

На аналое лежит новая одежда — параман, мантия, клобук, ряса, куколь, носочки, тапочки — всё символы новой строгой тихой постной жизни во Христе Иисусе… Во Христа креститеся, во Христа облекостеся…

Будущая монахиня вошла в раздевалку, там надо приготовиться. Мы замерли в ожидании. Вдруг лёгкий шёпот: расчёску, дайте расчёску… Лихорадочно ищу в сумочке — так хочется подать ей расчёску, хоть как-то, хоть чем соучаствовать…

Вот её босую, в белой рубахе, прикрывая мантией, выводят монахини-сёстры, она неестественно ползёт по ковру, и я понимаю: «Господи, какие мы грешные, ползком — только ползком, с землёй срастаясь — но к Тебе! Помилуй, помилуй, БОГ! Вот её поднимают сёстры, вот священник читает молитвы, трижды бросает ножницы, трижды она подаёт их, смиренно признавая себя самой большой грешницей, подтверждая свою волю, принося обеты постнического жития, целомудрия, нестяжания, послушания…

У меня на языке совершенно дурацкий вопрос к близ стоящей монахине: «Как это — послушание? Разве возможно на земле такое — сразу начать всех слушаться?» Матушка говорит: «Да не всех, только игумению».

— А-а. — Я делаю умный вид, а вопросов в моей голове немало, но сейчас не место и не время. Постриг окончен, надо идти христосоваться с новой монахиней и по обычаю спрашивать: «Как твоё имя?». На что ангел — ведь ангел же пред тобой в эту минуту, должна отвечать: «Грешная недостойная монахиня Варвара», — она так и делает. Целовать надо в плечики — трижды. Прошла очередь трепетных сестёр, подошли и мы — мирские. Вдруг увидели, что носочки на новую «недостойную и паче всех грешнейшую монахиню Варвару» надеть забыли. Эта честь досталась мирской Галине, которую, кстати, священник трижды громогласно приглашал стать следующей на очередь — они были знакомы… Таинство подошло к концу, мы никак не хотели уходить. Всё плакала её дочь — стали ли её слёзы другими, пременил ли их Господь на радостные — не знаю. Хотелось остаться здесь на ночь — вместе с новой монахиней, почитать — всё, что читать положено…

Нельзя мне — мама потеряет. Вспомнилось Христово: «никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадёжен для Царствия Божия», подумалось: решимость, твёрдая решимость нужна Богу — а её всё нет и нет… Теряю время.