Появление лозунга большевизации

 

Появление этого лозунга следует отнести к периоду, последовавшему за осенним поражением 1923 года немецкого революционного движения и событиями, обозначившими конец послевоенного кризиса капиталистического общества, после чего стал возможен переход к периоду стабилизации. Но в этом III Интернационал отдаст себе отчет лишь год спустя. Прямое влияние на появление этого лозунга оказали два момента: неспособность нерусских партий завоевать власть и раскол руководящей группы большевистской партии.

Разочарование, вызванное поражением западных коммунистических партий, заставило задуматься над его причинами. Это привело к выделению из множества одного элемента: к сравнению с партией победившего Октября, осознанию того, что она в том виде, в каком существует, создавалась для целей захвата власти, чего нельзя было сказать о других секциях Коминтерна. Из этого следовало логическое заключение: необходимо изменить их согласно модели, предложенной ВКП(б). Между тем в это же самое время стал очевидным раскол в руководящей группе этой партии: Троцкий и его сторонники вступили в конфликт со старой большевистской гвардией. Большинство Центрального Комитета, во главе которого стоял триумвират в лице Сталина – Зиновьева – Каменева, выступало в данной ситуации как выразитель большевистских традиций, а Зиновьев со своей стороны характеризовал троцкизм как антитезу большевизму. И именно на фоне сказанного начали называть «большевизацией» стремление коммунистических партий к усовершенствованию. Связь между двумя самыми важными моментами, которые предшествовали появлению лозунга, можно уловить в словах Альбера Трэна, когда он в марте 1924 года призвал свою партию выступить против «дебольшевизации» в ВКП(б) и поддержать большевизацию других секций Коммунистического Интернационала[1204].

Первая характеристика лозунга, выработанного V конгрессом Интернационала (17 июня – 8 июля 1924 года), была дана Зиновьевым:

 

«Большевизацию не следует понимать как механическое перенесение русского опыта в немецкую или другие партии. Уже товарищ Ленин предостерегал нас от такого пути. Под большевизацией мы понимаем усвоение партиями того, что есть значительного, интернационального в большевизме и о чем говорил товарищ Ленин в „Детской болезни „левизны“ в коммунизме“. Под большевизацией партий мы понимаем… допустимость любого стратегического маневра в борьбе с врагом. Большевизация означает твердую волю в борьбе за гегемонию пролетариата, горячую ненависть к буржуазии, к реакционным вождям социал-демократии, к центризму и центристам, к полуцентристам и пацифистам, ко всем выродкам буржуазной идеологии. Большевизация – это создание крепкой, монолитной, хорошо централизованной организации, которая дружелюбно и по-братски преодолевает разногласия в собственных рядах, как учил нас товарищ Ленин. Большевизация – это марксизм в действии, это преданность идее диктатуры пролетариата, идее ленинизма»[1205].

 

Характеристика, данная Зиновьевым и отражавшая как атмосферу конгресса, так и мнение главных руководителей Коминтерна, стала основой тезисов, в которых, кроме того, подчеркивалась необходимость массового характера большевизации, а также необходимость «регулярной и постоянной» работы в армии. Тезисы завершались словами:

 

«Только в меру того, как основные секции Коммунистического Интернационала действительно превращаются в большевистские партии, Коммунистический Интернационал не на словах, а на деле будет превращаться в единую всемирную большевистскую партию, проникнутую идеями ленинизма»[1206].

 

Таков был фон, на котором развернулась разработка подробных тезисов о «большевизации коммунистических партий», принятых V расширенным пленумом Исполкома Коминтерна (21 марта – 6 апреля 1925 года). В них открыто говорилось о замедлении темпов развития мировой революции, утверждалось, что в сложившейся обстановке лозунг большевизации приобретает все большее значение:

 

«…если темп революционного развития замедляется, если в связи с этим колебания в известных слоях пролетариата увеличиваются и настроения в пользу контрреволюционной социал-демократии растут, то отсюда с еще большей необходимостью вытекает лозунг большевизации партий. Ибо именно при таком положении вещей коммунисты должны с еще большей настойчивостью работать над тем, чтобы создать оплот против колебаний, удержать в наших рядах лучшие элементы пролетарского авангарда и увеличить их число, удержать самое знамя пролетарской революции и тем самым суметь в самой трудной обстановке сплотить такое пролетарское ядро, которое будет подготовлять и организовывать пролетарскую революцию при всех и всяких условиях»[1207].

 

В то же время Д.З. Мануильский отдавал себе отчет в том, что невозможно дать законченную формулировку большевизации, ибо она все равно окажется схематичной[1208].

Чтобы уточнить концепцию большевизации, необходимо ответить на вопросы, связанные с ее возникновением и снятием с повестки дня. Мы уже говорили, что процесс большевизации начался еще до появления этого лозунга. Относительно его продолжительности мнений было несколько: одни предсказывали ему долгую жизнь, для других это был постоянный процесс[1209]. На самом деле лозунг продержался недолго: в начале 30-х годов он постепенно сошел на нет, о нем будут вспоминать лишь время от времени. Сам по себе этот лозунг означал стремление направить развитие по пути русской модели. Как бы то ни было, те, кто принял участие в середине 20-х годов в дискуссии по этому вопросу, прекрасно отдавали себе отчет в рискованности копирования этой модели и формулировали свое мнение таким образом, как его уже позднее никто не формулировал внутри Коммунистического Интернационала. Гейнц Нейман счел необходимым утверждать, что незачем было предупреждать против механического повторения русского опыта. Тем не менее и он заметил, что механическое подражание рискованно, но настаивал, чтобы в формулировках были отражены характерные черты русской революции, имеющие универсальную значимость[1210]. А Карл Крейбих отмечал: «Вопрос о различии ситуаций в России после 1917 года и современной ситуации в западных странах, а также вопрос о последствиях, которые из этого вытекают, для метода большевизации должен быть тщательно проанализирован»[1211]. Но Крейбих принадлежал к правому крылу, и Нейман подчеркнул, что предупреждения относительно «механического перенесения» – неотъемлемая часть багажа всех «ревизионистов»[1212]. Впрочем, стремление провести последовательное изучение различий между Россией и Западом тоже имело свои границы. Более глубокое исследование непременно затронуло бы проблему вооруженного восстания, хотя ее лишь едва коснулись в дискуссиях, предшествовавших V конгрессу. В ту пору также не было подходящей почвы для дебатов на эту тему – которая затрагивала важный пункт программы, – а в 1924 году внутренняя обстановка в Коммунистическом Интернационале еще больше ухудшилась.

Лозунг большевизации не внес ничего нового в жизнь III Интернационала. Им резюмировались достижения с момента основания Интернационала. Главной предпосылкой его была линия на вооруженное восстание, и это признавали все, никто не высказал существенных возражений: от Рут Фишер до Богумира Шмераля, – все выступившие на V конгрессе высказали свое согласие по этому вопросу. Даже Генрих Брандлер, ставший козлом отпущения после октябрьского поражения в Германии, подчеркивал, что он стремился сделать из КПГ партию, способную к борьбе, и это было сказано, когда еще не вошел в обиход термин «большевизация», ставший затем модным. Единственно новым элементом было то, что все прежние достижения, копившиеся постепенно, нашли отражение в одном лозунге, явившемся указателем «момента штурма» для всех секций Коминтерна[1213], проблематике которого был посвящен специальный расширенный пленум Исполкома. Эта ориентация на внутренние проблемы шла от сознания того – как уже говорилось, – что темпы развития революции замедлились, и на повестке дня стояла теперь не сама революция, а подготовка к ней. Таким образом, большевизация не была политической линией и еще меньше была импульсом к конкретным действиям отдельных секций: речь шла об очень общем лозунге – а иным он и быть не мог, – который открывал широкие возможности для самых разных политических решений.