Советская экономика и марксизм – что это за социалистическая модель.

 

В момент взятия власти в ноябре 1917 года ни у русских, ни у западноевропейских марксистов не было ясного представления о том, как должна функционировать социалистическая экономика. Предполагалось, что между революцией и наступлением последней стадии коммунистического общества должен быть переходный период, совпадающий с «диктатурой пролетариата» и предваряющий исчезновение государства; Маркс указал на некоторые первоначальные шаги, которые следовало сделать в этот период. Оставалось, однако, установить продолжительность переходного периода и характер системы экономического планирования, которая должна была функционировать в его пределах. Хотя Маркс и Энгельс, как известно, были противниками формулирования прожектов будущего общества, тем не менее они оставили указания по различным аспектам строительства коммунизма, как они его понимали: в коммунистической экономике не должно быть товарного производства, общество должно планировать собственные потребности, принимая непосредственно решения о необходимом производстве. Основатели марксизма полагали, что это несложная задана, что потребности общества можно будет четко определить и что все люди, не отвлекаемые более интересами класса или секты, захотят делать то, что необходимо делать в организованном обществе. Разделение труда станет пройденным этапом, каждый будет стремиться работать для общества как можно лучше в меру своих способностей, черпая из богатейшего источника материальных благ в соответствии со своими потребностями. Предполагалось, что в коммунистическом обществе, разрешившем противоречие между производительными силами и производственными отношениями, ресурсы будут практически бесконечными. Естественно, не должны будут существовать неравенство, а также деньги, зарплата, прибыли, цены, государство, законы.

Разумеется, эти «утопические» аспекты марксистского учения не могли применяться к обществу, находящемуся в переходном периоде, когда недостаточен уровень образования и сознательности и низка производительность труда. Однако Маркс и Энгельс, похоже, полагали, что переходный период не затянется надолго и что можно будет немедленно сделать первые шаги в направлении коммунизма. Со взятием власти, «раз общество возьмет во владение средства производства, – утверждал Энгельс, – то будет устранено товарное производство, а вместе с тем и господство продукта над производителями»[158]. Деньги должны были быстро исчезнуть, а стоимость измеряться временем, затраченным на труд. Во время переходного периода компенсация выдавалась бы «по труду», а не по потребностям, даже если Маркс, возможно, имел в виду скорее количество труда (то есть рабочее время), чем дифференцированную оплату на основе способностей, необходимых для выполнения различных видов труда. Оплата, во всяком случае, должна осуществляться бонами, которые не считаются деньгами, так как не имеют обращения.

 

Военный коммунизм

 

Ленин и его соратники сформировались на подобных идеях. Им почти ничего не удалось отыскать в марксистской литературе по вопросам распределения, эффективности, методов планирования. Нельзя не согласиться с Каценеленбойгеном, который писал, что

 

«в этом плане коммунисты были романтиками… Труды классиков марксизма подавали будущее общество как систему, в которой все само собой разумелось: ясными были цели людей, имелись в наличии необходимые ресурсы, которые трансформировались в продукты, требующиеся для населения»[159].

 

Итак, накануне большевистской революции наряду с политическими лозунгами «текущего момента», такими, как национализация банков и передача земли крестьянам, Ленин выдвинул предложения, которые ясно показали его неспособность понять экономические проблемы программирования. Подобно Марксу и Энгельсу, он «представлял себе общество, как фабрику XIX века, которая в их глазах была моделью организации, контрастирующей с анархией рыночного механизма»[160]. Об этом свидетельствуют знаменитые строки о том, что

 

«громадное большинство функций старой „государственной власти“ так упростилось и может быть сведено к таким простейшим операциям регистрации, записи, проверки, что эти функции станут вполне доступны всем грамотным людям…»[161].

«…Единый крупнейший из крупнейших государственный банк, с отделениями в каждой волости, при каждой фабрике – это уже девять десятых социалистического аппарата»[162].

 

Еще до 1917 года обсуждались экономические аспекты возможного социализма. Можно привести, например, цитаты из Нейрата[163] и, конечно, Бароне[164]. По крайней мере нет оснований считать, что подобные идеи не могли оказать хотя бы минимальное влияние на русских социалистов независимо от занимаемых ими позиций. Некоторые из них, к примеру, посещали лекции по экономике (как Бухарин в Вене), но это позволило им только еще более изощренно обличать буржуазный порядок. Было бы ошибочно упрекать марксизм в том, что он не разработал проектов и функциональных моделей социалистических экономик – опыт станет для них главным и незаменимым учителем. Во всяком случае, справедливо будет заметить, что традиционно в марксизме существовала прочно укоренившаяся тенденция игнорировать практические экономические проблемы, с которыми неизбежно должно было столкнуться любое социалистическое общество, а вернее, тенденция давать социализму такое определение, из которого следует, что эти проблемы будут решены и преодолены.

На следующий же день после победы революции Ленин и его соратники столкнулись и с другими проблемами, главная из которых заключалась в том, чтобы выжить; а этому в условиях продолжающейся войны угрожали такие могущественные враги, как анархия и социально-экономическая разруха. По сей день историки обсуждают вопрос, в какой мере система, позднее названная военным коммунизмом, обязана войне, а в какой – коммунизму и не кроется ли ее объяснение в идеологическом энтузиазме. Приведем всего два из многочисленных примеров расхождений по этому вопросу в современной Восточной Европе: Гимпельсон выступает за первую интерпретацию[165], Самуэли[166] – за вторую, но никто из них не взялся бы отрицать, что каждое из этих явлений играло свою определенную роль. Военный коммунизм не являлся частью какого-либо определенного плана. Позднее Ленин будет утверждать, что в начале 1918 года он принял в расчет постепенность процесса развития, который начинается с существования смешанной экономики, и что он уже тогда вступил в конфликт с «левым» ортодоксальным крылом своей партии по таким вопросам, как рабочий контроль и прерогативы руководителей промышленности. Иногда вопреки мнению руководства периферийные товарищи настаивали на национализации. И конечно, никто тогда не имел в виду установление в качестве нормальной формы отношений с крестьянством насильственную экспроприацию их продовольственных излишков.

Не вдаваясь в эти противоречия, ограничимся здесь замечанием, что в конце 1919 года, в разгар гражданской войны, разрухи и эпидемий, родились одновременно и система и идеология. Слова «военный коммунизм» стали использоваться как определение только тогда, когда соответствующий период уже завершился. Главными его чертами были: почти полная национализация, включая национализацию большей части промышленности за некоторыми исключениями: запрет частной торговли; централизация планирования и контроля; частичная отмена денег (государственные магазины поочередно бесплатно снабжались товарами, рабочим раздавались бесплатные пайки, позднее была отменена квартирная плата, трамвайные билеты и т.д.). Крестьянам была оставлена в пользование формально национализированная земля, но они были обязаны сдавать государству все излишки продуктов после удовлетворения основных потребностей своих семей; за это им выплачивались бумажные, быстро обесценивавшиеся деньги, на которые они не могли ничего приобрести, потому что действующие заводы давали продукцию прежде всего для нужд фронтов гражданской войны. На практике была сильно развита нелегальная или полулегальная торговля, но занимающийся ею сильно рисковал: зачастую таких арестовывали, товар конфисковывался, случалось, что виновного расстреливали как спекулянта.

Эта практика, которая в определенном смысле была вызвана суровой действительностью, получила отражение и в идеологической области. Существуют три источника, в которых это недвусмысленно подтверждается: вторая Программа Российской Коммунистической партии (большевиков) (1919), «Азбука коммунизма» Бухарина и Преображенского (1919) и, наконец, «Экономика переходного периода» Бухарина (1920). Советские авторы часто отмечали, что последнего не раз критиковал Ленин (его заметки на полях книги Бухарина были опубликованы в 1929 году)[167], однако с большинством основных пунктов, связанных с нашим исследованием, Ленин согласился. Кроме того, мы могли бы процитировать многочисленные высказывания деятелей того времени, из которых следует, что подавляющее большинство партийной интеллигенции полагало, что можно было идти к коммунизму «коротким» путем и что явления типа отмены частной торговли и денег входили в условия перехода к новому обществу. Все – Ленин, Троцкий, Бухарин – признавали, что позволили себя увлечь «иллюзиями», «утопическими надеждами», хотя несомненно, что кое-кто из них был им более подвержен.

Я не собираюсь описывать драматический ход событий этих лет. Скорее я должен остановиться на наиболее значительных элементах марксистской теории. Во-первых, естественно, нельзя не отметить твердую ленинскую веру в овладение властью одной маленькой партией, которая действует от имени незначительного числа пролетариата в преимущественно крестьянской, отсталой стране, чтобы впоследствии создать предпосылки для строительства социализма (выражалась надежда, что эту задачу могла бы облегчить победа пролетариата в наиболее развитых странах). О том, как претворялась в жизнь эта идея, было немало написано, и нет необходимости останавливаться на этом, разве что задавшись целью подтвердить, что известное несоответствие между марксистской социалистической идеологией и реальностью российской отсталости лежит в основе многих теоретических и практических проблем, с которыми столкнулись Ленин и его последователи.

Во-вторых, необходимо остановиться на вопросе о рабочем контроле, противопоставленном централизации и авторитарности. Часть рабочих-большевиков и интеллигенции находилась под сильным влиянием профсоюзных идей и выступала за управление посредством рабочих комитетов, за отмену привилегий, власти и высокой заработной платы у руководства, инженеров и прочих «буржуазных специалистов». Уже весной 1918 года они выступили против Ленина, и борьба с оппозицией «левых коммунистов» продолжалась вплоть до устранения течений в партии в 1921 году. Ленин находил определенные выгоды в развитии комитетов рабочего контроля, когда речь шла о срыве мероприятий Временного правительства. Точно так же он выступал за распад армии путем подрыва военной дисциплины, призывая солдат установить контроль над офицерами, пока армия была на службе у классового врага. Но как в военной области, так и в области промышленности он ясно высказался в пользу дисциплины и подчинения властям, едва только он и его партия взяли власть в стране. Предыдущие заявления о контроле со стороны вооруженных рабочих трансформировались в контроль со стороны партии (централизованной и дисциплинированной), которая действовала от их имени. Несмотря на то что позиция Ленина в тот период была более чем оправдана самой жизнью, когда приходилось действовать в условиях хаоса и гражданской войны, многие марксисты полагают, что успехи, связанные с отменой рабочего контроля на уровне предприятия, привели к крайне негативным последствиям для дальнейшего развития.

В-третьих, развязалась большая (и довольно путаная) дискуссия о роли профсоюзов на производстве по отношению к партии и по отношению даже к собственным членам. Претензии некоторых «левых», настаивавших на том, чтобы профсоюзы управляли производством, были прежде всего плохо сформулированы: если профсоюз становится администрацией, то он практически перестает быть профсоюзом. Принцип участия профсоюзов в работе производства на местном уровне не оспаривался, хотя, как мы уже отмечали, Ленин настаивал на необходимости проводить курс на ответственность и авторитет, что, по сути, способствовало укреплению власти руководства. Господство партии в профсоюзах становится политическим вопросом большого практического значения в обстановке, когда упорное сопротивление способствовало возобновлению влияния на рабочих со стороны анархистов, меньшевиков и эсеров, которым до 1921 года были предоставлены ограниченные юридические права. И действительно, некоторые профсоюзы (железнодорожников, типографских рабочих и т.д.) находились в руках врагов большевизма и должны были быть «завоеваны» мерами полицейского характера. Ленин полностью отдавал себе отчет в том, в какой мере его партия держала в руках рабочих. Так, например, он заявлял:

 

«Под лозунгом „побольше доверия к силе рабочего класса“ проводится сейчас на деле усиление меньшевистских и анархистских влияний: Кронштадт весной 1921 года со всей наглядностью доказал и показал это»[168].

 

Ленинская мысль о профсоюзах как приводном ремне между партией и массами предполагала подчинение профсоюзов партии и ее задачам. Однако Ленин не дошел до крайностей, до которых дошел Троцкий, когда в 1920 году он потребовал военизации профсоюзов и организации трудовых армий с полувоенной дисциплиной.

Тем не менее позиция Троцкого не отличалась от позиции Ленина, как это могло показаться на первый взгляд, и Троцкого поддержал Бухарин, который в 1918 году нападал на Ленина «слева». В конце гражданской войны сложилась отчаянная ситуация, и Ленин тоже вынужден был одобрить мобилизацию рабочей силы для восстановления страны. Троцкий и Бухарин, однако, пошли еще дальше, разработав теорию принудительного труда на весь переходный период. Бухарин недвусмысленно заявил, что основные задачи пролетариата, определенные партией, должны быть навязаны самому пролетариату, а Троцкий утверждал, что к рабочим, которые отказываются идти работать там, где им приказано, следует относиться как к дезертирам с фронта[169]. Трудности были очевидны: до тех пор, пока рабочий класс не достигнет того уровня сознательности, при котором он станет добровольно делать то, что необходимо, следует заставить его делать это с помощью диктатуры пролетариата. Венгерский историк-экономист Самуэли увязал эту идею с отказом от признания важности материального стимулирования: очевидно, что, если невозможно заставить людей делать то, что необходимо, путем материального и морального убеждения, единственная существующая альтернатива – сила.

Хорошо известно, что реальная обстановка в 1920 – 1921 годах являла собой нищету и голод, и задним числом мы можем утверждать, что Троцкий и Бухарин превратили необходимость в доблесть на теоретическом поприще. Согласно их замыслу, профсоюзы включались в аппарат принуждения, а руководители профсоюзов выполняли, так сказать, функции офицеров и сержантов трудовой армии. (Можно только вспомнить, что идея промышленной армии встречается в некоторых заявлениях Маркса[170].)

В принципе Ленин был против этого. Его всегда волновали растущая бюрократизация и искажение целей революции. Следовало защитить от этого рабочих, в чем и состояла задача профсоюзов. Но этот, несомненно, правильный принцип сталкивался с принципом контроля партии над проявляющими свою власть независимыми профсоюзами в момент все большей бюрократизации самой партии.

В-четвертых, особенностью периода, может быть самой главной, был крестьянский вопрос. Распределение земли между крестьянами в 1917 – 1918 годах происходило хаотично и бесконтрольно, более того, оно вообще не поддавалось контролю. Готовность Ленина удовлетворить требования крестьян стала главной причиной успеха большевистской революции: Временное правительство медлило, утверждая – и это было понятно, – что со столь сложным мероприятием, как аграрная реформа, следовало подождать Учредительного собрания. Грубое перераспределение земли по инициативе крестьян вызвало, во всяком случае, серьезные проблемы. Были разделены на полосы в соответствии со средневековой системой трехпольного севооборота не только отдельные рентабельные поместья, но также и многие крестьянские товарные хозяйства, созданные в ходе столыпинской реформы, в ущерб как производительности, так и развитию товарного производства. В 20-е годы это вызвало огромные трудности со снабжением продовольствием и в течение длительного времени, вплоть до конца этого десятилетия, это являлось одной из основных причин кризиса сельского хозяйства. Как мелкобуржуазный элемент, крестьяне представляли собой потенциальную угрозу Советской власти: в стране, населенной в основном мелкими собственниками – пусть земля и была формально национализирована, – это означало, что партия была лишь небольшим островом, окруженным тем, что многократно в речах того времени именовалось мелкобуржуазным болотом. Ситуация имела мало общего с моделью, развернутой в работах Маркса как для социализма, так и для переходного периода.

Некоторые «левые» коммунисты в России, а также в Польше, Литве, Латвии выступали против раздачи земли крестьянам, предлагая создавать коллективные и государственные хозяйства. Придерживаясь этой линии, они теряли симпатии крестьян и способствовали победе контрреволюции. Даже Ленин не был до конца последовательным в этом вопросе. Хотя, с одной стороны, сама суть ленинизма состояла в использовании земельного голода у крестьян как революционизирующей силы, он тоже отдавал себе отчет в том, насколько положительным явлением было бы создание государственных и коллективных хозяйств. Этот его двойственный подход к проблеме удивительно хорошо понял Герберт Уэллс, когда описывал свою беседу с человеком, которого он назвал «кремлевским мечтателем». Говоря о планах Ленина по созданию в широких масштабах государственных хозяйств путем преодоления сопротивления «неграмотных и эгоистичных» крестьян, Уэллс замечал: «Говоря о крестьянах, Ленин наклонился ко мне и перешел на конфиденциальный тон, как будто крестьяне могут его услышать»[171]. (Различные авторы-марксисты, такие, как Баро и Фостер-Картер, останавливались на печальных последствиях того, что в преимущественно крестьянской стране крестьяне считались объектом социальных экспериментов в сложных условиях революции, осуществляемой сверху.)

Реквизиции, производившиеся в период военного коммунизма, оттолкнули от режима крестьянство и вызвали у него сомнения в целесообразности развития производства. Речь шла, конечно, о временных, чрезвычайных мерах. Принятие принципов нэпа связано с тем, что Ленин на горьком опыте 1918 – 1920 годов понял, насколько необходима постепенность. В одной из своих последних работ – «О кооперации» (1923) – он защищал осторожный подход, шаг за шагом, с тем чтобы крестьяне отступились от своего индивидуализма благодаря добровольным формам кооперации. Позднее Сталин претендовал на то, что его рывок к коллективизации соответствовал линии ленинского «кооперативного плана». В действительности же никто, прочитав работу Ленина, не может сомневаться в том, что политика Сталина полностью порывала с политикой, отвечавшей идеям Ленина.

Военный коммунизм породил массу оригинальных проектов действенной модели социалистической экономики, которая могла бы обходиться без денег и без рынков. В 1920 году состоялся семинар «по проблемам неденежной экономики», где обсуждались различные проекты. В проекте экономиста-большевички Смит предлагалась система измерения, состоящая из показателей средней стоимости человеческих усилий, механической энергии, тепла, сырья и машин. В другом проекте – проекте Креве, в котором утверждалось, что он основывается непосредственно на теории стоимости и труда, – стоимость выражалась в стандартных единицах общественно необходимого труда, затраченного на разумные цели (целесообразно), с учетом (в часах) на социальные затраты: на управление, здравоохранение, капиталовложения и т.д. Рабочему должны были засчитываться рабочие часы, и на этой основе он мог бы получать в магазинах количество продуктов, соответствующее стоимости затраченного им труда.

Струмилин разработал следующий проект: трудовая единица, именуемая «тред», должна была служить мерой стоимости, но в то же время при ее выведении должен был учитываться спрос потребителя и разработка (без применения денег) механизма, способного уравновесить спрос и предложение. В конечном счете далеко он не ушел и вернулся к тому, что вновь изобрел деньги, или, точнее говоря, придал «треду» почти денежную функцию. Да и могли ли оценки, в основе которых лежала якобы стоимость труда, зависеть от интенсивности спроса?

Во всех этих моделях имелись серьезные пороки. Каким образом, например, можно было бы установить, не зная рыночной стоимости, что работа была целесообразна? Должна ли потребительская стоимость оказывать впоследствии влияние на размеры общественно необходимого труда, содержащегося в «треде»? И что сказать о прошлом труде и капитальных вложениях? Что сказать о имеющем пределы сырье, о сельских и городских землях, о минералах, о лесах? Каким образом стоимость независимо от используемых расчетных критериев сравнивать с меновой стоимостью? Как проверить правильность планов? И если расходы государства и стоимость социального обслуживания следует включать в систему оценки, то на основе каких критериев их следует рассчитывать? Если, как следует из модели Смит, человеческие усилия следует учитывать вместе с другими формами энергии, каков будет удельный вес каждой из них? В некоторых проектах способ потребления должен был определяться правительством, а товары – распределяться, как пайки; в таких случаях по крайней мере не возникал вопрос о потребительском спросе, даже если бы мы и хотели узнать, на какой основе правительство избрало соответствующие пропорции распределения продуктов. Когда же, как в системе Струмилина, отказывались от рационирования и защищали свободный выбор, казалось невозможным избежать возврата к деньгам[172].

Наш лаконичный обзор не дает оценку предложениям и вызванным ими дискуссиям. Учитывая, однако, споры среди марксистов по поводу «рыночного социализма» и по поводу сохранения или упразднения товарного производства, мы считаем важным отметить, что основные проблемы и возможные модели уже обсуждались в 1920 году. Теперь все марксисты признают, что деньги не могут быть «отменены» до тех пор, пока сохраняются объективные условия, делающие их существование необходимым. Ведь не без причины же деньги существуют уже тысячи лет. Функции рынка, как бы несовершенен он ни был, нелегко заменить, а попытки подменить их центральным всеобъемлющим планом выдвигают, как это хорошо известно сегодня, серьезные бюрократические проблемы и необходимость разработки содержательных и действенных критериев. Значение состоявшейся в 1920 году дискуссии заключается в том, что она показала возможность выделения главных проблем уже на самой ранней фазе. Как мы упоминали, нам кажется справедливым упрек в адрес марксистов в том, что они не поняли важности этих проблем еще до революции. Современные критики марксизма, такие, как Баро и М. Вайда, также отмечают, что Маркс ошибался, отказавшись принять в расчет пророческие предупреждения Бакунина по поводу «диктатуры пролетариата», при которой бывшие трудящиеся превратятся в новый господствующий слой.

После окончания военных действий отказ от военного коммунизма стал объективно необходимым: бóльшая часть крестьянства не могла согласиться с реквизициями и запретом частной торговли. Как только исчезла опасность «белой» реставрации, поднялись мятежи, кульминацией которых стало знаменитое восстание моряков Кронштадта. Если принять эту интерпретацию, то интервенция со стороны Польши (1920) и ее последствия отсрочили введение нэпа. Некоторые историки выдвигают, однако, другую гипотезу: когда польская армия вынуждена была отступить, Ленин усмотрел в этом возможность установления связи с немецкой революцией и вразрез с мнением Троцкого приказал Красной Армии наступать на Варшаву. Поражение, которое нанес русским Пилсудский, и нежелание польских рабочих и крестьян рассматривать большевиков как освободителей привели к весьма далеко идущим последствиям. Можно считать[173], что это поражение не только привело к нэпу, но также неотвратимо привело к «социализму в одной стране», замкнув таким образом кольцо изоляции Советской России.

Итак, после заключения мира с поляками и уничтожения последнего оплота белых в Крыму военный коммунизм должен был закончиться.